И восемь лет один и тот же сон

– Он остался для меня художником. Хотя я с трудом припоминаю, что именно он рисовал, помню лишь иллюстрацию к какой-то сказке, ну, той, где трое поросят было. Нет, безусловно, его талант не растрачивался исключительно на этих милых животных, имели место и пейзажи и изображения людей. Однажды я видел его за работой. Может, это было вовсе и не однажды, может, я просто позабыл. Я вообще многое забываю. Его мольберт стоял прямо посреди комнаты в небольшом деревенском домике, возле огромного деревянного стола, в нескольких шагах от дивана, на котором мы с сыном дяди, удобно усевшись, смотрели какую-то ерунду по черно-белому телевизору. Он рисовал пейзаж. Там было озеро, много травы и небо, такое чистое небо, что случается в самый ясный летний день года. Я мучил его расспросами, а он отвечал. Коротко, серьёзно, тщательно обдумывая слова и даже немного злясь на моё неутомимое любопытство. Я до сих пор помню, как он говорил, помню привычный тон, интонации, помню, как переводил дыхание в конце каждого предложения. Всё, словно сейчас слышу, помню. Кроме самого голоса. Он затерялся среди руин прошлого вместе со старым ящиком (так называет прибор для просмотра фильмов и тупых передач мой отец). Что стало с полотнами мне неизвестно. Надеюсь, жена дяди бережет хоть какие-нибудь его работы.

Несмотря на серьёзность, с которой он отвечал на мои вопросы, и легкую раздражительность, почти не покидающую этого человека, дядя был добрым. Это чувствовалось по одной его улыбке. Сложно её описать, можно, конечно, придумать прекрасную и длинную фразу, но это будет не совсем правда, скажу одно – так улыбаются лишь хорошие люди. Плохие так не умеют. Эта улыбка украшала его лицо, когда он помогал задувать свечи на мой первый юбилей – десятилетие. Одно из самых ярких воспоминаний, где дядя сыграл роль. Я долго не мог их задуть. Добрым он был ещё и потому, что вечно привозил из деловых поездок всякие необычные интересные игрушки, которые были чем-то диким для наших местных магазинов. И давал мне свой мобильный телефон, в нашей семье данная новинка появилась у него первого. И много ещё разных вещей, свидетелей, говорящих: дядя был человеком славным. От веселых мелочей до того, что он несколько лет жил сыном-инвалидом, которого хотел вылечить. Он мечтал увидеть, как его ребенок сделает шаги собственными ножками, и день, когда заветная мечта сбылась, стал последним днем художника.

До этого никто вокруг меня не умирал. Да, пожалуй, это стало первой смертью в моей жизни. Смерть в жизни… Странно звучит. Может, именно оттого что мне не приходилось знакомиться с коварной смертью до сентября две тысячи второго, я так тяжело переживал произошедшее с родным, но всё же не слишком близким человеком. Это была первая смерть и первые похороны (кстати, на вторых я планирую побывать, только если всё внимание будет уделено мне любимому). Не то чтобы церемония прошла ужасно, просто я решил для себя больше никогда не посещать похорон, чтобы не было настолько больно и чтобы запоминать людей живыми. Обряд был обыкновенным: на следующий день, отпевание старушками из церкви, куча людей во дворе, и после речи священника все бросают немного земли в могилу.

Первый сон мне приснился в ночь с тридцать первого августа на первое утро сентября, я тогда ночевал у то ли знакомых, то ли дальних родственников, что обитали на краю деревни. Мне снились похороны, и сон тот был довольно страшным, но не похожим на все остальные, что я видел позже. Все восемь лет. Они всегда разные, в смысле обстановка, второстепенные герои, время, но суть с каждым разом не меняется. Дядя воскресает, возвращается после длительного отсутствия. Чаще всего это происходит в доме моей бабушки, мамы жены дяди и моей матери. Я первым узнаю о том, что он жив, и мне обычно предстоит сообщать об этом всем родственникам. Такие дела. В этих снах я нахожу надежду, точно так же, как и в толпе незнакомцев, среди которых особенно первое время после смерти часто встречал черты моего дяди. И даже спустя несколько тысяч дней, повзрослев и вроде слегка обогатившись умом, не верю, что он ушел. Я уверен, он ещё вернется из командировки. В ранние недели той роковой осени в нашей семье не раз звучало: «Мне кажется, он просто уехал в командировку. Она затянулась, но он обязательно вернется, всегда же приезжает».

В один день привыкаешь к тому, что нельзя изменить, и для меня этот день уже позади. Я никогда не пытался судить и рассуждать о том, настолько справедливо, что заботливый отец и любящий муж, талантливый художник и просто отличный парень в самом рассвете своей молодости уходит, тогда как полные ему противоположности и в пятьдесят продолжают ходить улицами и потягивать пиво на своих кухнях. Вру, конечно. Понятно, я думал об этом. Тридцать пять лет бытия сего художника и миг, когда всё погасло, стали для меня неким уроком. Не то чтобы он умер ради того, чтобы  я чего-то там осознал. Так совпало. Ты вдруг понимаешь: всё, что пишут в толстых книжках про жизнь, смерть и про то, как надо ценить каждый свой день – это рядом, это не пустые слова. Именно поэтому я много говорю с теми, кого мне больше всего не хотелось бы потерять, смотрю сделанные ими фотографии, слушаю их любимую музыку, прощаюсь, словно мы не увидимся много-много месяцев каждый раз, когда приходится это делать. В последний летний вечер две тысячи второго дядя, простившись со всеми кроме меня, уехал из города, в котором мы тогда жили с родителями. Больше его мотоцикл там не появлялся.

– Почему ты решил рассказать именно про него? – Не знаю, был ли это конец повествования, но нежный голос с нотками сонливости моего слушателя полностью отвлек внимание.

– А я думал, ты уснула…

– И продолжал говорить?

– Ну, я ведь не такой уж и плохой собеседник, – зевнул, открыл новую пачку сигарет, и лишь вдохнув дым, продолжил. – Просто вспомнил о нем. Часто о нем вспоминаю. Ты всё ещё любишь слушать о людях?

– Только если рассказчик – ты, – она немного помолчала. – Сейчас он часто тебе снится?

– Иногда.

– Скучаешь?

– Скучаю.

Я накинул на неё одеяло, нашел в укрытом полутемнотой бардаке уже затертую тетрадь с недавними стихами, перечитал несколько и тихими шагами выбрался на балкон. Курить хотелось сильнее, чем всегда. Одну за другой, без остановок и передышек, так курят по пьяни или ощущая сильную тревогу. Мне вдруг стало страшно. Она мне никогда не снилась. Мне вообще редко наносят визиты сны, и ещё реже в них появляются живые люди. Испугавшись того, что увижу её во сне, я решил совсем не ложиться. Пока кипел чайник, цифры на часах переползали от 03:18 до 03:19, потом единица сменилась двойкой, девятка нолем, ноль ещё одной единицей и, лишь когда засветилось 03:24, я перевел взгляд на плиту, по пути захватив календарь. Сегодня у моей тети день рождения. На левой стороне листка, кое-как вырванного из тетради, неразборчивым даже для себя почерком я набросал очередные строчки, которые человек, к которому я в них обращаюсь, никогда не увидит; с другой стороны, более-менее красивым – поздравление для этого человека. Обожаю придумывать собственные поздравления родным и друзьям. Что-то, что порадует и запомнится. Вроде бы пустяк, но…

Выбрасывая пачку, в которой недавно проживали двадцать сигарет, я подумал, что никогда не готовил девушке, что спала в моей кровати завтрак утром, не целовал перед уходом на работу и не говорил, что люблю. Я вообще никогда не просыпался раньше. В сорок девятый день рождения моей тети было принято решение что-то изменить.

«и восемь лет один и тот же сон

и не сбывается, что самое плохое.

и столько же кричит твой телефон,

не оставляя наедине с покоем.

но всё не он, да как-то всё не те

поддерживают, жалеют, утешают;

и ты живешь, и я иду к мечте,

что вдруг его на улице узнаю.

среди десятков тысяч всё не тех,

среди живых, застенчивых, здоровых,

как много значит просто человек,

пускай после него немало новых.

сегодня в этом городе красиво,

на сонный вечер опадает мгла,

и в этот день как никогда тоскливо,

что не услышу, как его дела.

почти забытый голос, но знакомый,

такой родной, увы, не до конца…

он был хорош, талантлив и веселый,

он был примером мужа и отца.

он был, чертовски мерзкий тон

судьбы, что смеет говорить такое.

и восемь лет один и тот же сон

и не сбывается, что самое плохое».

Она умерла спустя три недели после того разговора. Для меня это не стало чем-то удивительным, и когда брат девушки позвонил, я воспринял эту новость настолько спокойно, что он, наверное, всерьёз задумался над моим психическим состоянием. Впрочем, он всегда считал меня чуть-чуть сумасшедшим. Все эти три недели я очень много курил, по две-три пачки в день, курил так, как курят люди обеспокоенные, испытывая какую-то непонятную тоску и даже опасность. Я действительно словно что-то чувствовал, ещё до того вечера, но именно после разговора о смерти дяди раскусил, к чему ведет моё предчувствие.

Быть может, пройдет ещё восемь лет и я, лежа с кем-нибудь в постели, или даже не лежа или не в постели, расскажу о ней. Надеюсь, что все эти восемь лет она будет мне сниться. Пока что, за три месяца, ни разу не воскресала. А художник этой ночью снова приходил. Сейчас сентябрь, получается, пошел девятый год. Возможно, она обиделась за перегоревшую яичницу. Я тогда-таки приготовил ей завтрак, сделал кофе и поцеловал. Но так и не сказал, что люблю. Совсем не сказал. К смерти действительно привык, можно сказать, на «ты» с ней. Но всё же как-то обидно, что я не успел признаться той девушке в любви. Я знал её с полгода, и всё с ней было не так, как с другими. Мне не приходилось ухаживать, подбирать слова, дарить подарки, терпеть сцены ревности. Она просто однажды села рядом со мной в автобусе и так и не вышла из моей жизни ни на одной остановке. Почти… Просто говорил ей «Я хочу тебя», а она отвечала «Хорошо», и мы шли заниматься сексом; ругался и кричал что-то о том, что хочу пройтись один, и меня потом всегда провожало СМС со словами «Береги себя», а встречали записка с пожеланиями сладких снов и вкусный ужин, который иногда становился завтраком. Про любовь я знаю разве что из творений режиссеров да писателей, поэтому не уверен, что это точное название моим к ней чувствам, но одно остается фактом – ни с кем мне ещё не хотелось так Говорить. Когда через восемь лет на чью-то просьбу рассказать о каком-нибудь человеке, я начну о ней, отнюдь не представляю, что добавлю после «Она осталась для меня…». Да и захочу ли вообще начинать?

До сих пор мне кажется, что они приедут вместе с дядей на его мотоцикле к воротам дома мамы моей мамы, и я побегу в гостиную сообщать родственникам, что командировки наконец-то закончились. Как дурак каждое утро готовлю две чашки этого поганого дешевого кофе, которые всегда остаются нетронутыми.

07.05.2013