Цымжит и Норсон

    Что это?  Песня? Кто-то поёт? Кто-то поёт. Как красиво поёт!
    Песня льётся, разливается над волнами Онона. Что-то пробуждает в душе… что-то напоминает…или о ком-то… как будто зовёт… как будто манит… манит куда-то…
     Хочется слушать и слушать этот голос, эту песню. Надо идти туда, где её поют…
    Будаалай любил петь. Пел, когда на душе было хорошо. Пел, когда было плохо. Вот и сейчас шёл по дороге, держа своего коня под уздцы, и пел. Вдруг почувствовал чьё-то присутствие. Он ощущал его всем телом, но не мог понять, чьё? Не переставая петь, как бы невзначай оглянул округу и увидел, скорее, почувствовал на себе взгляд. Из-за ветвей черёмухи на него смотрели глаза – испуганные, немного дикие, но восхищённые. Потом он уловил в ветвях силуэт женщины. В голове сразу промелькнуло – не Цымжит ли это? После всех несчастий, что свалились на неё, говорят,  она сошла с ума. Все же её искали: и родня, и друзья. Всем колхозом искали!  Не нашли. Да,  это точно она! Продолжая петь, он начал её манить к себе. После долгих колебаний к нему вышла Цымжит, в разорванной  одежде, растрёпанная.  Шла как будто не к нему, а на его голос. А он, продолжая петь и манить её, отступал помаленьку к своему дому. Так, шаг за шагом, вышла, наконец, Цымжит к  человеку, к людям из густых зарослей кустарников Онона.  Пришла за песней  к юрте,  где жили Будаалай и Жалма.  В первый раз за время своих скитаний сидела она возле очага. В первый раз за это время села пить чай, есть за общим столом. И слушала, слушала  песню этого человека.  Осталась у них спать. Жить.

    Много было скота у Цугольского дацана.  Растянулись несметные богатства  дацана по берегам Онона вплоть до Акши.  
     Приехал однажды на родину Балдан-габжа лама. Управлял он всем хозяйством дацана. Весть разнеслась – раздаёт он весь скот мирянам: кому - коней, кому – овец и коз, кому – коров. Говорит при этом : «Грядут лихие времена».
    Остановился  в  родных местах в Бурхате. Три дня читал молитвы. Говорили, что привёз с собой на подводах много утвари из дацана, спрятал их в скалах до лучших времён.
    По истечении трёх дней женил своего сына приёмного, взятого у своей сестры Моноо  Жалмы. Звали сына Будаалай, что по-тибетски означает Потала. Ему только-только исполнилось 16 лет. Женил на 14-летней Сымпеэхэйн Жалме, сбежавшей от родителей, переселявшихся  в Монголию. Оставил им худую, всю в катышках и в репье, лошадёнку,  юрту , покрытую войлоком с прорехами. Сказал: « Вам этого хватит для нового времени»
    На восходе солнца дети-молодожёны через прорехи войлочной стены увидели, что отец,  Балдан-габжа лама, взмыл в небо на колеснице, запряжённую в 8-9 белых коней, и, как бы, испарился.
     Рассказывают также, что он взмыл не в небо, а пустил туман над Ононом и, паря над водой, умчался на юг, в сторону Монголии.           
 
    Далеко слышен стук молота о наковальню. Без труда можно найти дом кузнеца. Имя кузнеца знают по всей долине Онона. Все к нему обращаются за помощью. Это Будаалай – кузнечных дел мастер по железу. День и ночь поддерживается огонь в горне.
Без работы мастер не сидит.
    Но даже лучше, чем кузнечное дело, получается у него петь. Особенно любит петь он со своим единственным другом, Ламой. Когда вдвоём затянут песню у него в Бурхате, слышно аж в центре (Булагай адаг).
    Может,  за  песни и полюбила его Жалма, расторопная и хлопотливая спутница жизни.  Много родилось у них детей. Жаль только – не все выжили.    

Погоня. Страшно. Сердце так стучит, что каждый его удар как будто раздаётся на всю степь. Дышать трудно. В руках – золотые серёжки, которые она украла у Будаалай и Жалмы. Наконец, из последних сил она вбегает домой. Слышен приближающийся бешеный топот копыт. Она метается по юрте, чтобы спрятать украденное. Взгляд вдруг останавливается на полную айрака hаба (бадью). Подбегает к ней, кидает туда серьги, успевает отойти к божнице. Вбегают люди, вспотевшие и разгоряченные погоней,  кричат, требуют у неё украденное. Ищут по всему дому, но не находят. Фу-у! Уехали! Не нашли! Слава всем богам!

Утром за чаем Цымжит долго думала о своём сне. Так сосредоточенно о чём – либо она давно не думала. Вернулись с утренних работ Будаалай и Жалма. Увидев их, она вдруг, неожиданно и для себя, и для них, выпалила: «Дайте мне ребёнка!»  Те оторопели. У каждого мелькнула в голове мысль, что опять у гостьи началось помутнение рассудка.
Но в полной тишине Цымжит настойчиво повторила: «Дайте мне ребёнка! Того, который у вас родится!» Супруги растерянно переглянулись. Жалма, запинаясь, сказала: «Но я не жду никакого ребёнка». Будаалай , увидев глаза Цымжит, испугался.  Испугался, что всё, что они делали для неё в последнее время, пойдёт прахом, и просто добавил к словам жены: «Если будет ребёнок, мы его обязательно тебе дадим». Увидев улыбку на лице Цымжит, которая  засияла после его слов  каким –то внутренним светом, как будто уже забрала у них дитя, Будаалай успокоился и спросил: «Почему вдруг сегодня ты попросила у нас ребёнка?» И Цымжит, боясь что-то пропустить, с мельчайшими подробностями рассказала им свой удивительный сон. Супруги выслушали её внимательно, но про себя решили: «Пусть надеется. Какой ребёнок? Откуда?»
Хотя… и она, Цымжит, и Будаалай с Жалмой знали, что найденное во сне золото – к ребёнку.   

Начались трудные дни. Какое-то напряжение поселилось в доме после того утреннего разговора. Каждый день Цымжит как всегда помогала им по хозяйству. Всё, как всегда. Всё, как обычно. Но каждый день супруги встречали её ожидающие радостной вести глаза, спинами чувствовали её вопрошающий взгляд. Становилось не по себе. Боялись говорить друг с другом об этом. Делали вид, что ничего особенного не случилось. Нет, не сердились они на Цымжит – что взять с несчастной женщины? Старались обращаться с ней ещё мягче. Но её глаза…
А Цымжит старалась ещё больше. Руки её не забыли прежней работы, прежних хлопот. Работала с таким усердием, что супруги сошлись во мнении – далеко ей ещё до нормального состояния.
Но однажды растерянная Жалма сообщила мужу, что ждёт ребёнка.  

Жизнь изменилась. Все помыслы Цымжит были о будущем ребёнке. Она уже мечтала, как будет его качать, петь колыбельную, как её ребёнок начнёт  ходить, скажет первые слова… В её глазах светилось ожидание счастья – материнства, какого-то знакомого чувства. Оттого ещё усерднее она работала, как бы вымаливая у этой семьи ребёнка.
Будаалай и Жалма как-то успокоились – впереди ещё были месяцы спокойной жизни.  И только  мысль - отдать ребёнка и отдать ребёнка  больной женщине – была ужасной. За всё время, что жила у них, Цымжит ни словом не обмолвилась о своём муже, о своих детях, как будто что-то лихое  начисто лишило её памяти о самом дорогом.
Супруги  решили, что жизнь расставит всё по своим  местам и что лучше довериться воле богов.

Поздняя осень. Наконец-то, роды!
Роды ужасные. Жалма мучается. Так ещё никого из детей она не рожала. Этот тринадцатый ребёнок измучил её вконец. На исходе третьего дня силы оставили Жалму. Она лежала маленькая, вся белая, холодная как снег, и только её незаметное дыхание выдавало в ней живого человека.
Почерневший от боли за жену, Будаалай трогал и гладил её маленькое тело, в котором ещё теплилась жизнь, не веря, что вот-вот она уйдёт от него навсегда. Как в тумане услышал он чей-то знакомый голос одного из стариков: «Выстрели из ружья возле её  уха – может, она испугается и придёт в себя. Так раньше делали…»
Молча зарядил ружьё, приставил дуло возле уха Жалмы, нажал на курок. Оглушительный выстрел потряс всю округу. От этого выстрела, выстрела отчаяния, как будто проснулись все: и природа, и боги-бурханы, и Жалма, и ребёнок.
Со слабым криком появилась девочка. Жалма открыла непонимающие глаза.
Будаалай с плачем поблагодарил богов – недаром они жили с ней в местности Бурхата.

Утро. Все в доме отходили от этих тягостных родов. Жалма потихоньку начала приходить в себя. Одна Цымжит светилась от счастья, держа в руках маленький орущий свёрток, как свалившееся с неба сокровище, без устали качала его и баюкала.
Девочка уснула. Тишина. Слышно как потрескивают дрова в очаге.
«Можно, я заберу ребёнка?»
Слова Цымжит прозвучали громче вчерашнего выстрела.
Ответить ей у Жалмы не было ни слов, ни сил. За неё ответил  Будаалай: «Цымжит, подожди немного, она ещё совсем маленькая. Пусть окрепнет»
Цымжит кивнула, продолжая укачивать девочку.
Жалма с закрытыми глазами про себя поблагодарила супруга за всё: за понимание, за мудрость, за поддержку. Уснула успокоенная.
На следующее утро – тот же самый вопрос  и тот же тихий ответ мужа.
И так – каждое утро.
С каждым днём Цымжит просила всё настойчивее. В глазах её появилась тревога: вдруг не выполнят своего обещания.
В доме опять повисло напряжение. Цымжит ходила вся натянутая, как тетива лука. Но Будаалай продолжал мужественно отвечать ей одно и то же.  Жалма видела, как с каждым днём всё труднее и труднее даются Будаалай эти нехитрые ответы.
На 19-ый  день Жалма не выдержала. «Пусть забирает», - тихо проговорила она, уповая теперь только на бога.
Так девочка, которой было всего лишь 19 дней от роду, отправилась с новой мамой  в новую жизнь.
Этой девочкой была моя мама, Норсонова Цырен-Дулма Жамбаловна, 1939 года рождения.

К этому времени родные Цымжит, зная, что она идёт на поправку, приготовили к её приходу дом, юрту. Жила она немного севернее Будаалай и Жалмы,  в местности Тохой.
Как она вырастила дочку в то трудное время – тоже чудо! Бабушка Цымжит рассказывала маме, что поила её козьим молоком. Когда болела, поила отваром из степных трав.
Вместе с дочкой к ней вернулась память.
Вспомнила своего мужа Санжимитыпова Ринчина, ламу, которого увели НКВД-шники. Он безвестно канул, как и многие другие в те роковые годы.
Вспомнила свою старшую дочь, Цыпилму, внезапно умершую после такого удара. Оставила она ей новорождённого сынишку Дамдина 1938 года рождения... Его смерть и была той последней точкой, после которой разум оставил её.      
Вспомнила она и своего сына Цыдыпа, 1927 года рождения. Его все с детства звали Папа (ударение на втором слоге).
Всё это время он жил у дедушки, отца мамы, Гармаева Сандак. С детства был очень смышлёным. Отец, Ринчин-лама, научил его читать, писать по-старомонгольски. Папа умел читать молитвы, буддийские книги. Была у него прекрасная память. Но после ареста Ринчин-ламы бабушка с дедушкой, боясь гонений внука, как сына врага народа, никому не говорили о его способностях и советовали ему самому держать рот на замке и не выдавать своих знаний.
Вместе с памятью опять нахлынуло на неё горе, но теперь у неё была дочь Цырен-Дулма, её надежда, её ежеминутно орущее маленькое будущее. Ей теперь не так было страшно в своей юрте.
Говорила она, что потеряла в один год пятерых дорогих ей людей, поэтому  разум и не выдержал. К сожалению, не все их имена дошли до нас.

В бараке колхозной бригады на кровати играет девочка. Ходить не может, зато говорить – это уж будь здоров!
Вечером после работы приходит мама, Цымжит, уставшая, кормит её, они улаживаются спать. Но вот внимание девочки привлекает высокий мужчина. Его голова вся забинтована, рука тоже. Чем-то  приглянулся ей. Громко на весь барак  требует, чтобы он подошёл к ним. Мужчина, немного смущаясь и оттого улыбаясь, подходит . Девочка показывает  ему место рядом с собой, с другой стороны, чем мама, требует, чтоб он лёг. Мужчина ещё больше смущается, но, чтобы девочка успокоилась, ложится . Больше мужчины смущается мама. Наконец, девочка засыпает. Теперь уже каждый вечер она его зовёт к себе и каждый вечер он ложится к ним. Смотрит на них  добрыми улыбчивыми глазами.
Так у всех на виду маленькая девочка, моя мама, сблизила дорогих  моему сердцу людей – бабушку  и дедушку.  А самое главное – обрела отца!
Этого мужчину звали Норсон Жамбалов. Недавно вернулся с фронта. После ранения на Курской дуге, где он воевал танкистом, его комиссовали. Вернулся в родной Цокто-Хангил,  сразу же стал помогать в ремонте тракторов. Таких умельцев ждали всюду. Их направляли туда, где особенно в них нуждались.
В одной из таких его поездок в Будалан и случилась эта история. Что такое терять близких и друзей, он знал непонаслышке, поэтому они с Цымжит быстро нашли общий язык, потянулись к друг другу. Больше они не расставались. Жили дружно, как  будто берегли каждую минуту тихого семейного счастья.
Друг за другом ушли они в мир иной.  Даже после смерти лежат они рядышком в Будаланской степи.

Работали и жили в Будалане,  в Цокто-Хангиле, в РТС-е (Амитхаша). Но позже осели в Будалане, где растили детей и внуков.
Когда девочка подросла, решили взять на воспитание и мальчишку.  Назвали его Мунко-Жаргал,  а ласково звали его Мунхуужэн.  Под этим именем его все и знают. Закончил он  с отличием ВСГИК по специальности «Режиссура», поднимал культуру своего села. Про его постановки до сих пор рассказывают, как о чём-то фантастическом. К сожалению, умер молодым, оставив после себя  жену Дариму с четырьмя детьми.
Не забывали и о старшем сыне Цымжит -   Цыдыпе (Папа). Закончил блестяще Иркутский СХИ, получил специальность инженера–механика. Гордились им очень.  В то время человек с высшим образованием считался в селе, где и окончание десятилетки считалось большим достижением, чуть ли не профессором.  Женился Цыдып, но умерла жена, оставив на  его руках малолетних детей. Опять выкармливала новорожденного младенца  Цымжит, теперь уже внучку.  Смотрели за детьми, пока Цыдып не женился снова, а младшую, Баярму оставили себе на воспитание. Она выросла в такой любви, что передала её всем своим пятерым детям. Защищая родственницу, умерла она от пули  пьяного бандита совсем молодой.  
Девочка, которая соединила их судьбы, Цырен-Дулма, была их общей любимицей.
Гордились ею, называя опорой своей жизни.
После окончания Агинской СШ  поступила в Читинский филиал Ленинградской консерватории – сказались гены родного отца. Но когда приехала на каникулы, увидела маму со сломанной рукой. Мать после смерти невестки выхаживала внуков. Сердце не выдержало, осталась помогать. 3 года проработала в родном колхозе с отцом  и поехала поступать на «доктора»  в Читу.    Познакомилась там с моим отцом, Жамсаранжаповым Цыбеном, вышла за него замуж. Закончила медицинское училище, позже вместе с отцом закончили БГСХИ, но всю жизнь проработала фельдшером.  История моей семьи – это уже отдельная история,  которой нужно посвятить много других строк.  
 Жизнь моей мамы с самого начала – череда удивительных событий, о которых не рассказать нельзя. Это  рассказ-напоминание о милосердии в немилосердное время.
        
Всё, что написано - это не выдумка. Всё основано на реальных фактах биографии моей матери, на рассказах моей бабушки, Сандаковой Цымжит.  Она была 1907 года, Дедушка Норсон 1905 года рождения. Всё, что касается репрессии, замалчивалось. Поэтому точной достоверности, конечно же, нет.   
Уходят в небытие люди, вместе с ними и свидетельства о тех непростых годах. Ничего неизвестно о первом муже бабушки, Санжимитыпове Ринчине: убит? умер в лагерях ГУЛАГА? Где он покоится?
О моём дедушке Норсоне, его родственниках, почти ничего не знаем. Отца его звали Халхай, его мать была из рода Буянгууд. Также знаем, что его без него женили (в годы войны так можно было оформить брак), взяли в дети мальчика, чтобы продолжить род. Когда дедушка приехал с фронта, ему всё это очень не понравилось. Он  не стал с ними жить. Ещё больше масла в его отношения с родными подлило то, что он решил жениться на жене врага народа, на моей бабушке. Родные его были против этого брака. Дедушка Норсон и так был очень немногословным человеком, потому  прервав отношения с родными,  детям  своим ничего о них не говорил. Был знаменитым комбайнёром. Его вместе с комбайном даже направляли в Приаргунский район на уборку урожая. Много раз его награждали путёвкой на ВДНХ. Для всех нас он останется человеком несгибаемой воли, огромного достоинства.  
Не менее драматичной была судьба детей Соктоева Намсарая, моего прадедушки по отцу. Многое не договорено. Например, мало кто знает, что Балма, мать Жамсаранжапова Бато-Мунко, была дочерью репрессированного председателя колхоза  (Галин) в селе Кункур, второй  дочери Намсарая – Цыбжит .  Брат моего дедушки, Ринчин-лама, репрессированный, был в лагерях, сплавлял лес по реке Лене вместе с Жанчиб-ламой, позже настоятелем Агинского дацана. Многое действительно покрыто тайной.
Всё передавалось из уст в уста. Хотелось, чтобы для наших детей многое осталось на бумаге. Ведь говорят же: «Что написано пером, не вырубишь и топором».