Пустой гроб

Стоит на улице большой старый дом. Идет по улице девушка. Девушка эта всеми своими действиями показывает, что направляется она к старому дому. Вдруг крик.

— Карау-у-у-у-у-ул! Кто-нибудь!

— Что?! Где?!

— Человек упал!

— Человек упал?!

— Упал!

Сбежался к девушке народ. Последняя приподнимается и видит: головы окружили ее. Из-за массивности столпотворения теряет сознание.

— Ай-ай-ай! Разве можно так? — это подошел доктор, — я — доктор, — говорит, — дайте посмотрю, — говорит.

— Доктор-доктор, а это не опасно? — загалдел народ.

— Ни-ни-ни! Только без крика! Больному покой нужен. 

И толпа, нахмурившись, разошлась. Наклоняется доктор к пострадавшей, берет ее за плечи, кое-как ставит на ноги и начинает трясти, как старую грушу. Трясет и трясет, трясет и трясет. Не помогает — не возвращается девушка. Тогда доктор берет ее под мышки, оттаскивает к стенке дома — туда, где тень — и начинает хлестать по щекам.

— Что вы, мужчина, помилуйте! Я ни в чем не виновата, это не я, честно. Это — я споткнулась.

— Ну-с, приехали, — говорит доктор. — Как же это вы, голубушка, споткнулись?

— А на батоне. Там батон лежал, а я не видела, вот и — навзничь.

— Да что же это вы в самом деле говорите? Ну-ка, в глаза мне глядите. Хм... да-а, делирий, стало быть.

— Нет-нет-нет, мужчина, что вы. Я просто упала на батоне. Вон — посмотрите сами, — и девушка показала тощим пальцем на стайку голубей, круживших через дорогу.

— Это здесь-то батон? — пробубнил под нос себе доктор, переходя через дорогу.

— Курлык-курлык, — разлетелись птицы, оставив после себя мириады крошек.

— Тьфу ты! Ну и черт с вами!

Поворачивается доктор обратно к девушке и видит картину: подошел к ней старый плотник и давай мерки снимать, а девушка опять в обмороке.

— Ну ты! Я тебе дам! А ну, поди прочь!

— Ой! — только и вскрикнул плотник и сейчас же потерял сознание.

Поднял доктор девушку и понес в старый дом. По пути девушка пришла в себя, коротко сказала: «Спасибо» — что больше было похоже на воробьиный писк, чем на речь образованного человека — и поспешила по лестнице вверх. Наверху, в классе, ее ждали дети. Ждали они урока сольфеджио, который обычно преподавала наша девушка, но, так как сегодня она была задержана падением, дети водили хоровод вокруг новенького очкастого мальчика.

— Здравствуйте, дети, — сказала, войдя в класс, девушка. Дети мигом расселись по местам.

— Здрастиринапаллна! — хором ответили дети.

— Так, сегодня мы закончим скорее...

— У-у-у, Иринапа-а-аллна!

— Я сегодня нездорова. Так, начинаем разминать голос! — сказала учительница и повернулась лицом к стене.

— А где фортепьяна? — развела руками Иринапаллна.

— А пианины забрали, — ответила рыжая курносая девочка, сидящая за первой партой.

— Как?! Кто забрал? — бедная Иринапаллна, казалось, вот-вот заплачет.

— А завхоз наш, Дмитриваныч, забрал, — ответила рыжая.

— Оставил нас без пианины, нахальник, — поддакнула ее соседка.

— Что же теперь делать? Да что за день-то такой! — вскрикнула учительница и привычным движением собралась хлопнуть ладонью по крышке пропавших фортепьян, но попала по своей коленке, чем заставила замолчать назойливое насекомое. В этот самый момент левой щеки музыкантши коснулось дыхание большого жестко-щетинистого мужчины. Иринапаллна подпрыгнула на своем стуле.

— Ой! — вскрикнула.

— Прошу прощения, мы, э-э, я, то есть, меня, вернее, значит, попросили это самое, сказали, что...

— Ну? Что, что сказали?

— Ну, это самое, как бы сказали, что...

— Да что сказали, что?!

— Сказали вам сказать.

— Ну так говорите же! — бедная тридцатилетняя учительница сольфеджио не знала, куда деться от напасти, и потому схватилась за голову руками. Мужчине стало стыдно.

— Я вам инструмент вернуть хотел. Простите... Вот. Извините. Вот он, — с этими словами в класс вошли еще двое, один из которых нес на спине фортепиано, а другой пинал его ногой под зад:

— Шевелись, вошь!

— Прекрати, Федор, сдачи дам!

— Тю-тю-тю, жилы не надорви. Поторапливайся! — и еще раз пнул его.

Мужчины поставили фортепиано под стенку, сами же выстроились дугой у двери. Две минуты молча шаркали, затем быстренько удалились.

Десять минут потребовалось Иринапаллне на то, чтобы вернуть себе присутствие духа. Спустя означенный отрезок времени она плавно опустилась на мягкий стул, который показался ей сейчас барсучьей шубкой, которую она уже пятнадцать лет мечтала получить на именины. От этих шубных мыслей настроение учительницы приподнялось и на ее тонких бесцветных губах откуда ни возьмись возникла неловкая улыбка и подмигнула кремовым стенам (дети не смотрели — они, хихикая, глядели на жука, десантирующегося курносой девочке в шевелюру (она, ковыряясь в носу, того не замечала)).

— Так, дети, начинаем распеваться, — сказала, успокоившись, учительница.

— Все поем «ля». Ля-а-а-а-а... ну, и где «ля»??? — вопрошала Иринапаллна, что было справедливым, потому как опустив палец на клавишу, она услышала только скрип старого дерева.

— Что это Дмитрий Иванович с ней вытворял?! — закричала учительница.

— Сломал!

— Сломал..

— Ах!.. — это дети.

— Нет, не мог он сломать — не смел бы — наверное, просто струна лопнула. Посмотрим, — выдвинула свое предположение Иринапаллна, встала со стула и открыла крышку фортепиано.

— Фу, сколько паутины.. ой!.. — слабый крик вырвался из глотки многострадальной, которая тут же повалилась на пол, дрогнув при падении ногами.

Дети подскочили и кучкой устремились к инструменту, убившему бедную учительницу.

— Ой!

— Ой..

— Ой!..

— А-а-а-а-а!

Кричали дети каждый по-своему, но падали все одинаково. Последний же ребенок решил не испытывать судьбу и выбежал в открытый балкон, но по несчастью до земли было высоко.

Спустя несколько минут затишья в класс вернулся первый мужчина, ведя под руку Даниила Хармса.

— Батюшки, надо же было так перепутать! — вскричал первый, любовно вытягивая покойника из фортепьян, которые в ответ на это безобразие тихонько заскулили, затем вышел. Хармс, молча осклабившись, вышел вслед за первым.

Спустя несколько мгновений оба мужчины стояли у стены большого старого дома, вдоль которой широкими шагами, мотыляя головой в разные стороны, блуждал плотник — тот самый, которого давеча прогнал доктор. Здесь же, у стены, лежал пустой гроб.

— Это вот этот деятель что ли такую махину сколотил? — спросил удивленно Хармс у мужчины, несшего тело.

— Чего говорите? — спросил носильщик.

— Работа, говорю, молодецкая. Уважаю, — сказал Хармс и хлопнул плотника по плечу, который в ответ лишь презрительно буркнул:

— Не то.

— Что не то?

— Не то. Я не под нее делал. Вернее, под него. То есть, не под него, а под нее.

— Что, не влезет, думаете? — прищурился Хармс. На этот раз его голос приобрел нотки едкого, как желудочный сок, сарказма.

— Ах, отстаньте! — сказал ворчун и, плача, убежал.

Вдруг появляется, жуя мороженое, доктор — тот самый, привыкший в свободное от обязанностей время заниматься хлестаньем щек невинных девушек.

— Батюшки, неужели вы? — говорит. — Даниил?

— Я — Даниил, — ответил Даниил.

— Чей гроб? — спросил доктор.

— А плотника, — ответил Хармс.

— А где он?

— Вы знаете, а он умер, — невозмутимо солгал писатель.

— Ай-ай-ай, как нехорошо! — мотал головой доктор, одновременно цокая языком. Даниил Хармс подумал, что это интересная деталь и мигом занес ее в свою писательскую записную книжку. В эту секунду вернулся, размахивая петушком на палочке, повеселевший плотник. Подходит он к докторской спине и говорит ей прямо в ухо:

— Господин доктор, вы, подлинно, смерть свидетельствовать? — поинтересовался.

Доктор развернулся и, увидав покойника, с криком: «Прости, боже!» упал замертво.

— Интересный случай... — пробормотал Даниил Хармс.

— Боже мой, что я наделал! — вскрикнул, уронив конфету, плотник и от тоски умер.

А гроб так и остался стоять пустым, а вечером в нем поселилась собака, которую впоследствии назвали Следопыт. Каждое утро ей давали селедки с солеными огурцами.