Молочница.

У меня молочница. И я не знаю, как от нее избавиться. Ведь я все-таки, какой ни какой, а мужчина. А мужчины должны быть с противоположным полом, как вежливы, так и сочувствующе участливы. Я не воспользовался ни активно рекламируемым миромаксом, ни старым, проверенным нистатином. Да и от этой молочницы они не помогут.

Она пришла, как обычно, к восьми утра, в понедельник. Принесла трехлитровую банку молока. Моя семья покупает молоко настоящее, у проверенной поставщицы. Получила от меня деньги за молоко.

Что творится?!

Литр чистейшего, полезного, натурального продукта, стоит у нас дешевле литра вонючего, искусственного, не всегда хорошего качества, бензина.

Получив деньги, она не попрощалась, и не ушла, как обычно. Попросила моего совета. Ей надо было поделиться, чем-то своим, очень для нее важным. Разве можно давать женщине совет в прихожей. Я пригласил ее в одну из комнат квартиры. Она разулась. Я не противился. Снимать обувь в гостях сегодня принято не только в Японии, но и у нас, в России. Тем более что уборка квартиры на плечах жены, на улице весеннее грязеобилие, а коврик в прихожей соткан из материала, способного очистить обувь, лишь от прилипших к подошвам кирпичам.

Она разулась, прошла в комнату, села, в предложенное мною кресло, приготовилась к повествованию. Сначала немного помолчала. Потом собралась духом, и поведала мне удивительную историю.

Нашей молочнице было чуть меньше сорока лет. Немногим меньше. Ее супруг укатил в столицу на заработки в смутное время. И не пропал там, как некоторые, и не вернулся ни с чем, как многие. Ему повезло. Нашел очень выгодную альтернативу своей жене. Вернулся. Развелся. И оставил сельчанку на попечительство господу богу. Десять лет женщина одна тянула тяжелую лямку кормилицы семьи. Воспитала, обучила, пристроила на неплохую работу, для здешних мест, сына. Все одна. Все, уже не нежными, а жесткими, от непосильного труда, своими руками.

И вот тебе на. Не стукнуло и сорока пяти, для ягодосозревания, наша молочница, в сердце приезжего мужчины, вызвала известное чувство. Воспылал и любовью и страстью. Злые языки мололи, что на жилье бесплатное позарился мол, обустроится и бросит. Но нет. Время шло. Все складывалось. Мужик оказался не глуп и рукаст. Обзавелся каким-то своим делом. Нанял работников. Жену от хлева избавил. Оставил ей лишь развоз молока по старым надежным потребителям.

Прошли два года. Вроде как муж и жена. Вроде. Штампов в паспортах не ставили, и он ее со своими родителями знакомить не спешил.

Этой весной в его голове родилось странное желание. Есть деньги. Есть возможность. Почему жене, сожительнице вернее, не подправить в своей внешности, кое-какие временные изменения и выпуклости. Что в этом плохого? Женщина удивилась, отказаться хотела, что бог дал, тем и пользуйся. Однако мужчина пояснил, уж больно мать его привередлива, считает, что сына его достойна только писаная красавица. Не оценит она очарования сельской молочницы. А после этих манипуляций с временными изменениями, он повезет ее к своим родителям за благословением. И после их одобрения предложит ей то, что уже и без того принадлежит ему де-факто, то есть руку и сердце. Она согласилась. Было неприятно, больно и стыдно. Она все выдержала. И через три месяца они и вправду носили на пальцах правой руки по кольцу. Но…

Но бабье счастье редко бывает вечным. Мировые катаклизмы затронули даже маленькие деревенские дворики. Свое дело завяло. Работников уволили. Мужику пришлось самому теперь косить сено, убирать навоз. Женщина вспомнила, где у буренок титьки, и как за них дергать. На этом несчастья не кончились. Сосед приспосабливался к современным временам, поставил ульи на своем участке. Пчел завел каких-то особенных. Они не спешили искать нектар на цветах. Они больше к обнаженным частям тела прицеливались. Сожителя три раза кусали, а молочницу аж пять раз. Ни что не могло заставить соседа убрать ульи, или хотя бы поменять кровопийц, на честных тружениц. Вот беда и грянула.

Помылась молочница поутру, вышла с открытой грудью из ванны, слава богу, было чем гордиться, окно открыто, весна жаркой выдалась. Тут тебе и пчела соседская. Прицелилась, дрянь эдакая. И в упругую дыньку тюк! Да так тюкнула, гадина, силикон потек. Смотрит молочница на свою гордость, и чуть в обморок не падает. Одна дынька, вторая же … Денег на новую закачку нет. Что же теперь делать? Как жить с разными грудями. Муж косится. Даже немного брезговать стал.

Что теперь делать? Подскажите! Можно ли на соседа в суд подать? Пусть операцию новую оплачивает. Пусть ульи свои подальше увозит. На силиконе меда не соберешь.

Я внимательно выслушал. Посочувствовал. Удивился. Почему ко мне с этими вопросами?

— Так Вы же адвокат!

— Нет, барышня, я чиновник. Не очень крупный чиновник на службе государства. А известный в городе адвокат живет надо мною, этажом выше.

Молочница покраснела и буквально пчелкой выпорхнула из моей квартиры. Я с интересом осмотрел прихожую, не оставила ли она свою обувь, времени на ее одевку уж больно мало было.

Трагикомедия. Но навела на невеселые мысли. Мы часто, издеваясь над американцами, смеялись над их исками в судах. Не могли они пониматься нашими умами. Вот теперь приехали. Если уж сельская жительница, не развращенная гламурным окружением, находит такой повод для судебной тяжбы с соседом, куда мы придем завтра.

Я в пятницу в офисе открыл окно утром. Вошедший посетитель с открытой дверью впустил в наше помещение сквозняк. Окно с треском закрылось. Горшок с цветком, протараненный створкой, шлепнулся с подоконника на пол. Падая, он зацепил провод настольной лампы, стоявшей на столе коллеги.

Лампа упала…

Нет, о сегодняшней беседе с молочницей я на работе рассказывать не стану.

Видели бы Вы глаза моего коллеги, устремленные на меня.