цикл "ЧЕХОВСКИЕ ЧТЕНИЯ"

                ВЯЧЕСЛАВ  ЛЕВЫКИН

                Скользящие по небу птицы,
                как плоская доска, плато.
                Уже последние страницы,
                уже осеннее пальто.

                Начало нового столетья,
                пройдёт лет десять и война
                перечеркнёт покой сполна
                бессонным страхом лихолетий.

                Ничто войну не предвещает.
                Он не узнает никогда,
                как быстро люди обнищают
                и злоба вспыхнет на  года.

                Прославить городок уездный
                среди читающей среды
                без декадентской суеты
                помог он повестью известной.

                Теперь он болен и смертельно,
                живёт с роднёй, но одинок.
                Наступит ли зима с метелью,
                когда не прячется сурок?

                Здесь в феврале задуют ветры,
                неся сырую мглу в окно.
                По саду бродит он давно,
                в уме отсчитывая метры.

                Платок к губам, пятно от крови.
                Сам доктор, скольких хоронил.
                Как подорвал его здоровье
                проклятый остров Сахалин.

                Не хочется ни с кем встречаться,
                у сосен влажная кора.
                - Антон, обед! - кричит сестра.
                Пора с прогулки возвращаться.

                2.  Гроза  в  море
 
                Он снял пенсне и думает, перхая:
                - Да-с, водевиль…-
                И. Бунин

                Аутка спит. Собаки лают,
                татарский охраняя быт.
                Гроза над морем полыхает
                и парус молнией обвит.

                Уплыть бы в сторону Босфора,
                и пусть срезает мачту шквал.
                Контрабандиста или вора
                крик женский с мола провожал?

                Тот доплывёт, а те утонут…
                Но кто счастливее из них?
                Порывы ветра в парках стонут,
                ломая ветки крон сухих.

                Волну волною накрывает
                и стёкла дребезжат в кафе.
                В театре двери закрывают,
                Синани с книгой на софе.

                Он перечитывает пьесы,
                ведь драматург ему, как брат.
                От моря, будто из завесы,
                бьют молнии. Они его страшат.

                Синани пальцы рук слюнявит
                и гасит свечи. Спать пора.
                Какую пьесу МХАТ поставит? –
                любую встретят на ура.

                Уже их в Ялте ждать устали.
                А в море – мрак и всё ревёт.
                Вот было время! Как читали
                и книгам был большой почёт.

                Раскатист гром. Уже зевает
                наш букинист и крестит рот:
                - Неужто, вправду, исчезает,
                как нация, без книг народ? -

                Прошло сто лет. Забыт Синани,
                и дом его пошёл на слом.
                И Чехов только в бронзе с нами,
                ну что ж, спасибо и на том.

                Практичный век, зачем ты нужен?
                С тобой разучимся читать.
                Грозой над морем я разбужен,
                опять не спать и размышлять.

                3. Чеховская  доброта

                Настоящий писатель не терпит богатых.
                И ему не прикажешь насильно любить
                толстомордых, худых и других вороватых,
                что его никогда не придут хоронить.

                Он всё больше о нищих и даже убогих
                говорил на страницах своих повестей.
                Будто сам вместе с ними пылил по дорогам
                и лощинам седых необъятных степей.

                Он прошёл Сахалин. Он такое увидел,
                от чего содрогнётся любой человек.
                Никогда никого наяву не обидел,
                но в сердцах проклинал неуступчивый век.

                Неприятны ему рассужденья о боге
                миллионщиков  разных из первых купцов.
                Он скорее поймёт гнёт тюремщиков строгих,
                чем загульную спесь  дорогих подлецов.

                Разве встретим ещё в нашей литературе,
                кто, как мальчик дрожал, на толстовский приём
                собираясь идти, застывал вдруг на стуле
                и пенсне протирал, улыбаясь при том.

                Нам не надо других, зарубежных и наших.
                Сохранить бы его – совесть прежней страны –
                в поколении юном, в бесчувственность впавших,
                и тогда можно жить с облегченьем вины.

                4.  Чайки и старик

                Старик капризен, как ребёнок
                и всё теперь ему не так,
                как быть должно, когда спросонок
                он щурится, как на пятак.

                Опять рассвет в окне маячит,
                а значит будет жаркий день,
                который ничего не значит,
                когда вся жизнь уж набекрень.

                Ведь раньше музыка звучала,
                стихи слагались, пил вино.
                Жена, как ангел донимала,
                но нет её теперь давно.

                Лежит на кладбище, где сосны,
                он сам сирень над ней сажал.
                Какой-то страх, как день несносен,
                скорей бы уж Господь забрал.

                Вдруг, испугавшись, понимает
                во тьме не будет ничего.
                Встаёт и шляпу надевает
                пройтись в кафе, где пьёт давно.

                Сидит под тентом, море плещет
                в каких-то тридцати шагах.
                Француз по виду и не меньше,
                улыбка на седых усах.

                К нему подсесть желают дамы,
                но взглянет так, как обожжёт.
                Нельзя же сесть к такому хаму,
                а то ведь далеко пошлёт.

                Но раз в неделю помоложе
                возьмёт и в гости пригласит
                и доведёт её до дрожи,
                как обнимает, вся горит.

                Желает снова быть с ним рядом,
                но он вдруг холоден, как лёд.
                И дама со смущённым взглядом,
                как чайка, вспомнит свой полёт.

                5.  Ялтинский  дом

                Где жил перед кончиной Чехов
                Давно музей его открыт.
                Дрозды отщёлкали орехи
                И позабыт татарский быт.

                И виноградники разбиты
                Теперь уже в других местах.
                Плющами камни перевиты,
                Цветут под кроной на стволах.

                Вверху проложена дорога.
                Сухую пыль несло в окно,
                Где Левитан набросок стога
                Нарисовал и пил вино.

                Какие люди здесь бывали,
                У нас их книги на устах.
                Цветы и персики срывали
                В саду затерянном в садах.

                Ручей их помнит говорливый,
                О них шумит морской прибой.
                Они заставили собой
                Гордиться век наш торопливый.

                А чем мы хуже? Видно, хуже.
                Мы не умеем так любить.
                Когда тот мир огнём порушен,
                То хоть музей бы сохранить.

                А то от внуков непытливых
                Мы не услышим книжных слов.
                Из чеховских тревожных снов
                Влетает чайка в день дождливый.

                Блестит асфальт, слегка дымится
                От тёплой влаги дождевой
                И просится ожить страницей
                В знакомой прозе городской.

                А в это время над Ауткой
                Уже сплошная пелена,
                Где дом прислушивается чутко,
                Как капли падают с окна.

                И стонут шумные деревья,
                А ветер движется к кустам.
                Ещё скрипят, рассохшись, двери,
                Как будто Чехов ходит там.

                6.  Русская немка Ольга Чехова

                Почему не видим фильмы
                с Ольгой Чеховой в ролях?
                Все войною опалимы,
                дом крестьянина в углях.

                Срок прошёл, простили немцев.
                А актрису кто простит?
                Не стелила полотенце
                в ноги Гитлеру. Претит.

                Так за что её мы судим?
                Немкой всё же рождена.
                Ни по праздникам, ни в будни
                не носила ордена.

                Только звание актрисы,
                голову подняв, несла.
                Не юлила, будто лисы,
                целомудренна была.

                Так прости её, Россия!
                Верю, Бог её простил!
                Русской немки честь хранила,
                Сталин фильмы полюбил.

                Все гестаповцы желали
                быть в почёте у неё.
                Их она не замечала,
                делала своё кино.

                Есть легенды, что актриса
                сообщала о войсках.
                От гестаповцев - отписки,
                все они имели страх.

                Если даже Йозеф Геббельс
                фильмы так её любил,
                что с английским словом "реверс",
                пусть враждебным, но дружил.

                Ей в подмётки не годилась
                Ева Браун никогда.
                Той ночами даже снилось,
                что она теперь звезда.

                Что Адольф смотреть картины
                любит лучших мастеров,
                если ночь раздумьем длинным
                обрывает горечь снов.

                Танки русские к Берлину
                быстро двигались в ночи.
                Пропади, кинокартины!
                Яд и в ад несут ключи!

                Так давайте не забудем
                нашу гордость и почёт:
                даже в праздники и будни
                пусть нам Чехова поёт.

                2012 г., Ялта

                © Copyright: Вячеслав Левыкин, 2021