цикл "От океана до океана"

                ОТ ОКЕАНА ДО ОКЕАНА

                1

                Как грустно, родная, стоять под дождём,
                он хлещет по лужам, как лодка веслом.
                Он спятил, наверное, с ночи вчера,
                ему бы уняться, затихнуть пора.

                А он всё колотит в асфальт, как горох.
                В плаще я промок, до озноба продрог.
                И тухнет табак, и ботинки сыры,
                и ветер под арки вбегает в дворы.
 
                Зачем тебя нет и, зашторив окно,
                меня не зовут к тебе очень давно?
                Ведь было мне сказано: - ты навсегда
                уехала в Штаты в лихие года.

                А я здесь остался, стою под дождём
                в промокшем плаще и с печальным лицом.
                Зайди в Сан-Франциско в одну из церквей
                и свечку поставь за российских людей.

                2

                Мне опять приснился город Сан-Франциско.
                Отчего? Не знаю. Утром позабыл.
                С океана тучи надвигались низко,
                Я поставил чайник и окно закрыл.

                Свет включил  торшера  и читать уселся
                «Мартовские иды». Римские дела.
                Пушкинский эпиграф в голове вертелся,
                Как одна дорога к кладбищу вела.

                Лес вокруг еловый густо надвигался,
                Пахло хвоей с прелью и земной тоской.
                Но свистком из детства чайник заливался
                И кружки лимона в блюдце под рукой.

                Дождь пошёл стеною. Свет плыл от торшера.
                Цезарь знал о смерти и жалел друзей.
                Хороша, конечно, у меня хавера,
                Спрячет от осенних листьев и дождей.

                Но причём здесь Сити, церкви Сан-Франциско!
                Разберись, попробуй, что за смутным сном,
                По щеке проводит и маячит близко,
                Под кустом шиповника щелкает дроздом.

                Дразнит, как нимфетка, долго созревая,
                Но твои порывы осторожней с ней.
                Пелена провисла в небе дождевая,
                Чай с лимоном терпкий наливай полней.
               
                Раскури, друг, трубку. Усмехнись над жизнью.
                Значит, ляжем в  землю и прощай тоска.
                Если мёртвый Цезарь проклянёт отчизну,
                То паденье Рима хлынет, как река.

                3
 
                Темны Те-Нарроуса воды,
                огни небоскрёбов над ним,
                как раблезианские роды
                и разуму зодчества гимн.

                Нью-Йорк, мне твои небоскрёбы
                до фени. Придурков – полно,
                чтоб жить, как простые онёбы,
                вдыхая бензин и говно.

                Я лучше в подвальчике бара
                цедить буду виски со льдом
                с продажною девкой на пару,
                а после уеду к ней в дом.

                Как ветер с залива крепчает,
                на линиях улиц визжа.
                Что взгляд её мне обещает,
                к чему призывает душа?

                Когда я проснусь на рассвете
                на мятых её простынях,
                вдохну из окна влажный ветер
                и с ней расплачусь впопыхах.

                Живёт она в доме для сноса,
                где банка с геранью в окне,
                как сизая метка засоса
                надолго застряла во мне.

                4

                Как хорошо от славы отдыхать.
                Играя в карты, пить вино с друзьями.
                Сосновый воздух целый день вдыхать
                С холмов, что над пшеничными полями.

                Забыть концерты и оваций гул,
                Как состоянье нервных напряжений.
                С утра садиться у окна на стул,
                Считая важным  времяпровожденье.

                Сегодня Горовец один с женой,
                Которая рожденьем итальянка.
                Никто не потревожит их покой,
                Лишь птичка под названием зорянка
                Их увлекает свистом за собой.
               
                С прогулки возвращаются они,
                Бродил он босиком, хотя простужен.
                Из окон дома светятся огни,
                Кухарка ждёт, наверное, на ужин.
                Вот собирает яблоки сосед,
                Упавшие  в траву вчера под вечер.
                Вдруг свет потух, но из кладовки свечи
                Внесли, и снова появился свет.

                - Похоже, начинается гроза, -
                Жена сказала, - вдарит, не иначе. -
                Он на грозу глядеть во все глаза
                Любил под Киевом на снятой даче.

                В той давней жизни было хорошо,
                Где талый снег необъяснимо пахнул.
                Но детство кончилось, вдали прошло.

                Он расстегнул у ворота рубаху:
                - Я понимаю критиков хулу.
                На  сколько тактов  обогнал оркестр я? -

                Карнеги-холл, а зрители без места
                Тогда сидели прямо на полу.

                Гроза не состоялась, в стороне
                Раскаты грома глухо грохотали,
                Как будто в облаках и в вышине
                Мифические боги воевали.

                Но тишина вернулась из завес,
                И свет сам неожиданно включился.
                От ста концертов в год не застрелился,
                Но заработал депрессивный стресс.

                - Владимир, нынче сыр и ветчина,
                А если хочешь, закажи спагетти.
                Кухарка наша снова влюблена,
                Готова  всё пересолить на свете. -

                Теперь за нотным не заснуть листом,
                Попридержав приливы вдохновенья.
                Контракты все расторгнул выступлений,
                Они Нью-Йорк покинули с постом.

                Жене в Европе хочется пожить,
                Где родовая вилла Тосканини.
                Так надоело на концерт спешить,
                Как полосканье горла при ангине.

                Ему от славы долго отдыхать.
                Играя в карты, лить вино в стаканы.
                О музыке совсем не рассуждать,
                Чтоб не тревожить честолюбья раны.

                Пройдут года – и появиться вдруг,
                Наполнив зал природою звучанья.
                Рояль опять послушен пальцам рук,
                Ещё сильней затихшее признанье.

                Что в заключенье мне о нём сказать?
                Не нарушая ни на йоту правды,
                Он начинал в концертах так играть,
                Как сам господь, наверно, не сыграл бы.

                5

                Ничто не предвещало тишины,
                ревели волны из глубин простора.
                От их безумного с тоски напора
                два корабля мне были чуть видны.

                Один большой, другой, как паучок,
                нырял в волну и пропадал надолго.
                На суше тоже становилось волгло,
                диск солнца расширялся, как зрачок.

                Большой корабль плывёт из дальних стран,
                второй, не знаю, лоцманский похоже.
                Но в гавань завести сейчас не сможет,
                уж слишком обезумел океан.

                Басящим гулом прогудит пять раз
                и развернётся в сторону заката
                уйти от волн, их гробовых раскатов,
                встающих  на дыбы, как напоказ.

                А  лоцманский с волны и на волну
                попёхает к родному побережью.
                Судовладелец хмуро виски врежет
                в портовом баре, чувствуя вину.

                Ломать стихию умным  не с руки,
                в другом порту большой корабль причалит.
                Своих туристов может опечалить,
                что в Сан-Франциско не открыли кошельки.
                Зато живые, не разбились впопыхах
                о скалы или мол в слепой горячке.
                В шторма такие только радость в спячке,
                но лишь на берегу, и хоть в кустах.

                6

                Взорвали террористы небоскрёбы.
                «Аль-Кайда». Ну а мы здесь ни при чём.
                С американцами у русских трёпы
                ещё с войны, и водка с калачом.
                Калач с икрой зернистой из севрюги,
                а водка фору виски даст всегда.
                Давай, ребята, вмажем без натуги
                по стакану за давние года.
                В другой войне мы заново сойдёмся,
                дай бог, когда на общей стороне.
                И за победу, как всегда, напьёмся.
                Не знаю где. Быть может на луне?

                7   

                Надо было остаться в Канаде,
                чем в стране обезумевшей жить.
                В их кленовом гербовом параде
                тишину и сонливость любить.

                По-французски картавя с усмешкой
                и английский освоив чуть-чуть,
                по утрам заниматься пробежкой
                на рассвет над заливом взглянуть.

                Если ты не технарь электронный
                и в чужих языках не силен,
                значит в обществе ты – посторонний,
                как туземец в их мир занесен.

                Хочешь денег? – иди в лесорубы,
                платят много и вечно в лесу.
                От мороза облизывать губы,
                выковыривать иней в носу.

                Или,гнус от себя отгоняя,
                пить в жару апельсиновый сок,
                где гадюки болотного края
                зло шипят и готовят бросок.

                Нет,такое не для поэта!-
                только чтение на уме.
                От полуночи и до рассвета
                сочинительство не на замке.

                Он такое,бывает,напишет,
                что и пьяный не разберет:
                то из космоса музыку слышит,
                то по нервам строкою стегнет.

                Значит,быть ему в доброй Канаде
                приживалом разумных свобод,
                чтоб писать о московском разладе,
                где у власти столетие – сброд!

                То картавого Ленина свора,
                то кавказского горца шпана
                большевизма тупого – основа
                лишь насилию с травлей верна.

                А потом олигархов шестерки
                в кресла сядут,встряхнув всю страну.
                Все их партии,цель и увертки –
                потрошить государства казну.

                Новой гласностью бред нарекая,
                расплодятся чиновники тьмы.
                Вот такая она,вот такая
                от Смоленска до Колымы.

                Кем поэт стал бы в новой России?
                Бомж вонючий оскалится: - Брат!-
                Олигархам потрафит:– Мессия!-
                Встанет против?-так сам виноват...

                Так что лучше в Канаде остаться
                и писать,как другим не дано.
                Пьянством горестным не увлекаться
                и наркотиками заодно.

                Жить размеренно,без потрясений,
                без скандалов есенинских дней.
                Слезы вымученных повторений,
                как ковровый газон площадей.

                Нет ни горечи и ни печали,
                только сердце щемит от тоски.
                «Диссидентом» в Москве обзывали
                все продавшиеся остряки.
                Будто лезвием нерв перерезан,
                каждый день будоражил,как смерч.
                Не еврейский сынок,не обрезан,
                но всосала судьбы круговерть
                в произвол перемен и событий
                дикой пляски славянских племен.

                Бесшабашность и жажда открытий?–
                сам себе был порой удивлен.

                А теперь тишина,как в могиле,
                в их кленовом канадском краю.
                Разделенность страны пережили
                и живут без забот,как в раю.

                При заштатном Университете
                должность скромную в милость найдут.
                Фонд поддержки изгоя заметит
                и на русском стихи издадут.

                Ранним утром в порту Галифакса
                валуны покрываются льдом.
                И воняет и рыбой,и краской,
                как на палубе,так за бортом.

                Что там катится по океану
                колесом и пугает китов?
                Русский мат оголтелый и пьяный
                вылетает из глоток и ртов.

                Драят судно и ветошной рванью
                натирают кириллицы медь.
                Захлебнуться и ветром,и ранью,
                чтоб похабщину вслед им запеть.