Толедо.

Плач гитар, хриплый голос певицы,
Барабаны рокочут тревожно,
В синем сумраке синие лица,
Всё возможно и всё невозможно.

Над Толедо июльский вечер
Бредит ритмами и стихами,
Зажигаются в окнах свечи,
Апельсиновый зной стихает.

Воды Тахо медлительней Леты,
Кипарисы, как бандерильи,
Всё тревожней стучат кастаньеты,
Словно змеи струятся мантильи.

Три цыганки, три черные птицы,
Пляшут танец любви и кинжала.
Сумрак смерти лег на ресницы,
Языки, как змеиные жала!

Это ты, Соледад Монтойя?
Кармен Перес, Ампаро Ричас?
И не вас ли, Франсиско Гойя,
Сжег в кострах своего "Каприччос" ?

Или вы бессмертны, как море
Жарких снов любовной измены?
Или, как безысходное горе
Обреченных быков арены?

Дым струится из жадных жаровен,
Конь косится испуганным оком,
Инквизиции жертвенный Овен
Истекает гранатовым соком!

На костры обреченно взирают
Мавры, ведьмы, евреи, мориски,
Лепестки им под ноги роняют
Олеандры и тамариски.

А фламенко, зловещая птица,
Рвет когтями сердца кабальеро!
Средь танцующих - бледные лица
Мертвых Кармен, Хозе и Тореро.

В полумгле дон Хуан де Маранья
Насмерть бьётся за донью Тересу,
Но зловещих стилетов мерцанье,
Лишь смешат молодого повесу.

Кровью залиты синие горы,
Диск луны, как кровавая рана,
Молодые конкистадоры,
Бредят золотом Теночтитлана.

И летят сквозь туманы и бури,
Накренясь на крыло, как вороны,
Пожиратели яркой лазури -
Остроклювые галионы.

Вечер при смерти. Сонную речку
Легкой дымкой туман наполняет,
На лошадку накинув уздечку,
В кордегардию стражник шагает.

Запах мяса и олье падрильи,
Мех с вином принесли из подвала,
Три певицы, накинув мантильи,
У жаровен присели устало.

И укутав крыльями вечер,
Опечалены и незримы,
Загасили последние свечи,
Шестиструнные Серафимы...