#Алло, мам#

Жанр:

Вид:

Все герои и события являются вымышленными.

Любые совпадения случайны.

Любовь к матери вечна и непоколебима. Разлука и горе обостряют это чувство или же напоминают о нем, если любовь была неблагодарно забыта.

Тюрьма. Место для переоценки ценностей и осознания ошибок. Но что если тюрьма забирает у человека душу, лишая его любви, веры и совести? Во что превращается самое светлое чувство в мире? Человек заканчивается там, где бесценным слезам матери начинают объявлять цену.

- Алло, мам, привет.

- Привет, сынок! Ну, наконец-то! Ты так давно не звонил, я уже волноваться стала.

- Два дня назад разговаривали.

- Правда? А мне казалось дольше… Ну да бог с ним, ладно. Как ты? Давай рассказывай.

Что я мог ответить? Я уже четвертый год находился в местах лишения свободы, и впереди еще было два раза по столько же. А это, ой, как немало. Конца края не видно.

- Нормально. Все хорошо, - поэтому отвечал я так.

Нет, хорошо не было, ведь это исправительная колония, лагерь, зона. Хорошо здесь не могло быть по определению. А вот нормально – да. После определенного количества времени (у каждого по своему, у меня месяца так уже через три) ты настолько сживался с этим местом, что начинало казаться, что провел здесь всю жизнь, а мира за колючей проволокой, того вольного мира, не существует в принципе, его показывают лишь на экране телевизора. И фраза «человек такая сволочь, что ко всему привыкает» начинала казаться тебе чертовски верной.

- Опять нормально, - расстроено вздохнула мама.

Нормально конечно было не всегда. Случались и свои мелкие радости, новые открытия, потрясения, невзгоды… Да, как и в жизни! Это и была жизнь, но вот только посвящать в нее родных мне людей я не хотел. Ведь чего не коснись, какой бы новостью я не захотел поделиться, это привело бы к целому шлейфу вопросов об устройстве и порядках этого мира – «а почему ты решил так?», «почему нельзя было остаться в стороне?», «кто это такие и почему ты их так называешь?»… Вот поэтому я ничего и не рассказывал. Я не хотел, чтобы это касалось близких людей. Даже косвенно. Даже мыслей.

- А у нас все хорошо, - поняв, что ничего больше от меня не добьется, начала мама, - о ком тебе рассказать… брат твой работает с утра до ночи, повышения ждет, машину хочет сменить… зачем, не понимаю… говорит «ты че, это же немец!», хотя и та у него иномарка не из дешевых… вот… тетя твоя ремонт на даче закончила, в гости нас всех зовет… передавала тебе привет… она каждый раз тебе его передает…

Я слушал и улыбался. Мне было интересно узнавать новости о родных. Их победы и достижения, разочарования и новые надежды. Лишение свободы подразумевало под собой полную изоляцию или, как минимум, жесткое ограничение чувств. Так что разговоры с мамой, кроме всего прочего, были для меня еще и этакой эмоциональной перезагрузкой.

- Через неделю подходит дата следующей передачки, ты уже список составил?

- Да нет… Мне особо и не надо пока ниче, все вроде есть.

- Откуда есть то? Три месяца с последней посылки прошло! Вы, поди, все за неделю скушали! Давай не выдумывай.

Вообще-то мы съели все за три дня, сигарет хватило примерно на столько же. Но мы жили как большая семья, и спросить у соседа «че-нить перекусить», а тем более закурить, было нормой – никто не отказывал. Попадались, конечно, и особо хитрые, привыкшие ехать на ком-то и пировать за чужой счет, но, как говорится, в семье не без урода. Тем более этих уродов сразу видать – в тюрьме все как на ладони.

- Ну, правда, мам, пока не критично. Как нужда будет, я скажу.

- Ой, смотри только голодным там не сиди! Звони сразу, как надо будет.

- Хорошо, мам. Ну ладно, пока. До связи.

- Давай, сынок, держись там. Люблю тебя.

- Я тоже, мам. Пока.

Нажав на «сброс», я передал трубку, сидевшему на соседней шконке, высокому худощавому парню, всем своим бледным видом показывающим, что ему край делов как надо быстрее куда-то позвонить. Я чувствовал, как он весь разговор прожигал меня взглядом, но слова сказать не смел. Разговор с матерью – это святое.

Я лег на шконку и уже в который раз начал изучать висевшие надо мной ржавые узоры панцирной сетки.

Теплый ветер приятно обдувал лицо. Высоко задрав голову, я шел по узкой пыльной тропе через картофельные поля и наслаждался безмерной щедростью утреннего солнца. Утро – мое любимое время суток в июле, а июль - любимый месяц в году. Сказочная идиллия.

Пригладив выжженные волосы рукой, я широко потянулся и закрыл глаза. Скоро. Уже скоро я окунусь в лазурную воду спокойного озера и ощущу всю прелесть природной гармонии. Почувствую единение, стану с ней единым целым.

Немного поплавав на нагретой солнцем поверхности озера, я занырну поглубже, где вода обдает ледяным холодом, и, дождавшись пока пойдут мурашки, снова выплыву навстречу обжигающим золотистым лучам…

Поскорей бы уже. Интересно, а почему это ветер ничего не надул мне в лицо, ведь дорога такая пыльная… И этот шум переливающейся воды… Озеро ведь еще далеко. Что за…

- Игнат, чай будешь?

Блииин… Капец вообще. Так и не искупался.

Открывать глаза и смотреть на этих обломщиков мне не хотелось, и, в надежде, что сон вернется, я перевернулся на другой бок и попытался расслабиться, очистив свой разум от начинающих появляться настойчивых мыслей. Злых и раздражительных. Каких же еще?

Какие еще мысли могут возникать, когда обламывают такой сон? Озеро летом. О, боже мой, как давно я не купался. А ведь у меня был шанс ощутить это во сне. Интересно как это? Похоже ли это на настоящее купание или иллюзорные ощущения не способны передать…

Бум! Бряк! Дзинь! Клац! Нет, ну как тут поспишь, когда у тебя под ухом происходит целая чайная церемония с широким и долгим переливанием из кружки в кружку, чтобы чай, блин, насытился кислородом. А четками надо щелкать, чтобы, наверное, аромат полностью раскрылся.

Вообще сколько можно его пить? Днем и ночью, утром и вечером только и слышишь «че чая?», «на тебя варить?», «может хапанем?». И как они еще печень не выплюнули после такого количества выпитого чифира?

Повод найдется всегда. Друг, живущий через три прохода, вдруг зашел узнать как здоровье… у освободившегося год и три месяца назад Валерки (или Мишки?) родилась дочка… перед едой для аппетита… после бани, чтоб чахотки не было… да просто от нечего делать. Чай, чай, чай.

Вот представляю, если мне кто-нибудь на свободе в гостях чаю предложит, сколько нового он о себе узнает! Рад не будет, что предложил. Да он сам, наверное, пить его больше не сможет, прочувствовав на себе всю насыщенность и многогранность моей словесной риторики.

Какой тут сон? Мыслей уже на пару опусов.

- О, Игнат встал. Как спалось? Чай-то будешь?

- Да, с утра можно, - я сделал маленький глоток из протянутой мне кружки и, сладко поморщившись, достал из кармана сигарету, - а то голова ватная, не соображает ниче. Еще и думки всякие разные в нее лезут…

- С думками надо поаккуратней, сам же знаешь. Такого надумать можно, сам рад не будешь. А делать потом чего? Вокруг забор и злые дядьки с автоматами. Вот так потом люди глупости и совершают. Че, допил? Ставь кружку, еще долью.

- Погоди, хорош пока. Давай покурим.

- Через десять минут прогон воровской читать будут. Обращение пришло. В соседней секции барак собирают, там и покурим.

Смотря как медленно, на дно моей белой железной кружки, черной густой струйкой льется чифир, я понял – поплавать мне удастся еще не скоро.

Юрка Карась. Именно так звали того человека, что спаивал меня чифиром. Ну как спаивал… Никто ведь никого не заставлял, я сам подставлял кружку и просил добавки, даже когда чувствовал, что уже не лезет. Да что там, частенько я сам выступал инициатором очередной чайной попойки, так что спаивал я себя сам. А может уже и не только себя.

Но хватит обо мне – я тут человек можно сказать новый. Ну как новый – четыре года жизни это срок большой, за это время в судьбе человека могут произойти колоссальные изменения, но, относительно некоторых личностей, я был еще зелен. Пирожками вольными серишь – как сказал бы Карась. Да он так и говорил…

Помимо чифира у него, кстати, были и другие пристрастия. Более пагубные. Но в них он, конечно, никого не втягивал, подсаживать молодежь на подобные увлечения среди порядочных арестантов считалось недопустимым. Да и совесть не позволяла. За долгие годы, проведенные за решеткой, у Карася сложился ряд непоколебимых моральных принципов, а внутренний стержень был прочнее титана. Определенно. Сила духа этого человека заставляла окружающих его уважать.

Мне с ним было интересно. Мы много общались, его истории всегда производили на меня впечатление, и если мне нужен был совет, я знал к кому обратиться.

Вот и сейчас, придя в соседнюю жилую секцию, я присел рядом с этим простым и невзрачным с виду человеком. С виду по нему вообще трудно было что-то понять. Роста он был невысокого, но и не низкого, слово «среднего» тоже не подходило – казалось, он был чуть выше среднего. Или чуть ниже. Должно быть, в полиции всегда были проблемы с его ориентировками.

Возраст? Хм. С возрастом тоже была непросто – долгие годы, проведенные за решеткой, весьма странно сказывались на внешности. Я знал, что подходил к концу его четвертый десяток, но, увидевшему его впервые, на ум могло прийти любое число от двадцати до сорока.

Главным в его внешности были глаза. В них то и читалась вся заключенная в этом человеке сила. Глядя в них, ты ощущал себя кроликом, сидящим перед удавом. И ему не надо было ничего говорить, достаточно было просто на тебя посмотреть. Я не раз видел, как он осаживал человека одним взглядом.

Проведя рукой по коротко стриженым волосам, Карась достал из-за уха сигарету и, чиркнув спичкой, дал прикурить сначала мне, а потом затянулся сам.

Выпуская дым в потолок, мы сидели и смотрели на рассаживающихся в секции людей. Их было много, более сотни: молодые и старые, с улыбкой или тревогой на лице, с уставшим взглядом, пережившим, казалось, не один десяток лет одиночки, или глазами, полными младенческой кристальной искренности, смотря в которые можно было прямо задохнуться от счастья и умиления. И как будто специально, независимо от желания и настроения все решили покурить именно сейчас.

Размахивая перед собой рукой, смотрящий за бараком, молодой парень в черном спортивном костюме, сквозь дым пробирался в угол секции.

- Здарово, были!

- Здарово… привет… - донеслось ему в ответ.

- Ну что, все собрались? – спросил он, доставая из кармана аккуратно сложенный двойной тетрадный листок.

Выждав пару секунд, не поднимая глаз, он начал читать:

- Жизнь ворам! Мира и благополучия дому нашему общему и ходу воровскому! Приветствуем вас, арестанты! Данным прогоном мы, воры, обращаемся к вам с намерением устранить неприемлемое нашему укладу арестантской жизни. Доводим до вас, что те, кто наживается на обмане матерей и отцов, выдавая себя за их детей, попавших в беду, совершает гадский поступок, недостойный порядочного арестанта! Мать – это святое. Мать никогда не забудет и не предаст, и пользоваться этим – нелюдское. Такие поступки идут в разрез нашему воровскому укладу. Нету места подобным делам в доме нашем, и совершивший это не может называться порядочным арестантом! Поэтому, братцы, пресекайте нелюдские движения и поступайте с совершившими осознанный гадский поступок соответственно. Так же хотим напомнить, чтобы вы уделяли больше внимания святым местам – крыше и больничке, чтобы люди, находившиеся там, ни в чем нужды не знали и чувствовали там братское тепло и поддержку! Знайте, что наша сила в сплоченности и единстве! На этом ограничимся, с добром к вам воры…

Смотрящий начал читать имена воров, подписавшихся под этим прогоном. Десятки имен, кавказских и русских. Когда список закончился, он поднял глаза:

- Всем все понятно? Есть кому что сказать?

Воцарившуюся на секунду тишину, взорвал шквал уверенных звенящих голосов:

- Да конечно правильно все!... Эти гадилы ваще все попутали!... Ниче святого!... С ними и базарить нечего! Мочить бл*дво!...

Коротко кивнув, смотрящий аккуратно сложил бумагу и отдал ее маленькому, похожему на школьника пацану, который быстро убрал ее в самошитый кисетик и побежал отдавать в соседний барак. Люди начали расходиться, продолжая на ходу громко и эмоционально обсуждать услышанное.

То ли от полученной информации и впечатлений, словно пронзенная острыми пиками, а то ли просто от табачного дыма у меня дико разболелась голова.

В ту ночь сны мне не снились. Я уснул то только под утро. Я долго лежал с закрытыми глазами, пытаясь уложить в голове полученную информацию, параллельно слушая звук гремящей посуды, тяжелых шагов и работающего телевизора. Шел какой-то хоккейный матч, и любой опасный и не очень момент сопровождался громкими комментариями местных болельщиков.

Но это происходило каждую ночь. Не хоккей, так футбол. Не футбол, так кинчик новый. Не кино, так сериал какой-нибудь по десятому разу. К окружающему шуму я уже давно привык и мог заснуть независимо от вида спорта и жанра транслируемого фильма. Дело, конечно, было в прочтенном накануне воровском прогоне.

Нет, для меня не было новостью, что подобные преступные схемы существуют и проворачиваются главным образом из тюрьмы, но я впервые задумался над тем, что они из себя представляют в общечеловеческом плане. По совести. Конечно я и раньше все это не приветствовал, но тогда это было где-то далеко – в репортажах криминальных хроник, коротеньких заметках и статьях газет… А сейчас я вдруг осознал, что вот оно – совсем рядом.

Утро следующего дня ничем особенным не отличалось, но, возвращаясь с завтрака, я уже знал, чем займусь сегодня. Надо было многое для себя прояснить, и я знал, кто сможет мне в этом помочь. Постояв немного под блеклыми лучами осеннего солнца, я выкурил одну сигарету и, вдохнув свежего, уже слегка морозного воздуха, поспешил в барак. Погодку сегодня обещали не ахти – дождь и резкое понижение температуры. Возможно, даже объявят штормовое предупреждение. С неба еще не капало, но ветер был холодный и порывистый. Может надует.

Карась сидел, уставившись в пол, и крутил в руке телефон. На мое приветствие он лишь резко кивнул и, встав, начал ходить по проходу взад-вперед. Я сразу все понял – разговора в ближайшее время не выйдет. Сев неподалеку, я стал смотреть телевизор и обсуждать с кем-то недоваренность утренней каши.

Передача была унылая, разговоры про кашу тем более, поэтому одним своим свободным глазом и ухом я стал впитывать интересующую меня информацию. Да, сидя в тюрьме, каких только удивительных способностей в себе не откроешь. Юлий Цезарь бы позавидовал.

Хождение туда-сюда уже прекратилось. С силой вдавливая кнопки, Карась набирал какой-то номер, но там видимо либо абонент был недоступен, либо его просто напросто игнорировали. Вот трубка снова начала крутиться в его ловких пальцах.

- Ты че, не слышишь, Игнат?

- А?

- Я говорю, компот сегодня вообще несладкий был. Козлы весь сахар распродали.

- Ага, а хлеб видел какой? Низкий и жесткий. Дрожжи тоже в ход пошли. Походу где-то намечается большая пьянка.

Как называют звезду, которая указала волхвам место рождения Христа? Интересно ответит ли он правильно? Двести пятьдесят тысяч на кону, деньги не маленькие. Хотя навряд ли. Он же тупой этот артист, как его…

Бум! Телефон с грохотом упал на пол. Раздраженный Карась резко вскочил и снова начал тусоваться по проходу, даже не удосужившись его поднять.

- А ты как, Игнат?

- Я то? Ну, по праздникам могу выпить, но болеть потом… сам же знаешь с этого пойла… был бы качественный алкоголь можно было б, че нет то…

Выиграл, смотри что. Угадал походу. Ладно, следующий вопрос, посмотрим осилит ли… Какое неофициально звание получал альпинист, покоривший пять высочайших вершин СССР? Ну, все, попал ты, дядя…

Неприятный с виду приземистый парень, один из приятелей Карася, уверенным шагом зашел, нет, залетел в проход, и, достав что-то из кармана, склонился над тумбочкой.

- …вообще ослеп, прикинь! Спирт какой-то технический с промзоны по косарю за литр брал! По косарю! Это каким бухариком надо быть, чтобы такие деньги за эту дрянь отдавать. И что в итоге?

- Да, дела…

Откуда он это знает? Ведущий ему подсказывает всяко-разно. Слышал этот артист с Пугачевой в хороших, вот почему тот ему и помогает. Ясно все с ними – друг дружку и деньги в кружку. Если тот еще и женится на ней, я вообще тогда охренею. Артисты блин…

Каждое движение отточено, казалось вымеренное посекундно. Окинув подозрительным взглядом всю секцию, парень стал нагревать зажигалкой маленький стеклянный бутылек, а Карась, закатав рукава, присел на шконку.

- … в деревню уеду. В городе же капец черте че творится. Вон сопроходец освободился – звонил, рассказывал! Пацаны в бабских лосинах ходят! Представляешь, Игнат? Как это вообще понимать?

- Не зря говорят - все нормальные мужики по тюрьмам сидят…

В какой стране обитает кенгуру? А это уже следующий участник. Тоже какой-то комик. Ну, этот сразу завалится, на первом вопросе. Вот уже подсказу берет…

Присев перед Карасем на корточки, парень пытался найти на сгибе его локтя видимые вены, но после такого количества введенных опиатов сделать это было не так-то просто. Наконец увидев еле заметную синюю нитку, он загнал в нее иголку и медленно опустил поршень. Согнув руку в локте, Карась откинулся на подушку.

За окном подул сильнейший шквалистый ветер и, судя по звуку, с крыши что-то упало. Пару раз моргнув, вместе с телевизором потухла единственная в секции лампочка, и разом стихли все разговоры. Стало темно. За окном хлынул дождь.

Планируемого разговора не состоялось и на следующий день. Я заболел. Мое спальное место располагалось у окна, прямо напротив форточки, которую опьяненные героином арестанты держали открытой всю ночь. Воздуха им, видите ли, не хватало. Спорить с обкайфованным опием человеком бессмысленно – он приведет такие аргументы, что вскоре ты и сам начнешь верить, что был не прав. Поэтому ограничившись парой незатейливых реплик, типа «что среди людей душно?» и «давайте только седня в окна не прыгать», арестанты легли спать.

А штормовой ветер с дождем не утихал всю ночь. Вот меня и продуло. Проснулся я совершенно разбитым: нос заложен, глаза слезятся, а в горле першит. Встав с кровати, я понял, что еще и шея не поворачивается. Болеть не хотелось, поэтому крепился до последнего – умылся, сходил на проверку, принял пару доз утреннего чифира, все это время, продолжая убеждать себя в том, что я здоров, и симптомы скоро прекратятся. Но аутотренинг никогда не был моей сильной стороной, поэтому к обеду я уже чувствовал, как поднимается температура.

Находясь двадцать четыре часа бок о бок, зеки видят друг друга насквозь. Любые изменения, душевные или органические, сразу бросаются в глаза. «Ты только рот открыл, а я уже пол вижу!». Поэтому уже вскоре мне стали предлагать ацитилку с парацетомолом, а когда начало ломить мышцы, настоятельно рекомендовали обратиться в санчасть.

Мне повезло – врачи еще не ушли. Работать до четырех, а уходить в три, здесь считалось нормальным, поэтому, застать их на рабочем месте удавалось не всегда. И это еще надо было умудриться не попасть на вечно неожиданный кофе-брейк. С неохотой оторвавшись от пирожного, терапевт под сочувствующие взгляды медсестер отвела меня в кабинет, где, вручив градусник, начала что-то быстро строчить в лежащим перед ней дежурном журнале.

Тридцать восемь и семь. Вот те раз. Капец просто. С такой температурой назад в лагерь доктор меня отпускать отказалась. Сказала, что поставит укол антибиотика и положит в стационар. Потому что вдруг грипп. Эпидемия же может быть, у них таблеток мало. А если пневмония? Она же в туберкулез может перейти, если вовремя не залечить, а это карантин и обследование каждого заключенного в бараке.

Мне, кажется, эти причины беспокоили ее больше, чем состояние моего здоровья, но, как бы то ни было, я понимал, что на две недели я здесь завис. Пока флюорографию сделают, пока курс лечения проведут… Перспектива не радужная. Не люблю я больницы.

Когда доктор сказала, что ватку можно уже не держать – и так затянется, я благодарно улыбнулся, подтянул штаны и проследовал в стационар.

Виниловые голубые обои с аккуратным белым бордюром, равномерно яркое, но не слепящее освещение, большой плазменный телевизор, широкие мягкие матрацы… А что, не так и плохо. Я бы даже сказал комфортно для палаты в медсанчасти колонии строгого режима.

Довольно улыбнувшись, я послал дневального в отряд за вещами, а сам стал выбирать шконку поудобнее.

- Сюда падай, - сказал единственный пациент этого на удивление уютного стационара, - отсюда и телик нормально видать и до кухни недалеко.

Про кухню это, наверное, был юмор – она располагалась напротив нашей палаты, и разница «далекости» в зависимости от выбранной шконки была в пару шагов.

Толя Медведь. Вот как звали того шутника. Веселый, как вы уже поняли, молодой перекачанный парень с трехдневной щетиной и широкой улыбкой.

- Ты чем болеешь то? – задал я вполне резонный вопрос.

- Да с кентяриком на треньку пошли, а тут дождь хлынул. Ну, мы уже по третьему подходу жмем, так что глушиться не вариант… Короче как то так. Он то нормально, а я вот приболел чутка. Ну как приболел – темпра пару дней подержалась и все. Чувствую себя нормуль. Но эти все равно говорят – лежи, лечись. Такие дела… - сказал он и стукнул кулаком по открытой ладошке.

- Чифиришь?

- А то, - ответил он и улыбнулся еще шире прежнего.

Хороший парень. Душевный. Попив чаю, мы стали обсуждать наше здоровье и его спортивные достижения. Оказалось, на свободе он занимался борьбой, и даже имел какие-то награды, но потом что-то пошло не так. В общем, во время какой-то пьянки произошла ссора, он кого-то ударил, силы не рассчитал, и вот он здесь. Печальная история.

Зайдя в палату, я увидел, что дневальный принес из барака мои личные вещи и большой черный пакет, в котором лежала упаковка чая, бисквитные рулеты, грамм двести леденцов и несколько пачек сигарет. Медведь снова пошел варить чай.

- А как? Столько вкусняшек братва пригнала, опять чаевничать придется…

С ним прям не поспоришь. Напившись и наевшись до того, что трудно было даже сидеть, мы упали на шконки и включили телевизор, приятно растекаясь по мягким матрацам. Шел новый остросюжетный фильм, сюжет которого был настолько закручен, что отвлекаться нельзя было ни на секунду, иначе нить повествования была бы безвозвратно утеряна. Само то для нашего состояния – расслабиться и занять голову чем-то посторонним, было отличным отдыхом от насущного.

Но и тут мне не повезло. Где-то ближе к развязке на коридоре началось какое-то странное движение – дневальный стал бегать туда-сюда и носить большие плотнонабитые сумки, а ментовские фуражки замелькали особенно часто. Обычно их здесь вообще не видать. Чую движуха какая-та мутная. Какое тут кино…

Мы тормознули его на очередной ходке и выяснили в чем дело. Оказалось, скоро поступит новый больной - кто-то из сидельцев ПКТ. Вот менты и суетятся, ведь не каждый день особо опасных нарушителей режима кладут на лечение в санчасть.

Это означало еще и то, что нам, как порядочным арестантам, надо было готовить встречу. Принято так – встречать страдальцев из-под крыши. Снова чай. Хорошо, что рулеты не все съели.

Откинув одеяло, Медведь вышел в коридор, но уже через минуты вернулся назад.

- Отбой. Не наш это, - махнул он рукой, - козлина какой-то.

Мимо двери в сопровождении сотрудников прошел толстый розовощекий парень.

- Во, блин, страдальцы, - усмехнулся я.

- Как говорится, тюрьма кому ловушка, а кому кормушка. Хрен с ним, Игнат, давай телик смотреть.

Но на экране уже были титры. Сплошные расстройства – чем кино то кончилось?

Для непорядочных была предусмотрена отдельная палата, так что жить этот человек с нами не будет. Хоть какая-та радость.

- Алло, мам…

На новом месте сны снятся довольно часто, поэтому я был несильно удивлен, когда среди ночи услышал этот голос. Жалобный и слегка подрагивающий. Но что это за сон? Просто голос во тьме? Как то странно…

- Алло, мам… это я…

Похоже на кошмар. Дрожь берет. Но я его так четко слышу…

- Алло, мам...

Я открыл глаза. Дверь в нашу палату была открыта, и я видел все, что происходило на кухне. Освещенный светом луны, он сидел на табурете с ногами, обхватив одно колено рукой. На столе перед ним лежал маленький бумажный блокнот и авторучка. Вчерашний страдалец. Че ему не спится?...

- Алло, мам… это я… ну я…

На этом разговор вновь прекратился. Взяв ручку, он сделал на листке какие-то отметки, и снова стал набирать номер. И опять те же слова:

- Алло, мам…

Он что дозвониться не может? Связь видать там плохая. Слышал, говорили, заглушки в лагере хотят установить, сигнал сотовый вообще проходить не будет. Может уже…

- Алло, мам… это я… ну я… да, Пашка. Да у меня нос сломан, вот и говорю так… мам, я в аварию попал…

Последние остатки сна испарились в одно мгновение, а по спине пробежал холодок.

- Девушку сбил... жива, но… я сейчас в полиции… мам, я… мам, ма-а-ам! Не плачь, мне сказали все еще можно решить, сейчас я трубку человеку дам…

Не отнимая телефон от уха, он заговорил низким и ровным голосом:

- Здравствуйте, меня зовут капитан Власов, я оформляю документы по факту нарушения вашим сыном правил дорожного движения, повлекшие причинение тяжкого вреда здоровья человека. За это предусмотрена уголовная ответственность. Да жива, но в реанимации. Да можно, есть вариант. Но надо спешить, счет идет на минуты. В любой момент может приехать начальство, и тогда я уже ничего не смогу сделать для вашего сына. Сколько у вас есть наличных денег?

На кухне было темно. Но луна светила так ярко, что сгорбившаяся фигура отбрасывала длинную черную тень, а лицо в белом свете принимало заостренные резкие черты.

- Хорошо, я вам помогу. Сейчас к вам подъедет наш человек, и вы передадите ему деньги. Говорите адрес… Ожидайте. Он подъедет в течении пятнадцати минут, и я с вами свяжусь. Только никуда не звоните, вы можете все испортить, и я уже ничем не смогу вам помочь. Дело сами понимаете какое… Что? Нет. Сыну тоже звонить не надо, он сейчас беседует с инспектором, и вы можете… бл*ть.

Он нервно закрутил телефон в руке и начал постукивать пальцами по столу. Спустя минуту разговор возобновился:

- Алло, это капитан Вла… сука.

Он посмотрел в окно. Блики лунного света очертили пляшущую игру теней на перекошенном эмоциями лице. Поистине дьявольская картина. Зачеркнув что-то в блокноте, он начал набирать номер.

- Алло, мам… это я… ну я…

Я лежал, вцепившись в край одеяла. Меня прошиб холодный пот. В палате было тепло, но меня трясло. Мелкая дрожь. Мне не было страшно. Мне было жутко. Я вздрагивал при каждом слове мама. Волны ледяного холода проносились по всему телу, оставляя за собой след острых, как бритва, мурашек. При каждом слове мама, я представлял чью-то мать, разбуженную посреди ночи и услышавшую такое…

Мама… Это слово всегда ассоциировалось у меня с чем-то светлым, чистым, прекрасным… самым-самым. Оно вызывало во мне возвышенные трепетные чувства. А сейчас… Его оскверняют. Оскверняют не просто слово, оскверняют мать.

Я не мог думать ни о чем. Ужас сковал меня. Я пролежал так до утра, вздрагивая от каждого услышанного звука и представляемых картин.

Утром, лишь только объявили подъем, и доиграли последние ноты гимна, я поспешил в лагерь. Вообще, покидать стационар больным запрещалось, но я так уверенно и стремительно пролетел мимо дежурного, что он, наверное, подумал, что мне можно и я уже все со всеми согласовал. А может просто сделал вид, что ничего не заметил, короче не суть.

Когда я переступил порог барака, в нос мне ударил запах пота, носков и никотина. Мда, когда живешь тут долго и сам начинаешь вонять точно также, этот запах уже не замечаешь.

- Карась, вставай! – сказал я запыхавшимся голосом и стал трясти за плечо спящего в одежде приятеля.

- Че надо то… время сколько? Игнат, не чуди…

- Я по делу, разговор серьезный, - поставив табурет рядом со шконкой, я присел на него, уперев руки в колени, и посмотрев Карасю прямо в глаза, дал понять, что никуда не уйду.

Поймав мой уверенный взгляд, он нехотя поднялся и, подтянув под себя ноги, устало склонил голову.

- И? Что случилось?

Набрав в грудь побольше воздуха, я стал рассказывать Карасю все, что видел и слышал ночью, стараясь не упустить ни одной детали. Он слушал спокойно, полуприкрыв глаза, а под конец истории широко зевнул и согласно закивал.

- Правильно сделал.

- Что?

- Ты, говорю, правильно сделал, что ниче делать не стал.

- Стой, стой, стой. С гадами поступают соответственно и движуху ихнюю пресекают, не?

- Ну так-то да.

- Не понял. Почему тогда правильно?

- Да ты вообще ни хрена не понимаешь.

Последняя фраза прозвучала резче обычного. Нахмурив брови, я вопросительно посмотрел на Карася, но тот раздраженно отвел взгляд в сторону и молча достал сигарету.

- Как ниче не делать то? Они же… блин. Да чисто по-человечески это же так подло, прикрываясь сыном, обманывать мать. Вычислять, собирать информацию, подбирать момент, а затем, давя на материнское чувство, делать такое…

- Кого? Ниче они не собирают! И никого не вычисляют… во расфантазировался то… - усмехнулся Карась и сломал уже третью спичку, пытаясь прикурить.

- Да какие фантазии? Я сам видел – у него там записи, номера, таблицы какие-то…

- И че? – Карась бросил пустой коробок, гневно посмотрев на меня, - да телефон набирается наугад!

- Он имя сына знал! Как наугад то?

- Бл*ть! – кремень его зажигалки походу основательно сточился и искру не высекал, - че тупишь то? Он говорит «мама, это я… Я»! Жалобным голосом. Че не врубаешься? Мама сама ему имя и называет «Пашка, ты что ли?»

- Так это надо еще попасть на такую, чтоб поверила, да и чтобы все…

- Ночью, сука, телефонный звонок и жалостливым плаксивым голосом «мама, я в полиции, лицо разбито, меня посадят, спаси меня, мама!». А дальше по схеме, ниче сложного.

- Блин. Ну не зная номеров, можно же всю ночь звонить и никуда не дозвониться.

- Ну и че? Не вышло этой ночью, выйдет следующей! Есть прикурить? Бля… - Карась выдвинул ящик и начал рыться в тумбочке, - работают с другими городами, так оно лучше. Идеальнее всего с Украиной, там вообще без палева, правда сейчас там чета мутное начинается, походу скоро закроется лавочка… Потом договариваются с таксистом, чтоб на фоксе был деньги забрать и все. На карту по итогу им перечисляет. Может и кинуть правда, но дело того стоит. Такие бабки!

- Вон спички лежат.

- Ага, - разжегши пламя, он затянулся, - такие бабки… Огромные! И забирать ни у кого не надо, сами отдают.

- Откуда такие подробности?

- Все мы не без греха, - Карась улыбнулся и с наслаждением выпустил дым.

- Что?... Ты что тоже…

- Ой, я тебя умоляю! Вот только не надо на меня так смотреть!

У меня как будто дар речи пропал. Я сидел с открытым ртом, не зная, что и как говорить.

- Но это же… ты ведь…

- Ща не работаю. Сейчас даже если захочешь, никто двигаться не даст, - Карась облокотился спиной о стену и не сводил с меня глаз, которые горели обжигающим дерзким огнем.

- Но как ты… ведь мать…

- Что мать? Поздно что-то ты о мамке вспомнил! Ты за че сидишь, а? Кража с кипишом, а кипиш с трупом? Святоша, бля…

- Но мы не хотели, мы…

- Да это уже неважно! Тоже мне праведники! Фарисеи самые натуральные! Не тебе меня осуждать! – голос Карася стал переходить на крик.

- Но… это было тогда. Сейчас я бы ни за что не стал…

- А, типа исправился? Ну, давай, иди хозяину расскажи, он тебя по головке погладит и благодарность выпишет! Ну, че ты сидишь? Давай, иди! Не пойдешь? Вот и сиди ровно.

Зло оскалившись, он прикурил еще одну сигарету от уже почти затухшего бычка и, откинув голову, закрыл глаза.

- А прогон?

- Что прогон? – его голос стал звучать чуть спокойнее, но колкости меньше не стало, - непорядочно? Неповоровски? Ну, иди, сдай меня блатным, интересно будет посмотреть на их рожи.

Я уже ничего ему не говорил. Стиснув зубы, я пытался держать себя в руках.

- Они же с меня и получали. Да, приходилось делиться, такие деньги мимо кассы не проходят. А сейчас у них мусора этот бизнес забрали. Сейчас работают козлы. Их прячут по БУРам и ПКТ. А твоего толстощекого, наверное, в отпуск на санчасть отправили. Ха! В рабочий отпуск. Уверен, легавые почти весь навар себе забирают, а этим так – подколоться закинут, они и довольны! - Карась стряхнул пепел и слегка улыбнулся, - а угадай, кто контролирует трафик и сбыт отравы?

Я поднял на него глаза.

- Вся наркота под ними. Они продают ее в пять раз дороже, чем у вольных барыг. Ты представляешь, какие это бабки? В пять, сука, раз дороже! Можно и не покупать даже – торговать изъятыми при задержании. Еще и таблетками разбадяжут, чтоб больше было. А спрос всегда стопроцентный – где наркоману в тюрьме найти подколоться? Торгуют, конечно, не сами, для этого козлы существуют, а все бабки в мусорской карман. Идеальная схема. Сядут, если что, тоже козлы. По второму разу. Прикидываешь, какие деньги в зоне крутятся?

В голове звенело. В ней был какой-то кавардак. Я начал глубоко дышать, пытаясь привести себя в порядок.

- Че ты, Игнат, нормально?

- Да хрен знает, - я достал сигарету, вспомнив, что сегодня вообще не курил, - но находиться рядом с этим и все это слышать…

- Вариантов то нет. Точнее есть, но подумай хорошенько, стоит ли, - Карась затушил сигарету, - выздоравливай и возвращайся.

Когда я выходил из секции, то увидел молодого парнишку, копающегося в телефоне.

- Дай позвонить.

- Попозже. Видишь же занят.

- Дай, сказал, позвонить. Тебе попозже.

Подняв на меня испуганные глаза и слегка вздрогнув, он протянул мне трубку.

- Алло.

- Эээ… мама, привет.

- Привет, сынок! Ну, наконец-то! Как ты, родной?

- Подожди. Я на коротке. Слушай… давай договоримся с тобой об одной вещи.

- Я слушаю, - мамин голос вмиг стал серьезным.

- Если я позвоню и попрошу тебя о чем-нибудь… что-нибудь сделать… ну я имею ввиду что-то серьезное – денег дать, например, ну или еще что-нибудь, спроси меня о чем-нибудь таком, что... Давай короче придумаем типа кодовое слово.

- А что случилось?

- Ничего не случилось, все хорошо. Это так, на всякий случай.

- Хорошо. А какое слово?

- Ну, что-нибудь, что только мы знаем. Например…

- Как ты называл брата в детстве.

- Пойдет. Если что, обязательно спрашивай.

- Ну ладно. Точно ничего не…

- Все в порядке. Все, я побежал. Пока.

- Пока…

- Я люблю тебя, мама.

Как непросто рушатся идеалы. Так уж сложилось, что с детства я видел идеал и равнялся исключительно на старших плохих ребят. Еще в школе, помню, общаться со старшеками, курить за гаражами и морщиться от невкусного пива считалось нереально крутым. То, что они были отчислены из школы и не смогли поступить в институт, идеал не сломало, а скорее наоборот – укрепило. Дворовая романтика. Со временем она переросла в криминальную, и меня посадили.

Казалось бы – все! Идеал себя не оправдал и должен был быть разрушен, но я, девятнадцатилетний пацан, походу еще не наигрался. Он рухнул только сейчас. Хотя стены шатались давно. Я видел, просто отказывался верить. Верить самому себя. И, слава богу, что я не успел утонуть в наркотиках, картах и в этом обворованном воровском мире. Хотя поплавал знатно.

Зачем вообще на кого-то равняться? Надо быть собой и жить своей жизнью. Легко звучит. Все в нашем мире, включая жизни, взаимосвязано, и ты не можешь отделить свою и жить отдельно. И каким таким «собой» ты собираешься быть? Кто ты есть, и кто сделал тебя таким?

Дождь лил стеной. Я шел по лужам, и диалог внутри меня все никак не мог прийти к логическому завершению. Когда зашел в санчасть, дежурный смерил меня понимающим взглядом. Наверное, тоже о жизни думал.

- Здаррово, Игнат! – весело пропел Медведь и задорно отбил на коленках дробь ладошками.

- Привет. Че такой счастливый?

- Да так, проучил одного мерзавца. Соседушка наш вчерашний той еще падлой оказался.

Я присел, затаив дыхание:

- В смысле?

- Мошенник телефонный. Мамкам чужим звонил. Сынок, говорил. Сука.

- И что ты сделал? – тихо спросил я.

- Руки марать не стал. Еще не хватало за этого гадилу срок новый получить. Этой же мрази заявление написать ниче не стоит. Натура сучья, - Медведь сжал кисти так, что захрустели костяшки, - телефон у него забрал. Чтоб берега не путал.

По телевизору шел финал крупнейшего футбольного чемпионата, на поле сошлись сильнейшие европейские клубы и показывали блестящий футбол. Но я не видел. Я тупо смотрел на экран, пытаясь навести порядок у себя в голове. Сделать это было тяжело. Скорее даже невыполнимо. Сегодня, видимо, уже не удастся.

Я решил лечь спать пораньше и даже отказался от чая, на что Медведь что-то пробурчал и недовольно пошел на кухню. Но его остановили.

- Плановый обыск. Че в карманах? Доставай.

Двое сотрудников – один дежурной и один опер, прошмонав Медведя, зашли в палату и начали задирать матрацы. Отодвинув и простукав все тумбочки, опер сказал:

- Так, ты тоже вставай, чего разлегся! Есть запрещенные предметы?

Обыскав меня с ног до головы, они велели мне ждать в коридоре. Медведь уже был там. Мы стояли и смотрели, как работники администрации переворачивают шконки и вскрывают деревянные полы. А что тут делает оперативник? Странно. Обычно на плановых обысках присутствует какой-нить отрядник, да пара дежурных. А тут опер, собственной персоной. Неспроста это…

- Да не переживай ты, Игнат, - шепотом сказал Медведь, - телефон я в лагерь отогнал. Ни черта они не найдут, шакалы драные…

Шмон продолжался минут десять. Изрядно вспотев и ничего не найдя, они направились к выходу. Зайдя в палату, мы слегка оторопели от царящего там хаоса. Обыск был не плановый, а капитальный. Мы начали ставить на место шконки, забивать доски в пол и собирать разбросанные вещи. Вот уроды. Каждый сантиметр прошарили. Поливая их матом, мы наводили порядок. Но это был еще не конец.

Оперативник вернулся, держа в руках какие-то исписанные листы бумаги, на которых стояли большие синие печати.

- Так, ты, - он указал пальцем на Медведя, - пойдем, на тебя три рапорта.

- Чего?! Какие еще рапорты? За что?!

- За курение, нахождение на спальном месте в дневное время и нарушение формы одежды.

- Да я не курю! – завопил Медведь.

- Осужденный, вы будете помещены в ШИЗО! – декламировал опер и остро улыбнулся, - завтра дисциплинарная комиссия выпишет тебе суток пятнадцать, а за три систематических нарушения тебе СУС светит. Все, идем!

Они ушли. Одному в темной и тихой палате мне стало не по себе. Я лежал, закутавшись в тонкое одеяло, и пытался уснуть. Вот бы сейчас увидеть тот самый сон, где я иду по пыльной дороге меж картофельных полей. В лицо мне дует ветер, а впереди ждет озеро… Нагретый солнцем, я предвкушаю встречу с приятной прохладной водой и улыбаюсь солнечным зайчикам, играющим на слегка колышущейся глади…

Я уже почти окунулся и растворился в этом сне, как услышал пронзающий сердце жалобный голос:

- Алло, мам…

← Сынок

Как баба Люся отмаливала грехи →

мошенники, тюрьма