Запах сирени

Часть первая.

Он ещё помнил Её запах.

Когда она наклонялась, чтобы поцеловать его макушку, он чувствовал аромат сирени. Она любила эти цветы. Они были везде – в вазе на столе, в Её духах, шампуне… Сейчас он ненавидит сирень, потому что она выбивает слезы из глаз.

Матвей родился в обычной семье, небогатой, но дружной, и оттого счастливой. Бабушки, дедушки, родители, два брата – полный комплект! Он никогда не забудет эти пять лет беззаботного детства, которые пролетели, как одно мгновение. Кажется, он помнит каждый прожитый день с мамой, отцом, Яном и Сержиком. Это невозможно – помнить себя в младенчестве, но воспоминания других стали его воспоминаниями. Он словно перелистывает дневник, в котором записаны самые важные моменты его крохотной счастливой жизни – всего пять лет. А потом пустые, мятые, грязные, изуродованные жизнью страницы – пропасть, в которую судьба бросила непонимающего ситуации пацана. Он не любит вспоминать следующие 16 лет его существования. Но, как назло, именно они чаще всего занимают его свободное время. Он еще не научился переключаться на реальность, слишком трудно в неё поверить.

У бабушки Таисии в ту зиму случилось великое счастье – нашлась сестра – Тамара. Они не виделись долгие 43 года. После того, как Левитан по радио объявил о полной капитуляции фашистов, Тая и Тома через знакомых договорились встретиться в Ленинграде. Они служили в разных частях, но порой пересекались. Последняя встреча была лишь пару недель назад. А последняя весточка – через три дня после Победы. Тая ждала сестру полгода. Они тянулись, как целая война. Она пыталась искать её, но безрезультатно. Тамара исчезла. Как это было возможно уже после Победы? Бандеровцы не верили в то, что Германия проиграла, и они вместе с ней. Фашистские прихвостни, как крысы, цеплялись за последний кусок уже протухшего пирога. Их война еще продолжалась. На этой войне и пропала бабушкина сестра.

1988 год заканчивался, как новогодняя сказка. Бабушка Тая получила письмо из Спитака. Писала некая Тамара Григорьевна Геворгян. Бабушка не сразу поняла, что это весточка от сестры. Армянская фамилия на конверте её смутила. Но, увидев знакомый почерк, побледнела.

Тамару спас сослуживец Артур. После того как взорвался поезд, он схватил контуженную девушку и спрятался в лесу. Их нашли и отправили в госпиталь. Но Тома ничего не могла вспомнить, даже собственного имени. Судьба повернулась так, что Тамара и Артур вместе уехали в Армению. Поженились, родили детей. Долго искали Томиных родственников. Но лишь через сорок с лишним лет у сестер появилась возможность вновь увидеть друг друга.

Бабушка Таисия ни минуты не раздумывала. Она поставила деда перед фактом – билеты куплены!

Они успели насладиться видами Спитака, а седьмого декабря их не стало. Землетрясение не пощадило никого…

Совсем молодой, но больной отец не пережил смерти родителей – сердце остановилось. С того времени 31 декабря и 1 января для Матвея – лишь смена календаря. Лишь напоминание о конце его счастливой жизни. Праздник закончился.

Мамины родители погибли через пару месяцев. Пьяный дальнобойщик врезался в рейсовый автобус. Он протаранил его не один десяток метров. Хоронили в закрытых гробах.

Мама сразу постарела. Трое погодков не давали ей покоя, но она все же ушла в параллельное пространство – начала пить. Сначала бокал вина под вечер, чтобы снять напряжение. Потом пару рюмок после работы и штуки три на ночь. Она даже не понимала, куда уводят её детей. Матвей не хотел помнить Её такой. Он вспоминал лето 87-го. Большую ромашковую поляну, смех и визги Яна и Серёжки, когда папа по очереди кружил их, задевая за цветы голыми пятками. Мама в воздушном белом платье, словно бабочка, порхала между ромашками. Распущенные светлые волосы, белоснежная улыбка и задоринки в голубых глазах. Запах сирени перебивал даже аромат полевых трав.

– Самолет, самолет, увези меня в полет, – кричал Сержик.

– А в полете пуфто, вылосла капуфта, – лепетал Янка.

– Видимость – ноль, – докладывал папа, – Лечу по приборам!

Когда это было…

Сначала их привезли в больницу. Мальчишек обследовали и практически сразу отправили в казенные стены. Держаться вместе не получилось. Всех разобрали по разным семьям. Матвея увезли в соседний город.

Приемные родители были заботливыми, но неродными. Слишком сильным был аромат сирени, витавший вокруг мальчика. Он еще не успел забыть Её запах. Тот, что приносил тепло и спокойствие в его душу. Отдельная комната, новая одежда, приветливые мальчишки во дворе… ничто не могло вывести Матвея из состояния замкнутости. Он словно впал в анабиоз. Он окуклился, как гусеница в ожидании теплого дыхания, которое превратит его в бабочку. И он снова вдохнет аромат сирени.

– Я не знаю, что мы делаем не так, – переживала тетя Марта.

– Просто прошло слишком мало времени, – успокаивал её дядя Лёша.

Их было жаль, они ни в чём не виноваты. Но притворяться, что всё хорошо Матвей не мог.

Когда появилась мама, он не поверил своему счастью. Это, действительно, была Она. Он сразу узнал Её, несмотря на худобу, короткие волосы и старенькую одежонку.

Впалые глаза, затравленный взгляд, перешитое бабушкино платье, но это Она! Он подбежал, прижался и стал принюхиваться. Ждал, когда запах сирени вернет его в счастливое детство. Сейчас он почувствует его, и все будет хорошо. Мама обняла его и заплакала. Матвей понял, что запах сирени больше не придет, что детство не вернется. Теперь слабой стала мама. А он должен быть сильным. Он мужчина, защитник.

– Пойдем домой, сынок, – тихо прошептала Она.

– Пойдем, – сразу согласился он.

Мама работала дворником и жила на первом этаже многоэтажного дома в маленькой квартирке. Яна и Сережку ей не отдали. Матвей был самым старшим и про него решили, что справится! А точнее, что мама справится с его воспитанием. Братья жили в том же городе. Мама узнала через старые связи их адреса, и они иногда подглядывали за их жизнью. Представляя, что снова все вместе, снова одна семья.

90-е. Развал страны, первый Макдональдс в столице, первые заграничные товары, да и товары вообще. Первые возможности, первые неудачи. Мотя пошел в первый класс.

Матвей был самым старшим в классе. Он рос смышленым ребенком, но последние годы выбили его из колеи. Мальчик старался, но у него не все получалось.

Мир изменился. Изменились взрослые. Изменились дети.

Он не хотел выделяться, пытался быть как все. Но у мальчишки не получалось быть хотя бы как большинство. Мир неравных возможностей, различных социальных статусов, амбиций – жестокий мир. Мир, к которому пришлось привыкать, адаптироваться, подстраиваться. Матвей взрослел на глазах. Он понимал – не сможет быть сильным, не сможет защитить мать. И значит, не сможет с ней остаться.

Он не хотел в новую комнату с красивой обстановкой. Ему не нужны другие родители. Ему нужна его Мама. Та, которая его родила, дала любовь и целых пять лет счастливого детства.

Он понял сразу – если ты сильный и наглый, то продержишься наплаву. Нашел в чулане дворников обрезки железной трубы и стал заниматься, используя их вместо гантелей. Слушал, как общаются мужики во дворе, перебирая кости домино. Съедал весь обед в школе и просил добавки, если была возможность. Собирал куски хлеба в столовой, чтобы съесть ночью с кефиром. Не обижался, когда сердобольные соседки пытались его подкармливать, зная, что зарплата у матери нищенская.

Он рос худым, но жилистым. Динамичным и стремительным. Мэт – стали называть его (на американский лад) одноклассники. Бандерлог – кличка для местной шпаны.

Мэт легко мог дать сдачи, но первый в драку не лез. Задирался перед пацанами, если чувствовал, что кто-то покушается на его территорию. Отвечал крепким словцом, для весомости. Научился курить и попробовал алкоголь, чтобы никто не сомневался – он может всё. Весь этот арсенал он носил, как щит. А в минуты одиночества Мэт превращался в Матвейку. Даже с мамой он не мог быть слабым. Она не должна видеть, что ему чего-то не хватает. У него есть Она, и этого достаточно.

– Ой, Мотя, у нас даже хлеба нет. Как суп есть будем? – переживала мама.

– От хлеба полнеют, а мы ведем здоровый образ жизни! – успокаивал её Матвей.

Когда хлеб из столовой был брусочками, а не треугольниками, мальчик подкладывал его в хлебницу. А потом говорил маме, что уже купил и даже нарезал.

Мэт быстро научился добывать деньги. У него всегда была с собой пачка самых дешевых сигарет. Для поддержания статуса, и «стрелков», чтобы знали – у него «все выше крыши».

Заработав авторитет, он мог тратить «зарплату» на то, что ему, действительно, хотелось. На первый «свободный доход» он купил маме дешевые духи «Сирень». Дома он наврал, что помог тете Марусе в школе, и она отдала ему «восьмимартовский» подарок. Ей то, пенсионерке, куда!

Тетя Маруся – техничка в школе, до пенсии работала в детском доме. Калач тертый, сразу поняла, что мальчишка лишь хорохорится. В Матвейкиных глазах она увидела всю правду его жизни. Он поначалу сторонился, не принимая добрых поворотов в его сторону. Но однажды тетя Маруся застала его в раздевалке спортзала в слезах. Это был вечер, когда в школе уже не было учеников. Матвей не ожидал, что на его концерте появятся зрители. Но все же рыдал в куртейку, чтобы вопли не разносились по пустой школе. Когда техничка возникла в дверном проеме, Мэт рванул со скамейки, но выйти не смог. Пройти мимо Марии Ивановны было непросто. Килограмм сто живого веса с упертыми в бока руками не оставляли парню шанса выбраться на волю. Он утер рукавом влагу с лица и увидел глаза тети Маруси. И тут он вспомнил бабушку. Нет, не бабу Таю, та была женщиной интеллигентной. Говорила, что голубых кровей. Матвей же называл её столбовой дворянкой, как в сказке Пушкина про золотую рыбку. Бабушка Таисия всегда была сдержанной в эмоциях, уверенной в себе, чопорной.

– Матвей, не качайся на стуле, – упрекала она внука.

– Это кресло-качалка, – фантазировал он.

– Этот дореволюционный стул, он пережил не одну войну, – сетовала бабуля. – Ох, боюсь, что троих сорванцов ему не пережить.

Матвей вдруг вспомнил мамину маму – бабу Полю. Мамины родители жили в деревне, недалеко от города. В доме, который построил еще дедушкин отец. У них было большое хозяйство. Бабушка умела косить траву, колоть дрова и сама отрубала головы домашней птице. Но при этом она умела нежно будить внуков, приехавших к ней на «откормку». Ей можно было рассказать про любую шалость, особенно если потом раскаяться в содеянном. Бабушка Полина никогда не ругалась и всегда вставала на защиту внуков. «Сами-то какие были?!», – говорила она. У технички Марии Ивановны Матвей увидел взгляд, который говорил – расскажи, и я пойму. И тут Мэта прорвало.

– За что, теть Мань? – рыдал он ей в грудь. – Я же стараюсь! Я же все, что могу, а она…

– Кто она-то? – нетерпеливо спросила Мария Ивановна.

– Эта, «Фройлин», – брезгливо произнес прозвище учительницы по немецкому языку Матвей.

– Опять? – понимающе кивнула техничка.

Ангелина Марковна славилась безапелляционностью и нетерпимостью к не выученным урокам.

– Я же ей говорю, учебник Леха случайно забрал. А я думал, что потерял где-то. Учебник вернул. Всё выучу. Нет, одно твердит – цвей, да цвей.

– Ладно, Матвей, не ты первый, не ты последний, – успокаивала тетя Маруся. – Другие-то как?

– По-разному. Математичка успокоилась. Поняла, что, если могу, значит, могу. Но бывают темы… хоть кол на голове теши.

– А по литературе как?

– Да, – махнул Матвей рукой, – когда читать-то?

– А ты по вокзалу не шастай. И одежда целей будет, а то вся куртка в опилках, – стряхивая с него грязь, сказала заботливо Мария Ивановна.

– Так я же… – начал оправдываться мальчик

– Знаю, что деньги зарабатываешь. Только вот с пупа сорвешь, будешь знать, – предупредила видавшая виды тетя Маня.

– Не сорву, я сильный, – как-то жалостливо сказал Матвей. Живот-то у него, и правда, побаливал после разгрузки мешков. Но тут же подтянулся, поднял портфель.

– Ладно, домой пора, – по-деловому сказал мальчишка со светлыми бороздками от слез на чумазых щеках.

– Иди уж, – одобрила его выбор Тетя Маруся. И тут же остановила.

– Ты, Матвей, заходи, если что, в кондейку-то мою. Поговорим по душам, коль нужда приспичит. Да и мне, старухе, нескучно будет, с молодежью-то поболтать!

– Ага, – согласился он, чуть подумав.

Так они и стали родными, не по крови, душами приросли. Мария Ивановна одна осталась, вот и полюбила мальчишку, как внука. А Матвей нашел человека, с которым мог быть самим собой. Не в пустоту о проблемах рассказывать, а с живым человеком пообщаться. Мария Ивановна и совет дельный могла дать, и осадить, если повод был.

К учителям Матвей относился дифференцированно. Ему понравилось это слово, и он применял его по делу и без. Если учитель, как Надежда Михайловна по математике, оценивала не поведение, а его знания, то и он к ней с уважением. А если учитель по трудам орал, что его табурет еще до войны Гитлеру на день рождения надо было подарить, чтоб тот себе все кости переломал, так и Мэт рявкал во всю мочь, что мужика в доме нет, кому учить-то?!

Дома Матвей бывал редко. Утром, пока мама спит, наводил во дворе порядок, чтоб ей легче было. А она удивлялась, какие жильцы хорошие подобрались – не мусорят совсем. И листья в их дворе не задерживаются, и снег быстрее тает. Днем в школе, вечером на калым, да за уроки, если сил хватит выучить. Так и пролетели девять лет.

В десятый класс Матвей не пошел. Миллениум он встречал уже студентом техникума. Парень сразу сказал матери, что пойдет в «технарь» – профессию получать. Решил стать сварщиком. Это ему и в армии пригодилось.

Вернулся на гражданку, нашел хорошую работу. Не интеллигентную, естественно, как мечтала в свое время бабушка Тая, зато денежную. На жизнь хватало. И подкалымить всегда можно. Деньгами он не разбрасывался, даже откладывать удавалось. Он не знал зачем, так, на всякий случай. Копейки, конечно, но копейка рубль бережет.

Матвей уже не вспоминал так часто, как это было раньше, свое счастливое детство. Пять «сиреневых» лет так теребили душу, что он решил забыть про них. Может быть, беспризорные школьные годы вытравили сентиментальность. А может быть, это защитная реакция организма.

Но 2003 год вернул запах сирени в его невеселую, но устоявшуюся жизнь. Запах сирени с привкусом крови.

Когда врачи сообщили Матвею мамин диагноз, он так сильно закусил губу, что капелька крови окрасила зубы в алый цвет. Мама не вернется. Она будет медленно умирать, возможно, несколько недель, а может быть, месяцев. Это уже не его мать, но сознание все же иногда будет возвращаться к ней.

– Сколько? – имея ввиду деньги, спросил Матвей у врача.

– Ей уже ничего не поможет, – сказал, как отрезал хирург.

Вот тебе и копеечка к копеечке. А толку – ноль.

Он приходил в больницу каждый день. Долго сидел у Её кровати, держал Её обмякшую руку. Иногда она просыпалась и кричала от боли и от того, что не понимает, что происходит. Но были и моменты прозрения. Она смотрела на него осмысленным взглядом, теребила его волосы и целовала макушку. А потом говорила:

– Матвеюшка, ну не мучай себя. И меня не мучай.

Мамин голос был настолько слаб, что приходилось наклоняться, чтобы услышать Её слова.

– Мам, ты понимаешь, о чем просишь? – возмущался Матвей.

– Понимаю, сынок. Отключат меня, и уйду я с миром, – с надеждой говорила Она.

– Нет больше сил терпеть эту боль, Матвеюшка. И ты весь извелся из-за меня. Сидишь тут целыми днями, сходил бы с друзьями пообщался, – забалтывала Она его.

– С какими друзьями, – еле сдерживая слезы, кричал он. – С каким миром? Это убийство!

Матвей инстинктивно потянулся к крестику на груди – подарок бабушки Поли.

Матвейке не было и годика, когда они всей семьей отправились погостить в деревню. Полина Матвеевна пыталась уговорить дочь, но та никак не соглашалась крестить сына. В деревне стоял старинный храм. Ни одна власть не смогла закрыть его. Редко, но все же в нем проходили службы. Полина Матвеевна помогала батюшке, знала, как его найти. Она и договорилась однажды поутру крестить младенца. А когда Мотя подрос, рассказала ему о Боге, показала крестик, который тайно хранила для него. А к пяти годам отдала насовсем. Тогда Матвей уже знал наизусть молитвы «Отче наш», «Богородица Дева», «Символ веры». В моменты отчаяния он бежал за крестиком и молился. В армии он уже носил его не стесняясь. Некрещеные солдаты сами просили местного священника о крещении. Всем была нужна надежда. Именно она спасала Матвея все эти годы. А сейчас она умирает вместе с мамой.

Конечно, ему было больно смотреть на изуродованное от боли лицо матери. Но он четко знал, что Бог есть. Это сложный выбор для человека, но легкий для христианина. Легкий по закону Божьему, и тяжелый морально. Он его сделал. Так будет лучше и для него, и для мамы. Будет лучше там, на небесах.

Накопленные деньги понадобились для похорон. Когда мама умерла, Матвей даже не сразу понял, что ему предстоит. Через несколько дней к нему пришли из ЖЭКа и попросили освободить квартиру. Если только он не хочет оформиться дворником вместо матери. Матвей не хотел. Он автоматически покидал одежду в сумку и вышел на улицу. Побродив бесцельно по двору, он присел на лавочку. Она была свободна. «Всегда говори всегда» – новый сериал унес бабушек к голубым экранам, как попутный ветер. За полуразвалившимся столом все также сидели постаревшие мужики, у которых Матвей когда-то учился крепкому словцу. Они не обращали на него внимания, привыкли к его физиономии за столько лет.

Стемнело, двор опустел. Матвей прилег тут же, на лавочке. Идти ему было некуда. Тетя Маруся – школьная техничка, давно умерла. А Павел Иванович – физрук из техникума – недавно уехал к дочери. Они всегда поддерживали связь, но новый адрес он еще не прислал. Физрук полюбил Матвея, как собственного сына. Всегда помогал ему. Звал к себе, если что. И вот настал тот момент, когда он так нужен Матвею. Но, видимо, эта связь потеряна навсегда.

Размышления Матвея прервал незнакомый голос.

– Ты кого-то ждешь? – спросила молодая девушка почти заснувшего Мэта.

– Нет, не беспокойтесь, я сейчас уйду, – засобирался он.

– Постой, ты сын нашей дворничихи? – узнала она парня.

– Был, – глухо произнес он. – То есть Она была, – сглотнул он слезы.

– Меня Настя зовут. Я приезжала сюда пару раз, летом. У меня здесь тетя жила, умерла. Мне квартиру оставила. Вот думаю, что делать. Или здесь остаться, или в деревню вернуться.

Она помолчала, присмотрелась к Матвею.

– Прости, а что значит «была»? – с напряжением она ждала ответа.

– Тоже, – вздохнул парень, – умерла.

– Ой, – выдохнула Анастасия.

Она присела на лавочку рядом с Матвеем. Взяла его за руку. Он хотел отодвинуться, но что-то затрепетало в его груди. Внутри него разлилось тепло. Он не сразу понял, что произошло, а потом повернул к девушке голову и замер. Запах сирени ударил ему в нос.

Она увидела его мокрые от слез глаза, и спросила:

– Тебе есть, где переночевать?

– Нет, – отрывисто ответил он.

Её голос вернул Матвея в реальность. Он лишь на секунду вспомнил ромашковое поле и мамины голубые глаза, как у Насти.

– Так, пошли ко мне. И не возражай! Квартира большая, всем места хватит. Я ещё не знаю, что будет дальше, а пока поживешь у меня. Кстати, не думай, не бесплатно. Тетя старенькая была, в квартире столько дел. И кран починить, и люстру отремонтировать…

Она болтала всякую чепуху, не давая ему опомниться. Настя боялась, что согласиться на её предложение Мэту не позволит гордость. Она сама пару лет назад оказалась в подобной ситуации. И не прими она помощь чужого человека, пропала бы.

– Возьми мои сумки, я как раз в магазине была, сейчас поужинаем. Ну, чего застрял? Не мне же эту тяжесть тащить? – тараторила она.

Матвей собрал все баулы и покорно прошел в дверь подъезда, открытую для него Настей.

 

Часть вторая.

Гриша смотрел отцу в глаза и старался не реветь.

– Григорий, – строго сказал Матвей, – я в твои годы уже деньги в дом приносил.

Он, конечно, не вдавался в подробности своего детства, рассказывая десятилетнему сыну о своих подвигах. Но установку на «терпение и труд всё перетрут» давал четкую. Лишь бы Гришке не оказаться на улице, как Матвею в школьные годы. Дворовая жизнь не всем даёт возможность выйти на правильную дорогу.

Григорий еще не катился по наклонной, но, по словам отца, перспектива для него вырисовывалась печальная.

– Моть, не дави на ребенка, – защищала сына Настя.

«Сами-то какие были?!» – вспоминал Мэт слова бабушки Поли, когда она прятала внуков за спиной.

– Мать, не вмешивайся, – строго горланил Матвей. – Ты знаешь, Григорий Матвеевич, сколько эти джинсы стоят?

– Знаю, – вжав голову в плечи, отвечал Гришка.

– Так зачем ты полез в них на забор? – пытался добиться правды Мэт.

– Там щенок застрял, пап, он так жалобно завизжал, когда нас с пацанами увидел. Мы достать его решили. Я же самый взрослый, – задержав дыхание, посмотрел на отца Гриша. – Мне и пришлось, – почти успокоившись, закончил он.

– Спасатель, ё-моё, – делая серьёзное лицо, ставил точку в разговоре Матвей. – Иди, переодевайся.

– Моть, а ты знаешь, где щенок? – как-то недобро сказала Настя.

– Только этого нам не хватало, – взорвался глава семейства.

Из детской доносились радостные визги. Матвей открыл дверь.

Гришка скакал в одной штанине, пытаясь стащить рваные джинсы. Аленка выставила из кроватки маленькую ножку и громко хохотала, когда щенок лизал ей пятку. Еще мокрый, после душа, он периодически пытался отряхнуться и старался пролезть между прутьями кроватки. Ни то, ни другое у него не получалось. Стряхивая воду, он все время заваливался на один бок. Было видно, что щенок еще совсем маленький. Да и до верха матрасика он не доставал, поэтому все время соскальзывал, облизывая, налету Аленку.

Дочь Матвей назвал, как маму. У неё были такие же светлые волосы и голубые глаза. Скорее всего, она была похожа на Настю. Но и в ней Матвей увидел тогда, целую вечность назад, родные черты. Как в Гришке он видел своих братьев.

Сергей стал военным, мотается по гарнизонам. Еще не женился. Говорит, не встретил, такую, как Настя. Точнее, как мама. Они часто презваниваются. И встречаются, когда он приезжает к ним в гости.

Ян женат, но детей еще нет. Решили сначала «разбогатеть», чтобы было где потомство растить. Они вместе проводят каждые выходные.

В их доме никогда не бывает тишины и спокойствия, но зато всегда пахнет сиренью. Это придает Матвею сил, настраивает на душевное спокойствие. И дарит надежду.