Улица Театральная

В детстве, мне повезло жить на улице с красивым названием. А вот моему дядя с семьёй, жившим почти в центре Москвы, у метро Кузьминки, куда меньше. Жили они на  Совхозной. «Что за название? Колхоз какой-то!» — высокомерно думала я. «Колхозом», на сленге  детства, называлось то, что было лишено хоть какого — то шика или хотя бы «нормальности», которая определялось ёмким «сойдёт!». Родная улица хоть и была за 1000 километров от культурной столицы, в  южной провинции, с колоритным названием и живой памятью о том, что здесь снимался первый «Тихий Дон», но носила, название  -  Театральная. 

На улице был Дом культуры или, как его называли, клуб. По выходным там «крутили» кино и устраивали танцы,  на официальные и народные праздники — выступление самодеятельности, выборы  и встречи с депутатами — по графику. О мероприятиях узнавали из написанных плакатной гуашью, черно-красных объявлений, приклеенных на специальные деревянные щиты  в людных местах — возле магазинов. Названия  этих точек народного притяжения — Культтовары и Продтовары — до сих пор кажутся верхом отсутствия  воображения, но, и ясной лаконичности также.

С самого детства я понимала, что это настоящее везение и очень гордилась, ведь большинство подружек, за исключением той, чей дом был по-соседству, жили на улицах с названиями, не шедшими ни в какое сравнение: Красноармейская, Фабричная, Заветы Ильича и Блинова.

Уже с раннего  детства, я понимала, что это  настоящее везение.  И гордилась. Ведь большинство подружек, жили на улицах с названиями, не идущими,  ни в какое сравнение: Красноармейская, Фабричная, Заветы Ильича и Блинова.

 Я даже думала,  что так случилось из-за того, что мама была поклонницей  театра и кино:  собирала фотокарточки артистов и знала всех по именам. К тому же, и это совершенно точно, сама была похожа на одну актрису, кажется, её звали Барбарой. Возможно, другие дети тоже могли бы так сказать про своих мам, но в то время, я бы поспорила. Поверьте, не одна  внешность, говорила об этом сходстве. Мама  любила  и знала толк в тех редких элитных вещах, которые дарили черно -белые экраны наших «рубинов» и «рекордов»: певиц в длинных платьях, фестивали в Сан-Ремо, французские духи, гардины из шелка и дефицитные продукты. Вот апельсины, например.

Апельсины. Ели мы их, конечно, не часто. Если точнее, пару раза в год, когда ездили в Москву в гости, а заодно, и за  дефицитом. Не то, чтобы фрукты для нас были чем то недоступным, скорее наоборот. Абрикосы и яблоки, сливы и вишни, клубника и малина, а также всевозможные компоты и варенья из этого не полного ассортимента, в огромном количестве, не только елись и купорились, но еще возились на гостинцы в ту же Москву. Но апельсины это совсем другое дело. Они были заграничные. Марокканские. С аккуратными иностранными буквами на миниатюрных чёрных ромбиках, приклеенных к яркой шкурке каждого (каждого!) представителя этой малознакомой страны. 

Заграничный дефицит был особенно любим. И не только мамой. «Выбрасывали» его, в смысле, продавали в магазинах не постоянно, а несколько раз в месяц. Причем, без всяких предварительных рекламных акций и тому подобных ухищрений современной торговли. Информацию о том, где, что и когда будут «давать», покупатель должен был добыть самостоятельно! Хорошо, если у ваших знакомых были знакомые, у которых были связи с кем то из приятелей или родственников работников торговли. Но так, естественно, везло не всем. Закаленные любители дефицитных продуктов доверялись, в большинстве случаев, своему покупательскому чутью и опыту, оттого часто занимали очередь еще до открытия магазина. За дефицитом «гонялись» и «доставали по блату» ( кстати, слова «купить», я вообще не припомню). Именно его принято было приносить в качестве благодарности и за особо внимательное отношение, в самые разные учреждения: больницу, паспортный стол, да даже книжный магазин. Конечно, корысть имела место быть, но всё же, каждый понимал, что помогая своему соотечественнику, лишенному выездов в столицу,  узнать вкус хорошего индийского чая  или финского сервелата ты не только «запускаешь» ответную благодарность, но и сам чувствуешь себя не заносчивым снобом, которому все «должны», а благодарным и милым человеком. Всё было по любви — это точно.

Именно из-за этой любовно-экономической особенности нашего бытия, процесс возвращения домой, из московских гостей, напоминал движение восточного каравана из заморских стран: с обстоятельными остановками и внимательным пересчетом товаров. «Надя, ты караулишь, мы понесли. Толик, пересчитай внимательно места! Должно быть 12 … Да, и моя сумочка — 13! Толя бери это! Надя у тебя остается 8. Да не ставь же ты обои на апельсины! Вон уже и наш вагон! Ну Слава Богу!»  

«Слава Богу», как оборот, употреблялся часто, и не то, чтобы мы были уж очень религиозны — нет, нет и нет. А вот суеверны — всегда! Особенно если это касалось поездок. Иконку с молитвой в кошелёк — чтоб не украли. Булавку под воротник — чтоб не сглазили. Ну, вот так, можно ехать! 

Поездки и поезда детства. Это было что то совершенно особенное. Не потому, что белье обычно было влажным и серым, а соседи по купе,  в обязательном порядке, угощали друг друга своей курицей и варенными яйцами, чего сейчас уже не встретишь. Нет, это были совсем другие ощущения! Предвкушение, ожидание, трепетное волнение, и, наконец, удивление. Разве может с чем-то сравнится вкус того индийского чая «со слоном», «по-братски» смешанного с грузинским? А чеканные «серебрянные» подстаканники с обязательной массивной ложечкой, служащей теплоотводом? А мягкий хруст, крошащегося сахарного кубика, на только что вылезших коренных зубах?

Кроме того, чайную церемонию, в исполнения проводницы, всегда сопровождал азартный интерес, а какой подстаканник достанется? С пятиконечной звездой? Пушкиным? Гербом? Лениным? Пальмами «Нового Крыма»? Или чем то еще? Пальмы  попадались чаще, но те разы, когда было иначе -«Бинго!» Ты получал дополнительный бонус в виде разглядывания всех этих мини барельефов. 

А этот грязноватый, не с чем не сравнимый поездной запах?  Удивляться стало  куда сложнее, чем раньше.

Поход в туалет и тот был особенным. Вот идешь ты, пружиня и раскачиваясь, по длинному коридору, смотришь на быстро мелькающие  картинки в окнах, трогаешь мягкие  бархатные откидные «сидушки» с одной стороны, и лакированные ореховые панели, с другой… Потом   долго стоишь в очереди, с видом вполне себе самостоятельного  человека. Вернее,  это  тётенька  с дяденькой уныло стоят,  а ты можешь залезть на ступеньку возле окна, чуть высунуть голову и, вот уже прохладный ветерок  обдувает лицо и красиво развевает волосы, как у актрисы из фильма про фанфана-тюльпана. Как там её звали?  Кажется, Джина Лоллобриджида… Была ли у мамы её фотокарточка?…Кажется, да.  Красота!

А ведь красота, в её более прикладном смысле, и впрямь «страшная сила». И хотя слова типа «Красота — это не главное..» на уровне поучительных нотаций, иногда вводили в заблуждение, кинематограф упорно доказывал всем юным сердцам совершенно обратное. И ему, в итоге, мы верили больше. У «красоток», пусть и с милым характером, жизнь была поинтересней. И мы с сестрой, играя в мамину коллекцию актеров и актрис, следовали именно этой логике. Для игры, было необходимо сначала поделить карточки поровну. А потом уже, исходя из внешних данных доставшихся «героев», одаривать их ролью и судьбой. Красивых актрис принято было «выдавать замуж» за видных актеров. А некрасивых за старых или толстых, а то и вовсе, оставлять «старыми девами» или прислугой. Вот  — принц и принцесса,  вот  — злая и завистливая сестра, вот — служанка.Выигрывал тот, у кого больше было «идеальных пар». Пользуясь тем, что я была старше и ловчее,  я поддавалась искушению так раздавать карточки, чтобы мне доставались актрисы покрасивее. До сих пор, меня мучает совесть, когда вспоминаю.  Прости, сестра, мне стыдно.

Интересно, что стыд имеет удивительное свойство: если он переживается индивидуально, то приносит скорее полезное умение объективно оценивать свои поступки и сохранять адекватную самооценку. Переживаемый же прилюдно, способен надолго её понизить или, наоборот, создать манию величия. Когда меня первый раз прилюдно пристыдили,  я искренне  не могла понять за что.  Даже сейчас этот эпизод кажется мне, по меньшей мере, большой несправедливостью, а по большей, даже боюсь подумать, кем бы я могла стать …

Случилось это в Доме культуры, на той самой Театральной улице,  на фильме «Женщина, которая поёт». Это был уже второй фильм в моей 5 летней жизни, на который меня повела мама. 

Первый был индийский. Видимо, в тот раз, всё прошло гладко и  она решила взять меня повторно. Несмотря на то, что я уже не помню название и сюжет того первого, отлично помню впечатление, которое он произвел. Во-первых, меня поразило, что герои вместо того, чтобы объяснять всё простыми словами — пели и пританцовывали, даже, когда речь шла о чем то грустном. Во-вторых, беспомощность героини, длящаяся так долго, что я уже решила, что её никто не спасёт. 

Особенно поразил эпизод, где злые богачи заставляли бедную девушку танцевать на горящих углях и осколках стекла. Я крепко зажмуривала глаза, переживая поднимающуюся волну негодования и жажду мести. В голове проносилась гипотетическая возможность моего перевоплощения и, достойного настоящей героини, ответа на ухмылки и причмокивания  этих негодяев. «Ага, стала бы я танцевать тут перед ними — жди! Я бы им так врезала! Ну вот можно же плюнуть  на толстяка  и отобрать пистолет, а там уж…! Или хоть захватить пригоршню стекол и метнуть прямо в лицо этой собаке!» Примерно такие мысли мелькали в голове белокурой девочки с ангельскими серыми глазами. 

Как не крути, но отчаянная русская душа, свободная от классовых предрассудков и всегда интуитивно ищущая социальной справедливости, не кажется мне мифом. Может быть именно тогда я по-настоящему прочувствовала выражение «ненависть к классовым врагами» и папину коронную фразу на чьё-то высокомерное хамство: «Господ и прислугу отменили в 17 году». И, да, в индийских фильмах моего детства, богачи были злыми и жадными, а бедные — добрыми и щедрыми, хотя  и не всегда  достаточно героическими, по моим меркам.   Интересно, как сейчас с этим обстоят дела в индийском кинематографе?

Всё таки принцип единства и борьбы противоположностей очень удобен для понимания как жизни, так и искусства. Усвоила я его рано, еще до знакомства с индийским кинематографом. Видимо поэтому, мне был совершенно понятен и близок его смысл. 

Понять этот принцип мне помогло всё тоже кино, только «из телевизора». Сколько себя помню, кинопросмотры были делом семейным. И когда я не совсем понимала суть происходящего, я обращаясь, обычно, к папе, деловито спрашивала: «Что-то не пойму, а где здесь красные?»  или «Это наши или белые?» Папа объяснял. Когда фильмы были не про гражданскую войну  выходило так, что  «наши» — это отважные разведчики и советские ученые, а «не наши» — коварные шпионы или предатели Родины. Справедливость всегда торжествовала.

Я ценила этот принцип: ведь благодаря ему, сразу были понятны цели, задачи и смысл действий героев. А может быть, благодаря объяснениям папы всё было так просто? 

Уже потом, во взрослой жизни мне объясняли, что всё гораздо сложнее: иногда «наши» это не значит хорошие, а «белые» могут быть благородными героями…  Скорее всего так и есть. Но, что это понимание даёт в практическом плане? Только всё запутывает. В детстве с этим  проблем не было.

И вот мой второй фильм. Я в предвкушении. Но, увы. Картина, с самого начала, была совершенно не понятна. Папы рядом не было.  Героиня тоже пела, но просто так. Она ничего никому не хотела рассказать или объяснить. Вначале, я искренне пыталась самостоятельно понять, кто здесь «наши» и за кого мне стоит переживать. Но так выходило, что все были какие то «средние». Действия и разговоры  были лишены для меня всякого смысла: никаких целей, никакой борьбы. Я решила залезть под кресло, чтобы хоть как-то развеяться и сбежать от этой невыносимой скуки. Кресло было деревянным, без обивки  и ужасно хлопнуло, когда я с него сползла. В зале зашикали и попросили маму за мной следить. Мама «сделал глаза» и вытащила меня из под кресла крепко схватив за плечо. Некоторое время я  опять честно старалась вникать  в смысл. Его не было.

И вдруг, когда героиня в очередной раз запела, меня осенило. Я знала слова! И я стала тихо подпевать. Одними губами. Моё присутствие  сразу же приобрело новый смысл и я больше не помышляла о бегстве под кресло. Пение было моей «любовью». Особенно, при поддержке папы. А вот мама не жаловала наш дуэт, а моё «сольное» вообще её повергало в странное состояние. Она умоляюще просила: «Надя не пой, пожалуйста, а то я в Африку от тебя сбегу! Ты поешь неправильно!» Что значит неправильно? Я знала слова, я пела всё верно! Это её фраза сбивала меня с толку. Я не понимала подтекста. Всё что мне было ясно, это то, что моё пение, видимо, настолько «ненормально», что мамино существо готово на такой отчаянной шаг, как бегство в страшную Африку. Но почему?

Папа же, наоборот, поддерживал меня и всегда говорил: «Ничего, Надя, пой! Главное, чтобы громко!» Я всем сердцем была ему благодарна, хотя сомнения всё таки оставались. 

Так вот, года Алла запела «Лето, ах лето-о-о….»,  я начала ей подпевать. Песня была знакома  мне по пластинкам, и я довольно хорошо знала слова. В  какой то момент я так увлеклась, что запела в голос. Мама и соседи зашикали, но как то по доброму, с улыбкой. И в следующем припеве после проигрыша, окрыленная, как мне казалось, одобрением зала, я уже запела в полный голос. У меня, все же, промелькнуло некоторое сомнение насчет мамы, но я подумала, что вот прямо сейчас, из зала сбежать в Африку ей будет неловко. К тому же, я ведь не сама пела, а с самой Аллой Пугачёвой. И пела, как мне казалось, очень неплохо. Звёздный час продлился недолго. Во весь голос я успела спеть только

«Лето, ах лето! Лето красное будь со мной!» 

Дальше случилось непоправимое. Мама схватила меня за руку  пониже локтя и стала быстро вытаскивать из зала. Мы  сидели как раз в центре, поэтому пока мы протискивались между кресел, мама постоянно повторяла «Извините, извините, можно  пройти». И так она тащила меня, мне показалось целую вечность. Внутри у меня все сжалось, я уже подозревала, что всё это не к добру, хотя еще и надеялась, что она предложит мне сходить в туалет, или, может, ей тоже не понравился фильм и мы просто пойдем домой. Но, нет. Она вытащила меня в фойе, наклонилась приблизив своё лицо прямо к моему и очень сердито сказала «Ну, как же тебе не стыдно?! Что это за поведение такое?! Больше никуда тебя брать не буду!» 

Вот она, несправедливость. И со мной это случилась! Я искренне не могла понять, «за что?!» Видимо природа несправедливости такова, что её не интересует ни твои творческие порывы, ни твои добрые намерения. Она выбирает наугад. Хотя с другой стороны, если посмотреть на моё «везение с улицей», и тот отпечаток, который оставило её прекрасное название на моё ощущение этого мира,  тоже  была случайность? Или  нет?