Моя собака всегда переходит дорогу только на зеленый свет… Часть 2.

3.

Абзац первый

Разбудил меня негромкий стук в окно. Отодвинул занавеску, глянул… Мужик какой-то стоит… А кто, не разобрать. Пошел, открыл дверь и в дом пробрался ни кто иной, как Дед собственной персоной. Легок на помине. Недаром говорят, хорошего человека только помяни, как он тут как тут. Деда же я несомненно относил к людям хорошим. Другое дело, жизнь его не особо жаловала и ножку часто подставляла, но ведь не скурвился, не возненавидел всех и вся кругом..

Пропустил его в дом и поинтересовался:

– Что стряслось? Если за выпивкой, у меня все одно нет…

В ответ он только махнул рукой и выдал непереводимую тираду в адрес кого-то там, приводить которую мне даже неловко.

– Говорил Вакуле, нельзя так печку жарить до полного распыла, вот оно и полыхнуло… – сбивчиво объяснил он мне причину своего прихода.

– Где полыхнула? – не понял сразу. На дворе лето в разгаре и о какой печке шла речь не мог себе даже представить.   

– Да ты башку-то высунь во двор, увидишь где и как… Все к чертям собачьим погорело! В чем был в том и выскочил…

Пошел к окну и увидел всполохи, поднимавшиеся со стороны дома Вакулы, а чуть подальше мигалку на крыше пожарной машины и силуэты людей.

– Так скажи толком, где загорелось? Дом что ли?

 – Говорю тебе, баню топили и так раскочегарили, ажно потолок занялся, а оттуда и на дом перекинулось. Все мои инструменты прахом пошли, топор только и успел схватить. Пожарники примчались, да куды там, столб электрический через дорогу и тот запластал как свечка.

Подошел к выключателю, щелкнул несколько раз, точно, света не было. Значит придется сидеть без электричества, а это обычно надолго.

– А кто кочегарил? Сам Вакула или другой кто?

– Да парнишка седня с города пригнал, передал, Вакула едет с компанией, велел мне баньку, как обычно растопить. Ну, я все чин чинарем все изладил, воды натаскал. Они все пьянущие приехали и айда сразу в баню. Жара мало им показалось с пьяну, подкинули дровец раз. Мало! Еще жахнули. Не то. И сколь раз они подкидывали, сказать не могу. А оне у меня, сам знаешь, сухие,  что порох. Аж к стенкам прикоснуться невозможно, жжет до волдырей.  Решили переждать, набалаволись, мать их так, в дом пошли и опять к столу допивать. А водяры чуть не два ящика принесли. Половина из них вырубилась скорехонько. Не заметили, что одного нет. А он там остался, в бане. То ли уснул, то ли ноги не слушались…

– И что с ним? – перебил старика. – Успел выскочить? Или как?

– В том-то и оно, там остался, сгорел, – Дед снял шапку, с которой не расставался, ни зимой ни летом, подсел к столу, вытер вспотевшую лысину и спросил: Так у тебя, говоришь, выпить ничего нет? Мне бы сейчас не помешала стопочка, другая… Мужика бы того помянули…

Тут только до меня дошло, что в пожаре погиб человек и станут искать виноватого, а Дед, с его ходками, самый подходящий кандидат на очередную отсидку. Вот оно все как обернулось…

– Да ладно тебе с выпивкой, тебе сейчас трезвее трезвого надо быть. Милиция-то приехала?

– А то как, там, шарят в головнях, ищут что да как… Я их как увидел на подъезде, к тебе сразу и подался. Схорониться мне бы на время, а то ни паспорта, ни прописки, загремлю по новой к хозяину и к бабке ходить не надо…

– Да живи, места хватит, мне не жалко. Так они ведь и сюда придут. Что им говорить буду?

– Ты мужик не глупый, найдешь что сказать, – ухмыльнулся он. – Скажешь, мол, родственник или еще кто с города приехал… Тебе поверят…

– Так-то оно так, но ведь есть и другие, всем на рот платочек не накинешь, все одно сдадут как есть.

– Теткам нашим успел сказать, когда на пожар прибежали, мол, не видели меня в глаза и чтоб помалкивали. За них не думай худого, они привычные к таким делам, почти у всех мужья или родня через отсидку прошли, те не продадут… Мало я им добра сделал. Разве что Вакула по пьянке проболтается,  у него язык, что помяло, нагородит чего ни попадя…

Ситуация была и впрямь непростая. По всем статьям выходило, что в причине пожара виноват хозяин, за которого себя и выдавал бывший кузнец. Но он явно не захочет подставлять свою голову, а как обычно попытается свалить это на кого-то. А тут Дед – лучшая кандидатура, других и искать не надо.

 
Абзац второй

В подлости Вакулы я ни сколько не сомневался, поскольку она была у него в крови и плоти. Уродился ли он таким или самостоятельно выбрал кривую дорожку, но не было в деревне, ни мужика, ни бабы, кого бы он не обидел. Мог наобещать привести дрова или что из города, взять деньги вперед, а потом делать вид, что забыл, а то придумать еще что. Как-то раз он набрал мужиков тайком валить лес. Нашел и трактористов, шоферов, чтоб вывести его ночью.

Лесники к нам наведывались редко, а если бы и поймали мужиков, то сам он оказался бы в сторонке, отбрехался, что ни при делах. И все у него получилось, лес вывезли, он его благополучно продал его кому-то, деньги получил, а с мужиками не рассчитался. Да еще обвинил их, что попортили бензопилы и прибавил к тому, что пили-ели вместе, а потому ничего он им оказался не должен. Мужичков тех он подобрал из соседних деревень, все как один, забулдыги, и заступиться за них было некому. Потому и ушли, ни слова не сказав и даже спорить с ним не стали. А сам Вакула потом хвастался, как он обманул всех и чуть не месяц пьянствовал на полученные от той аферы деньги.

Пытался он и меня вовлечь в свои махинации, обещая золотые горы, а поскольку я на его уговоры не поддался, то как-то со зла перегородил дорогу к моему дому, притащив откуда-то трактором бетонный блок. Пошел к нему и напрямик спросил, чьих это рук дело? Он впрямую не ответил, сослался на одного деревенского тракториста, что тащил этот блок откуда-то, а трос, дескать, порвался и он так и бросил его на дороге. Мне же соседи, попросив не выдавать их, сообщили,  что все происходило при непосредственном участии Вакулы. И он самолично командовал, где тот блок оставить. Обострять с ним отношения не имело смысла, поскольку часто отлучался в город, а деревянные дома, как известно, горят быстро, что и случилось этой вот ночью. Так что почти месяц оставлял машину посреди деревни и пробирался к себе в дом пешком и уж потом поймал на дороге случайного грейдериста, упросил сделать объезд вокруг Вакулиного дома. По той же причине купил поздней осенью УАЗик, которому любое бездорожье нипочем. Так что наши взаимоотношения с бывшим кузнецом, под конец жизни строившего из себя блатного авторитета, сложились довольно непростые и Деду, оказавшемуся на положении беглеца и без крыши над головой, обязан был помочь, чего бы мне это не стоило.


Абзац третий

Вспомнился еще мне другой случай, когда Вакула оказался в незавидном положении благодаря собственной злобе и желанием преподнести ближнему любую гадость. Лишь бы побольнее вышло. А доставил ему те неприятности человек для нашего деревенского быта посторонний и случайный. При чем сам он сроду никому никакого зла не причинил и всегда дивился, как это люди могут один на другого с ножами или там топорами бросаться и биться из-за какой-то глупости до смерти, не думая ни о чем, лишь бы доказать, что он сильнее.

Никуда не денешься, но есть на Руси такой обычай – отстаивать свою правду на кулачках, а если не получается, то хватать все,  что под рукой окажется. Потому или нет, что правду приходилось частенько через кулак добывать или бранное слово с себя смыть чужой кровью, но ценили тех молодцов и предки наши. Да и все другие с удовольствием на такие зрелища глазеют рты раскрыв, чья возьмет. И забываем, Бог не в силе, а в правде. Но вот только каждый правду на свой манер понимает… Только истину, а заодно и правду, на земле отыскать трудно, а порой и невозможно. Спаситель на этот вопрос указал римскому прокуратору на небо. Понял тот или нет жест Спасителя, нам не известно. Так вот такой человек, телом немощный, но духом твердый, людям в разнеых их немощах всегда готовый помочь, правда на свой манер,  и осадил как-то раз кузнеца прозванного Вакулой.

А был то один мой знакомый татарин по имени Асхат. Встретил я его во время одной из своих поездок по дальним деревенькам сибирских татар, затерявшимся в глуши лесов, окруженных неприступными болотами, соваться куда без проводника не имеет смысла. И набрел как-то на доживающее свой век поселение рыбаков и охотников, где и познакомился с внешне ничем не примечательным мужичком лет тридцати, который представился мне, как Асхат..

Богатырем назвать его было никак нельзя, но односельчане относились к нему с почтением и даже, как мне показалось, слегка побаивались. Дело в том, что его род  славился среди местных жителей своими целителями и ясновидящими. Говоря современным языком, экстрасенсами, способными творить воистину необъяснимые чудеса. Они могли излечить человека от любой болезни, снять с любого сглаз, порчу,  наложенные нехорошими  людьми, предсказать урожайный или нет год будет, а невесте сказать, сколько и когда у нее детей на свет родится.

О деде Асхата и вовсе чудеса рассказывали. Будто бы мог он по воде ходить и никогда не ждал лодку, чтоб переправиться через реку. В него как-то даже стреляли с идущего мимо парохода,  приняв за призрак или что иное,  но пули его не брали и он потом выложил их из кармана халата и показывал односельчанам,  отчего уважение к нему лишь возросло. Как-то его уговорили поехать в районный центр на суд, где в сталинское время должны были судить молодую девчушку за нарушения закона о «трех колосках». Ей неминуемо грозило тюремное заключение, а значит и поломанная жизнь и клеймо на родителях, как на «врагах народа». И дед согласился. Вернулись оба счастливые и улыбающиеся. Стали их расспрашивать. Дед молчит, только седую бороденку свою этак со значительностью поглаживает. А девчушка в делах судебных неопытная ничего толком объяснить не могла. Поняли только,  что прокурор все обвинения с нее снял, а потом ему стало плохо и его срочно увезли в город, после чего обратно он уже не вернулся. И ни одной кражи в той деревеньке никогда не было,  потому как дед тут же указывал, кто украл и где искать покраденное.

Скажу,  мне с такими людьми приходилось сталкиваться в сибирской глухомани не один раз, и всегда мучил непростой вопрос: от Бога у них тот дар или … от иной силы, дающий власть над людьми? Но все из них отличались чистотой помыслов и несли с собой добро, исправляли то, на что у Бога времени не хватило. А уж как к ним относиться, то дело каждого. Их мало, единицам дается такой дар, и люди их ценят, помогают, чем могут и почитают, чуть ли не святыми.    

Асхат уже после начавшейся нашей с ним дружбы свозил меня как-то в соседний район к одной пожилой татарке, что гадала на камешках. Она практически не говорила по-русски и переводчицей у ней была старшая дочь, жившая при матери, а потому никак не могла выйти замуж. О любом женихе мать после знакомства с ним принималась рассказывать такие подробности,  что дочка тому тут же отказывала. А потому к ней со временем совсем перестали свататься, боясь, как бы старуха не ославила их на всю деревню.

Звали ту предсказательницу, кажется,  Нурзифа, и мне было непонятно, как она столько лет прожив рядом с русскими, совершенно не знала языка, на котором все ее соплеменники свободно изъяснялись. Однако Асхат объяснил,  что иначе дар ее может пропасть, если она начнет думать и говорить по-русски.

Так это или нет, сказать не могу, но если действительно она не могла нарушить древнего правила для избранных и не рискнула вместе со всеми воспользоваться возможностью перейти из мира предков в иной, как считается, более цивилизованный, ради сохранения своего дара, честь ей и хвала за это.  Ее несвобода,  добровольное ограничение в общении имеют свою цену. Она осталась одна со своими духами и покровителями, не признающими цивилизационных законов, лишив себя общения с чуждыми по вере людьми, приобрела возможность жить в своем собственном мире, нам недоступном.

Взять хотя бы моего Джоя, отказавшегося он наших совместных прогулок и начавшего действовать в одиночку. Он решил жить по правилам свободного поиска загулявших самок и получил по заслугам. А еще много раньше его дальние собачьи предки отказались жить на свободе, пристали к людям под их опеку и вынуждены были принять правила, по которым живем мы, люди. Но при этом многие из них хотят оставаться свободными и … платят за то своими жизнями. Законы природы и цивилизации противоречат друг другу и, приявший одну сторону,  становится врагом стороне противоположной …

 
Абзац четвертый

Когда мы вошли в дом, где жила Нурзифа, то Асхат, поздоровавшись,  вытащил из рюкзака кулечек с конфетами и печеньем, дав тем самым понять, что мы пришли к ней с добрыми намерениями. Старуха, сидевшая перед кухонным столом, где были разбросаны обычные гальки небольшого размера,  числом штук десять, а может и больше, даже не повернула голову в нашу сторону. Лишь что-то пробормотала и Аскат тут же перевел мне, что она давно нас поджидает, но вот ее старшей дочери нет,  а потому ничем нам помочь не может. Но та скоро должна объявиться, как говорят  камушки, по которым Нурзифа определила, что она уже спешит домой. Так что нужно лишь немного подождать.

Я спросил, не может ли сам Асхат служить переводчиком, но он ответил отрицательно,  потому что гадалка говорила хоть и по-татарски, но на каком-то ином наречии и он не все ее слова понимает. Дочь, румяная и улыбчивая женщина лет сорока вскоре действительно появилась и Нурзифа тут же принялась ее строго отчитывать. Я поинтересовался, за что мать так строго ей выговаривает и она охотно пояснила, вот у подружки долго задержалась,  а она и недовольно, потому как ждет вас со вчерашнего дня.  

Я не удержался и задал наивный вопрос:

– А как она знает, где вы были? И откуда ей известно, что мы еще вчера собирались к ней приехать?

Та в ответ засмеялась и как бы отмахнулась,  давая понять, что мать ее знает все на свете, хотя телевизора или радио у них нет.

  – Они ей не нужны, – пояснила она, – зачем деньги тратить, когда она и без них может обходиться и знает обо всем, что происходит на свете, а уж в нашей деревне и подавно...

–  Ну, а вы можете так же, как она гадать и предсказывать? – принялся выведывать у нее тонкости непонятного для меня и многих дара.

– Вроде могла, когда совсем маленькой была и в школу не ходила. Мать не хотела пускать, но из сельсовета пришли,  настращали, делать нечего, пошла в школу. Только после этого ничего у меня не получалось и как мать даже не пыталась научить меня гадать. Все одно так как у нее получается я гадать не могла, – не вдаваясь в подробности охотно рассказывала она, словно речь шла об умении вышивать или управлять машиной.

Нурзифа же тем временем мельком глянула в мою сторону, собрала в горсть камушки и рассыпала их перед собой, а потом стала что-то быстро говорить.  Асхат и ее дочь с полуулыбкой начали по очереди переводить ее слова.

– Она говорит,  что вы занимаетесь тем-то и тем-то, но не все у вас получается,  но нужно подождать и на другой год, – она назвала даже месяц,  какой, уже не припомню, – у вас получится то, что задумали.

Асхат спросил ее еще о чем-то. Та вновь взяла камешки и опять рассыпала их на старой  полинялой клеенке, а потом произнесла несколько фраз. В ответ на ее слова Асхат отрицательно покачал головой и, обернувшись ко мне, сказал:

– Ошиблась она…

– В чем именно?

– Сказала сколько у тебя детей, а ведь неправильно, однако, – и он назвал число моих детей, названное Нурзифой.

– Нет, Асхат, все правильно она говорит, ты просто знаешь лишь тех детей, что сейчас живут вместе со мной.Но старший сын живет в другом городе и я тебе о нем не говорил. Как-то речь не заходила…

Он удивительно хмыкнул и старуха продолжила излагать все новые и новые сведения из моей биографии. Все было верно, несмотря на некоторую расплывчатость формулировок. Ей были доступны лишь общие, главные факты из моего прошлого. Мне стало не то, что страшно, но как-то неуютно оттого, что меня будто бы раздевают, показывая все мои изъяны, скрытые под одеждой и я попросил прекратить гадание. Зачем мне знать то, что мне и без того известно… Теперь я понимаю, почему церковь запретила обращаться к гадалкам, – не всем положено знать то, что знает лишь один человек о самом себе. И Бог. А уподобляться Ему… Не только грешно,  но и опасно.  

 Абзац пятый

На другой год нагрянул к Нурзифе уже без Асхата с группой местных телевизионщиков, снимавших фильм о сибирских татарах. Та приняла меня, как старого знакомого, спросила,  сбылось ли то, что она мне напророчила. Покорно кивнул головой и предоставил сгоравшим от любопытства телевизионщикам узнать все, что они хотели. Нурзифа как-то отрешенно и даже покорно,  словно по необходимости бросала свои камешки и говорила, говорила, говорила, а ее дочь тут же переводила, приводя то одного, то другого в смущение. Уже перед самым отъездом кому-то пришла в голову мысль узнать, долго ли на своем посту пробудет наш президент. Нурзифа даже не прикоснулась к своим камешкам, а назвала точную дату его отставки. Вот тут я усомнился в точности ее предсказания. Не верилось, что все должно случиться именно так, как предскажет старуха изх глухого сибирского села. А через некоторое время и совсем забыл ее пророчество. Но когда через несколько лет наступила та всем известная новогодняя ночь и вся страна не могла поверить в произошедшую на глазах у миллионов телезрителей смену власти, мне позвонил оператор из той группы, что и задал вопрос Нурзифе.

«Слышишь, ­ – кричал он во все горло, – старушка нас не обманула, а ведь я тоже не верил… И вот… Надо выбраться к ней, спросить насколько нового президента хватит, долго ли протянет…Поедешь?»

Но я сообщил ему печальную новость, что старая гадалка умерла раньше того срока, что предсказала нашему президенту. Вот и думай после этого, есть ли жизнь на Марсе или нет жизни на Марсе… А кто его знает, как говорил один герой известной комедии. Надо было Нурзифу и об этом спросить, она бы наверняка ответила точно.

Сам же Асхат в таких предсказаниях был не силен и по-русски, хоть худенько, но изъяснялся. Однако, несмотря на возраст, близкий к моему, оставался для меня дитем, которое только-только начинает познавать мир и многое для него непонятно… Инфантильность присутствовала в каждом его поступке. Можно сказать и более поэтично: наивность была его неизменным спутником.

Зато у него был свой, особый дар – он лечил и исцелял людей. Правда ни о каких таблетках, травах или чем-то подобном речь, естественно, не шла. Его диагнозы сводились к дурному глазу или наговорам, когда один человек по злобе воздействует при помощи колдовства на другого. Причем он называл месяц и день, когда человек оказался подвержен такому воздействию. Самого недоброжелателя он никогда не называл, хотя, по его словам, знал кто это. Но своим пациентам лишь сообщал,  был то мужчина или женщина. Свое обследование он проводил, не пользуясь никакими инструментами, кроме собственных ладоней. И обязательно в солнечный день. Одну ладонь он направлял в сторону солнца, а другую на пациента, водил сперва над его головой,  потом вдоль шей, позвоночника и заканчивал щиколотками ног. А потом сообщал, в какой части тела у обследуемого наблюдается боль.

Не могу сказать, что до конца верил его диагнозам. В разное время он находил у меня всевозможные болячки и вроде как снимал боли или предотвращал из возникновение. Я благодарил,  давал ему небольшую сумму денег и… жил дальше. Слух о врачевателе быстро распространился по города и у меня одно время долго не смолкал телефон от разных начальников или просто знакомых с одной просьбой – встретиться с Асхатом. Он никому не отказывал и вскоре уже красовался в новом костюме,  с дорогим мобильником в кармане и неизменным кожаным дипломатом,  который, как он считал, придавал ему солидности.

Виделись мы редко, поскольку он стал человеком востребованным, но когда пациентов долго не было, он заходил ко мне на чай и рассказывал разные интересные случаи из своей обширной практики врачевания, включая изгнание злых духов. Как-то зимой он застал меня за сборами в деревню и согласился на мое предложение съездить туда ненадолго вместе. Согласился он, верно, надеясь, найти там кого-то из числа страждущих подлечиться нетрадиционными методами. Но чаяния его не оправдались, поскольку зимой сибирская деревня угасала, все сидели по домам и лишь из-за ворот раздавался собачий лай в сторону проехавшей машины.   

 Абзац шестой

…Дорога к моему дому оказалась переметенной последним бураном и, хотя я пытался проскочить занос на полной скорости, но не получилось.  И было это как раз напротив дома, где жил Вакула. Тот находился как раз в доме, потому как его машина стояла на обочине и из трубы густо валил дым. И, скорее всего, был не один, а с собутыльниками, о чем говорили многочисленные следы возле двери и желтые пятна на снегу. Делать нечего,  достал лопату и начал откапывать свою легковушку, благо занос был небольшой и скоро проделал узкую колею, по которой и пробрались до чистой дороги. Асхат же все это время оставался в машине и когда мы подъехали к дому, обратил внимание, что он делал руками в воздухе какие-то круги и что-то нашептывал. Спросил, чем таким он занят и услышал:

– Там человек нехороший живет, – указал он в сторону дома Вакулы, – о тебе плохо говорил, ругал всяко, зла желал…

– Как ты это услышал? – удивился его словам, хотя давно перестал удивляться причудам Асхата, которые зачастую были выше моего понимания. – Я вот ничего не слышал. Дверь закрыта, рамы двойные, может на улицу кто выходил, а я не заметил?

– Нет, никого не был, но я знаю, – ответил он уверенно.

Надо сказать, что о кознях Вакулиных ничего ему не рассказывал,  понимая, Асхат вряд ли может мне в чем помочь. И получалось, он действительно уловил, почувствовал зло, исходящее из дома того человека.

– А что руками водишь? Опять шаманишь? – спросил его полушутя.

 – Зачем так говоришь, я не шаман, однако. Только все, что они тебе пожелали, я обратно в их сторону повернул, ты теперь болеть не будешь… все хорошо будет…

– Ну, это хорошо, что хорошо, – легкомысленно согласился с его словами, не зная, насколько можно верить всему, что он говорит. Все мы, выросшие в советском обществе и получивши изрядную прививку атеизма, до конца дней своих останемся материалистами, а точнее, людьми во всем сомневающимися и верующими и неверующими одновременно. И бороться с этим бесполезно. Может наши дети или внуки вырастут другими, с более твердой верой, но узнать о том мы уже вряд ли сможем.

До вечера пробыли в деревне и под вечер уже уехали обратно. В следующий раз  выбрался в деревню дня через два и встретил на подъезде мужика, жившего там же и возвращавшегося то ли из магазина, то ли с автобуса, который до наших мест доезжал далеко не всегда. Подсадил. Поздоровались, спросил, какие новости. И тот поведал:

– Да вот, два дня назад, как раз только ты уехал, Вакулу увези в город на скорой…

– И что с ним? Перепил опять, не иначе…

– Точно не знаю, сказывают, парализовало его. Ни говорить, ни ходить не может. Все это, правильно говоришь, от пьянки его.

Меня же словно током насквозь прошило. Выходит, Асхат не зря руками водил, зло обратно заворачивал. Но кто же думал, что такое выйдет? Когда вернулся в город, то не заезжая домой, помчался на квартиру, где жил Асхат и с порога, скороговоркой рассказал ему о случившемся.

– Что же ты наделал, шаман чертов! – напустился на него. – Не ты ли говорил мне, что только лечишь людей и не к какой черной магии отношения не имеешь? Ты же человека чуть на тот свет не отправил. Как теперь быть?

Подозреваю, Асхат про черную магию по деревенской своей простоте и слыхом не слыхивал, а если даже слышал, вряд ли умел ей пользоваться. Но факт, как говорится, налицо и иначе как магией все случившееся не назовешь. Мне стало страшно, представив себе, что еще может натворить этот безобидный с виду целитель. И я тоже хорош, влез в историю, не представляя последствий…

Но если быть до конца честным, с самого начала понимал, все излечения Асхата, если только это не наглое шарлатанство, связаны с силами, природа которых, мягко говоря, православной церковью не одобряется. Пробовал рассказать обо всем знакомому священнику, человеку вполне прогрессивному и не считающему компьютер порождением дьявола. Он внимательно меня выслушал и предложил привести Асхата в церковь, где бы он с ним побеседовал по душам.

«Пусть примет крещение и исповедуется. Если этот его «дар» не исчезнет, тогда все нормально. Тайны подобных исцелений нам пока до конца непонятны. Одно дело молитва или поклонение святым мощам и совсем другое  врачевание разных там бабушек, что шепчут непонятно что и дают разные там порошки, травки, настои…»

«Но ведь помогает, – не желал сдаваться и как мог, отстаивал своего знакомого. – Множество случаев известно, когда эти самые бабки грыжу заговаривают, кровь могут остановить. Нельзя же так огульно всех причислить к пособникам дьявола. Кибернетику тоже в свое время считали лженаукой».   

Батюшка внимательно посмотрел на меня сквозь очки с толстыми линзами, и я почувствовал, с одной стороны ему не хочется меня обидеть, но от своих позиций он не отступит не на шаг.

«Знаете, – закончил он, – все мы ходим по грани между добром и злом. Стоит чуть уклониться, и ты окажешься по другую сторону этой черты. А как ее распознать, единого рецепта нет. Добро оно всегда тихое и незаметное,  а вот зло оно быстро себя покажет», – с этими словами он очень по-старомодному поклонился мне, дав понять, разговор окончен.

Тогда еще не знал, что мой собеседник тогда уже страдал неизлечимым недугом, но ему и в голову не пришло обратиться к кому-то из целителей, подобных Асхату. Он верил в традиционную медицину и когда никакие из новейших лекарств не помогли, с тихо отошел в мир иной. Но все это я  осознал много позже, так и не решив для себя дилемму о пользе или вреде возникшей в последнее время армии целителей.

Помнится, тогда же, после беседы со священником, предложил Асхату пойти в церковь. Он обещал подумать, но с ответом тянул. Я не отставал и тогда он ответил:

«Дедушка не велит, я спрашивал…»

«Какой еще дедушка?» – не понял сразу.

Он разъяснил, тот самый дедушка, что мог ходить по воде и даже предсказал собственную смерть. Оказывается Асхат во сне постоянно с ним общался и спрашивал совета и вот он его визит в православную церковь не одобрил. Кстати, не замечал, чтоб Асхат наведывался в мусульманскую мечеть и мне очень хотелось побеседовать с муллой насчет способностей, рожденного в мусульманской семье Асхата. Выбрал время и наведался в мечеть. Дождался, когда мулла освободится и подошел к нему все с тем же, не дававшим мне покоя вопросом. Тот выслушал меня снисходительно, как человека чуждого их традициям и лишь пожал плечами.   

«То не мое дело, – ответил он, – пусть ваш друг придет ко мне и мы с ним поговорим. А так ничего сказать не могу…»

Меня обдало явной неприязнью и задерживать служителя культа чуждой моему естеству конфессии, не стал,  поняв,  что все одно разговора не получится. Но вот с кем бы из знакомых мне татар не заговорил насчет Асхата и его целительстве, все до единого отзывались о нем с теплой улыбкой и просили передавать привет. Как понял, он был среди них очень популярен и вопросы о происхождении его дара их не озадачивали. Лечит, вот и хорошо.

Абзац седьмой

Но сейчас, когда явно по милости Асхата в больнице оказался пусть и неприятный лично мне человек, но ведь человек, нужно было что-то делать.

– Ты можешь снять с него свое заклятие? – напрямую спросил Асхата.

– Я всего лишь вернул ему обратно то нехорошее, что от него шло. Проклятие – это не мое…

– Да какая разница, твое не твое, – горячо перебил его, – я ведь пусть косвенно, тоже в том участвовал, выходит виноват. Так что будем делать?

Асхат долго не отвечал, сел на кровать, которая была едва ли ни единственной мебелью, украшавшей его избушку, которую, по его словам, ему подарила одна из вылеченных им старушек. Его жилище находилось возле самого берега реки. А соорудили его, чуть ли не сразу после войны. Сколотили наспех из двух рядов горбыля и для тепла засыпали меж ними землю вперемежку со шлаком. Была там и полуразвалившаяся печка и, если бы у Асхата были дрова, то хорошо держала бы тепло. Однако до таких жизненных премудростей хозяин по занятости своей спасением болящих и, чего скрывать, врожденной лености, не считал нужным снизойти и поддерживал сносную температуру парой электротэнов, как понимаю, не платя по наивности душевной за электричество. Но, то его дело, мне же хотелось узнать, сможет ли он поставить Вакулу на ноги и вернуть ему утраченную способность говорить.

Какое-то время, помолчав, горе-лекарь принялся описывать обеими руками по очереди круги в воздухе,  словно крутил на пальцах небольшой обруч. Я терпеливо ждал. Наконец он изрек:

– С дедушкой поговорить надо, я не знаю, как это сделать…

– А дедушка точно поможет?

– Должен, он все может, – неопределенно ответил он, – завтра скажу…

Я уехал к себе, но ни завтра, ни на другой день Асхат не появился. Заглянул к нему в избушку – на замке и даже следов не видно.

«Видимо сбежал», – решил я. Разыскивать его бесполезно, может у кого из своих пациентов, а то и в деревню к себе убрался. Очень уж его исчезновение походило на бегство, но не в розыск же на него подавать…

 
Абзац восьмой

С тем и уехал в деревню, где нужно и снег убрать, навести порядок в доме, да и побыть одному, вдали от людей, пройтись до ближайшего леска на лыжах, лучше не придумаешь. И чуть не доехав до своего дома, увидел машину Вакулы. Не поверил своим глазам. Заходить к нему в дом большого желания не испытывал, но тут по какой-то надобности на улицу вышел Дед в не застегнутой телогрейке и приветливо махнул мне рукой.  

– Что, хозяин-то оклемался? – спросил его, приоткрыв окно. – Сам приехал или привезли?

Дед был явно навеселе и словоохотливо пояснил:

– Да какого хрена ему будет, живехонек, сбежал из больнички, водяры набрал и всей компанией заявился. Зайдешь, примешь с нами?

Покачал отрицательно головой и поехал к себе. От сердца отлегло, но осталось загадкой, медицина ли поставила на ноги бывшего кузнеца или Асхат узнал от своего дедушки секрет исцеления от тяжкого недуга. Но главное, все в порядке. Сам же Асхат примерно через месяц, а то и позже заглянул ко мне и вел себя как ни в чем ни бывало, словно не было того нашего напряженного разговора. Пояснил, что ездил к родственникам в другой город кого-то там лечить. Думал, он сам спросит о Вакуле и его здоровье, но он или уже забыл о памятном для меня случае или ждал, когда я заговорю на эту тему. Пришлось спросить его.

– А, дедушка тогда сказал, что нужно делать, тот мужик должен быть здоров. Нет?

– На твое счастье здоров, вроде бы. Только ты больше так не делай,  а то потеряешь мою дружбу. Мне такие эксперименты совсем ни к чему.

Асхат в ответ широко улыбнулся,  но ничего не ответил, а прочесть ,что он думает на этот счет в его узких, как щелочка не до конца затворенной двери, было невозможно. Но начал его с тех пор опасаться,  не зная,  что еще он способен выкинуть и в деревню с собой уже не брал.

Через какое-то время он исчез и розыски, предпринятые мной на вполне официальном уровне через органы власти, ничего не дали. Звонил в деревню, откуда он родом, но и там ничего определенного сообщить не могли. Потерялся и все. Дошли слухи,  что он связался с крутыми ребятами,  участвовал в розыске угнанных у них машин, брал за это немалые деньги, но так это или нет, проверить невозможно.  Просто еще один человек нарушил предписанные ему правила и вышел на проезжую часть, где совсем иные законы ему неизвестные. И всесильный дедушка не смог ему помочь и защитить. Мир людей и духов, хоть и связан меж собой, но и там и здесь свои правила поведения и трудно сказать, кто более жесток и безжалостен: духи или мы, люди, пока еще считающие себя живыми и вполне самостоятельными.  А может и хорошо, что мы отделены от них незримой границей, переходить которую опасно,  поскольку обратно вернуться мало кому удавалось…

Сам Вакула после этого ничуть не изменился и даже при случае хвастался, что организм у него железный,  а в тот раз просто хлебнул паленой водки, отчего у него и случился приступ. Ко мне он заходил изредка с единственной просьбой занять денег или свозить в магазин за «пойлом», как он именовал выпивку. О прежних раздорах и не вспоминал,  а у меня язык не поворачивался спросить его о неожиданной потере речи и способности двигаться, не навлекая на себя лишних подозрений. Да и расскажи я ему все, как есть, вряд ли бы он воспринял все должным образом и повинился. Скорее попытался бы сделать очередную гадость,  а то бы и попробовал разыскать Асхата. Так и жили, соседствуя вот до этого самого пожара…

 4.

Абзац первый

Дед пробыл у меня около недели, скучая на лавочке или помогая мне по хозяйству. Заглядывал участковый,  от которого узнал,  что во время пожара погиб один из собутыльников Вакулы, но личность его пока установить не удалось, а против хозяина возбудили уголовное дело о неосторожном использовании печного отопления. С его же слов,  что сам хозяин, то есть Вакула,  куда-то уехал и отыскать его тоже пока не могут. Меня же он спрашивал, не видел ли кого подозрительного в тот вечер и не мог ли пожар оказаться предумышленным поджогом. Поскольку и впрямь никого не видел, так и ответил, промолчав о Деде, что предусмотрительно, завидев участкового еще издали, ушел в стоящую на задворках баню. С тем и расстались.     

Когда все успокоилось и в деревне никого из представителей власти не осталось, Дед решил посетить пепелище. Обратно вернулся сильно хромая, зато нес под мышкой свой покрытой копотью топор без топорища.

– Главное, что топор мой жив, а топорище … что топорище… Я их столько переделал, что и сейчас слажу. Остальное барахло не жалко, бабки дадут какую ни есть одежонку, переживу. А вот без топора оно никак…

– Ты лучше скажи, что с ногой? Обо что поранился? – спросил его и автоматически отметил, что поранил он, как и Джой, правую ногу.

– Да на гвоздь напоролся, – ответил он, добавив привычный матерок. – Да на мне, как на кошке, быстро все заживает, пройдет.

Потом объявился трезвый и злой Вакула,  отозвал Деда за ворота и они там долго о чем-то разговаривали. Мог догадаться о чем, поскольку вскоре они перешли на крик. Как и думал, Дед оказался крайним и главным виновником случившегося.

Счел за лучшее не вмешиваться в их, выражаясь научным термином, полемику и терпеливо дождался возвращения Деда. Он, сильно прихрамывая, вошел в дом, подсед к столу и тяжело вздохнув, огляделся по сторонам, будто впервые попал сюда. Спросил, что у них там за сыр-бор случился, что делили, могу ли чем помочь. Дед раскраснелся после перепалки и первым делом спросил:

– Слышь, а выпить у тебя ничего нет? А то, мать твою, того и гляди карачун хватит, ежели не приму.

– Извини, не держу. Сам знаешь, начнем с одной, а закончим невесть как. Уж лучше на трезвую голову. Были бы вы тогда трезвыми, глядишь и пожара не случилось, – намекнул на недавнюю трагедию.

– Так-то оно так, да дальше как? Присказка такая вот у матери моей покойной была. Дело-то, как не прикинь, худо поворачивается. Правду ты тогда говорил, Вакула все на меня повесить хочет. Дескать, баню ту я рубил, проем под трубу сделал узехонек, вот потому, дескать, и занялось все…

– Чего же ты малый проем сделал? Неужто не знаешь, что самое опасное место. Не у тебя одного бани вспыхивали от потолочного перекрытия. Что не увеличил?

– Так то я делал под старую трубу, кирпишную, а оне то потом приперли котел здоровущий, разломали каменку, дескать, пару от нее не хрена нет, а им подавай все шибче да шибче. Я ему сколь разов сказывал, надо проем расширить, асбеста привести, коль так и хотят оставить. Не сосчитать сколь разов предупреждал, а он все ладно, да ладно. Вот и наладили пожар.  Да еще и мужик сгорел ни за что…

– А что за мужик? Неужто не знаете? Мне участковый говорил, будто бы труп не нашли, подозревает, вы его тишком схоронили, поскольку одного из вашей компании не досчитались. Я спорить не стал, но ведь все вы друг дружку знали, чужаков или кого со стороны не было вроде. Как же так, куда он делся?

– Да мы то знаем, кто он был, Вакула чего-то там маракует, боится, дружки того парня потребуют денег отстегнуть за смерть его. Оно как бывает, коль человек погиб, а у него детишки, баба, значит помогай им теперича, коль по твоей вине он кони откинул. А то бы жил да жил покуда…

 
Абзац второй

Дед снял свою шапку, с которой не расставался даже дома да и в гостях тоже не считал нужным, обнажив просторную лысину розовой кожицей обтягивающей его большой череп.

– И что тебе Вакула теперь говорит?

– Чего говорит, денег требует, а у меня они откуда? Сроду не водились и взять неоткуда. И вообще, с каких это шишов я то платить должен? Он шоблу насобирал, в баню повел, так следи, чтоб кто не остался. Они ж потом все в дом пошли, а парень тот перепил, не захотели его тащить, думали, оклемается, сам и придет. А тут такое…  Про него тогда никто и не вспомнил, каждый свои манатки спасал…

– Оно и понятно, каждый за свое хватается, о других не думают. А еще и пьянущие, ладно хоть сами выскочили. А если бы чуть позже пожар занялся, быстро на дом перекинулся,  а вы бы уснули, вот дело-то было…

– Верно говоришь, Бог миловал, значит не пора еще на тот свет собираться, – философски кивнул он и снова вздохнул.

– Может тебе уехать куда? Пока все не уляжется. Есть кто из родни или знакомых поблизости? Я бы отвез…

– Не, мил человек, я так не обучен с судьбой в жмурки играть. То от ментов сховаться можно, ежели повезет. А судьба она промашки не даст и накроет, когда не ждешь. Да и нет никого у меня ни родных, не суженых. Я же сам питерский, а сюда на зону попал, так и бросил здесь якорь. Жена на развод подала, родители и мать и отец, пока зону топтал на севере, померли, мне кум даже извещение о том не передал. Потом, когда узнал, возвращаться совсем расхотелось. После отсидки на работу взяли, бабки хорошие имел, каждый день квасили и дело шло…

– За что посадили? – спросил его, потому как раньше случая не было узнать подробности о дедовой биографии.

– Как за что? За глупость, а по правде сказать – за жадность нашу. Я ж с самого начала на стройке робил, до мастера поднялся, все бумаги и отчеты через меня шли. Наряды мужикам закрывал, списывал во время, объемы указывал, как надо, потому и получали по-людски, не один из нас на машину в очередь встал. И я бы мог, коль не жадность моя. Мы, конечно, материал помаленьку продавали на сторону, а тут паркет привезли финский и один армянин знакомый пристал – хочу такой! Потолковали меж собой в бригаде, пакет дорогой, навар приличный будет, ну и толкнули ему по наивысшей расценке. А на списании я показал, что брак пришел, все и обошлось. Только вот того армянина взяли, когда он наш паркет кому-то там продавал по цене в три раза выше! Вот ведь гад какой, – не  выдержал Дед и обложил перекупщика, испортившего ему жизнь, таким матом, что если тот был жив, то икнул наверняка громко и не один раз. – ОБХС к нам нагрянуло, где паркет списанный? Говорю, сожгли, согласно инструкции. Они сперва про армянина молчали, а обставили все так, будто рядовая проверка, я и не понял сразу, думал, пронесет. Принесли они тогда из машины образцы того паркета, проданного, с нашим, что на складе был, сличили. Все сходится. Я уперся, мало ли кто с кем сходится, а потом, поживут, поживут и разбегутся. И сильно, как понял, следаку тем не поглянулся. Он мне, почему со следствием не хотите сотрудничать? А я опять: так не на работе у вас, значит не ваш сотрудник, о чем говорить. Тогда они очнуху мне с армянином устроили, а тот и поплыл, как снег весной в ближний овраг и меня с собой на дно.

Следствие всего-то неделю и шло и в суд передали. Как раз праздник какой-то был, то ли съезд очередной, то ли Ильичу тогда опять какой орден  вручали, вижу, в спешке все делают и гонят, гонят дело, лишь бы быстрей закончить. На суде тоже все по-деловому, адвокату моему только один раз и дали слово сказать. И приговор: мне семерик влепили, семь пасх за колючкой отбрыкиваться, а армянину ­– условно три что ли года!!! Характеристики у  него, видите ли, с места работы хорошие, семьянин примерный, решили жизнь человеку не портить. А у меня одних благодарностей столько, со счету сбился, кто о них спросил? Понял я, что такое наш суд, теперь и Божий суд не страшен, там, говорят, все учитывать станут. И со всеми по справедливости, – добавил он, чуть подумав.

 
Абзац третий

– Как нога-то? – спросил его.  – Может промыть да перевязать?  Я вот своему Джою каждый день повязку меняю, а зарастает плохо. И ты бы не шутил, мало ли какой гвоздь был, может с заразой или еще с чем…

– Зараза к заразе не пристанет, – отшутился он, – я подорожника лист подложил, вытянет всю гадость. А с псом что у тебя? Гляжу, замотан весь и лежит, не выходит, а раньше вон как маслал по всей деревне. Покусали что ли собаки?

Дед впервые, как жил у меня, обратил внимание на рану пса, а раньше, то ли за своими заботами, то ли по иной причине, как мне казалось, даже не обращал на него внимания. Джой отвечал тем же и, хотя уже начал вставать и делал несколько неуверенных шагов по дому, но на моего постояльца никак не реагировал. Сабрина по моей просьбе приезжала несколько раз, но потом я освоил нехитрую премудрость перевязочных дел мастера и справлялся с ним самостоятельно.

С собачьим парикмахером у нас сложились вполне теплые отношения и, если бы непредвиденное переселение ко мне Деда, то вполне возможно, события развивались бы по совсем иному сценарию. А так мы сохраняли деловую дистанцию, хотя и перешли на «ты» и я уже с нетерпением ждал ее приезда. И она к моей скромной персоне относилась вполне благосклонно. Происходящие с ней перемены мог не заметить только слепой и … мой жилец, который при ее появлении что-то бурчал под нос и уходил на улицу. Он, кстати говоря, ни разу не спросил, кем она мне приходится и ни как не комментировал ее появление. Да я, если честно, на его комментариях не настаивал…

– Разве я не говорил, что его машина сбила. Улицу не там переходил, видать. А может просто шофер зазевался,  – объяснил Деду, хотя понимал, вопрос он задал вполне праздный и судьба пса его мало интересовала.

– Посадил бы на цепь, не маялся бы сейчас. То человека, хоть куда посади или закрой, а все одно сбежит, ежели захочет. А вот собак баловать ни к чему,    – подвел он итог нашему разговору.

 
Абзац четвертый

На другой день пришли две наших местных тетки и вызвали деда на улицу. Там Они долго о чем-то шушукались, время от времени поглядывая на дорогу, проходящую неправильным зигзагом через всю деревню, словно опасаясь кого-то. Я же наблюдал в окно за их переговорами, не сочтя нужным выйти на улицу и поучаствовать в беседе. Поскольку, сочти они мое присутствие необходимым, зашли бы в дом или говорили на крыльце. Видно вопрос был первостепенной важности, поскольку Дед поминутно снимал с головы свою шапчонку и вытирал быстро запотевавшую лысинку, как это делают шофера, когда не работает обдув стекла, а температура в кабине выше уличной. «Ему бы на голову приспособить какой стеклоочиститель, – подумалось мне некстати, – проблем бы, как ни бывало, сгонялся бы пот за шиворот в специальную посудинку, а от нее шланг сзади…»

Ни со зла, ни от природного ехидство рождались у меня такие вот мыслицы, а по причине совсем иной. Смотрел я на деревенских кумушек и Деда, пожарной каланчой возвышавшегося над ними, словно на детей, играющих в непонятные для нас, взрослых, игры. Играющих всерьез без шуток и улыбки, не понарошку, взаправду, словно иных, более важных дел на всем белом свете найти сейчас невозможно. А вот поговорить, обсудить пьяного Лешку или подобравшего на колхозном поле ведро гнилой картошки всем известного прощелыгу Саньку, то поважней событий на далеком Кавказе или в знойной Африке. И делами своими они жили точно так же, как живут ими люди важные, вершащие судьбы всей планеты. И все-то у нашего сельского люда по уставу, по своему деревенскому протоколу, соблюдаемому неукоснительно этикету и правилу, даже близко несравнимого с городской вседозволенностью.  

Взять то же запрет,– не переступать без особого на то случая порог чужого дома, возникший непонятно когда. Вероятно во времена оные, едва ли не с зарождения первых совместных поселений, где каждый для всех остальных и сосед, и помощник, но все одно, – посторонний…. А потому нет в русских деревнях привычки вломиться без приглашения внутрь чужого жилища. Даже к соседу или родственнику.

Поначалу обычай тот казался мне диким, несуразным, но потом, разобравшись, понял, вызван он рядом причин и за ним кроется своя на этот счет философия. И объяснений тому множество. Ну, во-первых, поскольку не желают испачкать пол, а разуваться, терять время ему недосуг, хлопотно. Да и неудобно рваные носки или портянки перед чужими людьми напоказ выставлять. Другая тоже вполне очевидная: не хочет незваный гость стать свидетелем семейных дел или увидеть что-то его глаза не касаемое. И, наконец, чтоб в случае пропажи чего ценного, пусть даже мелочи, пустяка, он не станет к тому прискорбному случаю причастным и лишку на него не возведут, зря худого не подумают. И привычка эта, как рубец от раны, глубоко сидит в подсознании каждого деревенского жителя.    

Я же, кроме всего прочего, оставался для них, как ни крути, чужаком, ягодой не с их болота и меня они, хоть и старались вида не подавать, все одно стеснялись. И дело не в уважении или приоритете относительно моего статуса горожанина. Просто речь моя и все повадки не соответствовали их привычкам, укладу и пониманию: детям их крестным не был, на свадьбах не гулял, за одним столом с ними щи не хлебал. И не только по этому. Вот если бы деды мои и прадеды прошли через все виды и особенности крестьянского труда, деревенская отметина легла бы и на меня, выдавала с головой. Тогда может и говорил той же, принятой в здешних местах, скороговоркой; и круг моих интересов совпадал с заботами и нуждами деревенскими. И звали б меня не по имени-отчеству, как сейчас,  а дали подходящее прозвище, тем самым ввели внутрь крестьянской общины, живущей по своим жестким, но оправданным опытом законам. А так, все одно чужак, как не крути…

 
Абзац пятый

Дед вскоре вернулся обратно и сообщил, что бабки те сватают его перейти жить в дом к одной из них, поскольку изба у нее большущая, мужа давно похоронила, так что оговора бояться не от кого. А у самой квартира в городе,  в деревню наведывается редко, так что он там сам себе хозяин будет.

– Тогда совет да любовь, – шутливо поздравил его. – Ты и меня не шибко стеснил, а там, глядишь, считай, совсем казаком вольным станешь и от Вакулы избавишься…

При последней моей фразе Дед горячо махнул рукой и по привычке помянул всех чертей и родственников своего попечителя.

– Да чтоб его разорвало и кол ему в … – прозвучал его неполный в моем пересказе ответ. – Он от меня запросто так в жисть не отстанет, найдет, где бы не схоронился. Таков уж он человек.

– И чего ты его так боишься? Что с тебя битого да грабленого взять-то можно? Клок волос разве что? Так и тех не густо осталось, на одну хорошую драку…

Дед поглядел на меня, словно на малого ребенка, что не понимает, о чем толкуют взрослые. У самого же Деда, как заметил во время недолгого нашего совместного жития, с чувством юмора было неважно. А если точнее, то шуток он вообще не понимал и не могу припомнить, чтоб он, хоть разочек улыбнулся. Разве что спьяну,  потеряв контроль над собой. А так, словно Железный Феликс, всегда серьезен и неулыбчив. Хотя и строгость на его морщинистом лице не особо проглядывалась, скорее, серьезность, нежели строгость. Уж чем это объяснить,  то ли с рождения таким был, то ли непростая штука жизнь свой отпечаток наложила, выяснить мне не удалось. Не психолог, знаете ли. Да и цели такой не ставил. А то начнешь у каждого допытываться, отчего он хихикает ежеминутно, а другой,  наоборот, букой на тебя глядит, точно по физиономии схлопочешь. Нечего людей, словно подопытных кроликов препарировать и вытаскивать наружу из них то, что они сами от себя скрывают. Значит, есть на то причина, и весь сказ.     

Вот и сейчас в ответ на мою шутку, Дед воспринял ее вполне серьезно и ответил с присущей рассудительностью и обычным для него достоинством:

– Драться с ним не полезу. Возраст не тот. Да и бесполезно. Он ведь как бьет? Исподтишка и тем, что под руку попадется. Раз он за мной с горячей кочергой погнался… Так я хоть и худо бегаю, а тут откуда прыть взялась, на самый конек крыши залез, словно тетерев какой. И сидел там до самой темноты, пока он не уснул. А сам потом в сарае до утра закрылся… – с горечью поделился он своими бедами, чего совсем от него не ожидал. Не из жалобщиков. Не привык душу перед каждым распахивать. Видать, зона тому научила, а тут вот прорвало значит…

– Поди пьяный был тогда? – спросил участливо.

– А он другой и не бывает. Или пьяный или с похмела, тогда еще хужевше. Как-то пили они,  не совру, больше недели. Несколько ящиков водяры выжрали. Только удин уедет, другие прикатят. И по новой, айда свистопляска… Я поначалу, правда, тоже накушался, на другой день похмелился чуток и в огород. Зайду в дом,  съем чего и снова на улицу огород полоть. А как все разъехались, Вакула один остался, почти сутки спал. Подойду к нему, слушаю – дышит нет ли… Вроде живой. Будить не стал, пока сам глазища-то не продрал. Меня крикнул,  налей, говорит, сто грамчиков хотя бы. А где их взять? Все,  как есть вылакали, а если что и оставалось, наверняка с собой увезли. Так и отвечаю ему, нет, мол, ничегошеньки и взять негде.

Сходи, говорит, к бабам, может у кого самогонка есть или денег займи. Сходил, вернулся обратно, ни самогонки нет, ни денег не дали. А он лежит, стонет: не могу, помру сейчас, если не похмелюсь. Ты, опять гуторит, собери бутылки пустые, там хоть чуть да осталось, вылей из них в стакан, сколь накапает. Так я этаким манером почти полсотни бутылок пустых перетряс, сколь мог, и натряс ему стопку, уж не знаю сколь грамчиков. Выпил он, крякнул, вырвало его, отлежался чуток и поехал себе в другую деревню искать опять же выпивку. Выпил он, крякнул, вырвало его. Отлежался еще сколько-то там и поехал себе в другую деревню искать опять же выпивку. А потом, как возвернулся поддатый изрядно, я же у него сызнова виноват оказался, что на опохмел ему в тот раз ничегошеньки, видишь ли, не оставил… Так-то вот у нас с ним жизнь и идет. Да я не в обиде, такой, видать, он уродился, обратно в мамку не засунешь, по новой не родишь. А-а-а… другим хужевше моего приходится, а ничего, живут себе…

Дед, хоть и пытался всячески показать, будто бы у него все тип-топ и в норме, но потому, как он сокрушенно махнул рукой, легко угадывалась, что жить вот так ему обрыдло и опостылело, но иного выхода он не видит. Как и многие подобные ему горемыки за долгие годы своих мытарств постепенно привык к должности этакого Санчо Пансо при своем господине и боялся сделать неверный шаг, как бы не стало еще хуже.

 «Но куда хуже? – думал я. – Этот Вакула шпыняет его как мальчишку-недоумка, держит впроголодь, а Дед, попривыкнув к заведенному распорядку, даже в мыслях не держит променять такую жизнь на что-то другое. Что это? Судьба? Рок? Или полная потеря уважения к самому себе?»

 
Абзац шестой

Дед оставался у меня до вечера и даже помог сделать перевязку Джою, к чему тот отнесся благосклонно и несколько раз лизнул старческую руку, признание в любви, которого я с некоторых пор был со стороны своего пса лишен.

– Понимает ведь, сука! – то ли удивился, то ли констатировал факт собачьей привязанности мой помощник. При этом едва заметная улыбка легкой тенью мелькнула у него по лицу и глаза засветились добрыми звездочками.

– Да это же кобель, а не сука, –  поправил его, решив, что он ошибся. Но Дед, как ни в чем не бывало, легко согласился:

–  Понятно, что кобель. Что я кобеля от суки не отличу что ли? – с ноткой обиды в голосе ответил он,  глядя куда-то в сторону.

– Тогда почему вдруг «сука»?

– А все они сучары, иного слова не подберу. Пока их кормишь, ласкаются,  твои, вроде как. А перестанешь и все, забыли мигом,  нос воротят, а некоторые еще и пасть скалят.  Кто они после этого? Суки и есть…

Решил, спорить со стариком смысла нет, зная его упертость и уверенность в собственной правоте. От своего он не отступит, как всякий человек,  привыкший жить своим умом и вершить так, как Бог на душу положит. У него своя философия, если ее можно считать философией, а, скорее, свои ПДД

– Какая на фиг разница, кто он, – продолжил меж тем Дед свои рассуждения,– по мне, что кобель, что сука, все одно тварь божья. Вот только своего я бы давно пристрелил, вместо того,  чтоб мази и бинты на него переводить. Толку с него не будет, зачем он тебе такой нужен? – недоумевал Дед.

Как я мог объяснить ему, что пес мне этот останется дорог при любом раскладе. И дело не в той расхожей фразе: в ответе за тех, кого приручил. Она ни о чем. Просто красивая эпитафия перед расставанием с жертвой. Если разобраться, то мы люди, в ответе за весь мир и каждую травинку, птаху певчую, за ветры буйные. Или ответственность наступает лишь с того момента, когда ты эту пичугу засадишь в клетку и заставишь петь на себя?  Пусть даже так, что с того? Перед кем в ответе? Перед самим собой или перед существом несчастным от привязанности к тебе? Майкла Джексона целый мир боготворил. А кто ответил за его преждевременную смерть? Его фанаты? Или врач, прописавший ему те самые лекарства? Но ведь можно повернуть вопрос иначе: Майкл Джексон приручил фанатов, а когда не смог отвечать на все их запросы, то от горя сыграл в ящик от передозы. И всеобщая любовь прирученных им фанатов не помогла.

Собак же приручили давным-давно, они рождаются уже прирученными и послушными нам, людям. Скорее собака несет ответственность за жизнь и благополучие хозяина. Если она не добудет для замерзающего в лесу или тундре хозяина хоть какую-нибудь дичь, не спасет его от верной смерти, то кто виноват? Провидение? Вот-вот, поди, разберись. Не буду затрагивать извечную проблему отцов и детей. Там сам черт ногу сломит, если начнет искать кто за кого, а особенно, – когда? – в ответе.

У нас с Джоем сложились свои особенные отношения. Каждый жил, как считал нужным. Я делал свое дело, а он свое: продолжая род, извините за каламбур, безродных псов от таких же беспородных, как их детеныши, мамаш. Искать для него чистокровных подруг мне просто претило. Мне это надо? Нет. Пусть хозяева своих четвероногих невест сами ищут им нужных по окрасу и экстерьеру женихов, а меня лично освободите. У моего Джоя и без них достаточно широкий выбор и ему решать, как распорядиться своим генофондом. Начни я его ограничивать сперва в одном, потом в другом, а там и до цепи и будки во дворе дойдет. Стопроцентное рабство.

Кто-то может возразить:  дети вокруг резвятся, а тут пес без намордника, мало ли что... Тогда начнем с комаров, оводов и клещей, ежесекундно проливающих нашу кровь, причем порой с ужасными от укуса последствиями. На всю эту братию намордники не нацепишь. Ни разу не видел комара в наморднике.

Собака, знаете ли, собаке рознь. Так же как и их хозяева. Если вы отнесетесь к ней по-людски, то и она вам тем же ответит. Поскольку никто ее не притесняет, и она бытием своим довольна, потому и нападать ни на кого не собирается. Я бы порекомендовал намордники иным водителям, зажатых всяческими правилами и души не чающими в своей железной собственности. Они пострашней стаи волков будут, так и выслеживают очередную жертву и если не покусают, то крови при случае не один литр любому и каждому попортят.  

Так что я за свободу не только людскую, но и собачью и кошачью и всех, кто летает,  ползает, плавает. А уж если обзавелся кем-то из них, то живи на равных, по-братски и относись, как к равным, не делай из них рабских существ человеческих причуд и капризов.

И у нас с Джоем сложились, как мне думается, именно такие отношения: живем вместе, но оставаясь свободными в поступках и выборе цели. Каждому свое. И ответственность не делим: коль набедокурил, изволь отвечать. Джой уже получил сполна и неизвестно, чем еще закончится его вполне безобидный переход дороги на зеленый свет. Никто не застрахован от права на ошибку. Разве мне мало синяков, ссадин, выбитых зубов и сломанных ребер выпало за мои чудачества молодых лет? Зато в два раза быстрее постигаешь смысл бытия. Битиё, как и питиё быстро расширяет сознание и делает его более глубоким и ёмким. Но, как подозреваю, мой главный момент истины еще даже не забрезжил. Хотя апокалипсические мыслишки время от времени дают о себе знать…     

 
Абзац седьмой

При разговоре с дедом заметил, что он постоянно морщится и с трудом переставляет наколотую гвоздем ногу. Поинтересовался, делал ли он перевязку,  но вразумительного ответа не получил. Тогда настоял, чтоб он дал осмотреть мне свою рану. С большой неохотой мой квартирант стянул заштопанный во многих местах вязанный носок и я увидел воспалившуюся ступню и выступающий из-под небольшой коросточки гной.

– Да тебе, как погляжу, лежать надо, а не шастать по деревне. Еще лучше врачу показаться. Так можешь и без ноги остаться…

– Ничего, заживет. Видно гвоздь ржавый оказался, мать его чертяку… – беззлобно, скорее, по привычке выругался он.

Не слушая возражений, промыл ступню перекисью и густо намазал зеленкой,  потому как от йода пациент отказался, сославшись на какую-то свою нелюбовь к этому лекарственному средству. Больше всего он не хотел, чтоб я забинтовал ему ногу из опасения не суметь засунуть ее в сапог. Тогда прилепил бинт с мазью, которой пользовал Джоя, к ступне на лейкопластыре и в очередной раз предложил отвести его в город. Но Дед оставался непреклонен.

– Я Галине пообещал вечером ответ дать, перееду к ней или не перееду. Надо сходить,  посмотреть, что да как. Ты ж знаешь, я горячку пороть не привык, чтоб потом локти не кусать. А уж коль пообещал, слово держать надо.

– Подождет Галина, за пару дней ничего с ней не случится. Мне все равно в город ехать за продуктами и тебя захвачу, а на обратном пути со мной и вернешься.

Но и на такой вариант он не согласился. Морщась встал с табуретки, поковылял к двери и, уже взявшись за дверную ручку, повернул голову в мою сторону и произнес фразу, которую никак не ожидал от него услышать:

– Знаешь,  мой отец, он человеком верующим был, Писание почти что наизусть знал и часто говаривал: «Много званых, да мало избранных…» Я почему-то эти слова на всю жизнь запомнил. Правда, сразу не понял о чем это он. Кто зван и куда зван? И почему их, званых, много, а избранных мало. Потом уже, после первой отсидки у батюшки одного спросил, он мне все и разъяснил. Так что,  коль Галина меня звала, значит, выбрала из других. Избранных их всегда мало и нехорошо будет подводить бабу, а то ведь в другой раз, глядишь, не пригласит, – и он хитро сощурил глаза, –  а кому я такой сейчас особо нужен? Так что, коль звали, идтить надо,  пока не передумали, а то останусь как есть, без кола, без двора. А жизнь доживать, ох куда тяжелей, чем начинать. Ты не переживай, зайду еще к тебе, топорик-то мой пущай полежит покуда. Как топорище к нему излажу, так сразу и зайду… – и с этими словами, сильно прихрамывая, он вышел.