Зеленая пилотка

Это произошло в самом начале лета. Шел жаркий июнь, засушливый, не похожий ни на какие другие, ранее бывавшие июни. Утром выглядывало ясное солнышко, плыли по небу воздушные облака, тихо, умиротворенно шелестел листьями деревьев слабый ветерок. А вечерами так же спокойно и медленно уходило солнце, постепенно превращаясь в алое марево на горизонте, вновь обещавшее теплый день.

Безветренные черные ночи, наполненные ароматами зелени и яблок, растущих в садах, как ни странно, были безмолвны. Казалось, неподходящая для времени жара умиротворяла всех жителей тех мест.

В одну из таких душных ночей я ехал в купейном вагоне поезда, безнадежно пытаясь заснуть, и только ворочался с боку на бок. Наконец, не выдержав, я сел на сиденье. Неправдоподобно огромная, желтая луна, злобно улыбаясь, заглядывала в окно, освещая леса, луга и поля, страшные в глухом безмолвье.

«Тук-тук-тук», - стучали колеса поезда, везущего в далекую даль вагоны.

Надо мной чуть похрапывал молодой матрос, одной рукой обнимая фуражку, а вторую откинув в сторону. Прошамкала что-то во сне старушка, место которой было напротив меня. На верхней полке мирно посапывал Мишка, мой восьмилетний сын. Я невольно залюбовался своим мальчиком, не по годам высоким, смышленым, уже успевшим загореть за первую неделю каникул. Мишка с шумом перевернулся на другой бочок, словно почувствовав взгляд отца, и я выскользнул за дверь, чтобы не разбудить его и своих соседей.

В вагоне было тихо и жарко, но уже не было той дневной духоты, которая царила здесь обычно. Двери всех купе были прикрыты – пассажиры спали в столь поздний час. В том и другом конце вагона тускло светили одинокие лампочки. Меня окружал полумрак, что сейчас было только на руку. Я облокотился на поручни и принялся следить за проплывавшими мимо деревнями.

Поезд мчался. Я думал о предстоящем путешествии на малую Родину, мечтал о встрече с одноклассниками, представлял, как обрадуются мне близкие родственники. А еще в тех южных краях полно рыбы, ягод и орехов, и фруктов на деревьях, и Мишка будет счастлив ползать и срывать яблоки, и есть их свежими и немытыми, несмотря на все запреты. А вечерами мы будем гулять по проселочным дорогам, любоваться закатами, может быть, даже петь песни. И уж, конечно, я свожу его в краеведческий музей, где покажу настоящую папаху, и шашку, и солдатскую шинель – все то, что он так долго мечтал увидеть.

Я на минуту закрыл глаза, вообразив Мишкину радость, как вдруг поезд постепенно сбавил скорость и начал останавливать ход. Я открыл глаза и попытался разглядеть станцию, к которой мы подъезжаем, но черная, как смола, южная ночь не позволила этого сделать. Внезапно паровоз чихнул и остановился, резко качнувшись вперед. Воцарилась полнейшая тишина, не нарушаемая теперь ничем: ни стуком колес, ни покачиванием вагонов. Только вдалеке туманно слышался голос диктора, по всей видимости, объявлявший о прибытии нашего поезда.

Я приоткрыл дверь купе, убедился, что Мишка не проснулся, и двинулся к тамбуру. Там меня обдало легким холодом, зато было гораздо светлее: на перроне горели фонари, заглядывая в раскрытую дверь и окна вагона. Сонная проводница с удивлением поглядела на меня, но молча пропустила на улицу.

Я вышел, слегка поеживаясь; вдохнул ночной воздух и огляделся. Довольно большая для этих краев станция была неплохо освещена, но сам поселок пропадал вдали, во мраке ночи.

- Можете гулять вволю, - зевнула проводница. – Тридцать минут стоим.

Я пробормотал «спасибо» и вновь осмотрел местность. Вдруг из соседнего вагона, прихрамывая, спустился на перрон человек лет пятидесяти. Свет фонаря падал прямо ему на лицо, и я успел разглядеть рослую, слегка полноватую, обтянутую спортивным костюмом фигуру, босые ноги, сунутые в шлепанцы, копну черных вьющихся волос на голове, бритый подбородок, небольшие глаза, в меру длинный нос.

Очутившись на земле, он, прищурившись, посмотрел на высокое, звездное небо, и как-то неловко, застенчиво осведомился у проводницы моего вагона:

- Что это за станция? – его голос был глухим и низким.

- Александровка, - в сотый раз зевнула девушка. – Скоро у Брянска будем, недолго осталось.

Я невольно улыбнулся, предвкушая прибытие в родное село, как вдруг мой путник резко наклонился вперед, неловко выставив правую ногу, схватился за колено и начал падать.

- Что с Вами? – я рванул к нему и едва успел удержать.

- Ничего, - прохрипел он и попытался улыбнуться. Болезненная улыбка не смогла озарить его побледневшее от боли лицо.

Я довел его до ближайшей скамейки и усадил рядом с собой.

- Может, врача позвать? – испуганно спросила проводница. – Он есть, в первом вагоне.

- Не надо, - ответил мужчина, постепенно выпрямляя спину и выдыхая воздух. – Резко в колене защемило, такое у меня случается. Отпустит.

Девушка недоверчиво посмотрела на него, но осталась стоять на месте.

- Вам лучше? – осторожно спросил я, выпуская его локоть, который я до сих пор держал.

Он кивнул.

- Спасибо, вовремя ты подоспел на помощь, сынок.

- Что же Вас так, - решил пошутить я, - название станции напугало?

Но он не улыбнулся.

- Есть закурить?

Я молча подал портсигар. Путник вытащил сигарету, не спеша, закурил, посмотрел куда-то вдаль и только потом сказал:

- Воевал я здесь, сынок. На этом самом месте с немцами в окопах дрался. Тогда еще рельсов не было. Нет, - покачал он головой. – Ни путей, ни вокзала, ни перрона. Поселка тоже не было. А только леса, поля, фрицы, партизаны, техника… Взрывы, раненые – война, в общем, - он нахмурился, и при свете фонарей я увидел, как его лицо стало серым.

- Даже животных не было, - продолжал он. – Поубивали их и съели, черт знает! Вот только тут меня и ранило в сорок втором, когда на объект с взводом переходили. Суровая битва была, половины в живых не осталось. Я тогда троих своими руками придушил, а вот пулеметом меня хорошо задело. До сих пор в колене щемит, а когда по Брянщине еду, совсем невмоготу становится.

Человек поглядел куда-то в непроглядную даль и снова сказал:

- Давно я не был в этих местах… Да сюда раньше и не проехать было, а теперь, гляди, какую дорогу отгрохали, а? – он усмехнулся. – Поверить сложно, что каких-то двадцать с лишком лет назад тут земля от снарядов горела. Еду сейчас и проснулся, а отчего - понять не могу. Чем-то знакомым пахнуло в этих местах, родным… Выхожу, а это Брянщина моя, оказывается.

Он в неверии и с какой-то бессильной улыбкой на лице покачал головой.

- Ты-то не воевал, верно? – он обратился ко мне, и я заметил, как сигарета дрожит в его руках. – Молодой, смотрю.

- Я тогда ребенком был, - сказал я. – Нашу семью в Пермь отправили, в эвакуацию. Войну не помню совсем. Впрочем, немцев там не было.

- Вишь, как тебя…Ээх, - неясно усмехнулся мужчина. – Повезло, видать.

- Страшно быть в самом пекле войны? – спросил я.

- Как сказать, сынок. Сначала страшно, а потом, - его лицо помрачнело. – А потом насмотришься, как товарищей твоих убивают, как родные места жгут, поселения взрывают. И уже нет ничего, кроме как злости. Ты и не человек словно – одна сплошная ненависть.

Он замолчал, а я с удивлением вглядывался в его лицо, изменившееся за пару секунд – озлобленное, черствое, испепеляющее. Я подумал, насколько могут изменить человека воспоминания, особенно те, которые черной нитью связались с самым дорогим и ценным для него.

- Поезд отходит через пять минут, - подала голос молчавшая все это время проводница. – Прошу разойтись по вагонам.

Я вынырнул из своих размышлений и поднялся со скамьи. Мой путник погасил окурок и тоже встал.

- Еще раз спасибо, - пожал он мне руку.

- Постойте, - робко сказал я. – Герой Советского Союза, верно?

Он продолжительно посмотрел на меня и только потом ухмыльнулся:

- Неужели так заметно?

- Пожалуй, - и тут я замялся, боясь, что он откажет в моей просьбе. – У меня сынишка, восемь лет. Знаю, как он будет счастлив, увидев автограф фронтовика. Героя.

Он согласился. Я достал из кармана карандаш, блокнот, и на чистой странице мой путник оставил заковыристую подпись.

- Бывай, - махнул он рукой. – И сынишке привет. Эх, Брянщина… - бормоча и прихрамывая, путник влез в вагон.

Я зашел в свой. Проводница махнула флажком и с облегчением захлопнула двери. Поезд медленно покатился вдоль перрона, все больше набирая скорость и вновь въезжая в черные, таинственные леса.

Я опять облокотился на поручни, теперь еще сжимая в руках блокнот с автографом. Вагон все так же крепко спал, лишь мирно постукивали колеса.

Оказывается, здесь тоже воевали… В этих лесах, темных и непроглядных, куда и днем-то зайти страшно, жили, ходили, стреляли, погибали люди… И мой путник, стоявший пару минут назад передо мной в обычном спортивном костюме, а сейчас уже, наверное, снова уснувший, тоже был в этих местах, защищая Родину, и даже умирал от ранения.

 Я отогнал от себя непрошеные мысли и подумал, что было бы, если бы мы не смогли победить в той войне. Где бы сейчас оказался наш народ? Нет, такого просто не могло случиться.

Я посмотрел на черное небо, и вдруг заметил вдали маленький проблеск света, а потом еще один и еще…

«Рассвет», - подумал я и улыбнулся от внезапно переполнившего меня восторга.

Я подумал о том, как проснется с утра Мишка и обрадуется автографу, как будет хвастаться им родственникам… А днем мы приедем в родное село, и там нам будет весело и уютно. А через месяц мы вернемся домой, в шумную Москву, где нас встретит любимая мной жена и обожаемая Мишкой мама. И мы опять будем вместе. Вместе… Наверное, так устроен человек, что ему необходимо плечо другого, такого же как он сам, просто для того, чтобы жить или пытаться выжить в этом мире.

С гудящей головой, полной размышлений, я вошел в свое купе, подвернул Мишке одеяло и сунул ему под подушку блокнотный листок. А затем я лег спать.

Этой ночью мне снились Брянщина, папахи и партизаны, и мой путник, который почему-то зашел к нам в купе и положил на Мишкино одеяло изношенную темно-зеленую пилотку. А потом приснился и сам сынишка, радостно вскочивший и прижавший к груди ее и блокнотный листок с автографом. И даже во сне я чувствовал болотистый, сырой, какой-то особенный, встречающийся только в Брянских широтах, военный запах пилотки. А проснувшись, понял, что это был не сон, и Мишка действительно, как безумный, носился с ценным подарком, а за окном вновь проплывали леса, луга и поля… И только знаменитая Брянщина, и мой путник, соскочивший, оказывается, ночью с поезда на ближайшей к городу станции, остались позади.

Я никогда больше не встречался с тем человеком и даже не знаю его имени. Но, проезжая среди суровых Брянских лесов, представляю его и всех тех, кто сражался здесь и еще в миллионах уголках страны ради России, ради людей, ради мира на нашей Земле. И только зеленая пилотка, которой так гордится Мишка, напоминает мне о тех страшных событиях.