Её звали Делия (ещё одна отходная жанру ужасов)

Почти вся территория долины, раскинувшаяся у самого подножия гор, была занята богатой ярмаркой, которая привлекала людей со всей округи. Здесь было на что посмотреть: красочные палатки, кричащие вывески и, разумеется, прилавки, с которых торговали всякой всячиной. Казалось, каждая лавка старалась удивить своих потенциальных покупателей чем-нибудь необычным, каждый торговец стремился перещеголять своих конкурентов и выделиться из толпы себе подобных. В базарный день между палатками постоянно суетилась веселая и шумная молодежь, серьезные и степенные взрослые, а также желчные и мрачные старики. В сущности, всю эту пёструю человеческую массу объединяло одно общее свойство — все как один наперебой расхваливали свои товары и призывали покупателей не скупиться и потратить на них как больше денег.
Было забавно, как искренне прохожие верили на слово всем этим торгашам — вероятно, причина этого исходила из извечной потребности рода человеческого в зрелищах и развлечениях. Ввиду шума и гама, который царил на ярмарке, никто из покупателей не уделял внимания тому, что торговцы, как правило, впаривали товары по цене, намного превышающую реальную их себестоимость, в то время как качество того, чем здесь торговали, далеко не всегда было на должном уровне. Нормальный человек, а точнее, тот, на кого не действуют чары рекламы, ни за что бы не стал приобретать тот хлам, который был выставлен здесь на продажу, но уж такой была эта ярмарка — как бы человек ни ходил между разноцветными палатками, он бы всё равно что-нибудь да приобрёл. Как правило, между торговых рядов царило такое веселье, что постороннему, случайно сюда забредшему, подчас бывало совершенно непонятно, кто тут продаёт, кто покупает, а кто просто праздно шатается вокруг да около, разглядывая товары, выставленные на продажу.
Даже в обычное время здесь было довольно шумно, а уж по праздникам крики людей, которые ветер разносил далеко вокруг, не стихали ни днем, ни ночью. Однако сегодняшним днём, несмотря на то, что по календарю было двадцать девятое июня — Праздник святых Петра и Павла, — торговля проходила в полной тишине, если не считать редкого звона колокольчиков, изредка доносившегося из палаток, расставленных по всему пространству ярмарки. К моменту описываемых событий на небе как раз начали собираться тучи, но дождя пока не было.
Как уже упоминалось, этим днём на ярмарке была крайне малолюдно — только у самого входа на ярмарку занимали свои места несколько продавцов, которые ввиду отсутствия дел лишь вяло переговаривались между собой и изредка бросали ленивые взгляды в сторону огромного цирка-шапито — главной достопримечательности этого места. К празднику пестрый брезент был украшен гирляндами из разноцветных воздушных шаров а также яркими бумажными флажками. Однако в шапито в этот день не было ни души — казалось, все его артисты, акробаты и фокусники дружно покинули своё рабочее место за несколько дней до праздника, и теперь его пологи развевались на холодном ветру, который дул над долиной.
Внезапно до ушей единственных на данный момент участников ярмарки донесся отчаянный крик, настолько неожиданный, что все пятеро человек — четверо торговцев и один зевака — невольно вздрогнули на своих местах. А потом, прямо у них на глазах на ярмарку вбежал потный субъект с кожаной папкой, которую он сжимал под мышкой.
— Пожалуйста, помогите мне кто-нибудь! — душераздирающе кричал этот нежданный гость.
— Что с ним? — поинтересовался продавец кондитерской, заворачивая леденец в пищевую пленку.
— Очевидно, он от кого-то убегает! — ответил ему торговец гончарными изделиями, чистя старый керамический кувшин.
— Интересно, от зверя? — начал гадать продавец тряпья, не забывая вытряхивать пыль из коврика.
— Мне кажется, что от человека, — предположил торговец игрушками, вышивая игрушечные платьица для новых кукол.
— В любом случае, ему требуется поддержка! — вмешался в их болтовню усталый дровосек, который в это время просто валял дурака.
Пока они вели этот разговор, обуреваемый страхом потный субъект, съежившись всем своим телом, продолжал бежать вперёд. Его кожаная папка непроизвольно раскрылась, и в воздух вылетели белые листы бумаги, испещрённые какими-то цифрами и символами. Тем временем до ушей всех собравшихся донесся отдаленный раскат грома.
— Меня преследует Тот-Кого-Нельзя-Увидеть! — потный субъект закричал ещё отчаяннее, чем до этого.
— Я не понял, о ком он толкует? — безразличным тоном изрёк продавец кондитерской, выкладывая леденцы на поднос.
— Меня больше интересует, почему преследователя не видно? — обеспокоенным тоном сказал торговец гончарными изделиями, поставив свой горшок под прилавок.
— Может быть потому, что он невидимый? — ответил им обоим продавец тряпья, вешая коврик на стену.
— Невидимый? Как это возможно? — угрюмо проворчал торговец игрушками, укладывая кукол в ящик.
— Как бы то ни было, тут что-то нечисто! — заключил усталый дровосек, закатывая рукава своей рубашки.
Не разбирая дороги, потный субъект постепенно приближался к цирковому шатру. Белые листы, которые вылетели из его папки, беспорядочно разлетелись в разные стороны, но никому не было до них дела, потому что сам владелец бумаг внезапно замер на месте и медленно поднялся на полметра над землей.
— Что вы смотрите, на помощь! — хрипло закричал бедняга.
— Эй, друзья, вы только гляньте! — вдруг воскликнул продавец кондитерской, глядя на то, как потный субъект начал барахтаться в воздухе.
— Похоже на то, что кто-то схватил его и не отпускает! — ахнул торговец гончарными изделиями, наблюдая, как незнакомец выпучил глаза и начал тяжело дышать.
— Кто схватил? Я никого не вижу! — в недоумении сказал продавец тряпья, видя, как потный субъект стал мерно раскачиваться взад и вперед.
— Похоже, это уже не игрушки… — пробормотал торговец игрушками, увидев, как бедняга внезапно плашмя полетел на землю.
— Так чего же вы ждете, давайте поспешим ему на помощь! — подбодрил торговцев усталый дровосек, сгибая руки в локтях.
К тому времени потный субъект уже смачно ударился лицом о землю и растянулся на траве, раскинув руки. Торговцы, на которых произвело впечатление предложение зеваки, уже готовились броситься на помощь к незнакомцу, как вдруг увидели, что огромный купол шапито начал медленно опускаться на землю, словно кто-то обвалил поддерживающие его деревянные столбы.
— Эй, кто ворует мой товар? — испуганно завизжал продавец кондитерской, когда с его прилавка вдруг ни с того ни с сего начали пропадать леденцы.
— Кто бьет мою посуду? — вторил ему торговец гончарными изделиями, уворачиваясь от летящих ему в лицо керамических осколков.
— Снимите с меня это покрывало! — приглушённо кричал продавец тряпья, барахтаясь под наброшенным кем-то покрывалом.
— Эй, это было больно! — ойкнул торговец игрушками, когда футбольный мяч вдруг угодил ему в солнечное сплетение.
— Ну погоди! — прорычал усталый дровосек, потирая синяк под глазом.
Как бы то ни было, но потный субъект говорил чистую правду — какая-то невидимая сила проникла на ярмарку. Все собравшие поняли, что в подобной ситуации промедление смерти подобно, ввиду чего решили приступить к решительным действиям, а не тратить время на построение бессмысленных гипотез касательно феномена невидимости этой силы. Продавец кондитерской помог продавцу тряпья выбраться из-под красного бархатного покрывала, расшитого золотыми узорами, и после этого все четверо торговцев, предводительствуемые усталым дровосеком, принялись держать своеобразный военный совет. У всех нервы были на пределе, ввиду чего каждый готовил невидимке кары, одна страшнее другой.
— Моя горячая карамель обожжет кожу негодяя! — заблеял противным голосом продавец кондитерской, бросаясь к плите, на которой стоял алюминиевый сотейник.
— Острыми осколками я осыплю траву, по которой он пройдет! — орал торговец гончарными изделиями, собирая осколки разбитого горшка в мешок.
— А я попробую выколоть ему глаза своими ножницами! — ревел продавец тряпья, роясь в шкафу.
— Люди, вы же не видите его… — справедливо заметил торговец игрушками, на всякий случай начал надевать боксерские перчатки.
— Во всяком случае, перед этим он уж точно не сможет устоять! — сказал с боевым рвением усталый дровосек, подбирая с земли свой наточенный топор.
Внушительный вид этого оружия сразу успокоил торговцев — до них дошло, что топор защитит их в любом случае, поэтому, они, отказавшись от попыток чем-либо вооружиться, гуськом побежали за усталым дровосеком к упавшему шатру цирка. В следующую минуту по всей долине прокатился раскат грома, и с небес на ярмарку обрушился ливень. Этот каприз природы несколько смутил людей, и они невольно застыли на месте, в то время как холодные струи хлестали их по головам и одежде.
— Смотрите! Смотрите все сюда! — громко крикнул продавец кондитерской, привлекая внимание остальных.
— Боже, что я вижу!? — не мог подавить своего удивления торговец гончарными изделиями, вглядываясь в смутные очертания человеческого силуэта, который стоял посреди вытоптанной травы у лежащего шатра.
— Здорово, он стал видимым, — задумчиво произнес продавец тряпья, глядя на полупрозрачную, словно сделанную из стекла человеческую фигуру.
— Это всё из-за дождя… — мрачно пробормотал торговец игрушками, который в это время задумался о чём-то своём.
— Не теряйте времени, нам нужно действовать быстро! — потрясая топором, подбадривал их усталый дровосек.
Четверо продавцов, не говоря уже о зеваке, начали медленно — шаг за шагом, — приближаться к человеческой фигуре, которая неподвижно стояла в пяти метрах от пестрого полотна шапито, лежавшего на траве. Со стороны это выглядело так, словно хищные волки взяли в круг беззащитного ягненка с целью разорвать того на части — что по сути своей было не так уж далеко от истины, если вспомнить, насколько сильно развит в каждом человеке первобытный инстинкт уничтожения себе подобных.
— Опомнитесь, я не причинил вам зла! — внезапно раздался красивый молодой голос.
— Вы только послушайте, оказывается он умеет говорить! — сердито прошипел продавец кондитерской.
— Что ты там оправдываешься?! — злобно рявкнул торговец гончарными изделиями, обращаясь к едва видимой человеческой фигуре.
— Ребята, не отпускайте его! — кричал продавец тряпья.
— Тот-Кого-Нельзя-Увидеть не такой уж и невидимый! — изумленно сказал торговец игрушками.
Пока торговцы тратили время на разговоры, усталый дровосек, не сказав ни единого слова, храбро бросился вперед к полупрозрачному силуэту, неподвижно стоящему в высокой траве. Хорошенько размахнувшись, он обрушил своё оружие прямо на голову фигуры, которая будто бы была сделана из стекла.
— Прикройте глаза! — предупредил остальных торговец гончарными изделиями.
Продавец кондитерской и продавец тряпья последовали его советам и выставили руки, дабы прикрыть глаза, в то время как торговец игрушками, который руководстовался своими собственными представлениями об опасности стекла, заткнул уши. Однако каково же было удивление всех четырёх торговцев, когда полупрозрачная человеческая фигура не разбилась на тысячи острых осколков, но лишь бесшумно повалилась на траву.
— Получил по заслугам! — раздался радостный голос усталого дровосека, который был доволен своим результатом.
Спустя четверть минуты торговцы убрали руки со своих голов и подошли к спасителю, который, опустив свой топор, смотрел вниз на траву. Они последовали по направлению его взгляда и не поверили своим глазам.
— Ради всего святого… — простонал продавец кондитерской, увидев полупрозрачное тело взрослого человека, которое лежало на земле.
— Шедевр стеклоделия, — сказал торговец гончарными изделиями, глядя на идеально гладкие черты фигуры, которая создавала впечатление сделанной из стекла.
— Эй, он теплый и мягкий! — с удивлением воскликнул продавец тряпья, который протянул руку вперед и коснулся груди неподвижно лежащего человека.
— Ой, что это? — испуганно закричал торговец игрушками, когда полупрозрачная поверхность фигуры вдруг начала мерцать и покрываться темными разводами.
— Отойдите от этого сейчас же! — командирским тоном гаркнул усталый дровосек.
Торговцы вместе с зевакой попятились от лежащей в траве полупрозрачной фигуры человека, которая тем временем начала приобретать цвет — создавалось впечатление, будто чья-то невидимая рука наносила масляные краски на стеклянную статую. Сначала порозовели конечности, затем приобрели цвет грудь и живот человека, и в конце концов все пятеро зрителей замерли в благоговейном страхе, когда их глазам открылось красивое молодое лицо — в глазах недвижимого юноши не было ни тревоги, ни отвращения, он просто безмятежно смотрел прямо на небо, покрытое тучами.
— Так значит это был не зверь… — пробормотал продавец кондитерской, дрожа под холодными струями дождя.
— Это человек, такой же, как и мы с вами, — с грустью прошептал торговец гончарными изделиями, проглатывая комок, который подступил к его горлу.
— Совсем юноша… И какой у него мирный вид… — словно в трансе заметил продавец тряпья.
— Мы убили его! Он не дышит, его сердце не бьется! — закричал торговец игрушками, приходя в себя от шока.
Усталый дровосек воздержался от комментариев. Вместо этого он молча отбросил топор в сторону и, стянув со своей головы вязаную шапку, замер на месте, сжимая её в руках, после чего в воздухе воцарилась гнетущая тишина. Каждый из людей, стоявших рядом с покойным, чувствовал свою ответственность за свои действия. Вскоре прошло четыре минуты, и собравшиеся люди, решив, что с них хватит, начали было расходиться, но не успели они сделать и двух шагов, как земля вдруг задрожала у них под ногами.
— О Боже! Это… Землетрясение! — глотая слова, завопил продавец кондитерской, падая на землю.
В оглушительном грохоте, который сопутствовал тряске, никто не услышал его слов, но зато каждый из людей с ужасом заметил, как земля под их ногами начала расходиться в стороны и торговые палатки стали проваливаться во всё увеличивающиеся впадины. Торговцы вместе с зевакой метались в панике, но спасения не было — бежать было некуда, с каждой секундой в земле появлялись все новые и новые трещины, из которых кверху поднимались клубы пыли, и за каких-то полминуты вся ярмарка скрылась под землей.
Вскоре землетрясение прекратилось, и оглушительный рокот наконец стих. После того, как ветер разогнал висевшую в воздухе пыль, стало видно, что от всей ярмарки осталась лишь одна-единственная палатка торговца пряностями, которая по счастливой случайности находилась дальше всего от центра, в то время как всё остальное исчезло в огромной воронке, зияющей в земле. Эту жуткую картину дополнял земляной столб, который возвышался в самой середине этой ямы. Вершина этого столба была покрыта травой, на которой, раскинув руки в стороны, неподвижно лежал всё тот же юноша, остекленевшие глаза которого продолжали смотреть в небо, к тому времени уже очистившееся от туч.
Рот молодого человека был слегка приоткрыт, и со стороны могло показаться, что он беззвучно произносит молитву. Было совершенно непонятно, почему участок земли, на котором лежал покойный, не ушёл под землю вместе с остальной частью ярмарки, но одно было ясно наверняка — это землетрясение было не стихийным бедствием, произошедшим по странному капризу природы, но было возмездием за смерть юноши. И словно в подтверждение этому, над долиной раздался громкий крик, полный неизбывной тоски и страдания. Если бы в этой долине остался хотя бы один живой свидетель, то у него создалось бы впечатление, что этот крик раздавался со всех сторон одновременно, как будто источник звука находился где-то на небесах…
…а потом произошло пробуждение ото сна. Маленькая девочка в белой ночной рубашке с громким криком проснулась в своей кровати, по её щекам текли слезы. Сделав несколько глубоких вдохов, она села в постели и протерла глаза кулачком. На улице стояла тишина, лишь изредка нарушаемая шелестом листьев в кронах растущего под окном дерева. В комнату не проникало ни единого лучика света — окна были занавешены тяжелыми портьерами из плотного бархата. Постепенно глаза девочки привыкли к темноте и она смогла различить очертания шкафа, в котором хранились её многочисленные наряды, стола, за которым она рисовала и делала домашнюю работу, а также стула, на котором она любила забираться с ногами.
Оторвав взгляд от интерьера свой комнаты, малышка всхлипнула и подтянула коленки к груди. Обхватив их руками, она замерла, прислушиваясь к своим ощущениям и стараясь успокоиться. Однако это было не так-то просто — все мысли, которые рождались в её голове, так или иначе сводились к одной и той же теме, а именно к ночному кошмару, который, собственно говоря, и вырвал её из объятий сна. Всё еще не до конца проснувшись, она продолжала ощущать тяжесть, которую сновидения оставили у неё на душе. Малышка не сомневалась, что видела во сне именно Его, перед её глазами продолжал стоять Его образ, оживлённый этим сном. Она была почти уверена в том, что даже сейчас, после пробуждения, она всё еще продолжала видеть блеск в Его карих глазах и видела, как Его взъерошенные волосы развеваются на ветру… В трогательном бессилии уронив голову на колени, девочка едва слышно прошептала Его имя.
Но тут она услышала стук в дверь своей спальни. Сначала девочка не придала этому никакого значения, но когда он повторился, она вскочила на ноги и направилась к двери, на ходу поправляя свои длинные черные волосы, которые были взлохмачены во время сна. Открыв дверь, она отступила в сторону, дабы впустить свою мать, которая куталась в голубой халат.
Даже во тьме было заметно, какой у женщины был усталый вид. Войдя в комнату дочери, она остановилась у кровати и повернулась к малышке, которая, глядя прямо перед собой, продолжала молча стоять у порога. Наконец тишину спальни нарушил голос матери:
— Я слышала твой крик, — с отчетливым беспокойством произнесла она.
Отведя взгляд от ковра, который лежал на полу спальни, девочка посмотрела на женщину своими темными глазами, от которых, казалось, исходил лёгкий блеск. Мать обратила внимание на то, что все тело её дочери было напряжено — было совершенно очевидно, что девочка не ожидала ночного визита в свою спальню и ей не нравилось присутствие матери в данный момент. Женщина внимательно вгляделась в лицо малышки и только сейчас заметила, что её глаза были красными от слёз.
— Ты плакала? — обеспокоенным тоном спросила она, присаживаясь на кровать.
Девочка оставила вопрос матери без ответа, продолжая внимательно смотреть на неё, явно выжидая, когда та покинет ее комнату. Кроме этого, она слегка переминаясь с ноги на ногу, вероятно, от прохлады, которая шла из распахнутой двери. Спустя минуту мать, поняв, что просто так от дочери ответа не добиться, решила войти в её доверие.
— Чего ты боишься? — нежно спросила она. — Я ведь рядом с тобой. Скажи мне, я всё пойму…
Казалось, что до этого момента слова матери не доходили до сознания девочки, и только после этих слов та начала понемногу понимать, чего именно от нее хотят. Немного расслабившись, девочка закрыла глаза, будто бы начиная проваливаться в сон. Однако через две секунды она еле слышно вздохнула и вновь открыла их.
— Я думаю, что дядя Джо плохо, — тихо сказала она. — Я даже слышала, как он стонал…
После этих слов маленькая слезинка скатилась по её щеке. Вытерев её ладонью, девочка откинула с лица прядь чёрных волос.
— Дорогуша, — начала мама, — не плачь…
— Я не плачу, — возразила её дочь с решительной ноткой в голосе.
Лицо девочки стало серьезным. Сердито топнув своей маленькой ножкой, она подошла к кровати и решительно присела на её краешек. Мать машинально подвинулась, освобождая место для дочери. Свесив босые ноги на пол, девочка посмотрела на неё снизу вверх.
— Мамочка, почему ты продолжаешь мне лгать? — и, не дожидаясь ответа, добавила, — О дяде Джо?
Вместо ответа женщина схватила малышку за плечи и притянула поближе к себе. Девочка послушно прижалась к ней, спрятав лицо в складках материнского халата. Некоторое время обе молчали, а затем через пару минут мать выпустила дочь из своих объятий.
— Когда ты поймешь наконец, — растерянно произнесла женщина, — что он умер?
Запахнув свой халат, она направилась к выходу. Дочь продолжала сидеть на кровати, с некоторым неудовольствием провожая её взглядом, надеясь на то, что та наконец уйдёт. Однако, вопреки её мечтам, мать, переступив порог, вдруг задержалась в коридоре и повернулась в её сторону.
— Пойми, дяди Джо просто не существует в этом мире, вот и всё, — наставительно сказала она.
— Ну мам… — ответила девочка с явной обидой.
— Ложись уже спать, дорогая, — казалось, женщина только сейчас поняла, что бессмысленно пытаться увещевать своего ребёнка.
Девочка ничего ей не ответила, лишь легла на спину и натянула на себя одеяло. Мать, продолжая стоять в коридоре, внимательно смотрела, как её дочь устраивается в постели, и когда та наконец повернулась лицом к стене, женщина тихо вздохнула и, закрыв за собой дверь, пошла по направлению к своей комнате. Однако девочка вовсе не собиралась следовать советам своей матери — когда шаги женщины затихли в коридоре, малышка медленно подняла голову с подушки и прислушалась. Убедившись, что в доме царит полная тишина, она сбросила одеяло и спустила ноги на пол.
Встав с кровати, она опустила глаза — её длинная сорочка спускалась почти до лодыжек, отчего её нежно-розовые ступни заметно выделялись на фоне белой одежды и ворсистого ковра, покрывавшего пол спальни. Присмотревшись повнимательнее, она заметила маленький красный бугорок на левой ноге — видимо, пока она спала, её умудрился укусить комар. Но сейчас девочку беспокоили совершенно другие вещи.
Медленно ступая босыми ногами по мягкому ковру, она подошла к окну и, приподняв плотные бархатные портьеры, посмотрела на ставни. Они были плотно закрыты на щеколду — такова была мера предосторожности её родителей, которые опасались, что в сельской местности по ночам шастают всякие нехорошие люди, которых хлебом не корми, только дай проникнуть в чужой дом через окно.
Самое смешное, что в те времена, когда вся их семья жила в многоквартирном доме в Нью-Йорке, родители девочки спокойно оставляли окна открытыми на ночь. Такая внезапная перемена в их поведении не могла не рассмешить их дочь, и даже сейчас, в эту ночь, она не могла удержаться от смеха, стараясь, однако, не разбудить их.
Справившись с минутным приступом веселья, девочка взяла себя в руки и потянулась к щеколде. Прежде чем потянуть за неё, она оглянулась — не наблюдает ли за ней кто-нибудь, но кроме неё самой, в спальне никого не было. Это было довольно очевидно — если бы кто-нибудь вошел сейчас в комнату, то девочка неминуемо услышала бы скрип двери и шаги за своей спиной. Поэтому малышка, набравшись смелости, повернула голову к окну и отодвинула щеколду, после чего, стараясь производить как можно меньше шума, она схватилась за ручку окна и потянула её на себя.
Окно открылось с легким скрипом, и девочка невольно втянула голову в плечи, поскольку холодный ветер сразу же ворвался в ее спальню, принеся с собой неописуемый запах ночного воздуха. Девочка уже безо всякого страха распахнула вторую половину окна и забралась на подоконник. Усевшись на холодный пластик, она сложила руки на животе и вытянула ноги вперед. Холод заставил ее съежиться, что придало всей ее позе трогательный и беззащитный вид.
На окне девочка почувствовала себя в полной безопасности, и она сразу же отдалась во власть ночного ветра, который нежно шевелил её длинные темные волосы. Яркий свет полной луны, стоявшей высоко в небе, падал на её маленькое бледное личико. Вид этого ночного светила наполнил душу ребёнка таким невыразимым счастьем, что она решила отбросить свои невзгоды и вскоре забыла о том, что её действия могли привлечь внимание матери.
Несмотря на то, что яркий свет луны слепил ей глаза и лишал способности различать силуэты во тьме улицы, девочка все равно чувствовала, что ночной мир вокруг неё был полон тайны и волшебства. Только не подумайте пожалуйста, что на улице ей мерещились какие-то нелепые «сказочные» существа и седобородые волшебники с «волшебными палочками».
В понимании этой девочки магия выражалась не в этих набивших оскомину глупостях, но в захватывающем дух ощущении полного комфорта и эйфории, когда все невзгоды исчезают и на их место приходит осознание того, как сильно можно любить весь мир, что, впрочем, не мешало ей осуждать не нравившиеся ей поступки некоторых людей, но в этом не было её вины, ибо такова природа человека — любовь ко всем и каждому всегда идет рука об руку с нетерпимостью к отдельным личностям.
Люди, о которых пойдет речь, являлись родителями девочки — дело в том, что она никогда не смогла бы простить им их ложь, которая заключалась в том, что если верить их словам, её друг, дядя Джо, отошёл в мир иной. Девочка никак не могла проверить, так ли это было на самом деле, но у неё не было причин верить словам своих матери и отца, которые с того самого дня, как Джо исчез, начали отвечать на каждый её вопрос, касающийся его личности, одним и тем же «Джо мертв».
Иногда отец — который работал в центре фармацевтом — учёным тоном говорил дочери, что смерть её друга стала результатом образования в его организме каких-то «метастазов», но объяснения такого рода лишь вселяли в малышку уверенность в том, что родители просто пытались запудрить ей мозги. Теперь, сидя в одиночестве на подоконнике, девочка могла спокойно размышлять об этом, не опасаясь вмешательства родителей, которые в дневное время своими упреками не давали ей сосредоточиться на мыслях, которые всё это время теснились в её голове, а именно — что на самом деле случилось с её взрослым другом и наставником?
Ночь даровала девочке покой и чувство умиротворения. Она перестала чувствовать холодный ветерок, который трепал её волосы и холодил спину, и даже перестала слышать какие-либо звуки — выражаясь языком науки, из всех пяти её чувств только зрение позволяло ей хоть как-то ориентироваться в пространстве. Но при этом малышка не испытывала никакого дискомфорта или беспокойства по этом поводу, потому что время для нее как бы остановилось и перед её мысленным взором, словно на быстрой перемотке, пробегали воспоминания о прошлых событиях, которые девочка пережила вместе с дядей Джо — можно даже сказать, что все они были посвящены только его светлому образу.
Девочку всегда удивляло то, насколько этот мужчина не вписывался в современный им обоим мир, и временами ей казалось, что сам факт существования такого человека, как Джо, был любопытным отклонением от норм воспитания и педагогики. Она думала так, основываясь на его собственных словах — «Мать управляет Сердцем, Отец — Интеллектом, но если у Ребёнка нет Отцовской поддержки, то его Сердце возобладает над Интеллектом, и он будет руководствоваться только Эмоциональными импульсами, без каких-либо Логических принципов». Малышка не поняла ни единого слова из того, что Джо подразумевал под этой весьма туманной метафорой, но знание одного факта из его биографии вполне могло послужить простым объяснением его поведению…
Дело в том, что, насколько было известно девочке, её друг Джордан Тёрлоу рос без отца — мать воспитывала его в одиночку с самых малых лет. Не было никаких сомнений в том, что подобное положение дел неминуемо наложило свой губительный отпечаток на дух этого человека. Как Джо часто говорил своей маленькой подруге, он никогда не знал, чего он хочет от жизни в целом и от людей в частности. Кроме того, в порыве искренности он признался ей в том, что до того, как судьба свела их вместе, он жил один в своем собственном мире, и только когда девочка переехала со своей семьей из Нью-Йорка в Портленд, у Джо пробудился интерес к жизни.
Но могло ли это быть правдой, или Джо что-то скрывал от ребёнка? Как могла маленькая девочка за несколько дней изменить жизнь человека, которого она никогда не видела ранее до своего восьмилетия? Какими усилиями ей удалось осчастливить этого потерявшегося в себе мужчину? В её поведении не было ничего необычного — она была самым обычным ребёнком, в меру скромным и в меру задиристым. Она просто любила жизнь, наслаждалась ею и охотно делилась своей радостью с другими людьми. Как правило, для всех остальных взрослых она даже не существовала — за исключением, разумеется, её родителей, а также учителей, которые, согласно долгу своей профессии, были обязаны держать в поле своего зрения любого ребёнка, который находился под их управлением.
Так что же такого было в ней такого, что ей вдруг удалось покорить душу этого человека и, без всякого преувеличения, перевернуть его жизнь с ног на голову, заставить его стать совершенно другим? Единственной реальной причиной этого было только то обстоятельство, что её семья жила с ним по соседству, в то время как всё остальное было всего лишь следствием, просто совпадением, как и всё, что было связано с её судьбой. Другого рационального объяснения не было и быть не могло. Удивительно, как мало нужно для того, чтобы за такое короткое время перевернуть душу в человеке…
Сидя на подоконнике, девочка не отрывая глаз смотрела на луну, не до конца осознавая, что её так привлекает в этом ночном светиле. Слегка расправив плечи, она запрокинула голову и посмотрела вверх, отчего её рот непроизвольно приоткрылся и лунный свет упал на её белоснежные зубы, которые совсем чуть-чуть выдавались вперёд.
Казалось, ещё немного, и из её детского ротика вылетит маленькая птичка, которая сорвётся с её тонких губ и взлетит к самому небу. Но, конечно, ничего подобного не произошло, зато мысли девочки приняли другое направление — перед ее внутренним взором замелькали обрывки воспоминаний, которые вскоре слились в яркую и живую картину. Девочке казалось, что она заново переживает то, чему была свидетелем совсем недавно…
Итак, одним теплым сентябрьским днем она сидела в своей комнате и сосредотачивалась на своём домашнем занятии. Миссис Халлахан, её школьная учительница, потребовала от девочки, чтобы та выучила стих к завтрашнему дню, но малышка не могла с этим справиться, потому что в её голове теснились мысли, не связанные с занятиями. Девочка, пребывая в несколько апатичном состоянии, неторопливо переворачивала страницы учебника и негромко читала вслух строчку за строчкой, после чего заставляла себя повторять их по памяти, но к сожалению слова стихотворения тут же забывались и стирались из её памяти, как бы она ни старалась.
В разгар этого занятия она услышала звук открывающейся двери. Девочка оторвала взгляд от учебника и, не вставая со стула, повернула голову назад — на пороге комнаты стояла её мать, одетая в домашнее платье из красного шелка, поверх которого был повязан белый фартук со свежим пятном от супа, которое указывало на то, что женщина буквально только что отошла от плиты.
— Дорогая, пойдём обедать! — подмигнув девочке, с веселостью позвала мама.
— Но… — девочка растерянно моргнула. — У меня домашнее задание по литературе…
Словно опасаясь, что мать ей не поверит, малышка взяла учебник в руки и подняла его над головой, надеясь, что так она убедит её в правоте своих слов. Но мама только улыбнулась в ответ.
— Твои уроки могут подождать, а мой суп стынет! — сказала она игривым тоном.
После этих слов женщина развернулась и пошла в столовую. Маленькой девочке ничего не оставалось, как положить учебник обратно на стол и, встав со стула, медленно последовать за мамой. Пройдя по коридору, они спустились по лестнице на первый этаж и вошли в столовую — большую светлую комнату, в центре которой стоял длинный стол, во главе которого уже сидел глава семьи. Увидев свою любимую дочь, он приветливо помахал ей рукой.
— Наконец-то, милая! Я устал ждать! — объявил он как можно громче, чтобы подчеркнуть своё нетерпение.
Затем он кивнул своей жене, которая тем временем подошла к плите и, надев кухонные перчатки, взяла большую кастрюлю, из которой валил густой белый пар. Тем временем девочка замешкалась на пороге и вопросительно посмотрела на своего папу, который ободряюще подмигнул ей. Затем она подошла ближе к столу и села на стул, который стоял по его левую руку — подобное расположение мест за обеденным столом должно было символизировать тот факт, что дочь является ни много ни мало сердцем своего отца. К этому моменту её мать уже расставляла на столе глубокие фаянсовые тарелки, от которых исходил аппетитный запах «Sopa de legumes» — любимого блюда девочки, которое её мама обычно готовила по праздникам.
По окончанию процедур по накрытию стола женщина села по правую руку от своего мужа, после чего они оба обратили свои взоры на свою дочку. На хорошеньком личике малышки заиграла счастливая улыбка — уже забыв об уроках, она приготовилась приступить к трапезе. Отец, слегка нахмурив густые брови, поднял руку, призывая дочь ко вниманию. В ту же секунду улыбка исчезла с лица девочки и она тут же подняла глаза на папу и застыла в выжидательной позе. В тишине, которая воцарилась в столовой, мужчина посмотрел на свою супругу, которая, не говоря ни слова, утвердительно кивнула. Затем глава семьи перевел взгляд на свою дочь, которая смотрела на него своими большими невинными глазами, ожидая его слов. Кашлянув в кулак, отец собрался с мыслями.
— Итак, — окинув свою семью серьезным взглядом, торжественно начал он, — что следует делать перед едой?
Он сделал короткую — всего восемь секунд — паузу. Обе его женщины — одна помоложе, другая постарше — молча ждали продолжения его речи.
— Правильно, — сказал он, подняв палец, — нам нужно поблагодарить Господа и воздать ему хвалу. За что? — снова сделав паузу, отец выжидающе посмотрел на дочь.
Девочка не отрывала глаз от лица своего папы. Её плечи, скрытые светло-коричневым кардиганом, слегка подрагивали от напряжения. Ей было прекрасно известно, что за этим риторическим вопросом (на который отвечать запрещалось) сейчас последует долгая и скучная речь, которое она будет обязана выслушать со всем возможным вниманием, даже если до этого слышала её сотни тысяч раз. Поэтому девочка смирилась с тем, что с «Sopa de legumes» ей придется подождать — в конце концов, речь отца была давней семейной традицией, против которой она не могла, да и не хотела идти.
— Дело в том, — наконец начал её отец, — что если человек принимает дары Божьи без благодарности, то он становится подобным свинье, которая бесстыдно набрасывается на что считает вкусным и пожирает всё без разбора. Но мы не свиньи, — при этом отец немного повысил голос, — мы люди, и нам не подобает уподобляться животным. Мы должны понимать, кто мы такие и с какой целью пришли в этот мир. Люди должны знать, что каждое их действие, которое они совершают, является проявлением любви к Господу. Бог милостив — он посылает нам дары, то-есть пищу, чтобы наша душа могла расти в познании высшей воли.
Глава семейства перевел дыхание и сгоряча ударил себя могучим кулаком в свою широкую грудь.
— Это означает, что мы должны с чувством благодарности принимать пищу, даруемую нам Господом, — подытожил он.
К концу своей речи отец откинулся на спинку стула и с хитринкой в глазах оглядел обеих своих женщин, сидящих за обеденным столом. Девочка сидела, опустив глаза — со стороны она казалась спокойной, но на самом деле гулкий и раскатистый голос её отца продолжал стоять у неё в ушах. Отец оторвал взгляд от дочери и направил его куда-то в угол столовой, где стоял большой сервант, все полки которого были уставлены богатым сервизом. Вскоре его лицо приняло умиротворенное выражение и он снова устремил взгляд вперёд.
— Что ж, давайте начнем, — он имел в виду не еду, как могло показаться, но короткую молитву, которая следовала за его длинной речью.
С этими словами отец опустил локти на стол, и его жена последовала его примеру. Девочка подняла голову — оба родителя пристально смотрели на неё, в их глазах читался упрек. Девочка прекрасно знала причину их недовольства — традиция чтения молитвы перед едой всегда строго соблюдалась в их семье, и любому, кто пытался нарушить это правило, приходилось несладко.
Малышка до сих пор помнила, как однажды давным-давно, когда ей было всего пять лет, за ужином она капризно сказала своему отцу, что якобы забыла слова благодати — так сильно ей хотелось есть в тот июньский день. Она совсем не ожидала, что после этих её слов лицо папы нальется кровью и исказится в страшной гримасе. Тогда ещё пятилетняя девочка сделала вид, что его гнев прошел мимо её внимания и приступила было к тому, чтобы съесть печеную картошку, но бедняжке так и не удалось поужинать, потому что в следующую секунду отец встал со своего места и, громко топая ногами, подошел к дочери и с силой выдвинул стул, на котором она сидела. За этим, конечно, последовали её недовольные крики, сопровождаемые слезами, на которые отец ответил только яростным «Будешь спать без ужина!», после чего приказал жене отвести их дочку в спальню, на что та согласилась без лишних слов, что девочка расценила как предательство.
И с тех пор каждый раз, когда перед едой отец говорил, что им нужно прочитать молитву, эта сцена прокручивалась в её голове — и ей казалось, что она снова слышит собственный плач, видит перекошенное от гнева лицо отца и совершенно спокойное и безразличное лицо матери… Растерявшись, девочка дернулась всем своим маленьким телом и заморгала.
— Простите, — тихо прошептала она.
Затем, собравшись с духом, она бросила взгляд в окно, за которым всё еще светило сентябрьское солнце. Яркий свет ударил ей в глаза и ослепил на короткое мгновение, но это не помешало ей поднять руки из-под стола и упереть локти в белую скатерть. Во время этого действия рукава её кардигана слегка опустились вниз, открывая взору окружающих бледную кожу её нежных предплечий. Если бы солнце в тот момент не светило так ярко, то это, вероятно, прошло бы мимо внимания её родителей, но они не могли не заметить, как солнечные блики падали на её нежные руки.
Чтобы не смущать дочь, отец тут же отвел взгляд и уставился в свою тарелку. Мать, напротив, не выдержала и украдкой взглянула на маленькую девочку, которая тем временем сложила хрупкие ручки перед своим чистым личиком, словно пытаясь скрыть охвативший ее стыд. На самом деле она просто приступила к чтению благодати, чем успокоила своего папу, который из уважения к традициям не решался нарушить молчание в данную минуту, хотя до этого момента в его глазах было отчетливо видно легкое раздражение, вызванное её медлительностью и неторопливостью.
Девочка закрыла веки, и вид ярко освещенной столовой мгновенно сменился полной темнотой. На несколько мгновений ей показалось, что она перенеслась в бескрайнюю пустоту, но тихий шепот родителей, которые уже начали произносить слова благодати, вернул ей чувство реальности происходящего. Глубоко вздохнув, девочка сосредоточилась на приятном тепле своих ладоней и, стараясь не повышать голоса, начала тихо читать молитву так, как она её запомнила.
— Приди, Господи Иисусе… — прошептала она первые слова благодати, произнося их немного медленнее, чем обычно, чтобы случайно не совершить ошибку.
Однако, читая молитву, у неё в мыслях было совершенно другое — девочка представила, что видит перед собой дядю Джо, печально смотрящего на неё откуда-то из темноты. Его сомкнутые губы, казалось, задавали ей какой-то вопрос, и она догадалась, о чем он хотел спросить её — она даже давала себе отчет в том, что чувствовала то, что он переживал сейчас, и прекрасно представляла, какая отчаянная боль терзает душу дяди Джо.
«Как поживаешь?», обратилась она к нему. «Я знаю, что ты страдаешь, и мне самой ничуть не лучше. Я понимаю, что отныне мы никогда не будем вместе. Но всё же скажи мне, где ты сейчас?». Увы, ответа не последовало — её взрослый друг только глубоко дышал сквозь стиснутые зубы, крепко прижимая к груди засохший от времени букет георгин — цветов, которые девочка любила заочно, но никогда не держала в руках.
— …будь нашим гостем… — тем временем девочка не забывала читать молитву, сидя за обеденным столом со своими родителями.
«Молчанием делу не поможешь», — продолжила она мысленный диалог со своим другом. «Пожалуйста, пойми, как мне тяжело, когда я не понимаю, что на самом деле с тобой происходит… Ты не мертв, я уверена — ты был где-то изолирован из-за меня, потому что я нарушила правила этого мира… Я хочу точно знать, куда тебя заточили». Джо по-прежнему молчал, но девочка увидела, как после её слов его уголки рта печально опустились вниз, а по его небритой щеке скатилась крохотная мужская слеза.
-..и да будут дары Твои… — маленькая девочка продолжала читать молитву, чувствуя сухость на губах. Кроме того, она почувствовала на своем лице чей-то взгляд, который внимательно всматривался в неё, но она не придала этому значения, потому что чтение благодати требовало полной концентрации.
«Это нехороший ход с твоей стороны», — с некоторым упреком обратилась она к Джо. «Ты исчез настолько внезапно, что я даже не успела смириться с мыслью, что теперь мне придется жить без твоих рассказов, советов и понимания. Жаль, что я так и не узнала, что именно стало причиной твоего исчезновения. Мне что-то подсказывает, что во всем виноваты глупые взрослые — это они сделали из тебя злодея, даже толком не разобравшись в том, кто ты есть на самом деле… Или, может быть, они поняли, насколько ничтожны их знания по сравнению с твоими, после чего решили избавиться от тебя». После этих слов девочка увидела, как Джо вытер слезы свободной рукой и слабо улыбнулся ей, слегка кивнул в ответ — видимо, ему нравилось то, что она говорила, но по-прежнему с его губ не сорвалось ни единого слова.
— …да будут благословенны мы. Аминь, — читая последние слова благодати, девочка не спешила открывать глаза — ей хотелось еще немного поговорить с Джо, пускай даже только в своем воображении.
«Ах, дядя Джо, — в отчаянии взмолилась она, — «скажи мне, ради Бога, почему жизнь заставила меня пойти вдоль Спирали Судьбы? Что я тебе сделала, почему ты оставил меня совсем одну, не сказав ни единого слова на прощание? Почему ты заставляешь меня мучиться в неведении касательно твоего настоящего местонахождения? Если бы ты сказал мне, где ты, я бы в ту же секунду успокоила свое сердце и примирилась с твоей потерей».
Дядя Джо продолжал стоять на своем месте, и ветер трепал его растрепанные волосы. Девочка заметила, как в ответ на её слова на его лице появилось виноватое выражение, которое могло означать, что он переживает внутреннюю борьбу — уступать мольбам юной подруги или нет. «Скажи мне, где ты сейчас, пожалуйста!», — жалобно попросила она. И вдруг Джо размахнулся и со всей силы швырнул в её сторону букет георгин, который до этого держал в левой руке. Девочка протянула свои руки вперед, чтобы поймать цветы, но в следующую секунду почувствовала на своем плече чью-то руку…
Это не было ментальным ощущением — кто-то действительно взял её за плечо. Девочка с некоторым трудом открыла глаза — она все еще сидела за обеденным столом, на котором стояли тарелки с разнообразной едой, чайник и несколько чашек. Медленно повернув голову в ту сторону, откуда пришло ощущение прикосновения, она увидела, что её мать стоит прямо перед её стулом. Маленькая девочка сразу заметила, что лицо женщины было бледным, а в глазах стояли слезы.
— Мамочка, почему ты грустишь? — спросила девочка, продолжая держать ладони лодочкой.
Вместо ответа её мать опустила глаза в пол и тихо всхлипнула. Некоторое время девочка внимательно наблюдала за ней, но все ещё не могла заставить себя даже разжать руки. Тем временем женщина подняла голову вверх и посмотрела на свою дочь — в её глазах все еще стояли слезы, а дыхание было тяжелым и прерывистым.
Некоторое время она не двигалась, но затем, сделав несколько неуверенных шагов к маленькой девочке, тут же опустилась прямо на её нежные колени. Как только голова матери обрела опору, она тут же разрыдалась, и девочка почувствовала, как тело женщины сотрясалось в такт рыданиям. Девочка не могла понять, что происходит с матерью и что заставило её так сильно плакать.
Всё еще держа руки в молитвенном положении, она повернула голову к отцу. Тот по прежнему сидел на стуле во главе стола и пристально посмотрел на неё, склонив голову на правое плечо. Одна его рука покоилась на спинке стула, в то время как в другой он сжимал ложку, хотя на тарелке перед ним не было ничего, если не считать крошечной лужицы после только что съеденного «Sopa de legumes». Заметив, что дочь смотрит на него, уголки его рта немного приподнялись вверх, но вместо того, чтобы улыбнуться, он с грустью покачал головой.
— Дорогая… — неуверенно произнес он, сглатывая слюну. — Я даже не знаю, как тебе сказать…
Прервавшись на полуслове, отец оторвал взгляд от своего ребёнка и уставился прямо перед собой, явно пытаясь собраться с мыслями. В столовой воцарилась напряженная тишина, и только всхлипывания матери время от времени нарушали её. Прищурившись, девочка продолжала смотреть на папу, пытаясь понять, что у него на уме, но глава семейства молчал, словно боялся сказать что-то, что могло бы оскорбить её детскую и ранимую душу. Не зная, куда деть глаза, она перевела взгляд на тарелку с супом, стоявшую перед ней — из неё больше не поднимался ароматный пар. В следующую секунду с противоположного конца стола до её ушей донеслось вкрадчивое покашливание отца. Подняв голову, девочка увидела, как он провел рукой по лбу и откинул назад свои седые волосы.
— Я понимаю, — начал он, слегка покачнувшись вперед, отчего стул под ним заскрипел, — что мы воспитывали тебя в религиозной атмосфере, и поэтому неудивительно, что ты серьезно относишься к тому, чему мы с мамой тебя учили, отчего проблемы веры и преданности Богу занимают значительное место в твоей жизни, — при этих словах отец кашлянул и потянулся за чайником, который стоял на столе.
Девочка испытывала какую-то странную смесь стыда и жалости к своему отцу. Она нашла в себе силы развести ладони и положить руки на стол перед собой, с чувством удовлетворения заметив, что её мать наконец перестала рыдать и убрала голову с её колен. В это время её отец уже налил себе чаю и, поднеся чашку к губам, посмотрел на дочь.
— Но это не значит, — делая глоток, продолжал он свою нравоучительную речь, — что вопрос религии является единственной проблемой в нашей жизни. Есть много других вещей, которые…
— Папочка, в чем дело? — с нетерпением перебила его девочка, сморщив свой нежный носик.
Вероятно, она не рассчитала свои силы, потому что после её слов отец поперхнулся чаем и чуть не выронил чашку из рук. Несколько секунд он громко кашлял, пытаясь взять себя в руки. Девочка увидела, как морщинистое лицо отца налилось кровью, а на лбу выступил пот. Наконец глава семьи справился с приступом кашля и, вытирая капли чая, попавшие на его одежду, повернулся к девочке.
— Буду краток, — заговорил он после некоторого молчания, — мы с твоей мамой воздали хвалу Господу и приступили к трапезе, а ты, дорогая, продолжала сидеть в молитвенном экстазе и ни на что не реагировала, даже на мои слова, поэтому мы с твоей мамой испугались, что у тебя произошло кровоизлияние в мозг, — папа сказал это очень серьезным и озабоченным тоном.
Девочку смутила речь отца — она всё еще не могла понять, что такого необычного произошло в столовой, пока она молилась, и только холодный суп в её тарелке молчаливо свидетельствовал о том, что она давно не приступала к еде. Собравшись с духом, дочь подняла умоляющий взгляд на отца, словно спрашивая, не лжёт ли он, но он только грустно улыбнулся ей и покачал головой. Девочка посмотрела на свою мать, которая, прижав руки к лицу, неуверенным шагом направилась к выходу из столовой.
Девочка хотела было встать из-за стола, чтобы догнать мать и успокоить её, как вдруг глава семьи, с шумом отодвинув свой стул, встал со своего места и подошел к дочери. Он положил свою тяжёлую и горячую руку на её худенькие плечи, и наклонился к ней, отчего его покрытая старческими морщинами физиономия оказалось совсем рядом с её лицом. Девочка слегка вздрогнула, но не отодвинулась — поскольку это было бы признаком неуважения. Рот отца слегка скривился в улыбке, а его маленькие глаза слегка сузились.
— Милая, — при этих словах она почувствовала неприятный запах у него изо рта, — не волнуйся, о мамочке я позабочусь сам. А ты лучше поешь, а то одни кожа да кости.
Папа игриво ущипнул свою милую дочку за пухлую щёчку, отчего та слегка дёрнулась на своем сиденье, внутренне желая, чтобы он поскорее отошёл от неё. Затем отец выпрямил спину и лукаво подмигнул ей, как бы давая понять, что в случившемся нет ничего ужасного, после чего направился к двери, но прежде чем покинуть столовую, повернулся на каблуках и сказал:
— Если суп слишком холодный, можешь разогреть его на плите, не маленькая уже. Пока-пока! — сказал он, помахав рукой.
После этого он захлопнул дверь за собой, и девочка перевела дыхание — ей было приятно, что наконец-то она осталась наедине с самой собой. Не оглядываясь по сторонам, она взяла ложку в правую руку и зачерпнула из тарелки немного «Sopa de legumes». Поднеся ложку к губам, девочка чуть не уронила ложку на стол, но всё же сумела унять дрожь в руках и не пролить на скатерть ни капли. Попробовав еду, она с неудовольствием заметила, что холодный суп нельзя назвать вкусным. Значит, придётся последовать совету отца и подогреть его…
С этой мыслью девочка отложила ложку и, встав из-за стола, взяла тарелку и направилась в противоположный конец столовой, где стояла столешница, покрытая белым мрамором. Девочка перелила содержимое своей тарелки в маленькую алюминиевую кастрюльку, стоявшую на плите, и, поставив пустую тарелку на столешницу, взяла в руки красную бензиновую зажигалку и щелкнула ею у конфорки. Под кастрюлей вспыхнул густой синий огонь, и девочка положила зажигалку рядом со своей тарелкой.
Она немного постояла, глядя на голубое огненное кольцо под кастрюлькой, после чего отвернулась от плиты и подошла к окну. Отодвинув белую занавеску из нейлоновой ткани, она выглянула на улицу, но там не было ничего интересного. Постояв так пару минут, она вернулась к плите, заметив, что от супа поднимается пар. Надев кухонные варежки и осторожно взявшись за ручку кастрюли, девочка налила булькающий суп в тарелку. Отнеся её к столу, малышка села на стул, придвинула суп к себе и начала есть. «Вот это совсем другое дело», — подумала она, с удовольствием глотая «Sopa de legumes».
Воспоминание о мамином супе невольно пробудило у девочки аппетит — она отчетливо ощутила этот приятный вкус на языке, как будто действительно ела этот суп, а не только вспоминала о нем. Продолжая сидеть на подоконнике, она задумалась о том, что неплохо было бы сейчас сбегать на кухню и достать что-нибудь из холодильника — настолько ей вдруг захотелось есть.
Она знала, что на данный момент в холодильнике были банка тунца в масле, кусочек козьего сыра, упаковка соленых крекеров, пакет молока и пластиковый контейнер с куриными яйцами. Девочка знала, что её мать не баловала свою семью сладостями, хотя в летние дни давала девочке возможность полакомиться мятными конфетками, которые женщина неохотно покупала для неё в качестве награды за хорошие дела, в то время как всё, что было слаще их, было в их семье под запретом.
Девочка задумалась о том, насколько подчас судьба бывает иронична — ибо раньше её мама радовала всю семью прекраснейшими эклерами, сладкими пирожными и песочным печеньем, которое так нравилось малютке, но всё это осталось в прошлом — последний раз мама занималась выпечкой ровно два года назад, с тех пор она не готовила никаких десертов, только мясо, рыбу, супы и салаты.
У девочки было ощущение, что её мать намеренно перестала готовить сладости, чтобы не вызывать у неё ассоциаций с дядей Джо. Однако это было лишь подозрением — каково было истинное положение дел, было известно только высшим силам, которым было наплевать на всю её семью и на неё саму в частности. Понятное дело, что девочка считала подобную ситуацию несправедливой, но что она могла поделать?
Подумав о еде, девочка сглотнула слюну и отвела взгляд от ночного неба. Однако, как только она бросила взгляд на дверь своей спальни, её сразу же начали терзать два противоречивых чувства: с одной стороны ей хотелось есть, но в то же время она не хотела будить маму. В конце концов, она смогла побороть чувство голода и отказалась от идеи набить свой ненасытный животик. Вдохнув побольше воздуха, девочка осталась сидеть на подоконнике, прижавшись к стене.
Луна продолжала спокойно светить на ночном небе, и её свет подчеркивал контуры деревьев, растущих за забором. Девочка невольно вздрогнула, когда какая-то ночная птица внезапно сорвалась с ветки и с пронзительным криком пролетела совсем рядом с ней. Проводив птицу взглядом, малышка посмотрела на свои руки — её незагорелая кожа казалась совершенно белой в лунном свете, из-за чего её руки сливались с её сорочкой, делая всю фигуру девочки похожей на древнюю статую какой-нибудь греческой богини. Подняв глаза, малышка замерла, глядя в ночное небо, и её длинные черные волосы свободно рассыпались по плечам. Она снова погрузилась в свои мысли, не замечая, как ветер, дующий со стороны леса, играет с её волосами.
Сосредоточившись в своих мыслях на образе дяди Джо, девочка невольно вспомнила о том, как её мать изменила свое отношение к этому мужчине. Когда их семья впервые переехала в район Паркроуз, женщина с энтузиазмом завязала знакомство с соседом и сама, по собственной инициативе, потащила к нему в гости свою дочь. Девочка, конечно, видела этого мужчину на улице до их очной встречи, и они даже встретились тогда глазами, но, право, это не было предначертано судьбой и это даже нельзя было назвать любовью с первого взгляда — просто она, будучи восьмилетним ребенком, осваивалась на новом месте и с любопытством изучала то, что её окружало, в том числе людей, которые проходили по улице за забором.
Больше всего девочку расстраивало то, как лицемерно вела себя её мать — сначала она весело болтала со своим соседом, ходила к нему в гости и гуляла с ним по посёлку и в лесу, но стоило ей однажды обнаружить какое-то пятно на нижнем белье маленькой девочки (мама ничего не объясняла ей по этому поводу), как дядя Джо бесследно пропал на следующий день, в то время как её родители стали отзываться о нем в таких выражениях, что малышке стало совершенно ясно: мама и папа специально выставляли Джо в самых темных тонах, чтобы она забыла о нём и начала считать врагом. Конечно, такая неосмотрительная тактика только усугубила тот факт, что девочка начала думать об этом мужчине чуть ли не каждый час — во всяком случае, не проходило и дня, когда она не вспоминала о его собаке, его книгах, цитировала его великие изречения и так далее.
Если поначалу это была просто детская реакция на внезапную разлуку с интересным собеседником, то со временем в глазах девочки образ дяди Джо стал воплощением чего-то идеального, чистого и святого — практически всё, что было связано с этим человеком, приобрело в её глазах практически религиозный смысл. Кроме того, вместе с личностью дяди Джо девочка позаимствовала его взгляд на вещи, вкус к литературе и, самое главное, интерес к интеллектуальным беседам. Кто знает, может быть, все это было заложено в девочке от рождения, а житель Портленда просто помог ей раскрыть её таланты в полной мере? В любом случае, переезд её семьи из мегаполиса в пригород навсегда изменил девочку — она стала гораздо более образованной и утонченной по натуре, чем раньше, и в глазах окружающих больше не создавала впечатление маленькой дерзкой негодяйки — но скорее милого, доброго и даже застенчивого ребёнка.
Как бы то ни было, лицемерие родителей возмущало малышку до глубины души, а их постоянная ложь постоянно выводила её из себя, хотя, если хорошенько подумать, она сама выступала инициатором их неприятных для неё самой речей, потому что всегда спрашивала их о судьбе Джо, которого она постоянно рисовала в своём воображении…
Всплыло яркое воспоминание о том, как однажды дядя Джо обмолвился о том, что двадцать четвертое августа для него связано с днём смерти его матери, и поэтому он хотел бы отдать покойной дань уважения и посетить её могилу. Маленькая девочка прекрасно помнила тот момент, когда её собственная мама с радостью откликнулась на просьбу соседа, и утром того дня разбудила свою дочь как можно раньше, дабы они смогли успеть сделать все необходимые приготовления — сначала быстро позавтракали, после чего начали одеваться.
— Слушай-ка, Делия, — весело сказала мама, примеряя дочери новый сарафан перед зеркалом, — на твой день рождения мы с папой приготовим тебе необычный подарок. Я уверена, он тебе понравится.
— Какой подарок, мамочка? — спросила девочка, которой уже не терпелось поскорее покинуть дом.
— Такой, о которой ты даже помыслить не можешь, — загадочно улыбнулась мама и тут же сменила тему. — Посмотри на себя в зеркало, дорогая! Você é incrivelmente incrível! — воскликнула она по-португальски.
Делия без лишних слов послушно уставилась на свое отражение. И правда, сарафан был ей к лицу — легкий, кофейно-розового цвета, с короткими рукавами и вышивкой в виде розы на груди. Белая ажурная лента, опоясывающая талию, придавала всей фигурке малышки трогательную хрупкость. Делия не могла оторвать глаз от зеркала, и на её щеках вспыхнул легкий румянец. Мама, стоявшая у неё за спиной, мило улыбнулась.
— Вот, возьми, — она вдруг сунула девочке в руки букетик незабудок.
— Почему? Я не… — оторвав взгляд от своего отражения, непонимающим тоном спросила Делия.
— Не спорь со мной, — женщина приподняла бровь. — Мы идём на кладбище, неужто забыла?
При слове «кладбище» девочка на мгновение упала духом и слегка побледнела, но уже через секунду к ней вернулось хорошее настроение — она вспомнила, что они пойдут не одни, а в сопровождении дяди Джо.
— Что мне с ними делать, мамочка? — спросила она, глядя на букет цветов.
— Тебе нужно будет положить их на могилу покойной мамы Джо… — начала объяснять мама.
— Какой в этом смысл? — несколько резковато перебила её дочь.
Женщина на мгновение опешила — казалось, что она никогда не свыкнется с мыслью о том, что её дочь, как и все дети, любит задавать взрослым вопросы, кажущиеся им каверзными и смущающими. Однако она тут же взяла себя в руки и добродушно улыбнулась малышке.
— Когда ты возложишь цветы, — начала она, — то в загробном мире души твоих бабушки и дедушки будут всю вечность находиться рядом с душой матери Джо, чтобы защищать её и заботиться о её благополучии.
Закончив эту пространную речь, мать, не дожидаясь ответа малышки, положила руку на её плечо и повела дочь к выходу. Делия послушно пошла впереди, стараясь не выронить незабудки из рук. Её мать последовала за ней, на ходу поправляя на своей голове и без того идеально сидящую чёрную шляпку. Так обе женщины дошли до входной двери дома, поднялись на крыльцо и вскоре оказались на улице. Делия оглянулась назад с целью задать какой-то вопрос, но мама, которая в этот момент не горела желанием болтать с дочкой по пустякам, молча подтолкнула её вперед. Они вышли из ворот и пошли вдоль забора, окружавшего их участок. Дойдя до калитки соседа, мама остановилась и нажала на звонок.
В этот самый момент до ушей Делии донесся лай Буффало, рыжего пса дяди Джо. Малышка слышала, как собака прыгает по двору и бросается на забор, словно пытаясь перелезть через него. Она хорошо знала, что он её не тронет, но у неё все еще был некоторый страх перед собачьим лаем в принципе, поэтому Делия инстинктивно подалась назад, встав позади матери и, закрыв лицо кучей, втянула свою маленькую головку в плечи. Мать, почувствовав страх дочери, успокаивающе погладила её по густым черным волосам.
После нескольких минут ожидания калитка открылась, и на улицу суетливым шагом выбежал высокий и стройный молодой человек в строгом черном костюме, белой рубашке и жаккардовом галстуке. На его лице было слегка испуганное и даже виноватое выражение, причину которого никто из присутсвующих не мог понять.
— Дядя Джо! — не скрывая своей радости, закричала Делия и выскочила из-за спины матери.
Мужчина взглянул на девочку, словно не веря своим глазам, после перевел взгляд на её мать и быстро схватился за ручку калитки — его пёс уже готовился выпрыгнуть вслед за своим хозяином. Тяжелая деревянная дверь захлопнулась перед носом Буффало, и дядя Джо, достав ключи из кармана пиджака, начал запирать калитку. Делия молча наблюдала за ловкими и несколько нервными движениями тонких пальцев мужчины. Когда Джо наконец справился с замком, девочке вдруг нестерпимо захотелось, чтобы он заключил её в объятия, и с мыслью об этом она подошла к нему и протянула руки, но он внезапно отстранился от девочки.
— Простите, мадам, — обратился он к её матери, — что заставил вас ждать!
Делия, застывшая на одном месте с букетом незабудок в руках, не знала, как ей быть. Она была несколько обижена тем, что дядя Джо по отношению к ней строил из себя неприкасаемого, как будто она была не человеком, а каким-то надоедливым насекомым. Её возраст и невинность не позволяли ей понять, что подобная отстраненность с его стороны была вызвана общественными нормами, согласно которым взрослый мужчина не должен проявлять интереса к маленьким девочкам — по крайней мере, в плане физических контактов, что же касается устного общения, то на этот вопрос не было ни одного однозначного ответа.
Тем временем дядя Джо положил ключи от калитки в карман пиджака и, повернувшись к матери с дочкой, дружелюбно кивнул им, как будто только сейчас вспомнил об их существовании. Делия не ответила на его приветствие, в то время как её мать рассмеялась и протянула руку соседу. Малышка была немного тронута тем, как дядя Джо сердечно пожал руку её мамы, но она так и не поняла, была ли это просто вежливость или за этим скрывалось нечто иное. В любом случае, у неё не было причин обижаться на Джо, потому что она сама была виновата в том, что сломя голову бросилась ему навстречу с желанием обнять его.
На секунду она подумала о своем отце, который, окажись он свидетелем этого зрелища, наверняка не смог бы пересилить чувства ревности и набросился бы на дядю Джо с кулаками. По спине малышки пробежал холодок, но она тут же устыдилась своих мыслей, посчитав их дурным предзнаменованием. Кроме этого, Делия, будучи наследницей своей семьи, никогда не позволяла себе — по крайней мере пыталась, — плохо думать о своём отце. Делия изо всех сил старалась поверить в то, что её папа никогда не стал бы ссориться по пустякам, особенно со своим соседом.
Пока она думала об этом, взрослые, пожав друг другу руки, направились по дороге к кладбищу. Делия, слегка обиженная тем фактом, что никто не обращал на неё никакого внимания, покрепче сжала в руке букетик незабудок и последовала за ними. Дядя Джо шел медленно, грациозно переставляя ноги и почти не глядя по сторонам — казалось, весь его вид говорил окружающим, что он в печали и что веселье мирской суеты на него не распространяется.
Мать Делии, напротив, двигалась быстро и энергично, оживлённо жестикулируя и слегка покачивая округлыми бедрами, скрытыми под черной тканью шелкового платья. Казалось, она не испытывала никаких угрызений совести за свое несколько легкомысленное поведение, неуместное в такой торжественный час. Могло даже показаться, что тот факт, что они направлялись к последнему приюту усопших, был для неё просто поводом для разговора по душам.
Предметом разговора взрослых была, как нетрудно было догадаться, личность самого дяди Джо — всю дорогу мать Делии постоянно обращалась к нему с какими-то легкомысленными вопросами, на которые мужчина отвечал с большой готовностью. Звук его голоса вызвал у Делии неожиданное теплое чувство по отношению к нему. Было в дяде Джо что-то такое, чего не было ни у одного другого известного ей мужчины — ни у её старого отца, которого она знала с младенческих лет, ни у кого-либо из его знакомых. Возможно, что всё заключалось в трогательно притворном бессилии дяди Джо, а может быть, в его мальчишеской застенчивости — по его внешнему виду можно было сделать вывод, что он, казалось, стеснялся раскрывать свое истинное лицо перед окружающими.
Дядя Джо разговаривал с её мамой на темы, которые были скучны для маленькой восьмилетней Делии, но тем не менее она слушала их речь с интересом, хотя и не понимала сути.
— Почему вы выбрали такую непрестижную профессию? — почти игриво спросила мать Делии дядю Джо.
— После смерти матери, — с некоторой грустью ответил мужчина, — мне нужно было погасить её долги, из-за чего пришлось продать почти все её вещи. Это был единственный доход в те злые дни.
Он вздохнул. При взгляде на его лицо было понять, что для него это были действительно тяжелые времена.
— Вы мне не ответили, — нетерпеливо сказала мать девочки, быстро идя рядом с ним.
— Извините, — тихо ответил он, слегка опустив глаза, — мне действительно не хочется говорить на эту тему.
— Мне вы можете открыть всю свою душу такой, какая она есть, — с улыбкой ответила его собеседница.
— Ну ладно, — лицо дяди Джо, казалось, просветлело, — дело в том, что я профессиональный прокрастинатор — другими словами, очень ленивый человек.
Делия не смогла удержаться от смешка, следуя за своими взрослыми спутниками. Возможно, это было проявлением плохих манер, но она просто не могла не подумать о том, что слово «ленивый» по отношению к дяде Джо было слишком неуместным, чтобы соответствовать его личности, знаниям и манерам. Услышав её смешок, взрослые остановились и оглянулись. Мать внимательно посмотрела на дочь, в её глазах читалось недоумение, смешанное с пока не очевидным, но всё же гневом. Её дочь почувствовала себя неловко и виновато улыбнулась.
— Дорогуша! — строго сказала мама. — Нельзя смеяться над недостатками других людей — они есть у всех. И, конечно же, у тебя их не меньше, чем у кого-либо другого.
Делия виновато опустила глаза. Дядя Джо понял, что нужно что-то предпринять, чтобы ослабить неловкость положения, в котором очутилась девочка. Он дружески подмигнул малышке и обратился к её матери.
— Все в порядке, мадам, — сказал он примирительным тоном, — не упрекайте ребёнка в том, что разговоры взрослых кажутся ему забавными. Вы сами, наверное, в юности вели себя точно так же. С возрастом это пройдет.
Эта речь дяди Джо произвела свое действие на мать Делии, которая, поколебавшись несколько мгновений, решительно кивнула головой.
— Что ж, мистер Тёрлоу, — сказала она, — пусть будет по-вашему.
Девочка видела, как на самом деле трудно было её матери пойти на этот шаг, но она не испытывала к ней сочуствия — её гораздо больше тронула готовность дяди Джо что-то сделать для неё, маленькой и доверчивой дочери фармацевта. На лице малышки, помимо ответной благодарности, появилась нежная улыбка, и она посмотрела на мужчину своими большими невинными глазами. Дядя Джо, казалось, ничего не заметил — он просто повернулся и продолжил свой путь по направлению к кладбищу.
— Всю свою сознательную жизнь я пытался оттянуть тот момент, — продолжил он диалог с матерью Делии, — когда мне придется начать зарабатывать себе на жизнь. В молодом возрасте я сокрушался, что общество не в состоянии раздавать блага всем и каждому, — при этих словах он вздохнул. — Но, как вы прекрасно понимаете, рог изобилия всего лишь утопический символ, и поэтому мне с тяжелым сердцем пришлось согласиться с устоями нашего несовершенного мира.
— Любопытно, — задумчиво произнесла мать Делии, — так вы довольны своей профессией? Я знаю, что она не приносит много денег.
— Дело не в деньгах, — сказал дядя Джо. — я пошел по стезе культуролога исключительно с той целью, чтобы не проводить много времени на работе.
— Хотите сказать, что даже эта работа выматывает все ваши силы? — его собеседница нахмурилась.
— Я считаю, что человек не должен жить исключительно одним трудом. Мне претила мысль стать кем-то вроде продавца или официанта — потому что другие начали бы относиться ко мне не как к личности, но всего лишь как к винтику в социальной структуре. Честно признаюсь, такая работа лишает меня возможности самовыражения, чего моя природа не приемлет.
— Я бы не сказала, что меня устраивает ваш взгляд на жизнь, — сказала женщина с едва скрываемым презрением, — интересно, как к этому относилась ваша покойная мать?
— Она тоже не одобряла мои мысли, — склонил голову дядя Джо, — и постоянно сокрушалась, наблюдая за тем, как я трачу её деньги безо всякой цели. Я отдавал себе отчёт в том, как ей было тяжело, ведь ей приходилось одной зарабатывать на жизнь и мое воспитание…
— Скажите, вы не считали себя хорошим сыном? — неожиданно перебила его мать Делии.
— Мне трудно дать ответ на вопрос такого рода, — мужчина пожал плечами, — я никогда не утверждал, что являюсь выдающимся человеком. Родители склонны идеализировать своих детей, но ребёнок в первую очередь хочет быть самим собой, и я не был исключением.
— Ох уж эти дети… — задумчиво произнесла его собеседница.
После этих слов мать Делии на мгновение бросила на свою дочь взгляд, полный сожаления и скрытой тоски.
Наконец их троица приблизилась к месту захоронения усопших. Под сводами высоких деревьев, росших у потемневшей от времени железной ограды, было прохладно. Солнечный свет играл на листьях старых дубов и клёнов, и время от времени до ушей малышки доносились птичьи трели, сопровождаемые тихим шелестом листьев. Взрослые прошли через ворота и направились по дорожке, которая проходила между ровными рядами могил и выводила людей на небольшую площадку, где под лучами солнца ярко сияла крыша небольшого склепа, стены которого были окружены цветущими кустами сирени. С левой стороны от него возвышался высокий обелиск из черного гранита, установленный на небольшом белом постаменте. Подобная разница в цветах придавала всему облику обелиска довольно контрастный вид. В лучах утреннего солнца его блестящая поверхность сияла невероятным блеском.
Делия, следуя за своими спутниками, с интересом смотрела по сторонам. Сначала она была поражена суровой красотой надгробий, но вскоре детское любопытство уступило место другому чувству, близкому скорее к меланхолии. Несомненно, вид могил вызвал в душе девочки странное чувство, которое можно было бы описать ложной утратой — у девочки было ощущение, что как только она пересекла невидимую границу, отделявшую кладбище от всего остального мира, то она сразу прониклась жалостью ко всем, кто был похоронен здесь под тяжелыми плитами.
Возможно, это могло быть простым проявлением детского преклонения перед последним приютом усопших, но, так или иначе, дети чувствуют окружающий мир острее, нежели взрослые, поэтому объяснить простыми словами странные чувства, охватившие Делию в тот момент, было невозможно — хотя бы потому, что и она сама не смогла их никак выразить.
Тем временем процессия из двух взрослых и одного ребенка приблизилась к вожделенной могиле, каменная плита которой была скрыта под зарослями сорняков — очевидно, никому не было дела до матери какого-то несчастного культуролога. Посреди бурьяна виднелось довольно-таки простое и непритязательное надгробие из натурального камня с вырезанной на нем надписью «Джеанн Тёрлоу (21 июля 1946 — 24 августа 1984)». На фоне соседних, аккуратно прибранных могил, могила матери дяди Джо производило такое гнетущее впечатление, что казалось, будто здесь была похоронена не бедная, скромная женщина, но мерзкая преступница, которая вызывала отвращение даже после смерти.
— Боже мой! — воскликнула мать Делии, разводя руками.
— В чём дело? — очнувшись от оцепенения, спросил её дядя Джо.
— Вы вообще не следили за могилой своей матери! — укоризненно ответила ему женщина. — Когда вы были здесь в последний раз?
Последние слова она произнесла, повернувшись ко Джо. Делия увидела, как лицо её матери засветилось такой энергией и решимостью, что малышке стало ясно — эта женщина готова на всё, каких бы усилий ей это ни стоило. Девочка перевела взгляд на дядю Джо, который молча стоял, глядя прямо перед собой. Его плечи были расслаблены и опущены, из-за чего могло создаться впечатление, что он как будто мгновенно устал от происходящего.
После минутной паузы мать Делии безо всякого предупреждения бросилась к могиле Джеанн Тёрлоу и, захватив сразу несколько зелёных стеблей сорняков, с силой потянула их на себя. Раздался хруст, и комья земли полетели во все стороны. Делия, которая продолжала стоять рядом с дядей Джо, вовремя отскочила в сторону, и её сарафан остался чистым. Её мать продолжала энергично вырывать сорняки из земли, в то время как дядя Джо продолжал стоять в расслабленной позе и с недоумением наблюдал за этим. Делия искоса посмотрела на него — она была несколько смущена тем, что мужчина даже не попытался помочь женщине, которая была его соседкой и её матерью в одном лице!
— Дядя Джо, — вдруг сказала малышка, встав на цыпочки, чтобы заглянуть ему в лицо, — пожалуйста, помоги моей маме! Ты ведь сильный, я же знаю…
Её последние слова заставили дядю Джо улыбнуться — видимо, взрослому мужчине было забавно слышать, как маленькая девочка пытается возвать к его силе. Слегка склонив голову набок, отчего его волосы немного растрепались, он посмотрел на девочку сверху вниз, и ей показалось, что его лицо приобрела несколько самодовольное выражение.
— Правильно говоришь, дорогая, — вдруг раздался голос матери Делии.
Джо и Делия повернулись к ней одновременно и увидели, как она стояла у могилы. Её раскрасневшееся от работы лицо выражало заметное неудовольствие. Девочка заметила, что на черном шелковом платье её матери теперь были отчётливо видны неэстетично выглядящие пятна от влажной земли.
— Мамочка, ты вся испачкалась! — воскликнула Делия с некоторым испугом.
Женщина ничего не ответила своей дочери, только оглядела себя с ног до головы, словно удивляясь тому, как ей удалось перепачкаться, но так уж получилось, что мать Делии была настолько увлечена своей работой по выкорчевыванию сорняков с могилы, что совсем не обращала внимания на свою внешность. Девочка перевела взгляд на дядю Джо, который, повиновавшись какому-то импульсу, уже закатывал рукава, собираясь принять участие в уборке могилы.
— Как вам не стыдно, мистер Тёрлоу! — сказала мать Делии, выпрямляя спину. — Вы заставляете меня убирать могилу вашей матери в одиночку, пока сами…
Она вдруг прикусила язык, осознав, видимо, что в присутствии маленькой дочери разговаривать в таком тоне очень рискованно — ведь что будет, если её ребёнок нахватается грубых слов и, не зная их значения, будет использовать их в разговоре со всеми, кого встретит? Тем временем дядя Джо твердым и размеренным шагом приблизился к могиле свой собственной матери, на ходу расстегивая пиджак. Однако своим чутким взором Делия углядела во всей его фигуре некоторую нерешительность, словно его насильно заставили взяться за это дело. Джо наклонился и начал выдергивать сорняки голыми руками, а затем его напарница последовала его примеру.
Делия с едва скрываемым удовольствием наблюдала, как слаженно и энергично работают взрослые. Мужская помощь была действительно очень в тему — через несколько минут взорам всех присутствующих открылся вид на аккуратную гранитную плиту, инкрустированную виноградной лозой. Как оказывалось, за пять лет ветер и дожди почти не коснулись поверхности камня, разве что изысканные узоры были слегка испачканы грязью. Как только совместными усилиями Джо и матери Делии все сорняки были вырваны, девочка подошла к могиле Джеанн Тёрлоу и, преклонив колени, стала с интересом разглядывать рисунок, выполненный в граните.
Откинув со лба прядку чёрных волос, Делия протянула вперед левую руку и нежно провела кончиком указательного пальца по полированному камню, всё еще продолжая сжимать в другой руке букетик незабудок, который ей надлежало положить у изголовья. Девочка услышала тихий вздох дяди Джо и слегка повернула голову в его сторону, чтобы понять, почему он вздохнул. Он стоял, скрестив руки на груди, и молча смотрел на могилу своей матери. Его печальные глаза и опущенные руки почему-то тронули сердце малышки, и ей захотелось сказать ему что-нибудь ободряющее. Но как только она начала подыскивать слова, ей вдруг пришла в голову мысль, что не стоит много говорить рядом с могилой покойника. Поэтому Делия ограничилась невинным пожатием плеч и милой улыбкой, которую, впрочем, дядя Джо не принял во внимание.
Торжественная троица продолжала молча смотреть на могилу Джеанн Тёрлоу, время от времени обмениваясь взглядами. Затем мать Делии вздохнула и, подняв правую руку к лицу, начала массировать переносицу, и её глаза, как заметила девочка, увлажнились слезами. Дядя Джо застенчиво улыбнулся. Прошло некоторое время, прежде чем тишину нарушил голос женщины:
— Делия, как ты думаешь, мама Джордана была бы рада познакомиться с тобой, если бы была ещё жива? — в порыве сентиментальности мать Делии задала дочери риторический вопрос.
Делия хотела было ответить, но слова замерли у неё на языке, поскольку в следующую секунду её мать дала волю слезам, и её рыдания эхом разнеслись по кладбищу. Смущённая этим событием, малышка задрожала всем телом, чувствуя, что и она может вот-вот заплакать. Твердо упершись ногами в землю, она прижала букетик незабудок к груди и замерла. В её голову медленно начали приходить печальные мысли о том, как трудно было бы ей, если бы её собственных родителей вдруг не стало.
Как она знала, человеческий век короток, плюс ко всему есть такая загвоздка, что человек может стать смертным внезапно, и, будучи всего лишь маленьким ребенком, Делия ужасно боялась потерять свою маму. Что же касается её отца, то девочке с её небольшим жизненным опытом казалось, что с его смертью в её жизни мало что может измениться, разве что пыль осядет на его месте в столовой, да и из-за закрытых дверей их гостиной перестанут доноситься отголоски жарких споров отца с её матерью относительно педагогических и религиозных взглядов на её собственное воспитание.
Из этих мыслей девочку вывел зов её матери. Делия подняла глаза и увидела, что та уже отошла от могилы Джеанн Тёрлоу и теперь стоит рядом с дядей Джо на мощеной дорожке между могилами. Когда девочка встретилась взглядом с мамой, женщина махнула рукой в сторону надгробия.
— Делия, — сказала она, внимательно глядя на малышку, — положи незабудки у изголовья и иди к нам, уже пора домой.
Очнувшись от грустных мыслей, девочка кивнула своей матери и, поднявшись на ноги, подошла к самому краю могилы Джеанн Тёрлоу и, слегка повертев в руках букетик незабудок — ну очень уж нравились ей эти цветы — медленно опустила их на мягкую землю, после чего повернулась к взрослым и вопросительно посмотрела на них.
— Умничка моя, — кивнула мама с улыбкой на губах, — а теперь иди к нам. Поторопись! — подбодрила она дочку, которая нерешительно топталась на месте.
Дядя Джо, стоя немного позади своей соседки, молча наблюдал за всем происходящим. Печальное выражение исчезло с его лица, и теперь он казался счастливым и умиротворенным, а комья грязи на его строгом костюме придавали его облику беспечность и некоторое легкомыслие. Делия почувствовала, как что-то шевельнулось в её душе, когда она посмотрела на него, но не могла понять, что это было за чувство. Она пошла по направлению ко взрослым, по дороге вытерев руки о свой сарафан. Это действие не ускользнуло от зорких глаз её матери, которая нахмурилась и укоризненно покачала головой.
— Дорогуша, зачем ты испачкала одежду? — укоризненно спросила женщина, когда Делия подошла и встала рядом с ней. — Ты же не какая-нибудь простушка, а цивилизованная леди! — заключила она.
Взяв девочку за руку, мать сжала её маленькую ладошку в своей и повела к выходу с территории клабища. Делия послушно последовала за ней, чувствуя себя немного неловко из-за того, что та так бесцеремонно оторвала её от искреннего выражения чувств перед могилой Джеанн Тёрлоу. По-видимому, это ощущение передалось и её матери, которая ускорила шаг, так что дочери пришлось поспешить за ней. Вскоре эта странная скованность прошла, и Делия вернулась к своим мыслям.
Она верила в то, что букет незабудок, который ей только что довелось возложить, будет вечно лежать на могиле матери дяди Джо, напоминая всем окружающим о том, как благовоспитанная молодая леди — девочка мысленно повторила слова своей мамы — отдала дань памяти покойной родственницы своего духовного учителя и наставника, выражая тем самым свое глубочайшее уважение как к его собственной персоне, так и ко всей его семье. Как и подобает хорошенькой маленькой девочке, Делия продолжала идти рядом со своей мамой, но когда их процессия миновала кладбищенскую ограду, она не смогла удержаться от того, чтобы оглянуться и бросить последний взгляд на могилу матери дяди Джо.
То, что открылось глазам маленькой девочки, потрясло её до глубины души — у надгробного камня стоял незнакомый небритый мужчина в рваной одежде и с грязными взъерошенными волосами, которые уродливо торчали из-под его старой фетровой шляпы. На несколько мгновений девочке показалось, что это какой-то призрак, бродящий между могилами, но когда она пригляделась повнимательнее, то поняла, что это самый обычный пожилой нищий, внешне очень похожий на тех, кого она привыкла видеть на экране телевизора в унылых и занудных телефильмах на городскую тематику.
Воровато оглядевшись по сторонам, этот уродливый человек снял шляпу и тут же подобрал с земли букетик незабудок. Делии потребовалось немало усилий, чтобы прикрыть рот рукой, дабы не закричать от охватившего её чувства обиды и детского возмущения. Старый нищий, со свистом выдохнув воздух, начал торопливо класть цветы в карман своего грязного пиджака, и, справившись с этим делом, тут же бросился прочь. Малышка провожала его глазами, пока он не скрылся за зданием склепа.
С силой сжав свободную руку в кулак, Делия стиснула зубы и глубоко вздохнула. Мысли о недостойном поведении старого нищего не выходили у малышки из головы. Она задавала себе вопросы из разряда «Зачем он украл цветы, предназначенные для покойной?», «Что он собирался с ними делать?» и так далее. На долю секунды Делию охватило желание немедленно наказать вора, но она подавила это желание, понимая, что ничего не может поделать со взрослым мужчиной, и даже если бы она попыталась это сделать, то это выглядело бы по меньшей мере глупо, если не рискованно. Сглотнув комок, подступивший к горлу, девочка перевела взгляд на свою мать, которая продолжала вести её вперед, следуя за дядей Джо.
Делия почувствовала, как ветер, который до этого слегка лишь слегка шевелил её волосы, постепенно усилился и теперь начал задувать ей под одежду. Она поёжилась от холода и подняла руку, затекшую от долгого лежания, чтобы поправить свою белую лёгкую сорочку. В тот момент она и не помышляла о том, чтобы встать с подоконника и надеть что-нибудь потеплее — девочку очаровал вид луны, которая к этому времени уже начала скрываться за тёмными и расплывчатыми облаками. Делия находилась в состоянии, когда мысли преобладали над желаниями её тела, и хотя по натуре она и так была расположена к меланхоличным размышлениям, но в состояние прострации, подобное этому, она удосужилась впасть впервые за все свои десять лет.
Делия вспомнила один из своих многочисленных воскресных походов в местную церковь, которая, если подумать, находилась не так уж далеко от её дома. Сама церковь была настоящим произведением искусства — облицованное кирпичом здание с дополнительной каменной кладкой, округлые окна которого молча свидетельствовали о том, что её архитектор увлекался романским стилем. Угловая башня с зубцами, возвышавшаяся над крышей остальной части церкви, вызывала у Делии приятные ассоциации с фильмами о средневековой жизни, и, можно сказать, этот факт давал девочке дополнительную мотивацию ходить в это место (не считая её лютеранского исповедания, конечно).
В то воскресенье дочь и мать, согласно установившейся в их семье традиции, надели кружевные шали — Делия сиреневую, её мама чёрную — и, выйдя из дома, вскоре достигли парадных дверей церкви. Стоит, кстати, заметить, что в тот день Делия была не в самом лучшем настроении, потому что перед выходом из дома она умудрилась поссориться с отцом из-за того, что он придрался к её рисунку, на котором был изображен человечек с рыжими волосами. Главная причина, собственно говоря, заключалась не в самой картинке — грубой, как и у всех детей её возраста — но в том факте, что девочка подписала свой рисунок теми семью заветными буквами, которые вызвали неоправданную панику и паранойю у её родителей и взрыв восхищения у самой малышки.
Поэтому, когда отец уехал из дома на работу в центр, девочка, упав духом, отправилась в церковь, даже не разговаривая по дороге с матерью. Правда та, будучи свидетельницей ссоры между дочерью и мужем, в свою очередь тоже не была расположена вести задушевные беседы. Как бы то ни было, когда обе женщины наконец добрались до церкви, угрюмое чувство неудовлетворенности постепенно уступило место необъяснимому возбуждению, и через несколько минут Делия забыла о своей семейной ссоре.
Подвешенные на цепях у полка лампы с красивыми шестиугольными абажурами светились теплым желтым светом, который отражался от полированного дерева мебели. Само по себе освещение в церкви было приглушенным, словно начальство церкви не хотело нарушать торжественность богослужения ярким электрическим светом, но это не помешало девочке с энтузиазмом разглядывать винтажный интерьер церкви, которым она, говоря по правде, раньше никогда особенно не интересовалась, поскольку церковь была для малышки такой же рутиной повседневной жизни, как, к примеру, школа или продуктовый магазин.
Человеку, подкованному в архитектурных делах, было очевидно, что интерьер этой церкви был выдержан в готическом стиле, свидетельством чего служила, к примеру, потолочная опора, вырезанная из дубовых и еловых досок. Потолок контрастировал с белыми стенами, оформленными скромно, но со знанием дела. Не обращая внимания на прихожан, толпившихся среди полукруглых рядов скамей, Делия устремила свой взор на алтарь, отчего её личико приобрело мечтательное выражение, а пряди густых чёрных волос, лежавших на её плечах, немного растрепались, но со стороны это было не заметно из-за сиреневой шали, наброшенной на голову девочки.
Богослужение в церкви Портленда мало чем отличалось от аналогичной процедуры, которую девочке доводилось наблюдать во время жизни в Нью-Йорке, за исключением того, что среди прихожан количество стариков преобладало над людьми среднего возраста, а из детей на данный момент была только одна Делия — как будто местные жители придерживались мнения, что не следует водить своих детей в церковь. Малышка не помнила, как проходило богослужение в тот конкретный день, потому что в своих мыслях она была полностью поглощена Джо — казалось, торжественная атмосфера этого святого места с новой силой воскресила образ этого человека в её мыслях.
Когда прихожане начали расходиться, мать Делии слегка подтолкнула дочку локтем в плечо.
— Дорогая, нам нужно идти, — в голосе женщины слышалась усталость.
Делия, продолжая стоять неподвижно, повернула к ней голову.
— Мамочка, я хочу остаться здесь, — смиренно сказала она.
Женщина неловко обняла её.
— Что ты тут потеряла? — недоуменно спросила она.
— Я останусь, — настойчиво повторила дочь, отворачиваясь от неё.
— Как пожелаешь, красавица, — сдалась мать.
С этими словами она направилась к выходу из церкви, пока Делия продолжала смотреть на резной дубовый алтарь.
— Я буду ждать тебя снаружи, — донесся до ушей малышки голос её матери.
Убедившись, что та покинула церковь, девочка, поправив свою шаль, вышла из-за рядов деревянных скамей на устланное красным ковром пространство перед алтарем, у которого в этот момент в одиночестве стоял викарий, которому на вид можно было дать лет сорок. Он был одет в безупречную чёрную сутану, а его волосы были скрыты шапочкой того же цвета. Священник наблюдал за суетящимися людьми, выходившими из церкви, даже не пытаясь скрыть скуку на своем лице. Казалось, он не придавал никакого значения ребёнку, который в это время приближался к нему.
Делия, напротив, с каждым шагом, приближавшим её к алтарю, чувствовала всё большее возбуждение. Её руки слегка дрожали от волнения, поэтому ей приходилось держать их скрещенными на груди. Девочка чувствовала, как недоуменные взгляды других прихожан скользят по её маленькому телу, завернутому в сиреневую шаль. Подойдя ближе к викарию, Делия слегка поправила её, чтобы священник мог чуть лучше видеть её лицо, и остановилась у подножия четырех ступенек, устланных красным бархатным ковром.
— Добрый день, преподобный Уиллис, — тихо, но твердо произнесла девочка.
При звуке её голоса викарий вздрогнул и, скользнув по ней безразличным взглядом, продолжал хранить молчание.
— Позвольте мне спросить вас… — решительно продолжила Делия.
Священник повернулся к ней — по блеску его глаз было очевидно, что он совершенно не в настроении болтать о пустяках с малолетними прихожанками, даже если они были такими серьезными, как эта.
— Иди с миром, дочь моя, — сказал он, даже не пытаясь замаскировать своё недовольство.
— Не могли бы вы, пожалуйста… — начала было Делия, но викарий перебил ее.
— Время богослужения закончилось, тебе здесь больше нечего делать, — с этими священнослужитель указал на выход.
Такое обращение несколько задело девочку, но она постаралась не показывать виду, и только румянец на щеках выдавал её раздражение.
— Мне нужен ваш совет, преподобный Уиллис, — твердо сказала она, глядя в лицо викарию.
— Какая непослушная девчонка… — едва слышно прошептал он. — Иди домой, дочь моя, — сказал священник громко.
— Я никуда не уйду, пока вы не ответите на мой вопрос! — упрямо ответила ему девочка.
После этих слов Делия не удержалась и легонько топнула своей ножкой, обутой в черную туфлю. Подобный способ выразить своё нетерпение в стенах церкви выглядел несколько неуместно, но в эту минуту девочка была настроена решительно и поэтому позволила себе нарушить правила хорошего тона. В следующую секунду викарий сдался её напору и, сделав пару шагов по направлению к ней, остановился на самой верхней ступеньке.
— Что тебя гложет, дочь моя? — в его голосе все еще слышались нотки неудовольствия.
— Преподобный Уиллис, — начала Делия, — мне страшно подумать, но иногда мне кажется, что взрослые что-то скрывают от меня.
Девочка, конечно, имела в виду тот факт, что родители скрывают от неё все, что было связано с дядей Джо. Но откуда это мог знать этот конкретному церковному сановнику?
— Не волнуйся, дочь моя, — ответил ей викарий, — родители всегда не сразу открывают мир своему ребёнку, потому что человек должен познавать его постепенно, по крупицам.
Делии не понравилось, что священнослужитель, вместо того чтобы выслушать свою собеседницу, сразу же начал пускаться в пространственные речи, которые совершенно не относились к тому, что она хотела сейчас услышать.
— Я не это имела в виду, преподобный Уиллис, — стараясь сохранять спокойный тон, сказала она.
Увы, викария остановить было невозможно — казалось, вопрос молодой прихожанки стал катализатором его красноречия, и священнослужитель дал выход потоку прописных истин, которые сорвались с его уст на дочь фармацевта, мало интересовавшуюся религиозными темами.
— Если человек, — начал викарий, воздев палец к потолку, — с юных лет вдруг узнает об окружающем мире все сразу, то знай, дочь моя, что это от лукавого, и такой человек идет против заповедей Господних.
Делия поняла, что ей снова придется пойти против правил поведения, чтобы заставить священника ответить на вопрос, который беспокоил её уже много месяцев. Глубоко вздохнув, она почти инстинктивно уперла руки в свои нежные бёдра, как любила делать её мать во время семейных ссор.
— Пожалуйста, выслушайте меня, преподобный Уиллис, — громко сказала Делия, прерывая нравоучительную тираду собеседника, — мои родители не хотят говорить со мной о человеке, к которому я испытываю чувства, которые, ух… — она вдруг замолчала на полуслове.
Дело было в том, что девочка стеснялась говорить о дяде Джо напрямую, поскольку её мучили подозрения, что если она расскажет викарию о своей духовной связи — подчёркиваем, духовной, а не физической — со взрослым мужчиной, то священнослужитель тут же начнёт осыпать её упреками, даже не пытаясь выяснить, в чем именно заключалось их общение. Поэтому Делии пришлось приложить усилие, чтобы вдруг замолчать и застыть в позе послушной и покорной рабыни Господней. Заметив это, викарий не стал делать ей выговор за неподобающее поведение в стенах церкви и даже изобразил на своем лице подобие благочестивой улыбки, которая через секунду сменилась обычным выражением спокойствия.
— Всё еще может наладиться, дочь моя, — утешал Делию священник. — Ты говоришь о любви?
В голосе викария послышался лёгкий интерес, который придал Делии уверенности в себе. Кивнув головой в знак согласия с его словами, она откинула непослушные локоны, выбившиеся из-под шали.
— Преподобный Уиллис, я живу в постоянном страхе, — уверенно заговорила она, — что с этим человеком случилось что-то плохое. Что мне следует делать?
После этих слов девочка устремила свои тёмные глаза на викария. Хотя её вопрос был сформулирован не совсем правильно, тон, которым Делия задала его, должен был служить доказательством того, что ответ на него действительно важен для неё. Увы, священнослужитель не воспринял слова ребёнка всерьез — вместо этого он, не тратя ни секунды на раздумья, одарил девочку снисходительной улыбкой.
— Ты любишь, дочь моя, а любовь и страх всегда рядом, — словно декламируя какую-то прописную истину, добродушно произнес викарий. — Просто веруй, надейся и жди, — нараспев произнёс он.
По окончанию этой тирады он отвернулся от девочки и поднял глаза на висящую над алтарем потемневшую от времени круглую металлическую пластину, украшенную сложными узорами, которые местами были покрыты стёршейся от времени позолотой. Это следовало расценивать как знак того, что их разговор подошел к концу. Делии ничего не оставалось, как поправить шаль и направиться к выходу из церкви. Вся фигура девочки говорила окружающим о том, что этот диалог со священнослужителем поверг её в состояние, граничащее с недовольством, и теперь она изо всех сил старалась не высказать своего несогласия с ответом викария.
Стараясь ступать как можно медленнее по красной ковровой дорожке, расстеленной между рядами скамей, девочка подумала про себя, что в переводе на простой язык слова викария следовало понимать таким образом, что он был не в состоянии дать Делии совет касательно того, как ей справиться с ситуацией, связанной с дядей Джо. Малышка пожалела о том, что не произнесла прямо в лицо священнику цитату из книги, которую когда-то читала со своим взрослым другом. Хотя чтением это можно было назвать с большой натяжкой, потому что девочка просто сидела рядом с дядей Джо и слушала, как он читал вслух своей юной слушательнице. В частности, цитата, которую Делия считала уместной в данной ситуации, заключалась в том, что некий мудрец и врач попросил Господа Бога уничтожить человеческую расу и создал более совершенных людей, но Господь Бог ответил, что, хотя он и сочувствует мудрецу, он не может выполнить его просьбу.
Возможно, что на самом деле этот диалог имел совершенно другой смысл, но девочка не могла этого знать, хотя бы потому, что содержание этой книги дяде Джо пришлось переводить прямо на ходу, ибо написана она было на немецком, знания которого у Делии были, мягко говоря, очень поверхностными, если не сказать нулевыми. Если бы девочке удалось найти эту книгу на своем родном языке — то бишь английском — то она, несомненно, сверилась бы с грамотно переведённым текстом и высказала викарию, что именно было описано в оригинале, но, к величайшему сожалению девочки, ей не удалось найти английский перевод этой книги. В основном в этом ей мешали её собственные родители (которые, казалось, ненавидели всё, связанное с дядей Джо), а также была такая сложность, что она не могла знать точного названия — Делии было трудно запоминать и произносить немецкие слова, а приблизительный перевод «Это непросто, быть богом», вероятно, ничего бы не дал скучающим продавцам в книжных магазинах.
Впрочем, была ещё одна причина, которая не позволила малышке просто так взять и процитировать книгу в лицо викарию — дело заключалось в том, что когда дядя Джо закончил читать ей эту книгу, он попросту дал девочке наказ не цитировать её содержимое направо и налево. Как она думала, причиной этому служило то, что Господь Бог, описанный на страницах этой в высшей степени необыкновенной книги, был не седовласым стариком, который сидел на облаке и отдавал приказы ангелам, но, напротив, отважным молодым рыцарем, который восседал верхом на коне и участвовал в дрязгах некоего средневекового государства. «Ну что плохого в том», — задавала себе вопрос Делия, — «чтобы представлять Господа Бога крутым парнем?».
Она помнила, как в книге описывалось, что этот Господь Бог, который под видом простого смертного пытался сделать этот мир лучше, чем он есть на самом деле, в своих странствиях влюбился в некую женщину, но когда её подло убили, то Господь Бог пришел в такую ярость, что вопреки чьим-то указаниям вышел из себя и устроил жителям средневекового городка нечто вроде Армагеддона, только в его руках были не какие-то нелепые огненные шары, а самый настоящий рыцарский меч из стали, которым он прорубил себе путь сквозь свиту вероломного короля, и, добравшись до последнего, положил конец его тирании. Закончилась же книга тем, что после этого события самого Господа Бога забрали какие-то его друзья, с которыми, гуляя по эдемским садам, этот в высшей степени странный персонаж поедал клубнику и в шутку пугал окружающих своими ладонями, испачканными её соком.
На Делию всё это произвело весьма и весьма сильное впечатление, но поскольку дядя Джо сказал ей, что другие взрослые не оценят такую интерпретацию Господа Бога из уст малышки, то Делии оставалось только придержать язык и тихо покинуть церковь, получив из уст викария ответ, который ничего не объяснил ей и ничуть не помог ей в том, как ей нужно было поступить в ситуации, когда её родители замыслили нечто нехорошее и скрыли от неё истинную судьбу её друга.
Воспоминание о разговоре с викарием привело Делию в состояние, близкое к отчаянию. Она глубоко вздохнула и, расправив затекшие от холода плечи, провела рукой по холодной пластиковой поверхности подоконника. Луна уже давно скрылась за облаками, и в ночном воздухе чувствовалась сырость надвигающегося ненастья. В голову девочки закралась мысль о том, что в любой момент может пойти дождь, отчего она рискует промокнуть под его струями, но малышка продолжала сидеть на своём месте, изредка бросая взгляды в свою комнату — что, если дверь вдруг откроется и к ней войдет её мама или папа?
Но, к большому счастью Делии, никто из её родителей не входил в спальню. Это её полностью устраивало — сейчас, больше, чем когда-либо, девочка не желала их присутствия, потому что чувствовала острую необходимость забыть об их существовании и вспомнить самые яркие фрагменты своей жизни, которые произошли с ней вплоть до сегодняшнего момента. Успокоившись, Делия подняла голову к небу и, закрыв глаза на несколько секунд, постаралась выкинуть из головы все мысли о настоящем, чтобы они не мешали сосредоточиться на образах из счастливых моментов её совместного с дядей Джо прошлого.
Она не рискнула устать от кропотливого перебора своих воспоминаний и провалиться в сон, потому что холодный ветер, дувший со стороны леса, просто не давал ей такой возможности. В отличие от Нью-Йорка, где Делия ранее жила со своими родителями, в Портленде никак невозможно было подвергнуть сомнению существование природы вокруг, что часто случалось с девочкой на заполненных автомобилями улицах мегаполиса, где любая травинка, робко растущая в трещинах асфальта, казалась малышке символом зелёного мира и в то же время олицетворением дикой природы в одном лице.
В голове Делии всплыли образы их с Джорданом самого последнего времяпрепровождения. Это ни в коем случае нельзя было назвать свиданием, ибо, во-первых, Делия была слишком маленькой для этого, а во-вторых, если свидание обычно представляет собой встречу наедине, то это мероприятие проходило в компании близкого друга дяди Джо, которого девочка заочно уважала, но никогда раньше не видела.
В её собственном воображении мир вокруг возвращался назад сквозь время. Сама Делия не участвовала в тех событиях — не в том смысле, что её там не было физически. Напротив, Делия была непосредственно вовлечена в те происшествия. Дело было в том, что в воспоминаниях отсутствовал её собственный визуальный облик, ибо ещё не родился такой человек, который мог бы видеть себя со стороны, не теряя при этом способности ориентироваться в окружающем мире и оценивать происходящее с точки зрения от первого лица.
Визит к другу Джордана был неожиданным сюрпризом для маленькой Делии, который не входил в её планы на вечер того дня. Совсем наоборот, к этому моменту малышка уже несколько раз делала дяде Джо недвусмысленные намеки на то, что ей пора идти домой, дабы приступить к своим прямым обязанностям по подготовке к завтрашнему экзамену по литературе, которого она с нетерпением ожидала наравне со своими одноклассниками. Её дом был совсем рядом — буквально через следующую калитку направо, но Делия не могла избавиться от ощущения, что если она уйдет от своего соседа без спроса, то испортит ему настроение, чего ей на самом деле совсем не хотелось. Поэтому она пыталась уговорить Джордана отпустить её вместо того, чтобы самой покинуть его дом.
— Дядя Джо, я умоляю тебя! — громко говорила она ему. — У меня завтра важный экзамен в школе, я просто не представляю, как я смогу его сдать…
Но дядя Джо, как ни в чем не бывало, продолжал сидеть в своём кресле, держа в руках книгу, которую читал с заметным любопытством. Делия поняла, что её просьба останется без ответа, и решила проявить настойчивость. Сделав несколько шагов к креслу, в котором сидел дядя Джо, она перешагнула через ноги мужчины и положила свои ладони на зеленые ситцевые подлокотники. В этот самый момент Джордан вдруг захлопнул книгу и поднял на девочку взгляд, который прошел мимо её внимания, потому что Делия невольно заинтересовалась обложкой книги. Это была брошюра в твёрдом переплете с названием, написанным огромными белыми буквами на глянцевой голубой поверхности.
— «Книга Света», — прочитала Делия с некоторой запинкой, словно пробуя это слово на вкус.
Она убрала руки с подлокотников и вопросительно посмотрела на дядю Джо, на лице которого появилась загадочная улыбка. «Его забавляет мое произношение?» — спросила она себя, когда их взгляды встретились. Малышке стало не по себе, и она снова уткнулась в книгу. Минуту спустя дядя Джо нарушил молчание.
— Ах, это так, скукотища, — извиняющимся тоном начал он, — всё об каком-то там исцелении и кристаллах…
Делия, услышав это определение, едва сдержала улыбку. Она всегда считала, что её взрослый друг является ценителем качественной литературы, и была сильно удивлена тому, что он позволил себе взять в руки такую глупую и никчёмную книжку. Но что поделать, когда вокруг снуёт так много идиотов, готовых платить за какую-то ерунду, которую они сами даже не понимают… От этих мыслей девочке вдруг до смерти захотелось сказать что-нибудь дерзкое и насмешливое в сторону брошюры, которую Джордан тем временем уже положил на стол справа от своего кресла. С этой мыслью Делия широко расставила локти, уперла руки в бёдра и расправила плечи, чтобы выглядеть как можно более энергичной.
— А также о дурацком хламе! — сказала она громко и членораздельно, подражая голосу литературного критика, который зачитывал свою разгромную рецензию на книгу какого-нибудь графомана.
На самом деле Делия не была уверена в необходимости такого эффекта — обычно она никогда не опускалась до такого наигранного пафоса, по крайней мере в общении со своими родителями. Но в ту минуту её обуяла идея, что таким образом она сможет произвести некоторое впечатление на дядю Джо, доказав ему, как хорошо она разбирается в современной литературной кухне. И так уж совпало, что она не ошиблась в своих расчётах — её взрослый друг одобрительно посмотрел на свою юноую подругу и кивнул головой.
— А ты знаешь, я с тобой полностью согласен! — радостно воскликнул он. — Меня уже тошнит от этой эзотерической чепухи. Я бы никогда не взял в руки подобную книгу, если бы на улице меня не вынудил её взять один юродивый. Кстати, — внезапно он сменил тон, — мне было бы весьма интересно узнать, почему ты считаешь эту книгу, как ты выразилась, «дурацким хламом»?
Задав этот вопрос, дядя Джо пристально посмотрел на Делию, и по его серьезному лицу было ясно, что он ждёт не дождётся её ответа. Девочка почувствовала себя неловко, и весь её боевой пыл будто бы испарился. Она покраснела и опустила глаза, но Джордан, казалось, не желал менять тему. Он подождал, пока Делия снова поднимет на него взгляд, и подмигнул ей.
— Скажи мне, почему тебе не понравилась эта книга? — повторил он свой вопрос.
Делия поняла, что молчанием ей не отделаться, к тому же ей необходимо было как-то разрядить возникшее между ними напряжение, и поэтому она решила подыграть дяде Джо, дав ему такой ответ, который, как она справедливо полагала, должен был понравиться ему и порадовать его до глубины души.
— Я считаю, — сказала Делия, на секунду подняв глаза к потолку, — что человеку не пойдут на пользу какие-то камешки. Кристаллы никаким образом не могут помочь здоровью, это полная чушь! — воскликнула она с неожиданной энергией.
Её прямой ответ, поддержаный её интонацией, прозвучал настолько искренне, что он, как казалось девочке, и вправду привёл дядю Джо в восторг — по крайней мере, он ухмыльнулся и несколько раз одобрительно кивнул ей. Сама же Делия испытала в эту минуту странное чувство — как будто она только что произнесла речь перед публикой, которая встретила её выступление бурными овациями и аплодисментами. Девочка поправила свои непослушные тёмные волосы, оправила юбку и попыталась напустить на лицо безразличное выражение, чтобы хоть как-то скрыть охватившее её замешательство, но румянец, появившийся на пухлых щёчках малышки, свидетельствовал о том, что в искусстве притворства ей явно никогда не получится достигнуть успехов.
Как бы между прочим, дядя Джо поднялся со стула. Маленькая девочка вздрогнула и, сделав пару шажков назад, инстинктивно прикрылась рукой, хотя ей ничего не угрожало. Джордан подошёл к столу и, взяв в руки эту злополучную книгу, повернулся к Делии, которая, словно завороженная, стояла перед креслом и смотрела на него сквозь пальцы с некоторым удивлением, но уже без страха.
— Я хочу сделать тебе кое-что приятное, — сказал он, открывая брошюру. — Ты ведь любишь… — он вдруг замолчал и начал в беспорядке перелистывать страницы.
Делия невольно задумалась о том, что же имел в виду её взрослый друг. Малышка убрала руку от лица и, прищурившись, внимательно посмотрела на его сосредоточенное лицо.
— Что я люблю? — спросила она с едва скрываемым любопытством. — Читать? Рисовать?
— Испепелять, — неожиданно ответил ей дядя Джо и яростно дёрнул книгу за края переплета.
Раздался звук рвущейся бумаги, и несколько книжных страниц полетели на половицы. В следующий момент Джордан начал с удвоенной силой рвать книгу на куски, в то время как Делия молча наблюдала за его действиями. Она даже подумать не могла, что может прийти в такой восторг от вида взрослого мужчины, утруждающего себя таким нетипичным для своего возраста занятием. Вскоре у ног дяди Джо лежала стопка изорванных бумажных страниц, а твердый переплёт, который он не смог разорвать, был брошен на пол рядом со всем остальным. Не скрывая обуявшую его радость, мужчина достал из кармана зажигалку и кивнул девочке, которой невольно стало смешно, но она сумела подавить улыбку, не желая показаться невежливой.
— Возьми этот мусор, — дядя Джо пнул бумагу носком ботинка, — и отнеси к камину.
После этих слов он отошёл в противоположный угол комнаты, а Делия, после небольшого колебания, присела на корточки рядом с тем, что осталось от дурацкой книжки, и начала осторожно подбирать её с пола — кусочек за кусочком, — складывая эти обрывки в подол своей лёгкой юбки, которую она обычно носила осенью, когда погода была ещё достаточно теплой, чтобы ходить в лёгкой одежде. Собрав все, что лежало на полу, Делия выпрямилась и повернулась в сторону камина, рядом с которым уже стоял дядя Джо.
— Иди сюда, — он поманил девочку жестом.
Придерживая подол своей юбки, девочка медленно, чтобы не выронить бумагу, двинулась к дяде Джо. Как только она оказалась рядом с ним, мужчина наклонился и открыл железную дверцу камина.
— Бросай всё сюда, — кивнул он малышке, имея в виду обрывки книги.
Делия с облегчением отпустила руки от юбки, и бумага, издавая лёгкий звук шелеста, полетела прямо в тёмную пасть камина. Только картонный переплет, казалось, боролся за свою жизнь и с едва слышным стуком упал ей под ноги. Маленькой девочке пришлось наклониться и поднять его с пола, после чего она бросила переплёт к остальным обрывкам.
— Я горжусь тобой! — воскликнул дядя Джо с несколько преувеличенным торжеством. — А теперь отойди в сторону.
Делия подчинилась, и её взрослый друг присел на корточки перед камином и щелкнул зажигалкой. Через несколько секунд прямо перед его лицом послышался треск, но ничего страшного, конечно, не произошло — это был всего лишь небольшой вспыхнувший огонь. Через несколько мгновений языки пламени уже лизали картонный переплет и бумагу, которая лежала посередине камина. Дядя Джо встал с пола, отряхнул пыль с коленей и, засунув руки в карманы брюк, встал рядом с девочкой.
— Книга Света, говорили они… — с иронией в голосе тихо пробормотал он, глядя на огонь.
— Да будет свет! — весело ответила Делия, не сводя глаз с языков огня, танцующих в камине.
Таким образом Джо и Делия стояли некоторое время, молча наблюдая, как огонь превращает бульварную эзотерическую ерунду в то, чем она по сути и является — в пепел, только не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. У девочки возникло ощущение, что акт сожжения, который они только что совершили, являлся вызовом всему обществу этих сумасшедших экстрасенсов, которые сами не понимают смысла своего псевдонаучного учения, но зато с удивительным упорством пытаются обратить остальных в свой бессмысленный культ, наивно полагая, будто образованному человеку есть какое-то дело до их нелепой и бессмысленной возни с кристаллами и подобной ерундой, которая якобы приносит человеку пользу и очищение — максимум, что очищалось от такого учения, это карманы наивных дурачков, которые попадались на удочку этих шарлатанов.
Внезапно дядя Джо запрокинул голову к потолку, и девочка услышала его смех, чем-то похожий на смех ребенка, которй получил долгожданный подарок. Она вздрогнула от неожиданности и отшатнулась в сторону, но вскоре поняла, в чем дело, и рассмеялась вместе с ним. Её смех был полон такой безудержной радости и счастья, какого она никогда раньше не испытывала — казалось, все её существо было наполнено таким блаженством и покоем, которых раньше не могло вызвать никакое другое событие в её жизни, даже дни рождения, Рождество или какие-нибудь другие семейные праздники. Именно это странное событие — сожжение идиотской брошюрки в камине соседа — смогло каким-то чудом вызвать у неё прилив счастья подобной силы.
Вскоре они смогли подавить этот приступ веселья — сначала перестал смеяться дядя Джо, а потом и сама Делия. Мужчина и маленькая девочка стояли у камина, где догорали последние страницы глупой и бесполезной книжки, которую они оба не без оснований считали если не плохим, то, по крайней мере, отупляющим чтивом. Сожжение этих страниц придало им уверенности в себе и, можно даже сказать, пробудило вкус к жизни.
Дядя Джо, оторвав взгляд от камина, повернулся к своей юной подруге и некоторое время пристально смотрел на неё, очевидно, пытаясь понять по выражению лица малышки, какое впечатление произвел на неё их внезапный поступок. Делия, почувствовав на себе его взгляд, смущенно покраснела и начала расправлять свою слегка помятую юбку.
— Тебе понравилось? — ласково спросил мужчина.
В ответ девочка, не говоря ни слова, утвердительно кивнула головой.
— Ты никогда раньше так не смеялась, — продолжил дядя Джо. — Согласись, ведь это здорово — сжигать книги?
— Если они глупые, то да, — весело ответила Делия, подпрыгивая на месте.
— Я не говорю, что так можно поступать по отношению к литературе в целом, — словно оправдываясь, начал объяснять Джордан. — Такие книги, которые действительно могут чему-то нас научить, следует лелеять как зеницу ока и поэтому их не следует сжигать ни в коем случае.
Делия поднесла руку к лицу и задумчиво почесала подбородок, что явно позабавило её собеседника, который в ответ на её жест склонил голову набок и издал некое подобие смешка. Это слегка задело девочку, но она не подала виду. Глядя на дядю Джо, она вдруг отчетливо осознала, насколько же они всё-таки с ним были похожи — дело было не столько во внешних данных, сколько в том, насколько у них обоих были схожие внутренние качества. Ведь если покопаться в глубинах его души, то окажется, что разницы в возрасте между ними как бы и не существовало — дядя Джо в свои двадцать четыре года был всё таким же наивным и инфантильным, как и сама Делия. На самом деле, единственная разница между ними заключалась лишь в уровне знаний и опыта.
— Подожди секунду, — вдруг сказал дядя Джо, поднимая палец к потолку.
После этого он подошел к письменному столу, на котором лежали какие-то бумаги, книги, а также стоял небольшой телефонный аппарат. Делия уставилась на него в замешательстве, но когда рука мужчины потянулась к телефонной трубке, она не выдержала и сделала несколько неуверенных шагов по направлению к нему.
— Кому ты звонишь? — спросила она с внезапной дрожью в голосе.
— Успокойся, Делия, — сказал дядя Джо, с любовью глядя на нее, — просто дай мне минутку поговорить.
С этими словами он начал набирать номер, и девочка услышала характерный звук, с которым вращался диск аппарата (у дяди Джо была очень старая модель телефона). Малышка поняла, что Джордан хотел бы, чтобы она отошла от него и не мешала его разговору, но на всякий случай она задала ему ещё один вопрос.
— Это имеет отношение ко мне? — спросила она без малейшего колебания.
— У меня такое чувство, что ты читаешь мои мысли, — улыбнулся дядя Джо. — Конечно, это связано с тобой. Тебя ждёт кое-что очень интересное. Очень, — повторил он и, чтобы подчеркнуть важность слова, щелкнул пальцами свободной руки.
Успокоившись, Делия встала у него за спиной. Ей вдруг в голову пришла замечательная идея — подслушать чужой разговор и узнать, о чём говорят взрослые! Лёгкая ухмылка появилась на губах дяди Джо, и он одобрительно кивнул головой, словно поощряя её любопытство. Видимо, первое впечатление было обманчивым, и на самом деле он был совсем не против того, чтобы девочка услышала содержание его разговора с человеком на другом конце провода. Прошла почти минута, сопровождаемая размеренными звуковыми сигналами, пока в трубке не раздался молодой мужской голос.
— Привет, Джо, зачем беспокоишь меня в столь ранний час? — сварливо проговорил невидимый девочке собеседник.
Делия едва не рассмеялась — на часах было уже пять часов пополудни, а этот джентльмен почему-то считал это время ранним. «Может, он любитель поспать до обеда?» подумала она, прикрывая рот рукой, чтобы не засмеяться.
— Привет, Джаф, — весело сказал дядя Джо, — я звоню узнать, как у тебя дела, в каком ты настроении.
— Послушай, что это за бред, — не слушая его слов, с отчаянием проговорил собеседник, — когда электричество отключают по утрам и включают только к вечеру? Я уже устал одеваться при свечах по утрам!
— Без понятия, приятель, — спокойно ответил Джордан, — у меня электричество с другой подстанции.
Делии было скучно слушать, как взрослые обсуждают проблемы с электроэнергией, но она понимала, что это только начало разговора, а самое важное будет сказано позже. Интуиция не подвела девочку.
— Послушай, Джаф, — с притворной беспечностью сказал дядя Джо, — ты не возражаешь принять у себя пару не слишком звездных гостей?
— Пару? — раздался удивленный голос в трубке. — Ты что, не один ко мне в гости собираешься?
Малышка слегка покраснела, когда её взрослый друг употребил фразу «не слишком звездных гостей». «Мне показалось», — подумала она, — «или дядя Джо на самом деле считает меня недостаточно умной, чтобы быть равной ему?» Однако Джордан, занятый разговором, не заметил задумчивого выражения на лице ребёнка.
— Да, дружище, я хочу познакомить тебя с моей новой соседкой, Делией, дочерью фармацевта. Очень умная и милая девочка, — при этих словах он повернулся к малышке и немного смутился, когда встретился с ней взглядом.
— Ребёнка хочешь ко мне привести… — задумчиво ответил голос, будто что-то прикидывая.
— Боишься, что юной леди станет скучно и она на всю жизнь запомнит тебя редкостным занудой? — усмехнулся дядя Джо. — Ошибаешься, приятель — Делия девочка серьёзная, любит поговорить на литературные темы. Вот, например, мы недавно с ней читали Братьев Стругацких, и ей это очень понравилось.
— Кого? — не понял мужчина на другом конце провода.
— Ну, ты помнишь книгу, которую мне подарил дядюшка Корбл? — сказал дядя Джо, не скрывая гордости за себя и Делию.
— A, та, которая на немецком языке… — пробормотал голос, словно только сейчас понял, о чем говорил его собеседник.
— Так что не парься о скуке, Джаф, — подбодрил друга Джордан, — посидим, поболтаем, книжку почитаем, поглазеем друг на дружку… Главное, чтобы было что на стол поставить, надеюсь, у тебя с этим нет никаких проблем?
В трубке воцарилось молчание — очевидно, Джаф пошел проверять, есть ли у него что-нибудь в холодильнике. Делия, которая всё это время молча стояла за спиной дяди Джо, вдруг почувствовала сильный голод, потому что в тот день она принимала пищу только два раза — дома с утра и когда только-только пришла к соседу. В обоих этих случаях дело ограничилось малым — половинкой грейпфрута и домашним песочным печеньем, которым дядя Джо хотел её порадовать, но его кулинарные способности не произвели на малышку особого впечатления, и в итоге Делия все равно проголодалась.
Поэтому, когда в разговоре Джордана с его другом дело дошло до еды, Делия невольно задумалась о том, что было бы очень даже здорово побывать в гостях у Джафа, где она наверняка сможет наесться досыта. Девочка с нетерпением ждала, когда друг дяди Джо подойдет к телефону и скажет ему, какие блюда тот может предложить своей юной гостье. И интуиция в очередной раз не обманула Делию — ответ собеседника был именно таким, какой она ожидала услышать.
— Ты как раз вовремя, Джо, — раздался весёлый голос в трубке, — у меня как раз баранья лопатка в духовке — только что выключил, и это не считая вчерашнюю фасоль с томатной пастой, которая стоит на плите.
— Это просто потрясающе, Джафет! — одновременно воскликнули Джо и Делия.
Казалось, человек по ту сторону провода не ожидал, что кто-то другой вмешается в разговор с его другом, потому что из трубки телефона тут же донесся странный сдавленный звук — как будто Джаф внезапно чем-то подавился. Джордан вопросительно посмотрел на Делию, которая молча улыбнулась. Её глаза, казалось, говорили ему: «Тоже мне беда, не смогла сдержать волнения», и дядя Джо вернулся к разговору.
— А как насчет десертов? — спросил он с некоторым напряжением в голосе.
— Сегодня я решил обойтись без всяких изысков, — ответил Джаф, — поэтому никаких сладостей и мучного, только мясо и бобы. Ну и чай, куда же без него!
— Хорошо, Джаф, — с некоторым раздражением ответил дядя Джо, — тогда жди нас, мы скоро подойдём к тебе.
— Договорились, пока! — сказал Джафет, после чего в телефонной трубке раздался щелчок и пошли гудки.
«Вот это да», — подумала Делия, — «ведь еще полчаса назад я даже не помышляла о том, что пойду сегодня в гости к другу своего соседа». Тем временем дядя Джо повесил трубку и с заметной усталостью положил руки на стол. Постояв так пару секунд, он повернулся к девочке, и она увидела, какое у него было счастливое и довольное лицо.
— А теперь, Делия, — сказал он бодрым голосом, вытягиваясь во весь рост, — выйди на улицу, пока я умоюсь.
— Хорошо, — без лишних вопросов согласилась малышка.
Она тут же бросилась со своего места к выходу из дома, прямо на ходу отбрасывая с лица длинные волосы. Дядя Джо продолжал стоять у стола.
— Ты можешь поиграть с Буффало, но только не отходи далеко от калитки, — крикнул он ей вслед и медленно направился в ванную.
Делия не слышала его слов, потому что к тому моменту уже вышла на улицу, где по двору с лаем бегал Буффало, радостно виляя хвостом. В следующее мгновение девочка уже держала пса за его пушистые уши, и тот послушно ткнулся мордочкой ей в грудь и тихонько взвизгнул, когда Делия почесала его за ушами.
Затем она встала с колен и начала играть с Буффало в догонялки — притворилась, что в страхе убегает от него, пока тот суетился вокруг неё, пытаясь схватить её за подол юбки, на что Делия реагировала тем, что ловко уворачивалась от его челюстей и при необходимости наносила слабые, но уверенные удары своей маленькой ножкой по черному мокрому носу собаки — только не думайте пожалуйста, что она была жестокой! Ей просто не хотелось часто менять свою одежду.
Итак, малышка играла с собакой минут пять или шесть, прежде чем дядя Джо наконец соизволил покинуть ванную и выйти на крыльцо. Собака, увидев своего хозяина, тут же забыла о своей маленькой подруге и сразу бросилась к Джордану, желая лизнуть его в лицо, но человек отстранился от Буффало и, стараясь не обращать на него внимания, направился к калитке.
— Я готов! Идём! — крикнув, он поманил девочку за собой.
Делию не пришлось упрашивать. Дядя Джо открыл калитку и, пропустив свою юную спутницу вперёд, шагнул вслед за ней. Пока он возился с ключами, малышка увидела, как Буффало улёгся возле крыльца и положил свою большую голову на лапы, провожая людей печальным взглядом своих карих глаз. Девочка почувствовала ко псу нечто вроде жалости — в конце концов, это существо действительно любило её и относилось к ней со всем уважением, на которое способен лучший друг человека.
— Делия, давай быстрее, — дядя Джо тронул девочку за плечо и тут же отдёрнул руку.
Делия повернулась к Джордану и внимательно посмотрела на него — за то время, что он провел в ванне, ему удалось вымыть лицо и слегка уложить волосы, хотя спереди и по бокам они продолжали некрасиво топорщиться. В этом её взрослый друг тоже чем-то напоминал её саму — она ведь тоже постоянно испытывала проблемы со своими волосами, которые, как она ни старалась уложить, но непослушные локоны постоянно лезли ей в лицо. Делия считала ниже своего достоинства соглашаться на короткую стрижку, а предложения матери прибегнуть к лаку для волос она отвергала с негодованием, потому что ей не нравилось ощущение того, как какое-то липкое вещество стягивает ей волосы.
— Что, скучаешь по моему пёсику? — спросил Джордан, оглядывая девочку с ног до головы.
Делия пожала плечами, бросила задумчивый взгляд на плотно закрытую калитку его дома и, поправив юбку, пошла дальше по дороге, сказав своему взрослому другу прямо на ходу:
— Ничего страшного, дядя Джо.
Джордан присоединился к ней, и они пошли бок о бок — со стороны могло показаться, что это молодой отец гуляет с маленькой дочерью — настолько милое впечатление производила эта пара, и так естественно они держались вместе. Был конец сентября, в Портленде стояла тёплая и ясная погода, к тому же за городом, в отличие от центра, в воздухе не чувствовалось духоты. Но Делию не особенно интересовал пейзаж вокруг — как это обычно бывает с детьми, она полностью доверилась своему взрослому спутнику и, расслабившись, неторопливо шла рядом с Джорданом, иногда на мгновение поднимая глаза от дороги, чтобы посмотреть на смутно виднеющуюся вдалеке стену далекого леса и людей, проходящих им навстречу.
К тому времени, как они добрались до единственного района в пригороде, застроенного высокими пятиэтажными блочными зданиями по принципу типовой жилой застройки, прошло чуть меньше часа. В голову Делии закралось неоправданное подозрение, что они никогда не доберутся до места назначения, но дядя Джо внезапно остановился и, повернувшись к девочке, посмотрел ей прямо в глаза и хлопнул в ладоши.
— Дом номер сто пятьдесят четыре, восемьдесят вторая квартира, — сказал он с невероятной энергией, — мы на месте!
С этими словами дядя Джо подошел к видавшему виды домофону и поочередно нажал клавиши «8» (восемь) и «2» (два), а затем ткнул в стершуюся от времени кнопку вызова. Некоторое время из динамика домофона доносился какой-то белый шум, а затем девочка услышала уже знакомый ей голос.
— Кто там? — вопросительным тоном спросил Джафет.
— Открывай, соня, медведь пришел! — едва сдерживая смех, воскликнул дядя Джо.
— Сам ты соня, — возмущенно проворчал голос.
Девочка услышала щелчок из динамика домофона — это Джаф повесил трубку. Секунду спустя на замок входной двери поступил электрический сигнал, и та открылась с легким металлическим лязгом. Джордан распахнул дверь так широко, как только мог, и кивнул Делии, чтобы она вошла первой. Слегка опешив, девочка прошла мимо него и оказалась в плохо освещенном подъезде многоэтажного здания, стены которого были покрыты синей краской. В воздухе висел затхлый запах сырости, смешанный с химическим запахом хлорки — видимо, буквально сегодня утром в подъезде была произведена уборка.
Некоторое время Делия просто стояла неподвижно, но когда свет из дверного проема внезапно исчез, она повернулась назад — ступая по цементному полу, дядя Джо подошел к ней, закрыв за собой дверь.
— Поднимайся на четвертый этаж, твои ножки побыстрее моих будут, — мягко сказал он.
Делия, решив, что ослышалась, с недоумением молча пожала плечами в ответ. Но когда Джордан подошел ближе, она поняла, почему он решил пропустить её вперед — при ходьбе его правая нога слегка волочилась по полу. Малышке невольно стало жаль мужчину.
— Дядя Джо, почему ты хромаешь? — спросила она с некоторым беспокойством.
— Иди вперед, — сказал он, махнув рукой в её сторону, — я поднимусь за тобой.
Делии пришлось подчиниться — она повернулась и бросилась вверх по лестнице, её туфли громко стучали по ступенькам, в то время как Джордан медленно последовал за ней. Девочка, поднимаясь по лестнице, начала считать про себя — вот первая лестничная клетка, вот вторая… Когда она, наконец, взбежала на четвёртый этаж, она поняла, что совершенно обессилела и запыхалась. Тяжело дыша, Делия остановилась у неприглядной стальной двери и посмотрела на лестницу, по которой только что поднялась сюда.
Судя по звуку шагов, дядя Джо только начал подниматься на второй этаж. Вдруг она услышала, как слева от нее кто-то поворачивает ключ в замке. Она повернулась в ту сторону и увидела светлое пятно, лежащее на полу, исходящее из открытой двери, на пороге которой стоял молодой человек с вьющимися светлыми волосами, доходившими ему до плеч. Глаза незнакомца сверкнули из-под стёкол очков. Заметив девочку, стоящую на лестничной площадке, мужчина почесал затылок одной рукой, продолжая держать другую на ручке входной двери.
— Ты новая соседка Джо, я так понял? — с заметной усталостью в голосе спросил он и, не дожидаясь ответа малышки, продолжил, — я стою здесь, в коридоре, жду вас обоих — ведь я уже впустил вас обоих в подъезд…
Он, очевидно, хотел пуститься в пространные объяснения о своих переживаниях, но Делия прервала его на полуслове, небрежно махнув рукой.
— Давайте знакомиться, — светским тоном произнесла она, — меня зовут Делия, и я маленькая девочка, которая любит читать!
И она сделала книксен, отчего её длинные черные волосы упали на глаза. Выпрямившись, девочка поправила их и кокетливо улыбнулась. Мужчина, все ещё придерживающий дверь, прикусил губу и пожал плечами. Делия почувствовала, что её наигранная фамильярность не произвела на него должного впечатления, но это её не слишком беспокоило — ведь что плохого в том, что этот мужчина, которого она едва знала, может посчитать её немного легкомысленной?
— Ну, а где Джо? — спросил девочку хозяин квартиры.
— Я уже тут, с вами! — донесся до них голос Джордана.
Джаф и Делия перевели взгляды на лестницу — дядя Джо уже шел к ним по коридору, на ходу поправляя воротник рубашки. По какой-то загадочной причине в окружении стен, выкрашенных голубой масляной краской, его фигура производила особенное впечатление — казалось, что этот молодой человек в белой рубашке и велюровых брюках был человеком, вращавшимся в более высоких сферах общества, чем все остальные люди, такие как сама Делия или её престарелый отец.
— Ура! — от радости девочка едва удержалась, чтобы не подпрыгнуть на месте, — наконец-то ты появился!
— Джаф, впусти наконец ребёнка в квартиру, — словно не замечая её реакции, дядя Джо обратился к своему взрослому другу.
— Всё в порядке, — вздохнул Джафет и убрал руку с двери.
Делия вошла первой, за ней последовал Джордан, а Джаф немного поколебался, прежде чем запереть дверь на два замка. Малышка, сделав несколько осторожных шагов по потёртому, но все еще крепкому линолеуму, остановилась у большого платяного шкафа и с любопытством посмотрела на убранство квартиры, в которой ей довелось очутиться впервые за всю свою восьмилетнюю жизнь.
То, что предстало перед глазами Делии, произвело на неё довольно приятное впечатление. У Джафета был неплохой вкус: стены его квартиры были оклеены обоями с геометрическими узорами, поверх которых висели картины в простых деревянных рамках — в основном это были написанные маслом морские пейзажи, хотя помимо них на глаза Делии попался портрет некой особы в белом платье, которая сидела на деревянном стуле и держала на коленях корзинку, из которой высовывались несколько цветов.
— Кто это? — девочка несколько бесцеремонно указала на портрет пальцем.
Джафет, который, закончив с входной дверью, собирался направиться на кухню (в которую уже вошел дядя Джо), задержался в коридоре и внимательно осмотрел картину, которую имела в виду его юная гостья. Затем он посмотрел на Делию сверху вниз и поправил очки.
— Портрет Елизаветы Второй кисти некоего венгерского художника, — спокойно изрёк он.
Девочка не могла поверить своим ушам. Делия внимательнее присмотрелась к портрету, но, как она ни старалась, ей не удалось заметить в этой картине ни единой общей черты с английской королевой. В этом, впрочем, не было ничего удивительного — на портрете была изображена девочка, дай Бог, восьми лет, и поэтому было бы странно, если бы в столь юном возрасте королева выглядела бы так, как в настоящем времени (шестьдесят с чем-то лет на момент событий).
— К сожалению, я не могу вспомнить имя живописца, но не думаю, что тебе это будет интересно, — продолжил тем временем хозяин квартиры.
Делия проигнорировала это слегка надменное замечание, поскольку её гораздо больше интересовало то, зачем этому мужчине, живущему в Америке, понадобилось вешать в своей квартире портрет королевы Великобритании. Неужели всё дело заключалось в том, что на этой картине та была изображена в юном возрасте? Впрочем, подумала девочка, владелец мог повесить подобную картину просто так, без какого-либо особого умысла… Как бы то ни было, в душе Делии уже пробудилась жажда любопытства, присущая маленьким детям, смешанная с подозрительностью человека, жаждущего узнать, как обстоят дела на самом деле.
Она вопросительно посмотрела на Джафета, но тот, не обращая на неё внимания, выдвинул ящик шкафа, у которого стоял, и достал из него какую-то книгу. Делия придвинулась поближе к Джафу и вгляделась в золоченые буквы на белой матерчатой обложке — название гласило «Эдвард Коулман, Басни батюшки Лебедя».
— Что это? — спросила она, впрочем, уже догадываясь о содержании книги.
Дело в том, что если имя автора ей ни о чем не говорило, то само название вызвало у неё интерес, поскольку оно явно перекликалось с известным сборником «Сказки матушки Гусыни», которые мама Делии в детстве читала ей на ночь. И хотя с тех пор, когда девочке исполнилось восемь, дома больше не упоминали о сказках, это не помешало малышке испытывать к сказкам благоговейный трепет, даже если она понимала, что описанное в них колдовство противоречит материальному миру и вряд ли достойно внимания образованных людей.
Тем временем Джаф посмотрел на Делию и, взяв книгу подмышку, снова поправил очки, которые все время съезжали на кончик его орлиного носа.
— Я просто подумал, что если ко мне в гости собирается прийти ребёнок, — начал он, — то я просто обязан предложить ему что-нибудь интересное. Тебе ведь нравятся сказки? — любезно спросил Джаф.
— Кто же их не любит? — с энтузиазмом откликнулась Делия.
— Тогда мы с тобой обязательно найдем общий язык! — в голосе хозяина квартиры звучала неподдельная радость.
— Эй, Джаф, ты собираешься накрывать на стол или нет? — донесся до их ушей недовольный и даже властный окрик.
Эти слова дяди Джо вновь пробудили в девочке немного забытое чувство голода, и Делия в тот же миг бросилась из коридора на кухню, что, впрочем, было несколько опрометчиво с её стороны, потому что маленькое пространство квартиры Джафета не располагало к такому способу передвижения. Когда Делия вошла на кухню, то она увидела, как Джордан сидел на стуле, откинувшись на спинку, и нетерпеливо барабанил пальцами по поверхности кухонного стола, покрытого простой белой клеёнкой. Увидев малышку, он ободряюще улыбнулся ей.
— Садись, Делия, посмотрим, чем нас угостит Джаф, — лениво сказал он.
В то же время он кивнул головой на стул, стоявший у окна.
— Кстати, а как к тебе обращаться? — спросила девочка, занимая свое место за столом.
Этот вопрос Делия адресовала хозяину квартиры, который уже вошёл на кухню. Тот положил книгу сказок на край столешницы и, закатав рукава, взглянул на любопытную гостью.
— Дядя Джаф, зови меня просто дядей Джафом, — немного поколебавшись, ответил он.
После этих слов он подошел к духовке и, открыв стеклянную дверцу, достал оттуда алюминиевый противень, закопченный от времени. На противне лежал большой сверток, обмотанной алюминиевой фольгой. Держа противень обеими руками, хозяин квартиры осторожно поставил его на стол и, взяв нож, сделал поперечный надрез на мятой и блестящей поверхности, после чего выложил баранью лопатку на разделочную доску.
— Опять подгорело, ну сколько можно… — он печально вздохнул.
Делия, сглотнув слюну, перегнулась через стол и уставилась на аппетитную поверхность мяса. Действительно, корочка на нижней стороне лопатки была слегка обугленной.
— Ничего страшного, — сказала девочка, принюхиваясь к приятному запаху, — я люблю жаркое с хрустящей корочкой.
— Если бы ты была любительницей мяса с кровью, то ты была бы разочарована, — усмехнулся дядя Джаф.
Он начал нарезать баранью лопатку на мелкие кусочки, а Джордан тем временем сделал девочке знак. Сначала она не поняла, что тот имеел в виду, но, проследив за движением его правой руки, догадалась, что Джо хочет, чтобы она достала тарелки. Делия встала и, шаркая туфлями по линолеуму, подошла к столешнице и выдвинула первый попавшийся наугад ящик. В нём лежали вилки и ложки.
— Не тормози, мне нужно положить мясо, — услышала она нетерпеливый голос дяди Джафа.
Делия захлопнула ящик со столовыми приборами и открыла другой — но там оказалось совсем не то, что ей было нужно. Окинув взглядом лежавшие там салфетки и зубочистки, девочка поняла, как глупо выглядит со стороны, но ничего не могла с собой поделать.
— Ладно, предоставь это дело мне, — Джордан поднялся со стула, — а ты пока сядь, — приказал он Делии.
Девочка послушно последовала к своему месту, а Джордан направился к кухонному шкафчику. Он открыл дверцы самой верхней полки и достал оттуда одну за другой три белые тарелки, которые затем поставил в раковину.
— Я совсем забыл, что ты не можешь дотянуться до такой высоты, — сказал он, начиная промывать их под проточной водой.
— Неважно, — скрестив ноги, ответила девочка.
Помыв тарелки, дядя Джо поставил их на стол и, закрыв дверцы кухонного шкафа, повернулся к хозяину квартиры.
— Мне поставить чайник, или ты сам? — спросил он с улыбкой.
— Я уже приготовил чай, — проворчал Джафет, перекладывая мясо с разделочной доски на тарелки, — не суетись, ты мне мешаешь.
Дядя Джо снова развалился на своём стуле, скрестив ноги, как Делия, что заставило девочку улыбнуться — ей было немного забавно, что взрослый мужчина непроизвольно повторяет за ней её движения. Малышка вдруг поймала себя на мысли, что ей нравится его непринужденная манера держать себя. В этот момент она даже забыла о еде, и только голос Джафета вернул её к реальности.
— Ужин подан, — объявил Джафет, расставляя перед гостями тарелки с мясом.
Делия, покачав головой, пришла в себя и, придвинув тарелку поближе к себе, взяла вилку, которую вовремя дал ей дядя Джаф. Дядя Джо откинулся на спинку стула и последовал примеру хозяина квартиры, который поставил на стол маленький чайник и три чашки. Девочка с большим аппетитом принялась уплетать мясо за обе щёки, несмотря на то, что кроме черного перца на корочке, в нём не было никаких других специй — даже соли.
— Ну как, вкусно? — спросил Джафет, который наконец занял свое место за столом.
Маленькая девочка, рот которой был полон еды, молча кивнула головой — её темные глаза сияли от удовольствия. Джордан, в свою очередь, отправляя в рот еще один кусок мяса, нечленораздельно промычал что-то утвердительным тоном. Хозяин квартиры, довольный эффектом, который произвела его стряпня, наполнил чашки и взъерошил пальцами свои вьющиеся волосы.
— Как насчёт добавки? У меня есть фасоль, если помните, — предложил он.
— Не смешивай, приятель, эти два блюда, — ответил Джордан, — их нужно есть с перерывом не менее часа, иначе фасоль перебьет вкус мяса.
Он произнес эти слова тоном, который не оставлял сомнений в том, что познания дяди Джо в кулинарии были весьма поверхностными, но он, по-видимому, вовсе не рассчитывал на то, чтобы убедить кого-либо в своём профессионализме, хотя Делия, которая к этому времени уже наелась, кивнула головой в знак согласия. Затем она посмотрела на Джафета.
— Я буду фасоль, но попозже, а сейчас я бы с удовольствием почитала эту книгу, — и она указала пальцем на томик сказок, лежащий на столешнице.
Дядя Джо проследил за её движением и, ухмыльнувшись, взял чашку в руку.
— К твоему сведению, Джаф, — обратился он к хозяину квартиры, — когда Делия говорит «почитать», то она имеет в виду чтобы ей читали вслух. Намек ясен? — сделав глоток, он подмигнул дяде Джафу.
— Ну… — замялся Джафет, явно чувствуя себя неловко. — Мои ораторские способности невелики, но если юная леди хочет… — он посмотрел на Делию, которая с любопытством следила за их разговором.
— Пожалуйста, дядя Джаф, почитай мне сказку! — попросила его малышка, изобразив на своем нежном личике очаровательную беспомощность.
— Вот когда ты выпьешь чай, тогда я тебя и порадую сказочкой, — ответил Джафет, на которого, казалось, не распространялись чары малышки.
Поучительный тон, которым он произнес эти слова, не понравился Делии — в эту минуту дядя Джаф вел себя точь-в-точь как её отец, который никогда не отличался изысканностью манер, но зато очень любил при каждом удобном случае подчеркивать свое превосходство над всеми остальными. Маленькая девочка поймала себя на мысли, что если обычно дети хотят видеть в окружающих людях знакомые черты, присущие им родителям, то у неё было совершенно наоборот — ей это наоборот было противно, как будто все её сознание пыталось абстрагироваться от всего, что было связано с её родственниками.
— Дядя Джаф, он невкусен! — раздраженно сказала Делия, имея в виду чай.
Это замечание было небезосновательным — даже когда она ещё только собиралась в гости, она услышала предупреждение Джафета о том, что у него дома нет сладостей, а пить чай без сладостей казалось ей бессмысленным занятием, ибо она всегда воспринимала чай как нечто такое, чем нужно запивать десерты, а не как то, что пьется отдельно.
— Бог с тобой, — махнув рукой, сказал Джафет, — если ты не хочешь чаю, не пей, я тебя к этому не принуждаю.
— Мы идем читать или нет? — спросила Делия, которой уже не терпелось услышать какую-нибудь сказку.
— Дай мне попить, — сказал Джаф, поднося чашку к губам, — ты не возражаешь? — сделав глоток чая, он посмотрел на Делию.
Девочке ничего не оставалось, как кивнуть хозяину квартиры в знак своего согласия с ним, после чего она скрестила ноги и поудобнее устроилась на стуле. Так они втроем просидели молча четыре минуты, пока Джордан вдруг не поднялся из-за стола.
— Ладно, Джаф, кончай чаи гонять, — без зазрения совести сказал он.
Затем он направился к выходу из кухни, поманив девочку за собой.
— Пойдем в кабинет, Делия, и займем свои места, — весело сказал он, уже стоя в коридоре.
Малышка не заставила себя упрашивать и встала из-за стола. Она посмотрела сначала на книгу, потом на Джафета — тот продолжал вяло прихлебывать из чашки.
— Захвати книгу, когда придёшь к нам, — сказала она.
Не дожидаясь его ответа, Делия последовала примеру Джордана и выскользнула из кухни. Дядя Джаф проследил за ней взглядом, а затем, отставив чашку, с ворчанием поднялся со стула.
Делия, следуя за дядей Джо, вошла в кабинет дяди Джафа, в котором витал аромат каких-то незнакомых ей эфирных масел. Некоторое время она постояла на пороге, оглядывая уютно обставленную комнату, стены которой были оклеены обоями приятного аквамаринового оттенка, а на полу лежал иранский ковер. В другом конце кабинета, прямо у окна, стоял большой письменный стол, за которым, как поняла Делия, работал Джафет.
Кроме того, малышке попался на глаза большой шкаф из красного дерева, полки которого были заставлены различными журналами и папками. Рядом с ним у стены, стоял уютный кожаный диван, на котором уже сидел дядя Джо, скрестив ноги и закинув руки за голову. Увидев свою юную подругу, он улыбнулся ей и указал на кресло, стоявшее у противоположной стены.
— Устраивайся, Делия! — оптимистично сказал он. — И послушаем, как Джаф читает нам вслух!
— Ура! — восторженно откликнулась Делия, плюхаясь в кресло, обитое желтой синелью и тут же кладя руки на подлокотники.
В кабинет вошел дядя Джаф. Оглядев собравшихся, он шутливо погрозил Джордану пальцем и, кивнув Делии, сел в обитое зеленым ситцем кресло, которое стояло перед письменным столом. Скрестив ноги, он откашлялся и открыл уже известную всем троим книгу на самой последней странице — как поняла девочка, дядя Джаф хотел свериться с содержанием.
— Итак, чем же развлечь нашу юную леди… — пристально глядя в книгу, пробормотал Джаф.
— Чем-нибудь интересным и лучше с моралью! — громко и отчетливо произнесла Делия.
— Ну, хороших сказок без морали не бывает, — как бы между прочим заметил хозяин квартиры, поправляя очки.
— Зависит от того, как на это посмотреть… — бросил Джордан куда-то в сторону, но, встретив взгляд девочки, тут же замолчал.
— O! Я нашел то, что нам нужно! — воскликнул дядя Джаф и начал переворачивать страницы. — Вот интересная история, написанная Леонардом Остинером.
— Подожди, — Делия подняла руку, — разве автором книги не является некий Эдвард Коулман?
— Ты не понимаешь, — слегка пожурил её Джафет, — он просто составил этот сборник, а авторы сказок все разные!
— Ну, я думаю, тебе виднее, — девочка доверилась авторитету взрослого.
— Итак, «Зеландайн в Сэвентхэйвене», — торжественно провозгласил дядя Джаф.
Он прищелкнул языком и приступил к чтению.
— «Сэвентхэйвен был волшебным городом, который располагался на острове, скрытом от глаз смертных прямо на небесах. Попасть туда можно было, только поднявшись по хрустальной лестнице, которая появлялась только глубокой ночью и только на одном участке, что находился у большой дороги».
Последние слова Джафет произнес с подчеркнутой важностью, что невольно заставило девочку отпустить шутку насчёт услышанного.
— Да, конечно, — сказала она с сарказмом, — как же ещё можно назвать город на небесах, если не Сэвентхэйвеном…
— Возможно, тут имеет место быть игра слов, — добродушно заметил дядя Джо.
— «В этом волшебном городе жило всего шесть жителей», — продолжил Джафет. — «Это были: каменщик, который строил дома; кузнец, который ковал всевозможные полезные вещи; рудокоп, который добывал драгоценные камни и золото; охотник, который охотился на зверей и кормил всех остальных; доктор, который помогал жителям со здоровьем, а таже бездельник менестрель, который не занимался ничем, кроме бесполезного стихосложения. И, конечно же, городом правил суровый мэр».
— Подожди, — сказала Делия, когда дядя Джаф взял небольшую передышку чтобы вдохнуть воздуха, — ты же сказал, что их было шестеро. Мэр что, не считался жителем?
— Ха, шестеро в городе, не считая мэра, — щелкнув пальцами, пошутил Джордан.
— Ну да, как у Джерома, — согласился с ним хозяин квартиры и продолжил чтение. — «У всех обитателей Сэвентхэйвена была одна общая черта — каждому из них было более двух тысяч лет и они никогда не появлялись на глаза людям. Но это вовсе не значило, что сэвентхэйвианцы не знали о существовании смертных — напротив, те драгоценности, которые добывал рудокоп, они собирались отдать людям, но с одним условием — когда те перестанут устраивать военные действия и убивать себе подобных».
— Думаю, что они сделают это только тогда, когда рак на горе свистнет, — прокомментировал действия сказочных обитателей дядя Джо.
— «Началась вся эта история в герцогском дворце», — продолжил дядя Джаф. — «В нём жила молодая маркиза Зеландайн, которую назвали так потому, что это просто очень красивое имя».
— Я с этим не согласна! — вдруг воскликнула Делия.
— О чем ты говоришь? — Джафет удивленно посмотрел на неё из-под стекол своих очков.
— Каждое имя должно иметь значение! — продолжала девочка. — Например, моя мама назвала меня греческим словом, которое означает «неисчезаемая»!
— Хмм, было очень любопытно узнать… — дядя Джо покачал головой.
— Делия, — сказал хозяин квартиры после паузы, — прости меня конечно, но я считаю, что твоя многоуважаемая матушка попросту надула тебя.
Глаза девочки едва не вылезли из орбит, она даже не знала, как на это реагировать. Видя её реакцию, дядя Джаф поспешил объясниться.
— Я просто кое-что знаю об эллинской культуре, — начал он, — и поэтому мне известно, что имя «Делия» означает всего лишь «рожденная на острове Делос».
Это объяснение удивило малышку, и она опустила взгляд на свои туфли.
— Между прочим, — сказал Джафет, — для одной греческой богини, а именно Артемиды, твоё имя использовалось просто как эпитет.
— Солидно, не правда ли? — вторил ему дядя Джо, глядя на смущенную Делию.
— Я чувствую… Как волна правды погасила огонь лжи, — сама не понимая к чему, тихо сказала Делия.
— У тебя богатый словарный запас! — воскликнул Джордан, подняв палец к потолку.
Хозяин квартиры ничего не сказал, но девочка успела заметить, как вспыхнули его глаза за стеклами очков. Она невольно улыбнулась — ей действительно понравилась похвала её способностям составлять фразы, но через мгновение лицо малышки снова приобрело серьезное выражение.
— Ладно, со мной все ясно, — без ложной скромности промолвила она, откидываясь на спинку кресла, — но в честь кого была названа маркиза из сказки?
— Ты имеешь в виду Зеландайн? — спросил дядя Джаф. — Ну, я даже не знаю…
— Есть трава с очень похожим названием, сорняк ещё тот, — задумчиво проговорил Джордан.
— Нет-нет, подожди, кажется, я кое-что вспомнил, — призвал к вниманию Джафет, — если я не ошибаюсь, чистотел был назван так потому, что он цвёл тогда, когда ласточки прилетали, и засыхал после их улёта.
— Я никогда раньше не рассматривал этот момент с такой стороны, — сказал дядя Джо, — а теперь давай адаптируем это под сказку для нашей юной леди.
— Хорошо, — согласился с ним хозяин квартиры, — предположим, что маркизу назвали Зеландайн, потому что её мать наблюдала за ласточками, которые летали у стен их дворца.
— Совсем другое дело! — радостно воскликнула Делия. — Это уже имеет смысл!
— Ты умная девочка, — похвалил ее дядя Джаф и продолжил читать. — «Молодая маркиза жила в роскоши и изобилии, а в повседневной жизни её окружали волшебные существа. Например, по утрам Зеландайн будил солнечный зайчик, который спускался из окна с первыми лучами солнца и звенел колокольчиком над её подушкой».
Делия не смогла удержаться от смеха, когда представила себе эту картину. Дядя Джо рассмеялся вместе с ней, и только хозяин квартиры продолжал молча сидеть в своем кресле, ожидая, когда слушатели успокоятся. Когда веселье поутихло, он снова устремил взгляд на книгу.
— «Но не только у юной маркизы был волшебный питомец. У герцогини, её матери, была горшечная фея — крошечная женщина с крыльями, которая жила в маленьком горшке и не нуждалась в еде или питье, но зато могла творить чудеса. Впрочем, герцогиня вполне могла обойтись и без чар малютки, ибо она сама была волшебницей. Хотя, как бы то ни было, это не мешало ей каждый день мучить маленькую красавицу одним и тем же вопросом — «как долго мне сидеть на троне?»
— Хм, почему герцогиня задавала фее такой вопрос? — спросила Делия.
— Я думаю, это следует понимать как аллегорию того факта, что мать Зеландайн боялась приближающейся старости, — предположил дядя Джаф.
— А как насчет очевидной власти в стране? — Джордан прервал разговор.
— Ты что, Джо, не понимаешь, что такое управление государством? — Джафет начал спорить. — Герцогиня — это не королева, а лишь владелица нескольких участков земли, которыми она может распоряжаться, но не более того.
— Подожди, то есть ты хочешь сказать мне, что… — хотел продолжить спор дядя Джо, но их юная слушательница перебила его.
— Ладно, прекратите это! — воскликнула Делия. — Я пришла в гости к дяде Джафу не для того, чтобы выслушивать подобные споры!
— Что ж, устами Делии глаголит истина, — согласился с ней Джафет. — «Итак, горшечная фея всегда отвечала своей госпоже одно и то же — что герцогиня будет править долго и счастливо. Такой ответ приводил самовлюбленную женщину в восторг. Что же касается остального её времяпрепровождения, то тут стоит отметить, что герцогиня прибегала не только к магии — почти всем, что было связано с властью, ведал главный исполнитель королевских желаний».
— Кто это такой? — удивилась Делия. — Никогда не слышала о подобной должности.
— Ну, нетрудно догадаться, что этот мужчина выполнял любые желания коварной герцогини, — заметил Джордан.
— Но почему его звали «исполнителем»? — не унималась малышка.
— Это опять игра слов, — продолжил дядя Джо, — он одновременно выполнял как приятные, так и жестокие просьбы.
— Хорошо, — согласилась с его словами Делия.
Тем временем Джафет улыбнулся и вернулся к чтению рассказа.
— «Должность главного исполнителя королевских желаний при дворе герцогини была учреждена давным-давно — человек, о котором мы ведём речь, был потомком в третьем поколении. Сам по себе он был отличным работником — ему не составляло никакого труда пробраться куда угодно и незаметно подслушать заговоры любых интересных личностей, которые внушали опасения у его хозяйки. В тот день он вбежал в тронный зал и сообщил, что армия соседней страны потерпела поражение, а их предводитель взят в плен. Эта радостная весть так обрадовала герцогиню, что она немедленно приказала наградить его медалью «За приятную новость». А в это время дочь герцогини, маркиза Зеландайн, общалась с двумя необычайными обитателями герцогского замка».
Прочитав это, дядя Джаф внезапно оторвался от книги и посмотрел на Делию. Девочка заметила, как на его лице промелькнуло выражение легкой насмешки, которое быстро исчезло, сменившись полнейшей серьезностью.
— Я хочу, чтобы ты сама догадалась, с кем разговаривала маркиза, — с легкой иронией сказал Джафет.
Заметив, как лицо девочки ярко покраснело, он улыбнулся и ободряюще подмигнул ей.
— Я дам тебе подсказку — их имена начинались на буквы Кэ и Эр соответственно, — словно делая одолжение, продолжил он.
Делия начала перебирать в уме все известные ей дворцовые титулы в надежде, что хотя бы один из них окажется подходящим. Это было не очень легко, потому что ей с самого детства не нравилась вся эта монархистская чепуха, и поэтому ей на ум приходили только штампы из претенциозных фильмов и скучных мыльных опер на исторические темы. Через минуту она смогла подобрать нужные слова и, вздохнув, посмотрела на хозяина квартиры.
— Камердинер и рыцарь, — выпалила она с некоторым облегчением.
— Что ж, это была неплохая попытка, — сказал дядя Джаф с усмешкой, — но нет, Зеландайн разговаривала отнюдь не с людьми.
Это откровение застало девочку врасплох — казалось, что она совершенно забыла, что ей читают сказку, а не документальные хроники из жизни какого-нибудь политического деятеля.
— А с кем же? Может быть, с животными? — спросила она, наморщив лоб.
— Нет, — загадочно ответил Джафет, — с растениями.
И, не дав девочке опомниться, хозяин квартиры вернулся к чтению сказки.
— «Кактус и Ромашка, росшие в гостином зале дворца, обладали способностью говорить также, как и люди. Когда Зеландайн было нечего делать, она садилась на стул перед окном и слушала, как её зелёные друзья рассказывают ей о том, что было и что будет в мире. В тот день они сказали маркизе, что сегодня ей исполняется восемнадцать лет и по этому случаю они хотят порадовать её известием о том, что она встретит своего жениха, который, как было принято в те далёкие времена, должен будет подарить ей сердце, пронзенное стрелой. Когда Зеландайн, обрадованная этой новостью, немедленно отправилась в главный дворцовый зал, где находилась её мать, Кактус и Ромашка начали перешептываться между собой о том, на кого будет похож таинственный избранник маркизы».
— Ха-ха, я думаю, что определенно не на колючий кактус! — со смехом перебила его Делия.
Джафет перевел дыхание и, с довольной улыбкой посмотрев на свою юную слушательницу, продолжил.
— «Некоторые могут удивиться тому, почему маркиза так обрадовалась известию о своем дне рождения. Всё было проще простого — дело в том, что её мать изо всех сил старалась держать дочь в неведении относительно её возраста, потому что боялась того, что когда девушка достигнет своего совершеннолетия, то она не откажется от возможности занять свое место на троне. Конечно, Зеландайн даже не помышляла об этом — всё, чего она хотела в тот день, это устроить по случаю своего дня рождения весёлый праздник. Приближаясь к главному дворцовому залу, по дороге она уже представляла себе, как в нём вспыхнули огни сотен свечей, как туда входят гости, с прибытием которых начался настоящий бал. Маркиза своими собственными глазами видела грациозных кавалеров, которые, сверкая очами и звеня шпорами, танцевали с элегантными дамами, а в самом конце зала ей чудился силуэт прекрасного юноши, к которому ей захотелось броситься, дабы тот заключил её в объятия».
Чтение Джафета было прервано приглушенным зевком — это Джордан поёрзал на кожаном диване, поднеся руку к лицу, чтобы прикрыть рот.
— Это звучало скучно, — честно призналась Делия, тоже прикрывая рот ладошкой.
— Просто наберись терпения, — сказал дядя Джаф, — в каждой сказке есть несколько не особо интересных описаний светской жизни.
— Хорошо, — ответила девочка, вытирая руку о подлокотник кресла.
— «Но увы», — продолжал Джафет, — «на самом же деле в главном зале дворца стоял большой медный котёл, в который мать маркизы бросала листья молочая, змеиные клыки и осиные жала. Ядовитое варево пенилось и бурлило, а сама волшебница яростно шептала над ним слова каких-то заклинаний. Когда вода наконец залила угли, лежавшие под котлом, герцогиня приступила к допросу закованного в цепи молодого вождя, которого по её молчаливому указу привели стражники. Она хотела узнать у пленника, где прячутся старики, женщины и дети разбитой, но не покорённой страны. Но молодой вождь, даже под страхом смерти, не сказал ей ничего!»
Последние слова дядя Джаф произнес с таким энтузиазмом, как будто лично присутствовал на этом допросе и от всего сердца сочувствовал этому молодому человеку, потерявшему родину и свободу. Его юная слушательница не удержалась от комментария:
— Молодец! Отважное сердце! — громко воскликнула Делия и подпрыгнула на месте, отчего её черные волосы живописно рассыпались по плечам.
Оба её взрослых собеседника уставились на девочку с некоторым недоумением, словно пытаясь понять причину ее безудержной радости. Джордан даже пригладил ладонью свои вьющиеся волосы, отчего они стали выглядеть ещё хуже. По его лицу малышка поняла, что в душе он завидует её молодому пылу, но из-за присутствия своего близкого друга старается не выражать своих чувств. Сам Джафет, оглядев гостью с ног до головы, лишь многозначительно ухмыльнулся и вернулся к книге, которую продолжал держать в руках.
— «Когда герцогиня поняла, что молодой вождь не согласен совершить измену своей родине, она позвала стражников за собой и, оставив пленника одного, отправилась давать указания палачам, дабы те занялись приготовлениями к пыткам. Как раз в этот момент Зеландайн вошла в главный дворцовый зал, и каково же было её удивление, когда она увидела красивого, но измученного и закованного в цепи юношу! Она тут же бросилась к нему и начала задавать вопросы, на которые тот охотно отвечал, потому что почувствовал в девушке родственную душу. Услышав печальную историю молодого вождя, сердце юной маркизы наполнилось готовностью вернуть ему свободу, но что могли сделать её хрупкие руки?»
— Интересно, какой идеологии придерживался Леонард Остинер, написавший эту сказку? — задумчиво произнес дядя Джо.
— О чем ты вообще говоришь? — не понимая слов друга, спросил Джафет.
— Только подумай об этом, приятель, — с видом знатока начал Джордан, — у этого автора представитель феодального класса симпатизирует вождю угнетенного народа. Не находишь ли ты, что это своего рода предпосылка для мятежа, переворота?
— Пожалуйста, прекрати! — Делия прервала его разглагольствования о политике.
— Я согласен с тобой, — поддержал девочку дядя Джаф и продолжил чтение. — «Но в это время в дворцовый зал вернулась мать Зеландайн, которая, обнаружив свою дочь рядом с пленником, немедленно приказала отправить молодого вождя в темницу, а сама набросилась на маркизу с громкими укоризненными упрёками. Когда герцогиня поняла, что этим делу не помочь, она в целях задабривания подарила Зеландайн прекрасную диадему, инкрустированную жемчугом. В этом сверкающем уборе юная маркиза показалась всем присутствующим такой прекрасной, что после её ухода встревоженная женщина немедленно бросилась в свои покои, чтобы спросить у горшечной феи о своей судьбе. Ответ маленькой красавицы напугал герцогиню не на шутку — по прогнозам феи, Зеландайн могла в любую минуту сбросить свою мать с трона».
Слушая сказку, Делия глубоко вздохнула. Дядя Джаф оторвался от книги и посмотрел на неё с улыбкой. Девочка слегка покраснела и опустила глаза.
— Я просто подумала о том, что герцогиня немного похожа на мою маму, — мягко проговорила она.
— Интересно, чем же именно? — не удержался от вопроса Джордан.
— По правде говоря, — начала маленькая девочка, — у мамы тоже бывают такие же перепады настроения — то ей кажется, что все против нее, а в следующую секунду она проникается огромной любовью к миру.
— Сколько лет твоей маме? — настойчиво спросил Джафет.
— Я не знаю точного возраста, — вмешался дядя Джо, — но она моложе своего пятидесятилетнего мужа лет эдак на двадцать.
— Значит, тридцать с чем-то, — сказал дядя Джаф, нисколько не удивленный такой разницей в возрасте супругов, — кризис среднего возраста, что с него взять…
Оба взрослых мужчины посмотрели на Делию. Малышка сидела на стуле, уставившись в пол. Она, конечно, не могла не слышать их разговор о её матери, но по большей части ей было все равно — маленькая девочка просто хотела услышать продолжение сказки. Джафет переглянулся со своим взрослым другом, пожал плечами и вернулся к своей книге.
— «Едва герцогиня услышала предсказание горшечной феи, как её душа тут же наполнилась ненавистью и завистью к собственной дочери, и она решила отомстить юной маркизе. Женщина перебрала в уме множество способов мести и в конце концов решила продать Зеландайн в рабство какому-нибудь морскому волку, которые тогда бороздили моря на своих огромных шхунах. Герцогиня немедленно позвала к себе старого егеря, над которым она постоянно издевалась, и приказала ему отвести девушку в гавань. Старый егерь не посмел ослушаться своей хозяйки и взял Зеландайн с собой, чтобы отвести девушку за стены герцогского замка. Пройдя через ворота, он уже собирался направиться в гавань, где стояли на якоре торговые шхуны, но, к счастью для маркизы им попался на пути мудрый ворон, который подсказал старому егерю, что тот может просто оставить девочку на большой дороге, а самому вернуться к герцогине и сообщить ей, что девочку якобы убили по дороге мародёры. Старый егерь, которого терзала симпатия к Зеландайн, немедленно последовал хорошему совету птицы и повернул обратно в герцогский замок, в то время как мудрый ворон спрятался в ветвях древнего дуба, росшего у дороги. К несчастью, герцогиня с первых слов старого егеря поняла, что её обманули, и, не дослушав его лживый рассказ до конца, приказала своим стражникам схватить старика и отвести его во двор к трофейной гильотине — той самой, которую её солдаты добыли в войне с народом молодого вождя».
По какой-то причине история о том, как невезучий егерь попался на своей лжи, так развеселила Делию, что она тут же разразилась беззаботным смехом. Оба её собеседника переглянулись, как будто им было очень неловко наблюдать за этим. Когда девочка немного успокоилась, она виновато улыбнулась им и поправила платье.
— Ему не следовало прислушиваться к советам животных, — язвительно заметила девочка.
— Так-то ты верно уловила суть, — начал Джордан, — но, как мне кажется, над смертью смеяться неприлично.
— Так ведь старый егерь вымышленный персонаж! — справедливо заметила Делия. — Что плохого в том, чтобы смеяться над его смертью?
Но безмолвный упрек, который читался в глазах дяди Джо и дяди Джафа, заставил её прикусить язык и вжаться в кресло. К счастью, молчание длилось недолго, и вскоре Джафет продолжил чтение.
— «Зеландайн осталась одна на большой дороге. На улице к тому моменту наступила ночь, и юная маркиза все больше пугалась темноты. Она начала взывать своим голосом к ночным небесам, и вскоре на её отчаянные крики из темноты прилетел мудрый ворон, который нам уже был знаком. Увидев Зеландайн, он приказал девушке следовать за роем добросердечных светлячков, светящихся во мраке. Юная маркиза последовала его совету и в конце концов насекомые привели её к хрустальной лестнице, которая вела прямо на небеса. Зеландайн взобралась по ступенькам наверх и оказалась в удивительном месте, где среди бесчисленных облаков парил остров, на котором, среди цветов и деревьев, стояли хоть и маленькие, но очень милые домики с красными черепичными крышами и белыми круглыми стенами. Когда юная маркиза приблизилась к этому необычному поселению, навстречу ей выбежал маленький человечек, в одной руке которого была лютня, а в другой лист бумаги, испачканный чернилами».
— Это был менестрель? — воскликнула девочка, вспомнив самое начало сказки.
— Ну а кто же еще это мог быть? — задал риторический вопрос дядя Джаф. — И, как ты уже догадалась, маркиза оказалась в Сэвентхэйвене, том самом волшебном городе!
— Это же так очевидно, — с легким раздражением в голосе Делия бросила на него взгляд, в котором читался упрёк.
В то же время она нисколько не удивилась, когда дядя Джо, почесав колено, загадочно хмыкнул. Кто знает, может быть, он слышал эту сказку не в первый раз, и даже знал её наизусть. Как бы то ни было, внимание девочки снова переключилось на Джафета, который в этот момент, хлопнув себя по лбу, снова уткнулся в книгу.
— «Как только маленький человечек увидел маркизу, он начал громко петь и играть на лютне, и вскоре под звуки его музыки из домов начали выходить другие обитатели небесного городка. Как только они в полном составе собрались на улице, самый пожилой на вид человечек подошел к Зеландайн и начал расспрашивать её о том, кто она такая и как она оказалась здесь. Юная маркиза не стала лгать ему и честно ответила, что в этот день ей исполнилось восемнадцать лет и что мать выгнала её из дома, даже не разрешив отпраздновать этот замечательный день. Жители небесного города прониклись симпатией к Зеландайн и решили позволить ей остаться с ними. Мэр немедленно отдал каменщику распоряжение построить жилище для маркизы, с чем тот справился всего за десять минут, потому что у него всегда были наготове все необходимые инструменты и материалы».
Когда дядя Джаф остановился, чтобы перевести дух, Джордан, который все это время сосредоточенно разглядывал лежащий у его ног персидский ковер с замысловатым рисунком, вдруг поднял глаза на хозяина квартиры. В глазах дяди Джо читалось неудовольствие, как будто он не мог поверить, что его друг произнес такие глупые и неожиданные для него слова.
— Как-то это, хм, нереалистично что-ли… — проворчал он себе под нос и печально покачал головой.
Делия, которая жадно вслушивалась в каждое слово дяди Джафа, не стала тратить время на расспросы касательно того, что именно Джордан имел в виду — тот факт, что маркизе так легко позволили жить в Сэвентхэйвене, или же то, насколько быстро для неё построили домик. Однако оставить его замечание без ответа было бы бестактностью с её стороны — девочке очень не хотелось, чтобы дядя Джо посчитал её простушкой, верящей любому слову. Поэтому Делия, секунду подумав, расправила плечи и слегка приподнялась в своём кресле, чтобы привлечь внимание всех присутствующих.
— Дядя Джо, ты забыл, что это сказка! — громко воскликнула она на весь кабинет. — Она не обязательно должна быть правдоподобной!
— Правда на твоей стороне, — согласился с ней хозяин квартиры и продолжил чтение. — «Жители Сэвентхэйвена ни разу не пожалели о том, что юная маркиза поселилась в их городе — за добро Зеландайн платила добром, поскольку она постоянно заботилась о жителях и пекла своим новым друзьям вкусные пирожки, что очень нравилось всем, ибо до этого момента они питались простым запеченным мясом животных, которых добывал охотник. Вскоре бездельник менестрель, которому довелось увидеть маркизу раньше всех остальных, сочинил о ней очень нежную балладу, в которой восхвалял её красоту и доброту, а также не преминул обвинить её мать в том, как несправедливо та обошлась со своей дочерью. Когда он прочел эту балладу самой маркизе, сердце Зеландайн наполнилось теплым чувством к менестрелю, но она не ответила ему взаимностью, потому что она продолжала думать о молодом вожде, который, как она предполагала, всё ещё томился в плену у герцогини».
— Кстати, мы давно ничего не слышали о том, что происходило в герцогском замке, — не удержалась от комментария Делия.
— Сейчас узнаешь, — улыбнулся дядя Джаф и продолжил. — «Мать маркизы была недовольна тем, как старый егерь распорядился жизнью её дочери — казнив его на гильотине, женщина, не теряя ни минуты, решила переодеться нищенкой и пробраться в Сэвентхэйвен, для чего она пригласила к себе главного исполнителя королевских желаний. Ей требовалась его помощь потому, что поскольку герцогиня всю свою жизнь прожила в роскоши, то она совершенно не знала, как это — просить милостыню. Главный исполнитель королевских желаний целых два дня потратил на то, чтобы провести со своей хозяйкой пару упражнений, но герцогиня очень плохо усваивала его уроки, ибо она постоянно срывалась на светский тон, что было совершенно неприемлемо в амплуа нищенки. Понимая, что это не приведет ни к чему хорошему, её учитель решил взяться за дело сам — с этой целью главный исполнитель королевских желаний обратился к горшечной фее и попросил её превратить его в нищего. Эффект превзошел все ожидания — молодой человек по мановению пальца маленькой красавицы в мгновение ока превратился в пожилого мужчину, одетого в грязные лохмотья. Один его глаз был скрыт за чёрной повязкой, а обе его ноги были настолько кривыми, что без костыля он был совершенно беспомощен. Отныне никто не мог сомневаться в том, что это был не коварный главный исполнитель королевских желаний, но просто пожилой и больной калека, которому требуется помощь».
Услышав эти слова, Делия расхохоталась — уж больно комичным показался ей вид ноющего старикашки, в которого превратился главный исполнитель королевских желаний. Она не могла понять, зачем ему понадобилось так уродовать себя, но уже тот факт, что теперь его внешность полностью соответствовала его отвратительной душе, доставлял ей чувство удовлетворения. Дядя Джо и дядя Джаф на этот раз не нахмурились — очевидно, они тоже были согласны с тем, как фея из сказки расправилась с коварным исполнителем. Во всяком случае, Делия отчетливо услышала тихий, но одобрительный смешок Джордана. Когда девочка наконец успокоилась, она подняла голову и почесала затылок.
— Можешь продолжать читать, — бросила она Джафету, вытирая слезы от смеха.
— Хорошо, — кивнул хозяин квартиры. — «В конце метаморфозы своего слуги герцогиня вручила калеке флакон с собственноручно сваренным ею ядом, одной капли которого было достаточно для того, чтобы отправить Зеландайн в страну вечных грёз. Поклонившись своей хозяйке, главный исполнитель королевских желаний вышел за ворота герцогского замка и, дождавшись ночи, поднялся по хрустальной лестнице в Сэвентхэйвен, где, найдя домик, в котором спала юная маркиза, плеснул на неё ядом и немедленно бросился бежать. Однако он допустил в своих расчетах непростительную ошибку — в кураже бросив склянку на пол, он мгновенно разбудил всех шестерых жителей городка, которые во главе с мэром бросились в погоню за калекой, чьи кривые ноги оказали ему медвежью услугу — ибо не сумев оторваться от преследования, главный исполнитель королевских желаний потерял костыль и был вынужден остановиться на полпути к спуску на землю. И поэтому ему пришлось плохо — очень плохо! Хуже некуда!».
— Так что же случилось с этим мерзким злодеем? — спросила Делия, не отрывая глаз от рассказчика.
— Я думаю, что обитатели Сэвентхэйвена просто сбросили его с лестницы, — предположил Джордан.
Делия не могла не признать, что ответ дяди Джо был достаточно правдоподобным, но она всё равно почувствовала себя немного оскорбленной тем, что Леонард Остинер — автор этой сказки — не упомянул, каким образом герои учинили расправу с негодяем. Впрочем, это можно было понять — в конце концов, он написал детскую сказку, и, конечно, мистер Остинер должен был постараться, чтобы его работа выглядела как можно более невинной, избегая любых упоминаний о насилии, чтобы не напугать свою аудиторию. Но в глубине души Делии жило неосознанное отвращение ко всякого рода злодеям, из-за чего её не удовлетворило столь поверхностное описание того, что произошло с главным исполнителем королевских желаний. Тем временем Джафет продолжал читать сказку.
— «Когда с калекой было покончено, жители Сэвентхэйвена вернулись в домик, где бедная маркиза неподвижно лежала в постели — яд, которым главный исполнитель королевских желаний плеснул на лицо Зеландайн, погрузил девушку в такой глубокий сон, что её не смогли разбудить никакие силы. Сэвентхэйвианцы были охвачены безмерным горем, и даже суровый и недоверчивый мэр безутешно рыдал, стоя на коленях у кровати, на которой лежало безжизненное тело юной маркизы. Однако вскоре в Сэвентхэйвен прилетел наш старый друг мудрый ворон, который объяснил опечаленным жителям, как спасти девушку — всё, что для этого нужно было сделать, это привести в волшебный город молодого вождя, который до сих пор томился в темнице — ведь они с Зеландайн любят друг друга!»
— Это звучит как заезженная мантра, — пробормотал Джордан, поднимая глаза к потолку, — пробуждение ото сна посредством поцелуя…
— Я так не думаю, дядя Джо! — с энтузиазмом возразила Делия. — Это же так романтично!
— Справедливости ради хочу заметить, — кашлянув, вкрадчиво заявил Джафет, — что в сказке нет ни единого слова о том, что именно должно было разбудить маркизу! Может быть, поцелуй, а может быть, что-то совершенно другое!
Делия одарила дядю Джафа лучезарной улыбкой со святым сиянием своих темных глазок и кивнула ему в знак согласия. Впервые за всё время, что они провели вместе, лицо хозяина квартиры внезапно покраснело от смущения. Малышке казалось, что смутить Джафета было трудно, но она ошибалась. Вытерев пот с шеи, он на секунду отвернулся от юной гостьи и посмотрел на люстру, свисающую с потолка. Через некоторое время он перевёл взгляд на девочку и, увидев озорную улыбку на её лице, добродушно покачал головой и вернулся к своей книге.
— «Сэвентхэйвианцы собрали совет, на котором начали решать, кто из них должен был отправиться вызволять узника из темницы. После долгих обсуждений и жарких дебатов они пришли к выводу, что это должен сделать самый молодой из всех присутствующих, а именно бездельник менестрель. Меньше чем через час тот уже спустился по лестнице на большую дорогу и, тайком пробравшись в герцогский замок, проскользнул в спальню герцогини, где та хранила волшебный горшок. Взяв его в руки, менестрель обратился к его крошечной обитательнице с просьбой освободить молодого вождя. Фея не соглашалась на это предложение, а тем временем стражники услышали шум и бросились по направлению к спальне хозяйки. Когда их топот достиг ушей менестреля, тот впал в панику и, не зная, что делать дальше, решился на самый крайний шаг — попросил маленькую красавицу, чтобы та рассыпала дворцовые стены, на что горшечная фея согласилась без лишних слов, потому что в душе она презирала герцогиню. И когда четверо воинов уже взломали двери и попытались схватить менестреля, здание внезапно затряслось и тяжелый потолок рухнул вниз, похоронив под собой всех, кто в то время находился в герцогском замке».
— Как, и менестреля тоже? — испуганно воскликнула Делия.
— Да, он и горшечная фея оба погибли, — со смертельной серьезностью ответил Джафет, — только не плачь, — утешил он девочку, заметив крупные прозрачные капли у нее на глазах.
Ему удалось произвести на Делию желаемый эффект — она тут же вытерла слезы и шмыгнула носом, отчего её черные кудри окончательно растрепались. Кроме того, её платье, когда-то такое аккуратное, теперь выглядело поношенным и мятым. Девочка, заметив на себе пристальные взгляды мужчин, поспешно привела себя в порядок — аккуратно разгладила юбку на коленях и в сотый раз за вечер поправила волосы.
Когда Делия закончила свои дела и подняла глаза на Джафета, тот молча кивнул ей, как бы давая понять, что доволен её внешним видом и продолжил свое прерванное занятие — то есть начал выразительно читать сказку вслух, не забывая переворачивать страницы, чтобы не пропустить ни строчки. Маленькая девочка, затаив дыхание, слушала его приятный баритон.
— «Из всех обитателей герцогского замка выжил только один человек — как легко догадаться, это был молодой вождь, который, воспользовавшись всеобщей суматохой, выбрался из своей камеры за мгновение до того, как рухнули стены темницы. Побродив некоторое время по обломкам дворца, он выбрался в царственный сад, где в это время среди крон фруктовых деревьев и аккуратно подстриженных кустов как раз отдыхал от дневных забот уже знакомый нам мудрый ворон. Заметив выжившего, он немедленно взлетел с дерева и, медленно покружив над головой юноши, рассказал ему о том, что произошло с Зеландайн, а затем приказал молодому вождю дождаться наступления темноты, чтобы тот поднялся по хрустальной лестнице на небеса. Закончив свое повествование, мудрый ворон взмахнул крыльями и взмыл в воздух, оставив молодого вождя одного в царственном саду».
Прочитав это, Джафет поднял глаза от книги и обменялся многозначительными взглядами со своей юной слушательницей, чьё лицо в мягком свете ламп накаливания казалось необычно серьезным для восьмилетнего ребёнка. Делия в замешательстве прикусила губу и провела пальцем по обивке кресла, в котором сидела.
— Дядя Джаф, а что же было дальше? — спросила она после минутного молчания.
— Это был конец, — сказал хозяин квартиры, собираясь захлопнуть книгу.
— Послушай, нет, подожди, подожди! — взмолилась девочка, вставая со своего места.
Без лишних слов Джафет послушно передал книгу в руки подошедшей к нему Делии, которая в следующую секунду открыла её на странице с закладкой и, наморщив лоб, начала внимательно изучать её содержимое. И в самом деле, последняя строчка была именно той, которую дядя Джаф прочитал ей вслух — за ней следовала совершенно другая история под названием «Молли и её прелестные родители», автором которой был некий Макиел Ниму. Поняв, что на этом сказка действительно подошла к концу, Делия со вздохом захлопнула книгу и посмотрела на Джафета своими большими глазами, в которых застыла безмолвная печаль. Мужчине ничего не оставалось, как молча кивнуть головой, словно подтверждая правильность её выводов.
— Тебе понравилась эта сказка? — спросил Джордан девочку, поднимаясь с кожаного дивана.
Делия продолжала задумчиво стоять с книгой в руках — со стороны казалось, что она не совсем уверена, насколько ей понравилась история, которую прочитал ей хозяин квартиры. Прислушиваясь к собственным ощущениям, она несколько раз оглядела комнату, стараясь не задерживаться взглядом на своих собеседниках. Наконец Делия приняла решение и утвердительно кивнула головой.
— Да, это было неплохо, — сказала малышка с некоторым смущением, — я ожидала, что все закончится банально, но…
— Что ты подразумеваешь под словом «банально»? — Джафет, который до этого продолжал сидеть в своем кресле с отрешенным лицом, внезапно оживился.
— Ну… — Делия смутилась, начиная краснеть. — Если бы молодой вождь нашел маркизу и поцеловал её, и они были счастливы, то это было бы довольно типично, хотя и романтично…
Она остановилась на полуслове — казалось, ей было трудно подобрать слова, которые могли бы адекватно передать ее впечатление от сказки. Джордан, который уже разминал ноги, затекшие от долгого сидения на диване, тихо откашлялся и поднял руку вверх — возможно, для того, чтобы отвлечь девочку от темы, которая была слишком сложной для ребенка. Делия заметила его жест и тут же успокоилась.
— Джаф, — дядя Джо повернулся к своему близкому другу, — Делии и так трудно описать свои чувства, а ты пристаешь к ней со своими вопросами. Так не пойдёт, приятель.
Джафет направился к выходу из кабинета и, догнав Джордана, дружески похлопал его по плечу. Делия заметила гримасу легкого раздражения на лице хозяина квартиры и подумала, что слова дяди Джо явно задели дядю Джафа за живое, но тот изо всех сил старался произвести благоприятное впечатление на свою юную гостью и поэтому старался не показывать своего неудовольствия.
— Пойдем поедим чего-нибудь, время ещё есть, — донесся из коридора голос хозяина квартиры.
Джо и Делия вышли из кабинета и последовали за ним. Задержавшись на секунду у двери, ведущей на кухню, малышка вдохнула приятный запах печеных бобов, которые Джафет только что разогрел в микроволновой печи. Войдя на кухню вслед за дядей Джо, девочка сразу же заняла место за столом, которое выбрала с момента своего прихода сюда — прямо напротив выхода, чтобы в любой момент можно было быстро улизнуть, если возникнут какие-либо непредвиденные обстоятельства (в чем Делия, однако, совсем не была уверена).
— Приятного аппетита, — сказал Джафет, ставя на стол две тарелки: одну для дяди Джо, другую для Делии.
После этого хозяин квартиры приступил к приготовлению чая — поставив электрический чайник под кран, он наполнил его водой из-под крана, а затем подключил к электрической сети, после чего сел за стол и, достав из кармана своих широких брюк небольшой блокнот, открыл его и, бросив задумчивый взгляд на девочку, начал что-то быстро записывать. Делия, занятая едой, некоторое время не обращала на это внимания, но когда Джафет положил ручку на край стола, чтобы выключить чайник, малышка посмотрела на него и отложила вилку.
— Что ты там пишешь, дядя Джаф? — спросила она, продолжая жевать бобы.
Джафет обернулся и внимательно посмотрел на неё, держа в руках чайник, из которого валил густой белый поток горячего пара. Некоторое время он молчал, а затем, налив кипятку в маленький фаянсовый чайник, стоявший на столе, поставил электрический чайник на место.
— Так, памятки для своего хобби, — с достоинством ответил девочке дядя Джаф, занимая свое место за столом.
Делия немедленно потянулась за блокнотом, лежащим перед мужчиной, чтобы убедиться в правдивости его слов. Дядя Джаф не стал ей мешать, и через несколько секунд девочка уже держала в руках небольшую записную книжку в простом кожаном переплете, страницы которой были исписаны мелким, но вполне разборчивым почерком. Делия быстро пробежала глазами по первой попавшейся странице, но, не поняв, где находится самая последняя запись, подняла глаза на дядю Джафа, который, встретив её сосредоточенный взгляд, кивнул ей, словно одобряя её любопытство.
— Открой на девяносто первой странице и прочти, — услужливо подсказал хозяин квартиры, явно не собирающийся что-либо скрывать от своей юной гостьи.
Малышка последовала его совету и начала нервно листать тонкие страницы, пока, наконец, не нашла последнюю запись, которая заставила её изумленно поднять брови — на практически пустой странице была всего одна строчка, написанная размашистым почерком, которая гласила: «Волны правды стремятся погасить огонь лжи».
— Эй, это мои собственные слова! — потрясенно прошептала маленькая девочка. — Я произнесла их, когда ты читал мне сказку!
Она в замешательстве уставилась на Джафета, но он просто взял у нее блокнот и, положив его в карман, пожал плечами.
— Это для моего исследования относительно американских граждан с греческими именами, — ответил он с улыбкой.
Делия недоверчиво покачала головой — такое оправдание необъяснимого поступка дяди Джафа было слишком неправдоподобным, чтобы она могла ему поверить. Тем временем Джордан доел фасоль и, отставив пустую тарелку в сторону, налил себе в чашку немного чёрного чая.
— Жаль, конечно, что у тебя дома нет сладостей, — сказал он, поднося чашку к губам, — но поскольку мы здесь не для того, чтобы восхвалять твои кулинарные таланты, давай перейдем к делу.
С этими словами он поставил чашку на стол и устремил на Делию сосредоточенный взгляд, который говорил о том, насколько важную тему он собирался с ней обсудить. Малышка не смогла подавить своего изумления — она никогда раньше не видела его таким серьезным, но в следующую секунду опомнилась и даже улыбнулась.
— Послушай меня, Делия, — начал дядя Джо, внимательно глядя ей в глаза, — когда мы с тобой вернемся домой, даже не думай говорить кому-нибудь о том, что произошло. Ты понимаешь?
— К сожалению, нет, — честно призналась девочка, хлопая глазами, — о чём ты? — спросила она своего собеседника.
— Я говорю о сказке, — ответил он заговорщическим тоном, — не говори своим родителям, что ты слушала её в гостях.
— Не могу понять, что в этом плохого, — Делия всё ещё не могла взять в ум, к чему клонит дядя Джо.
— Ты не обязана этого делать, — уклончиво, но твердо сказал Джордан, — но всё-таки я не хочу, чтобы они подумали, что ты услышала от дяди Джафа всякую чушь.
— Ну дядя Джо, — капризно сказала малышка, — ты говорил мне то же самое, когда читал мне ту книгу на немецком… — она замолчала, вспоминая её название.
— Да-да, о Господе Боге во плоти, — кивнул Джордан, улыбаясь своей собеседнице, — тогда тоже была кое-какая причина, но это не имеет отношения к нашему сегодняшнему делу. Сейчас ты должна запомнить — веди себя так, как будто ничего не произошло в гостях у дяди Джафа, ясно?
— Хорошо, — послушно ответила Делия, с надеждой глядя на хозяина квартиры, который молча слушал их разговор.
— Ты обещаешь держать рот на замке? — продолжал дядя Джо.
— Я даю обещание, что никому не скажу об этом, — ответила она с подчеркнутой серьезностью и кивнула.
— Ты очень, очень умная девочка, — Джордан сразу расслабился, делая глоток из своей чашки.
Делия, не притронувшись к чаю, встала из-за стола и, вытянувшись во весь свой рост, направилась к входной двери. Дядя Джо, многозначительно кивнув хозяину квартиры, последовал её примеру. Джордан помог малышке выйти из квартиры и, задержавшись на лестничной площадке, хотел закрыть за собой дверь, но Джафет уже стоял на пороге.
— Удачи вам! — крикнул он вслед своим гостям и захлопнул за ними дверь.
Джо и Делия вышли на улицу, где уже сгущались сумерки, и, не медля ни минуты, быстро зашагали по дороге, следуя к своим домам. Делия совершенно забыла предупредить своих родителей о своём незапланированном визите к близкому другу соседа, поэтому им обоим пришлось идти как можно быстрее. По дороге девочка думала о том, почему же всё-таки дядя Джо строго-настрого запретил ей рассказывать маме и папе о сказке, которую ей прочли в гостях.
Неужели все это действительно связано с тем, подумала она, что вместо традиционных для сюжета сказок принца и принцессы в «Зеландайн в Сэвентхэйвене» был некий молодой вождь, который был врагом матери своей возлюбленной маркизы? Или дядя Джо запретил говорить о сказке потому, что её автор, Леонард Остинер, описал целых три смерти — сначала гильотинирование старого егеря, затем падение главного исполнителя королевских желаний с небесного острова и в самом конце — разрушение герцогского замка? Это маловероятно, решила маленькая девочка, быстро шагая по дороге вслед за своим взрослым спутником, который, казалось, совершенно забыл о её существовании — по крайней мере, Джордан почти не оглядывался на Делию, лишь иногда сбавляя скорость, когда на их пути случайно встречались матери, которые толкали перед собой коляски со своими совсем крошечными детьми.
Из воспоминаний маленькую девочку вывели первые капли дождя, забарабанившие по оконному стеклу. Делия поспешно спрыгнула с подоконника, стряхнула крошечные мокрые капельки со своей сорочки и, недолго полюбовавшись ночным небом, затянутым мрачными тучами, захлопнула ставни, нисколько не заботясь о том, что этот звук может легко достичь чувствительных ушей её матери. Малышка намеренно не стала задергивать портьеры — она хотела, чтобы утром в её комнату проникли солнечные лучи, которые подарили бы ей немного света и тепла, которого ей так не хватало в последнее время — как в переносном, так и в буквальном смысле.
Малышка повернулась спиной к окну и подошла к своей кровати. Убедившись, что там никого нет — ох уж эти детские страхи! — Делия откинула край одеяла и опустилась на холодные простыни, но ложиться не спешила. Вместо этого она села на край кровати и начала медленно раскачиваться взад-вперед, словно в кресле-качалке. Почти мечтательная улыбка блуждала по её сосредоточенному лицу — казалось, она представляла себя стоящей на палубе маленькой яхты, плывущей по волнам бескрайнего моря. Как бы то ни было, ритм, в котором она раскачивалась, пошел ей на пользу — к тому времени, когда на улице уже пошёл дождь, Делия уже справилась со своими эмоциями и откинулась на подушку с улыбкой на губах.
Однако она всё ещё не могла уснуть — всё, чего она могла добиться, это заменить одно воспоминание другим. Натянув на себя одеяло, Делия устремила немигающий взгляд прямо в потолок и тут же погрузилась в мирное оцепенение, которое было так характерно для неё в ту ночь. Никто не вмешивался в этот процесс — мать, по-видимому, давным-давно спала как убитая, поскольку женщину не разбудил ни один звук из спальни ее дочери, который она восприняла бы как сигнал тревоги. А что касалось её отца, то Делия даже не была уверена, действительно ли он сейчас находился дома — кто знает, может быть, он остался на ночь в квартире своего друга, как он часто делал, когда у него был завал на работе.
Девочка продолжала испытывать беспокойство за своего взрослого друга — ей казалось, что Джордан в этот самый момент томится где-то в плену, подобно молодому вождю из сказки, которую она услышала, находясь в гостях у дяди Джафа. Делия до сих пор помнила тот день, когда впервые за два месяца их отношений она не застала дядю Джо в его собственном доме (не считая, конечно, тех моментов, когда тот ездил в центр по делам). Это было примерно через день после её визита к его близкому другу Джафету — сначала без видимой причины родители отвели девочку к гинекологу, моложавому мистеру Мэдисону Фрейзеру, который, небрежно (можно даже сказать, «для галочки») обследовав её женское естество, сказал мрачной матери Делии, что у её дочери «всё именно так, как вы подозреваете!», отпустил свою пациентку на все четыре стороны.
Делия, привыкшая к тому, что родители никогда не обсуждали с ней «проблемы низшего порядка» (как выражался её глубоко религиозный отец), не задавала им никаких вопросов о случившемся и покорно отправилась с матерью в квартиру Хорхе Когхилла — старого друга отца, где обе женщины остались на ночь, в то время как сам глава семьи отправился домой «по неотложным делам», как он кратко объяснил жене и дочери. На следующее утро Делию разбудил хозяин квартиры, седовласый и высокий мужчина — сам мистер Когхилл. Угостив своих гостей кофе и тостами, он поделился с матерью Делии двумя ничего не значащими новостями из жизни нью-йоркской богемы, а затем пригласил их на какое-то очень значимое мероприятие, но мать вежливо отказала мистеру Когхиллу и, сославшись на нехватку времени, поспешила уйти с дочерью, оставив его наедине с женой — миссис Сьюзен Когхилл, такой же старой и высокой, как и её супруг.
В течение всего следующего дня Делия была крайне необщительна со своей семьей — когда маленькая девочка вернулась домой на автобусе, она даже не поздоровалась с отцом, который приветствовал обеих своих женщин с несвойственным ему чувством такта и терпимости. Казалось, он намеренно держал себя как можно более вежливо — он даже позволил малышке начать ужин, не заставляя её произносить молитву перед едой, что в обычное время, вероятно, было бы невообразимым нарушением установленных обычаев в их семье.
Делия подозревала, что её отец намеренно разыгрывал роль доброго семьянина, чтобы загладить перед ней какой-то свой проступок, о котором девочка не имела ни малейшего представления. Однако через день она начала кое-что понимать. Когда за завтраком, по своему обыкновению, она объявила своей семье, что собирается навестить Джордана, мать посмотрела на неё так, словно та говорила о чем-то совершенно немыслимом, а отец, мрачно уставившись в свою тарелку, взял бутерброд в руки и вздохнул.
— Тебе не следует этого делать, — твердо сказал он, жуя бутерброд с ветчиной, щедро намазанный горчицей.
Маленькая девочка вопросительно посмотрела на отца, но он продолжал размеренно двигать своими огромными челюстями, не обращая внимания на дочь. Затем Делия перевела взгляд на мать.
— Мам, почему я не могу пойти к дяде Джо? — спросила она, чувствуя, как в груди нарастает чувство чего-то нехорошего.
— Дело в том, дорогая, — ответил за неё маму отец, который уже закончил жевать бутерброд, — что соседская собака взбесилась от жары и убежала за ворота дома, и теперь она бродит поблизости и может наткнуться на тебя.
— Вы что, совсем не собираетесь меня отпускать? — Делия изобразила обиду.
— Мы можем отпустить тебя на улицу, но не ходи к соседу, — продолжил отец, — кто знает, вдруг собака уже успела укусить его самого?
— Он прав, — вдруг подала голос мать девочки, которая до этого сидела молча, — слушай папу, Делия, и не броди по окрестностям одна.
— Так вы позволите мне пойти к нему или нет? — громко и настойчиво повторила Делия, отчаявшись дождаться внятного ответа от родителей.
— Нет! — таким же тоном ответил отец, который как раз потянулся к горячему чайнику, чтобы долить себе чаю в кружку.
— А теперь собирайся в школу, иначе опоздаешь! — сказала мама. — Ты и так уже пропустила вчерашний экзамен по литературе!
Девочка бросила недоеденный бутерброд на тарелку и, вскочив из-за стола, побежала в свою комнату, на ходу схватив замшевую куртку, висевшую на двери столовой — потому что через пять минут отец должен был отвезти её в школу на своей машине. В спальне она быстро взяла свой портфель и бросилась к двери, которая вела на улицу. Отец всё ещё продолжал завтракать, и только когда девочка уже выбежала на крыльцо, он соизволил оторваться от еды и неохотно пошел одеваться.
Тем временем Делия забралась на забор и уселась на свое обычное место, свесив ноги вниз. Ожидая, когда выйдет отец, она стала заглядывать в соседний двор — действительно, её любимый Буффало больше не бегал по другую сторону забора, а самого Джордана также не было видно. Но девочка тогда не придала этому особого значения, потому что подумала, что он мог либо быть на работе, либо просто спал до обеда (что часто случалось с ним, когда мать Делии не будила его телефонным звонком по утрам).
Затем, два дня спустя, однажды утром родители сказали своей дочери, что она сегодня не пойдет в школу — дело в том, что отец отвезет мать в аптеку, где он работал, потому что ему понадобится её помощь. С этими словами родители заперли входную дверь и уехали в центр, оставив Делию сидеть дома одну. Их дочь не могла понять, в чем дело — причина, приведенная её отцом, казалась малышке настолько нелепой и неубедительной, что она решила, что в их семье произошла какая-то неприятность, о которой папа почему-то не хотел говорить. И именно тогда у Делии вдруг мелькнула догадка, что её родители решили скрыть от неё что-то, связанное с судьбой дяди Джо.
Как только Делия услышала, что машина родителей отъехала от ворот, она тут же выбежала из прихожей и, распахнув ставни, уставилась в окно, которое как раз выходило в соседний двор. Как и прежде, там не было видно ни души — ни бельгийской овчарки, ни её владельца. Затем малышка начала всхлипывать — сначала тихо, потом все громче. Далее она бросилась на кровать, зарывшись лицом в подушку, и в ту же секунду из её глаз хлынул поток слез.
Когда Делия немного успокоилась, она снова подошла к подоконнику и стала напряженно вглядываться в окно соседского дома, надеясь увидеть в нем знакомое лицо, но, увы, за стеклом никого не было. До ушей девочки доносилось пение птиц, которое в этот момент показалось ей насмешкой — как будто сама природа издевалась над Делией и смеялась над её горем. Бедняжке снова захотелось заплакать, но у нее не осталось на это сил — тогда она сделала над собой усилие и попыталась взять себя в руки, но ощущение беды, нависшей над головой Делии, не покидало ее до тех пор, пока не вернулись её родители.
Когда вечером вся семья собралась за столом, девочка заметила, что взрослые явно чем-то расстроены — в их движениях чувствовалось заметное напряжение и какой-то бессильный гнев. Прочитав молитву, они минуту или две молчали, не спеша приступать к еде — её отец выглядел озабоченным и печальным, а мать была необычно тихой и поглощенной своими мыслями. Вскоре отец, обменявшись взглядами с женой, вдруг повернулся к дочери, которая сидела по левую руку от него.
— Делия, — с усилием произнес он, поворачиваясь к ней, — я хочу попросить тебя об одном одолжении.
При этих словах он проглотил комок, вставший у него в горле.
— Что ты хочешь сказать, папочка? — как святая невинность, спросила его дочка.
Делия не могла себе представить, о чем он попросит её, но, почувствовав неладное, инстинктивно поджала ноги под стул и, подняв глаза на отца, увидела странный блеск в его глазах.
— Забудь о нем, — сказал он тихо, — об этом Джордане, — мрачно добавил он.
Девочка была готова услышать от отца что угодно, но только не это. Хотя, честно говоря, с самого первого дня переезда в Портленд Делия подозревала, что её отец всем сердцем ненавидел своего соседа, но по крайней мере она никогда раньше не слышала, чтобы её отец публично выражал свою неприязнь. Поэтому, когда глава семейства произнес эти шесть слов, они произвели на девочку не меньшее впечатление, чем сам факт того, что дядя Джо вместе с Буффало так и не соизволили порадовать Делию своим присутствием на их прежнем месте.
Ошеломленная маленькая девочка молча смотрела на отца, не находя в себе сил заговорить — только плотнее вжалась в спинку стула и захлопала ресницами, как часто делала в состоянии крайнего шока. Вскоре Делии удалось взять себя в руки и облизать пересохшие от возбуждения губы.
— Почему, папа? — заикаясь, пробормотала девочка, неотрывно глядя на морщинистое лицо своего старого отца.
— Потому, милая, что дядя Джо умер, — ответил тот с удивительной мягкостью, отправляя в рот ломтик бекона.
Малышка невольно почувствовала аппетит, глядя на то, как сосредоточенно её папа пережевывает мясо, но слова, которые он произнес перед этим, снова повергли её в грусть. Она перевела взгляд на мать, но та, не произнеся ни единого слова, лишь скорбно покачала головой, усердно работая вилкой. Внутри девочку сжигало чувство стыда за свое поведение — в конце концов, она не должна была так сильно беспокоиться о судьбе какого-то человека, который даже не являлся её родственником. Но Делия не могла заставить себя просто так забыть о дяде Джо — настолько сильное впечатление он на неё произвел, и поэтому в эту минуту, когда её отец объявил о смерти Джордана, ей было очень трудно отнестись к этим словам серьезно.
— Умер? В каком смысле? — растерянно спросила она.
Она втайне мечтала о том, чтобы папа признался ей в том, что он просто пошутил, и на самом деле дядя Джо просто задержался на работе и вернется домой только завтра. Делия напряженно ждала ответа, но её отец не торопился удовлетворять её любопытство — вместо этого он продолжал уплетать за обе щеки макароны, густо политые грибным соусом. Наконец, доев свою порцию, он вытер салфеткой жирные губы и откашлялся.
— Есть такая болезнь, называется рак, — начал её отец издалека.
— Я не понимаю, как это… — хотела вмешаться девочка, но отец властно поднял ладонь, и дочери пришлось замолчать.
— Когда человек много курит и пьет, — продолжал старик, — то его тело постепенно увядает, как растение, которое никто не поливает.
Делия не могла не отметить про себя, что эта аналогия была совершенно неуместна в данной ситуации, но что поделаешь — её отец был всего лишь продавцом лекарств, поэтому было бы очень опрометчиво ожидать от него красивых метафор и сравнений. Делия смерила отца холодным взглядом, но он, казалось, не заметил упрека в её глазах и налил себе еще чашку чая. И тут её мать наконец решила вмешаться в разговор между своим мужем и дочерью — она запрокинула голову и, глядя куда-то в потолок, принялась помешивать ложечкой в своей чашке.
— Хороший ребенок — это послушный ребенок, — сказала она в каком-то отстраненном состоянии.
— Это очень правильное наблюдение, — кивнул её муж.
Их дочку внезапно охватило чувство праведного гнева, как будто нравоучительное замечание матери унизило её, поставив в один ряд с теми напыщенными, безмозглыми детьми-моделями, которых Делии доводилось видеть на экране телевизора или на рекламных щитах. Делия с трудом сдерживала свой гнев, и всё, что она могла сделать, это встать из-за стола и громко топнуть ногой.
— Вы хотите сказать мне, — воскликнула она на весь обеденный зал, — что родителям нужны не гении или мыслители, но безмозглые исполнители?!
В следующую секунду она тут же выбежала из столовой, так и не доев восхитительных блюд, которые её мать приготовила для всей семьи в целом и для самой малышки в частности. Понаблюдав за дочерью, мать повернулась к супругу — по её лицу было видно, что слова девочки произвели на неё сильное впечатление.
— Santo Deus! — по-португальски сказала она тихо, но очень выразительно. — Ты знаешь, что она сделала?
Глава семейства пожал плечами и снова посмотрел на дверь, в которой исчезла его маленькая девочка. Он подумал про себя, что Делия — девочка не промах, вся в отца — ибо давала волю гневу точно так же, как и он сам в свои молодые годы, и даже взгляд её глаз был таким же пронзительным и безжалостным… Но жена отвлекла его от приятных мыслей.
— Делия процитировала Робеспьера на наших собственных глазах! — при этих словах женщина схватилась за голову.
— Ну и что в этом такого плохого? — равнодушно спросил её муж, поудобнее устраиваясь в кресле.
— Более того, у неё хватило ума перефразировать его слова! — взволнованно продолжила его жена.
— Подумаешь беда какая. Нашей дочери уже восемь лет, мы должны радоваться, что она развивается! — флегматично ответил глава семейства.
— Это все из-за этого насильника, этого проклятого…
Мать Делии остановилась на полуслове, как будто ей было очень неприятно произносить имя человека, который, по её мнению, научил её дочь некоторым очень и очень нехорошим вещам. Отец понял, кого его жена имела в виду, и перестал улыбаться.
— Ты можешь быть спокойна, дорогая, — серьезно сказал он, отводя взгляд в сторону, — мы преподали этому негодяю урок, и он никогда больше не посмеет приблизиться к нашей дочери, как бы ему этого не хотелось.
Искренняя злоба, с которой он произнес эти слова, мгновенно передалась его жене, отчего её бескровное лицо покрылось красными пятнами. Она высоко подняла голову и гордо сказала:
— Sim, querido! Мы отомстили за оскорбленную честь нашей семьи! Отныне никто не посмеет косо смотреть на нашу девочку!
Лицо отца смягчилось, но глубокая озабоченность на мгновение задержалось в его мыслях, что не могло ускользнуть от внимания его второй половинки, которая, заметив перемену в настроении мужа, прекратила свои разглагольствования и посмотрела на него с сочувствием.
— О чем ты задумался, радость моя? — проворковала она. — Тебе не понравились мои тетраццини?
Она имела в виду макароны, которую этим вечером приготовила всей своей семье.
— Нет, воздух, которым я дышу, — ответил мужчина, — ужин был выше всяких похвал, и я уверен, что ты очень устала, когда готовила его для меня и нашей малышки.
Его супруга вздохнула и с облегчением откинулась на спинку стула.
— И поэтому, — продолжил старик, — я подумал, что тебе, кровь в моих жилах, следует взять себе в помощники другого человека, чтобы он позаботился о нашей…
Он не успел закончить свою льстивую речь — его жена, которая до этого начала было спокойно дремать за столом, в мгновение ока очнулась ото сна и в исступлении замахнулась на него фарфоровой сахарницей, которую схватила со стола.
— Успокойся, райское блаженство, — сказал отец семейства, вовремя среагировавший на внезапный маневр своей второй половинки.
— Я тебе не «райское блаженство»! — в ярости закричала женщина и огрела мужа по голове блюдцем от кофейной чашки.
— Но послушай, удовольствие которое я пропустил! — взмолился старик, потирая шишку. — Что плохого в том, чтобы нанять няню, которая бы присматривала за нашей дочерью?
— Я не потерплю, чтобы какая-то чванливая дурочка с ветром в голове решала за меня, как воспитывать мою Делию, мою священную малышку! — сказала мать семейства.
Отец не мог не согласиться со своей женой — хотя бы потому, что его собственное детство прошло в доме, где в отсутствие родителей обязанности гувернантки выполняли либо его старшая сестра Брианна, либо тетя Джоделль (которая тогда была еще в расцвете сил), но никогда не незнакомка, нанятая на стороне. Правда, именно по этой причине он и горел желанием нанять няню — ибо в глубине души отец хотел, чтобы его ребёнок рос в гораздо лучших условиях, чем он сам — но таков уж был характер его избранницы, из-за которого он не мог отказать ей в благородном желании растить Делию самой, без помощи посторонних, хотя и видел, как ей это трудно.
Сама их дочь в это время закуталась с головой в одеяло и изо всех сил пыталась заснуть, но крики ссоры родителей, доносившиеся из столовой, не давали ей такой возможности. Делия, хотя и была ещё слишком молода, уже понимала, какое тяжкое бремя — быть рабыней Господней, и поэтому не особенно жаловалась на свою судьбу, иногда лишь украдкой поглядывая в окно, все ещё надеясь, что её дорогой дядя Джо вот-вот вернется в свой дом и заберет её — если не навсегда, то хотя бы на время.
Но, увы, как бы сильно она этого ни хотела, но этого так и не произошло. Вместо этого Делии довелось стать свидетельницей того, как в один прекрасный день к соседскому дому подъехал грузовик, из которого вышли люди в форме, которые, выгрузив все имущество Джордана на улицу, наглухо заколотили окна и двери, после чего сели в машину и умчались в неизвестном направлении. Делии было грустно наблюдать за этим актом мародерства, но что она могла сделать, кроме как сжать кулаки, отдавшись горю и отчаянию, надеясь при этом на Божью милость?
Думая о дяде Джо, Делия сама не заметила, как уснула. На этот раз ей приснилось нечто довольно приятное — она оказалась в каком-то гроте, темноту которого освещал смоляной факел, висевший на скалистой стене. До ушей девочки доносились приглушенные звуки прибоя, которые иногда прерывались редкими криками чаек и далеким скрипом мачт невидимых её глазам кораблей. Несмотря на то, что Делия сидела на камне в одном лишь лёгком платье из тонкого белого кружева, в гроте было необычайно тепло — видимо, скальные породы еще не остыли после дневной жары.
Вглядываясь в темноту, которую едва рассеивал тусклый свет факела, Делия вдруг заметила, что рядом с ней на небольшом каменном выступе сидит человек. Он был одет в робу из грубой коричневой ткани, которая сильно напомнила малышке монашескую рясу, только почему-то его капюшон был надвинут так низко, что девочка не могла видеть лица своего соседа, но что-то подсказывало ей, что под коричневой тканью скрывался некто очень близкий и дорогой ей.
Малышка уставилась на человеческую фигуру рядом с ней. Незнакомец, почувствовав на себе пристальный взгляд девочки, поднял голову, и на мгновение Делии показалось, что в черноте его капюшона блеснули два глаза, при виде которых у нее перехватило дыхание от восторга, смешанного со смущением.
— Дядя Джо! — прошептала она с любовью в голосе. — Пожалуйста, скажи мне, это действительно ты?
Мужчина в рясе ответил не сразу — как поняла девочка, он колебался, порадовать ли свою маленькую подругу такой новостью или оставить её в уверенности, что ей все это почудилось. Однако вскоре незнакомец кивнул головой, и Делия услышала его тихий, надтреснутый и полный глубокой меланхолии голос.
— Да, Делия, это я, — произнёс он кротко.
Маленькая девочка с трудом подавила желание броситься ему на шею. И он тоже, наверное, чувствовал себя не очень хорошо — ей показалось, что он заметно сутулился, а плечи его время от времени вздрагивали, как будто у него была лихорадка. Делии стало жаль этого человека.
— Дядя Джо, почему ты прячешь от меня свое лицо? — спросила его Делия, поднимаясь с камня.
— Это прозвучит грустно, — вздохнул её собеседник, продолжая неподвижно сидеть в одной позе, — но общество скрыло меня от тебя, и теперь мне никогда не будет суждено предстать перед твоими глазами.
— Не говори со мной загадками, — сказала девочка, начиная медленно приближаться к нему, — объясни мне свои слова, — попросила она Джордана.
— Я имею в виду тех, кто разлучил нас с тобою, — печально ответил дядя Джо, — ты ведь слышишь их голоса, не так ли? — он внезапно слегка повысил голос.
Делия остановилась на полпути к дяде Джо и замерла, прислушиваясь к звукам, доносящимся снаружи. И в самом деле, какие-то далекие голоса теперь смешивались с успокаивающим шумом морских волн, набегающих на берег. Девочка не могла разобрать ни единого слова, но по голосу смогла определить, что это была толпа мужчин, которая, насколько она могла судить, приближалась к их гроту. Вскоре к грубой болтовне людей присоединился пронзительный лай. Очевидно, толпа пропустила вперед ротвейлеров — собак, которых Делия искренне ненавидела всем своим детским сердцем.
— Дядя Джо, я боюсь за нас обоих! — воскликнула она, падая на колени перед фигурой в робе.
— Они тебя не тронут, — спокойно сказал Джордан, явно пытаясь успокоить Делию, — им нужен только я один.
— Нет! Я не позволю, чтобы тебя схватили! — кричала она, заламывая руки. — Я лучше умру прямо здесь, чем отдам тебя в их распоряжение!
— У тебя отважное сердце, — продолжал дядя Джо так же печально, — но ты не должна рисковать собой ради меня, умоляю тебя…
— Это несправедливо! — возразила ему Делия.
— Пожалуйста, оставь меня здесь одного, — попросил Джордан, — меня нет в твоём мире, твои маленькие глазки меня не увидят…
— Не неси чушь, дядя Джо! — с раздражением воскликнула маленькая девочка.
После этих слов Делия подбежала к фигуре в робе, чтобы заключить Джордана в объятия, но тот вытянул руки вперёд, явно пытаясь помешать ей сделать это. Во время этого защитного маневра его капюшон случайно откинулся, и Делия, издав душераздирающий крик, отшатнулась назад. Её длинные шелковистые волосы рассыпались по её плечам, а в широко раскрытых испуганных глазах отражались тени, пляшущие на потолке от тусклого света факела.
Под коричневой тканью, которая все еще сохраняла очертания человеческой фигуры, не было абсолютно ничего — через горловину Делия видела только внутреннюю сторону робы…
Самый зеленый город Соединенных Штатов уже пробудился ото сна. С раннего утра на улицах славного Портленда уже вступили в свои права автомобили — негласные, но признанные всеми горожанами короли улиц. Помимо автомобилистов, владельцы магазинов также недолго нежились в своих постелях и уже выходили на работу.
Гэлбрайт стоял у витрины продуктового магазина и от скуки пялился на вывеску, на которой рукой неизвестного художника хоть и несколько аляповато, но вполне правдоподобно были изображены сосиски и сыры, рядом с которыми лежали одинокий помидор и кочан капусты. Подобное сочетание продуктов служило двум целям — уведомляло потенциального покупателя о том, что тот может купить в этом месте, а также (что, по сути, являлось сутью всего рекламного искусства) вызывало у него чувство голода и желание купить это как можно скорее.
В конце концов Гэлбрайт все же не смог устоять перед очарованием рекламы и вошел в большие стеклянные двери. Взяв корзину из стопки, расположенной прямо у входа, он направился вглубь магазина, где незадолго до открытия невидимый для покупателей мерчендайзер разложил всевозможные мясные деликатесы. Бродя между полками, Гэлбрайт немного съёжился от холода в помещении — кондиционеры работали на полную мощность. Он не особенно опасался подхватить простуду, но всё же, с мокрой от пота шеей, он не мог сказать, что ему было очень приятно ощущать такую разницу температур.
Несмотря на богатый ассортимент, представленный в этом продуктовом магазине, Гэлбрайт не смог найти то, что искал. Ему просто нужно было быстро перекусить на ходу каким-нибудь вкусным сэндвичем, но в этом магазине, к сожалению, предлагались продукты только для домашнего застолья в кругу семьи. Поэтому Гэлбрайт, сожалея, что зря потратил время на посещение этого заведения, поставил корзину возле кассы и уже собирался уходить, как вдруг его внимание привлек тучный человек, стоявший возле отдела, где в пластиковых ящиках были навалены орехи. Этот господин, одетый в серый демисезонный плащ длиной до колен, украдкой огляделся по сторонам и, зачерпнув ладонью горсть арахиса, сунул руку в свой бездонный карман.
Гэлбрайт, будучи полицейским инспектором, не мог не проигнорировать такой факт нарушения закона. Он обменялся взглядами с продавцом, молодым парнем, который стоял за прилавком со скучающим видом. После этого Гэлбрайт быстро подошел к нарушителю закона и, стараясь придать своему голосу как можно более суровое выражение, сказал:
— Ну-ка, молодой человек, покажите мне, что у вас в карманах!
«Молодой человек» выглядел старше самого Гэлбрайта лет эдак на десять, но суть подобного обращения заключалась в том, чтобы застать преступника врасплох, что инспектору удалось в совершенстве. Толстяк в плаще потрясенно обернулся и уставился на Гэлбрайта своими крошечными глазками, которые, казалось, пытались спрятаться посреди складок жира на его широком лице.
— Кто вы такой, чтобы так говорить со мной? — человек, застигнутый на месте преступления, пытался скрыть свой страх под маской грубости.
— Это не имеет значения, — спокойно ответил Гэлбрайт, — попрошу вас положить орехи обратно.
— Какие ещё орехи? О чем вы говорите? — с этими словами толстяк отступил на шаг назад, всё ещё держа руку в кармане плаща.
— Я не хочу применять силу, поэтому рассчитываю на вашу добросовестность, — сказал инспектор, не повышая голоса.
Тучный и неуклюжий мужчина трусливо прислонился спиной к стеллажу с консервами, стоящему у него за спиной. Консервные банки грохнулись на бетонный пол магазина, и вор чуть было не поскользнулся на банке с консервированными ананасами.
— Что вам от меня нужно? — теряя самообладание, воскликнул мужчина в плаще, балансируя на одной ноге.
Вместо ответа Гэлбрайт вытащил из-за пазухи свое полицейское удостоверение и невольно улыбнулся, когда увидел, как вытянулось лицо толстяка, который сумел-таки сохранить равновесие посреди разбросанных консервов. Поняв, с кем ему пришлось иметь дело, толстяк наконец-то достал из кармана эту злополучную горсть жареного арахиса и уже собрался было уходить, но властный окрик инспектора «Стоять!» заставил его застыть на месте.
— Ваше имя? Адрес? Место работы? — на автомате Гэлбрайт произнес обычную для таких случаев скороговорку.
— Ирлес… Меня зовут Ирлес Нахт, — словно провинившийся школьник, начал отчитываться этот жалкий человек.
— В огороде бузина, а в Ванкувере граф, — язвительно процитировал инспектор какую-то пословицу.
Гэлбрайту было трудно сдержать свой взрыв веселья — на этого магазинного воришку невозможно было смотреть без смеха. Когда Ирлес уже объявил свое место работы, Гэлбрайт вдруг услышал свое имя и обернулся — в дверях магазина стоял мужчина, который выглядел лет на пять моложе самого инспектора.
— Что, Гэлбрайт, карманника подцепил? — жизнерадостно сказал этот парень, подходя к ним.
— Как видишь, приятель, — ответил Гэлбрайт, стараясь не расслабляться на глазах у Ирлеса.
— Эй ты, старикашка! — молодой человек повернулся к вору. — Тебе так трудно законно приобрести эти несчастные орешки?
Гэлбрайт попытался сдержать своего экспрессивного друга, но тот уже подошел вплотную к трясущемуся от страха толстяку и схватил его за воротник.
— Слушай меня, дурачьё, — злобно прошипел он прямо в лицо магазинному вору, — воровство — это грех! Разве тебя не учили этому в детстве?
В ответ Ирлес издал едва слышный хрип, и молодой человек ещё сильнее сжал его шею.
— Ты плохой ученик! — продолжил он. — Если ты не усвоишь мой урок, я тебе моргалы выколю!
Сказав это, друг Гэлбрайта выставил вперед мизинец и указательный палец правой руки. При виде этого жеста глаза толстяка едва не вылезли из орбит.
— Остановись, ты же полицейский! — крикнул Гэлбрайт, всерьез испугавшись за судьбу вора.
— Как хочешь, — с явным раздражением сказал молодой человек.
Он отпустил Ирлеса Нахта, который не преминул воспользоваться возможностью покинуть магазин от греха подальше. Глядя вслед удаляющемуся человеку в плаще, Гэлбрайт положил руку на плечо своего друга.
— Бог с ним, Фаркрафт. Конечно, я не позволил ему совершить кражу, но и сажать его в тюрьму тоже не собирался.
— Как бы я хотел дать ему пинка на прощание, чтобы он, сарделька варёная, усвоил наконец что воровать нехорошо…
В спокойном голосе этого человека чувствовалась внутренняя сила. «Как у тигра, повелителя джунглей», — невольно подумал инспектор.
— Ты действительно этого хочешь? — Гэлбрайт сделал вид, что принял эти слова за чистую монету.
— Я пошутил, — сразу расслабился Фаркрафт.
Выходя из прохладного помещения продуктового магазина, Гэлбрайт не смог удержаться от взгляда на продавца. У парня за кассовым аппаратом было выражение лица, чем-то похожее на то, которое бывает у зрителя в кинотеатре, когда на экране происходит что-то остросюжетное. Очевидно, он никогда раньше не был свидетелем того, как магазинный вор получает по заслугам…
— Взгляни на это! — вдруг услышал Гэлбрайт голос своего друга.
Фаркрафт вытащил из кармана газету и протянул её инспектору, который немедленно взял ее в руки.
— Зачем ты мне показываешь… — Гэлбрайт вопросительно посмотрел на него.
— …самые свежие новости! — перебил его Фаркрафт. — Не моргай глазами, прочти что, и все будет ясно.
Гэлбрайт бегло просмотрел текст. Представленная с характерным журналистским пафосом история об аварии, после которой тяжелораненая жертва была доставлена в больницу, не произвела на мужчину никакого впечатления.
— Кто-то разбил свою машину, что такого необычного? — спросил инспектор, поднимая слегка разочарованные глаза на своего друга.
— А ты только взгляни на его фамилию, — Фаркрафт ткнул пальцем в газету.
Гэлбрайт прочитал газетную статью чуть внимательнее. Жертвой этой аварии оказался аптекарь, фамилия которого всего на две буквы отличалась от названия некоего английского города…
— Да какая мне разница? Я никогда не встречал этого человека, — резковато воскликнул инспектор.
— Но я-то его знаю, — улыбнулся его собеседник, — не по-дружески, конечно, но по долгу службы. Ты помнишь как два года назад я ездил за город, чтобы задержать одного инфантильного чудака?
— Хм… Я кое-что припоминаю, — задумчиво произнес Гэлбрайт, — ты тогда сказал мне, что дело было довольно грязным.
— А каким еще может быть дело, в котором замешан маленький ребёнок? — холодно изрёк Фаркрафт.
И Гэлбрайт вспомнил. Да, был случай, как в их полицейское управление поступила жалоба из пригорода о том, что сосед некоего фармацевта подозревается в домогательствах к его несовершеннолетней дочери. Они тогда послали туда фургон с пятью полицейскими и назначили на это дело инспектора Фаркрафта, с которым у Гэлбрайта сейчас как раз был этот разговор…
— Ну да, ублюдка задержали, и что с того? — Гэлбрайт все ещё не мог понять, чем так возбуждён его друг.
— Мне просто кажется странным, — начал Фаркрафт, — что через некоторое время после этого случая с отцом этой девочки произошел несчастный случай.
— Ах, опять эти твои заскоки на мистике, — вздохнул Гэлбрайт, — помнится, ты болтал что-то о каком-то духе…
— Дух Возмездия, да, — кивнул Фаркрафт, — но я думаю, тебе следует навестить этого джентльмена.
— Ты хочешь, чтобы я бросил все свои дела и поехал в больницу? — поморщился инспектор.
— Не ври, последнюю неделю ты ничем не был занят, — справедливо заметил Фаркрафт.
Гэлбрайту пришлось согласиться с этим утверждением.
— Ладно, ладно, по старой дружбе… — будто бы делая одолжение, произнес он. — Но позволь мне спросить, какая тебе польза от того, что я расскажу по возвращению?
— Польза? — удивился Фаркрафт. — Честно говоря, я сам этого не очень понимаю. Знаешь, у меня такое чувство на душе…
Фаркрафт, не сумев выразить свои мысли в понятной другу форме, пожал ему руку и, сказав на прощание «Ни пуха ни пера!», перешел дорогу и зашел в небольшое кафе — видимо, ему хотелось омочить пересохшее от волнения горло. А Гэлбрайт, послав ему в спину полный недоумения взгляд, встал спиной к стене продуктового магазина и принялся внимательно изучать газету. Изучив как следует заметку об аварии, он запомнил адрес больницы, куда была доставлена жертва, и, выйдя на оживленное шоссе, поймал такси. Гэлбрайт задумался о том, что вызвало беспокойство Фаркрафта. Он воспринял слова своего друга о некоем духе мести как мистическую чушь, в которую сам бы никогда не поверил. Здесь явно было замешано что-то иное…
Вскоре Гэлбрайт решил, что лучше не ломать голову над тем, что находится за пределами его понимания. Он просто сказал себе, что, возможно, у него просто нет необходимой информации, и именно из этого обстоятельства проистекает ореол таинственности всей этой ситуации. Поэтому, не зная, что еще предпринять, инспектор решил завязать разговор с таксистом, но из этого мало что вышло, потому что водитель, в машину которого он сел, был на редкость мрачен и не особенно горел желанием общаться с пассажиром. Поэтому Гэлбрайт, который в ответ на свой наводящий вопрос о погоде получил лишь сухое «Я жив, и это главное», решил, что лучше будет просто посмотреть в окно.
Наконец, машина доставила инспектора в Портлендский адвентистский медицинский центр, где находился фармацевт, пострадавший в утренней аварии. Гэлбрайт расплатился с таксистом и направился к парадным дверям больницы. К нему тут же подбежала женщина, одетая в форму сестры милосердия.
— Сестра, вы не знаете, куда поместили мистера по фамилии Йонс? — обратился к ней инспектор.
— Вы имеете в виду того, который пострадал в аварии сегодня утром? — спросила женщина.
— Да, конечно, — нетерпеливо сказал Гэлбрайт.
— Его определили в хирургическое отделение, это на втором этаже.
— Я смиренно благодарю вас, сестра.
— Подождите, сегодня не приемный день!
Гэлбрайт показал ей свое полицейское удостоверение и решительно вошёл во входные двери. Сестра милосердия последовала за ним с молчаливым недовольством. Поднявшись на второй этаж, Гэлбрайт встретил какого-то врача и попросил его сказать ему, в какой палате лежит нужный инспектору человек. Врач, сказав ему, что беспокоить этого пациента крайне нежелательно для его здоровья, проводил Гэлбрайта до нужной двери и, приложив палец к губам — видимо, это был знак, чтобы тот не повышал голос в палате — впустил его внутрь.
Гэлбрайт увидел огромного и коренастого немолодого мужчину, который лежал на больничной койке под белым одеялом. Его мощная грудь медленно вздымалась от шумного дыхания. Посетителю показалось, что мистер Йонс немного похож на старого медведя, который вот-вот впадет в спячку. Возможно, инспектора натолкнуло на подобную мысль странное выражение лица этого человека — левая сторона лица бедняги онемела, из-за чего его рот искривился в ужасной гримасе.
— У него паралич Белла, — прошептал доктор Гэлбрайту.
Инспектор даже не повернулся в сторону медика — вместо этого он тихо приблизился к больничной койке, стараясь ступать как можно тише.
— Мистер Йонс, — стараясь не повышать голос, обратился он к мужчине, лежащему на кровати, — я из полиции Портленда…
— Полиции, — вдруг послышался глубокий бас пациента, который, не мигая, продолжал смотреть в потолок.
Гэлбрайт ожидал услышать от него ещё хоть что-нибудь, но, видимо, мистер Йонс просто отреагировал на это волнующее слово и автоматически повторил его. Постояв так с минуту, посетитель повернулся и вышел из палаты.
— Мы постараемся приложить все свои усилия, но в лучшем случае он не сможет мыслить здраво, — сказал доктор. — На самом деле он не был серьезно ранен — на его теле не было обнаружено никаких повреждений, но у него серьёзные проблемы с психикой…
— Могу я позвонить отсюда? — Гэлбрайт прервал эту малоинтересную для него тираду.
— Да, конечно, телефон в конце коридора.
По голосу врача было видно, что он рад узнать, что полицейский уже закончил свой визит и скоро покинет больницу. Гэлбрайт подошел к телефону, размышляя по пути, куда бы ему позвонить, чтобы Фаркрафт определенно мог ответить ему. Его определенно сейчас не было дома, и вряд ли ему что-нибудь было нужно в полицейском участке в это время… В конце концов, Гэлбрайт решил позвонить в кафе, куда, как он помнил, его друг зашел после их встречи в магазине. И он не ошибся — спросив, может ли владелец позвать Фаркрафта к телефону и получив «Да, подождите немного», Гэлбрайт оживился. Через полминуты его друг взял трубку.
— Здорово, приятель, это ты?
— Привет, сейчас я нахожусь в Портлендском адвентистском медицинском центре.
— Спасибо, что исполнил мою прихоть.
— Не знаю, расстроит ли тебя то, что я скажу, но, короче говоря, мистер Йонс получил повреждение мозга.
— Мои соболезнования… Так ты узнал что-нибудь из его уст?
— Всё, что он смог сказать, лишь как попугай повторить за мной слово «полиция». Мне показалось, что это оттого, что у него была какая-то психическая травма, связанная с этим.
— Ну, ну, если бы ты был отцом маленькой девочки, ты был бы ещё не так расстроен, когда твою… Кхм-кхм…
— Это совсем вылетело у меня из головы.
— Ах ты дырявая башка. Ладно, чёрт с ним. Кстати, как ты догадался, что я в кафе?
— Я видел, как ты туда зашёл.
— И ты подумал, что я застрял здесь надолго? Ха-ха, ты был совершенно прав.
— Что ж, удачи с этим.
— Мы еще встретимся!
Гэлбрайт повесил трубку. И в самом деле, увлекшись изучением газеты, он совершенно забыл о том, что Фаркрафт помимо всего прочего напомнил ему о прошлогоднем инциденте. «Ладно», — подумал он, выходя на улицу, — «я выполнил просьбу моего друга, так что же дальше»? Инспектор спросил сестру милосердия, где здесь остановка общественного транспорта…
Добравшись до ближайшей к полицейскому управлению автобусной остановки, Гэлбрайт вышел из автобуса и, размяв затекшие от стояния ноги (все места были заняты), сразу же направил их туда.
Щурясь от солнечного света, Гэлбрайт подошёл вплотную к фасаду трехэтажного здания, выходящего на величественную зеленую площадь. Он протянул руку к медной ручке двойной двери, но в следующую секунду ему навстречу вышел сержант в синей фуражке на голове. Гэлбрайт резко шагнул в сторону, уступая ему дорогу, но молодой человек замер на месте и посмотрел на инспектора, слегка прищурившись.
— Добрый день, мистер Гэлбрайт, — сержант поднес руку к фуражке.
— Привет, Соссюр, — ответил инспектор с некоторым недоумением.
— Вас желает увидеть господин главный инспектор Сеймур, — сообщил он бодрым тоном.
Услышав это, Гэлбрайт невольно пал духом.
— По какому такому поводу? — спросил он молодого человека слегка запинающимся голосом.
— Он ждет вас в своем кабинете, — Соссюр проигнорировал его вопрос и пошел дальше.
Гэлбрайт не смог отказать себе в удовольствии проследить взглядом этого жизнерадостного молодого человека, который, на ходу надевая свою фуражку, быстро шёл вверх по улице, слегка наклонив вперед свою кудрявую голову. «Интересно», — подумал Гэлбрайт, — «отчего этот молодой человек так счастлив»…
Инспектор вошел в двери полицейского управления, но он не спешил сразу подниматься наверх — для начала он решил проверить правдивость слов сержанта и заглянул в комнату дежурного офицера, где обнаружил старину Полинга, который, как всегда, сидел за своим столом. В этот момент он наливал себе кофе, а чуть поодаль на диване у окна дремали двое полицейских. При появлении инспектора Полинг слегка вздрогнул и, поставив кофейник на стол, поднял голову.
— Простите, я действительно нужен господину главному инспектору Сеймуру сейчас? — спросил Гэлбрайт старика.
— Конечно, — ответил дежурный офицер, — или вы забыли, что сегодня заседание по делу Фаркрафта?
— Что? — услышав имя своего друга, Гэлбрайт оживился.
— Все остальные уже в кабинете главного инспектора, только вас не хватает, — старик моргнул два раза, будто от яркого света.
— Почему меня никто не предупредил об этом заранее?
— Я хотел, чтобы Дэвид уведомил вас, — сказал Полинг, имея в виду своего помощника, — но господин главный инспектор Сеймур убедил меня не беспокоить…
Гэлбрайт не стал выслушивать старика до конца и покинул кабинет дежурного офицера. Надо же, Сеймур специально не предупредил его заранее о важной встрече. Похоже, господин главный инспектор хотел выставить своего сотрудника идиотом, который якобы вечно не у дел. С этими мыслями Гэлбрайт взбежал по лестнице на второй этаж и первым делом вбежал в свой собственный кабинет. Беспорядок, царивший на письменном столе, указывал на то, что владелец не прикасался к своим бумагам уже несколько дней, но инспектора это не волновало — сняв свой светло-серый пиджак, он повесил его на спинку стула и, поправив галстук, вышел обратно в коридор.
Подойдя к двери, ведущей в кабинет главного инспектора, Гэлбрайт немного поколебался. Переведя дыхание, он тихо постучал и, осторожно приоткрыв дверь, просунул голову внутрь. Как и следовало ожидать, во главе письменного стола из красного дерева восседал сам господин главный инспектор Сеймур. Ему было около пятидесяти лет, но его аккуратно зачесанные назад черные волосы и тщательно выбритое лицо делали его моложе. Под его строгим черным сюртуком виднелась белая манишка с галстуком кофейного цвета.
Сеймур, казалось, не заметил, как вошел инспектор. Он даже не оторвал глаз от открытой папки, лежащей перед ним, лишь слегка приподнял брови и перелестнул страницу — было очевидно, что этот документ вызывал у него неподдельный интерес. Гэлбрайт пожал плечами и направился к длинному столу, на котором стояли графин с водой и четыре полных стакана.
Он отодвинул свой стул и собрался было сесть, но в этот момент господин главный инспектор оторвал взгляд от документов и сделал знак всем присутствующим встать со своих мест. Остальные участники совещания, которыми были инспектор Фаркрафт, медик Морис и молодой лейтенант Нелиссен, немедленно подчинились. Сеймур поднялся со своего места и, вежливо кашлянув, заговорил:
— Итак, джентльмены! — он поднял свою анемичную руку. — Настоящим я объявляю заседание открытым. Предоставляю инспектору Фаркрафту возможность кратко изложить факты.
После этих слов Сеймур опустился в глубокое кресло и легким кивком головы подал знак молодому инспектору. Фаркрафт вытащил из-под стола свой черный кожаный портфель и, открыв его, вытащил из него толстую папку. Гэлбрайт принял из рук своего друга увесистую стопку белоснежных листов формата А4 и начал их просматривать. Они были сверху донизу покрыты машинописным текстом. Типографская краска еще не высохла и поэтому немного размазалась под пальцами Гэлбрайта. Все остальные тоже получили по стопке бумаг, и Фаркрафт, закончив раздачу, вернулся на свое место и встал рядом со своим стулом.
— Внимание, джентльмены, не спешите читать эти бумаги, — сказал инспектор, заметив, как медик Морис начал нетерпеливо перелистывать страницы.
Все присутствующие оторвали глаза от стопки бумаг, лежащих перед ними, и с интересом уставились на молодого инспектора. Гэлбрайт не мог не заметить, как Фаркрафт прикусил губу и смутился, когда толстый Морис шумно зевнул, прикрыв рот рукой.
— Итак, — начал Фаркрафт немного нерешительно, — на повестке дня у нас стоит одно дело. Бумаги, которые я вам роздал, представляют собой ксерокопии черновиков моего материала, который я пишу в рамках расследования. Сейчас я хочу вкратце донести до вас суть этого дела, а с деталями вы ознакомитесь в удобное для вас время.
После этих слов Фаркрафт протянул руку к графину, стоящему посреди стола, и налил себе полный стакан. Выпив воду залпом, инспектор поставил ее на стол и, вытерев губы тыльной стороной ладони, внимательно оглядел собравшихся.
— Все началось примерно в начале июля. Первая смерть была зарегистрирована через пять дней после Дня независимости Соединенных Штатов Америки.
— Вы забыли упомянуть, где это произошло, — перебил его медик Морис.
Фаркрафт бросил на толстяка недовольный взгляд и продолжил.
— Специально для мистера Мориса я объясняю, что все четыре случая произошли в разных местах нашего города. Сначала я назову вам имена жертв — Теодор Бекель, Пенелопа Конвей, Александр О'Брент и Деннис Лэнг.
Гэлбрайт заметил, что, когда Фаркрафт произносил третье имя, в его голосе прозвучали нотки враждебности, как будто он говорил о каком-то низменном и презираемом человеке. Перечислив имена, его друг вернулся к своему обычному беспристрастному тону, но инспектор почувствовал, как тому было трудно сдерживать свой гнев.
— Прежде чем начать рассказ, я вынужден сделать небольшое отступление. Я бы ни за что не объединил эти четыре смерти под одной крышей, если бы не один любопытный факт — имена всех жертв были греческого происхождения.
Сказав это, Фаркрафт перевел дыхание, словно собираясь с силами. Морис скривил рот и сказал с заметным раздражением:
— Вы опять несете свою сверхъестественную чушь!
Это замечание привело молодого инспектора в ярость. Глядя на медика и стараясь сохранить официальный вид человека, выступающего на совещании, Фаркрафт сказал:
— Если мистер Морис полагает, что я придаю этим смертям какую-то антинаучную форму, то пускай он продолжает так думать, но лично я не собираюсь прекращать свое расследование.
В этих словах Фаркрафта чувствовалось, что он конкретно устал от замечаний толстяка — несомненно, он уже ненавидел его всем сердцем. Медик невольно опешил от этих слов, но, встретившись взглядом с господином главным инспектором, смог проглотить упрек и даже попытался сделать безразличное лицо, что у него не очень хорошо получилось.
— Я попрошу инспектора Фаркрафта вернуться к изложению его дела, — заговорил господин главный инспектор.
После этих слов он внезапно повернул голову к Гэлбрайту. Взгляд Сеймура был странный, как будто полный скрытого веселья. Гэлбрайт невольно поежился — казалось, глаза главного инспектора говорили ему «Учись на ошибках своего друга, контролируй свои эмоции!».
Фаркрафт же был более чем доволен эффектом, который произвели его слова на Мориса. Взяв себя в руки, он вернулся к своей речи.
— Итак, начну по порядку. Первой жертвой стал Теодор Бекель, уборщик в «Юнион Уэй». На первый взгляд, то, что с ним произошло, было не более чем несчастным случаем — возвращаясь домой с вечерней смены, бедняга попал под машину.
— Где это произошло? — спросил главный инспектор.
— Прямо на пешеходном переходе перед торговым центром, — вежливо ответил Фаркрафт, — смерть наступила мгновенно, колеса машины превратили его голову в кашу из костей и крови.
Внезапно в кабинете раздался тихий крик. Все повернули головы в сторону Нелиссена — лицо лейтенанта приобрело мертвенно-белый оттенок. Молодой человек быстро заморгал и открыл рот, но не мог произнести ни звука.
— Что с ним? — еле слышно пробормотал Гэлбрайт себе под нос.
Эти слова не остались незамеченными дородным медиком, который тут же наклонился к инспектору.
— Гематофобия, парень боится одного упоминания крови, — громко храпя, прошептал Морис Гэлбрайту.
«И как только таких юнцов берут на работу в полицию», — подумал Гэлбрайт, глядя на Нелиссена. Молодой лейтенант наконец смог взять себя в руки и, сглотнув слюну, посмотрел на Фаркрафта, по лицу которого было видно, что тот был крайне недоволен реакцией молодого человека на его рассказ. Тут господин главный инспектор Сеймур снова заговорил.
— Как вам удалось опознать тело? — обратился он к Фаркрафту.
— Понять, что тело принадлежало пятидесятилетнему уборщику «Юнион Уэй», было детской забавой — к его рабочей форме был прикреплен значок с надписью «Т. Бекель».
— Очень хорошо, — казалось, Сеймуру понравилась логика этого объяснения, — что было дальше?
— Теперь приступим к описанию случая со второй жертвой — Пенелопой Конвей, двадцатилетней продавщице в магазине беспошлинной торговли, специализирующуюся на всевозможных порошках — стиральных, от насекомых и тому подобных.
Гэлбрайта немного позабавило то, как Фаркрафт преподнёс своим слушателям профессию этой женщины — складывалось ощущение, что его друга так и подмывало назвать покойную метким словом «повелительница порошков», но официальный стиль, которого он вынужден был придерживаться, не позволял ему ввести подобные слова в свою речь.
— Продавщица была найдена мертвой в своей квартире, её тело было обнаружено её собственной тетей, которая пришла к ней, чтобы подарить ей некую книгу, рассказывающую о древнегреческих мифах.
— Причина смерти? — сухо спросил Сеймур.
— Это сложный вопрос с медицинской точки зрения, — вздохнул рассказчик, — на теле погибшей не было обнаружено никаких признаков насилия или видимых телесных повреждений.
— Что-то подсказывает мне, что тут имело место быть отравление, — высказал Морис свою догадку вслух.
— Вы думаете, что Пенелопа Конвей покончила с собой? — похоже, Фаркрафту не понравилось это предположение.
— Я не видел труп этой женщины, откуда мне знать наверняка? — медика задели слова инспектора. — Я просто строю предположения.
Гэлбрайту было немного забавно наблюдать, как толстяк, который ранее перебивал Фаркрафта, теперь сам начал оправдываться перед молодым инспектором. Его невольно охватило чувство гордости за своего друга.
— Во что была одета женщина, когда было обнаружено её тело? — неожиданно задал вопрос Сеймур.
Этот вопрос смутил Фаркрафта, который начал рыться в карманах своего пиджака, прежде чем ответить. Секунду спустя он поднял голову, и Гэлбрайт заметил, что щеки его друга покрылись легким румянцем смущения.
— Ну… На покойной было легкое белое платье, — пробормотал он, запинаясь, — стянутое атласной лентой.
— Во что она была обута? — неумолимо продолжал спрашивать господин главный инспектор.
— У продавщицы на ногах были альпаргаты с завязками вокруг щиколоток, — ответил Фаркрафт, глядя вниз.
«Как будто смущение молодого человека доставляет Сеймуру удовольствие», — подумал Гэлбрайт, глядя на главного инспектора, лицо которого выражало одновременно интерес и скрытую веселость.
Нетрудно догадаться, что Фаркрафту хотелось как можно быстрее уйти от темы покойной продавщицы. Несомненно, дело было в том, что, будучи холостяком, ему было трудно отвечать на вопросы господина старшего инспектора относительно предметов женского гардероба. Поэтому он немедленно перешел к описанию следующего несчастного случая.
— Далее речь пойдёт о тридцатидвухлетнем Александре О'Бренте, — продолжил он свою речь, — он был, как бы помягче выразиться… — Фаркрафт сделал паузу, подыскивая слова.
«Кем был этот человек при жизни, если полицейский испытывает смущение, пытаясь описать его?» — думал Гэлбрайт, рассеянно прислушиваясь к тому, что происходило в кабинете старшего инспектора.
— Он был проводником ночных фей, — выдавил из себя его друг.
Гэлбрайт понял, какую профессию имел в виду Фаркрафт, и решил прийти ему на помощь.
— Пимпф, он был пимпфом, — впервые за всё время этого заседания он подал свой голос.
Все присутствующие дружно повернули головы и в изумлении уставились на инспектора. В кабинете воцарилась тишина, но он только улыбнулся в усы.
— Вы, наверное, оговорились, — заметил Морис с дрожью в голосе.
Гэлбрайт не ответил медику, лишь кивнул в сторону Фаркрафта, как будто говоря всем остальным прислушаться к его другу и не обращать на него никакого внимания. Положив руки на стол, инспектор подумал, что если бы кто-нибудь из присутствующих разделял его предпочтения в музыке, то никому бы и в голову не пришло удивляться его фразе.
— Я хочу добавить, — после минутной паузы продолжил докладчик, — что мистер О'Брент был родом из Атланты, штат Джорджия, где до этого он работал кассиром в ресторане быстрого питания «Чик Фил Эй».
— Ха, — внезапно перебил его Нелиссен, — сначала этот недоучка продавал курочек поджаренных, а потом переключился на цыпочек наманикюренных!
Видимо, этой пошлой шуткой молодой лейтенант хотел разрядить обстановку, но успеха в этом ему добиться не удалось — все сидящие за столом хранили молчание и неодобрительно смотрели на молодого человека. Фаркрафт был недоволен больше всех — казалось, еще немного, и он подойдет к лейтенанту и схватит его за шею. Но, к облегчению Гэлбрайта, его друг смог взять себя в руки.
— Определить, от чего умер Александр О'Брент, было несложной задачей, — продолжил Фаркрафт, — его тело было найдено в номере «Истсайд Лодж», куда его вызвала одна из его подчиненных.
— Имя девушки лёгкого поведения? — спросил Сеймур, чеканя слова.
— Мисс Ф… — начал было Фаркрафт.
Внезапно на весь кабинет раздался высокий и пронзительный крик «Апчхи!». Это снова был лейтенант Нелиссен. Прикрыв рот левой рукой, молодой человек правой вытирал слёзы с глаз. Казалось, что он намеренно саботировал речь инспектора Фаркрафта. С большим усилием Нелиссен придал своему лицу спокойное выражение и посмотрел на всех присутствующих виноватым взглядом.
— И-и-извините, пожалуйста! — нервно сказал лейтенант под хмурыми взглядами остальных.
Фаркрафт тяжело вздохнул. «Я понимаю тебя, дружище», — с сожалением подумал Гэлбрайт, — «Нелегко, когда тебя постоянно перебивают».
— По какому вопросу ночная бабочка вызвала мистера О'Брента? — спросил Сеймур, как будто ничего не заметив.
— Это был тривиальный момент, — оживился Фаркрафт, — она наткнулась на нервного клиента, который категорически отказался ей платить.
— Имя клиента? — господин старший инспектор задавал вопросы с безразличием автомата.
— Тридцатичетырехлетний Юджин Вудс. К сожалению мы пока не смогли установить его место работы, — ответил Фаркрафт.
— Старайтесь усерднее, — сказал Сеймур с отеческой интонацией.
— Как нетрудно догадаться, — инспектор проигнорировал это замечание, — О'Брент встретил свою смерть прямо в номере мотеля. Клиент впал в состояние аффекта и прямо на глазах у ночной бабочки пырнул пимпфа ножом под рёбра, а когда тот упал на пол, мистер Вудс в ярости принялся пинать его ногами.
Гэлбрайту было приятно осозновать, что его друг использовал его фразу для описания профессии покойного. «По крайней мере, хоть кому-то эта группа принесла пользу», — иронически подумал он.
— Когда полиция прибыла на место преступления, то от мужского достоинства Александра осталось только ужасное кровавое месиво, — сказал инспектор.
Молодой лейтенант снова издал крик ужаса, но никому не было дела до его фобии — особенно Гэлбрайту, которого гораздо больше беспокоил тот факт, что, когда Фаркрафт говорил о смерти Александра О'Брента, в его голосе слышался такой порыв, что казалось, будто инспектор невольно поощрял действия убийцы. «Что плохого этот человек сделал моему другу, если он так сильно его ненавидит?» задумался Гэлбрайт.
После этих слов Фаркрафт перевел дыхание — казалось, он был рад, что закончил рассказ о человеке неблагородной профессии.
— Последней жертвой был Деннис Лэнг, — произнося это имя, инспектор невольно улыбнулся, — он был энтомологом, живущим в пригороде Портленда. Добрейшей души человек…
— Слюни не пускайте, а? — отчитал инспектора медик.
— Деннис умер как настоящий альтруист, — продолжил Фаркрафт, — он отдал свою жизнь, чтобы спасти другого.
— Мистер Морис прав, — перебил его Сеймур, — вам следует сосредоточиться на фактах, а не на личности покойного.
— Хорошо, — неохотно уступил Фаркрафт, — дело было так — однажды Лэнг прогуливался возле своего дома и увидел маленького мальчика, убегающего с душераздирающими криками от бешеной собаки.
— Ты это говоришь так, словно был очевидцем того происшествия, — не удержался от комментария Гэлбрайт.
— Эти подробности мне сообщила его соседка, миссис Сандерленд, — небрежно ответил его друг. — В общем, энтомолог бросился на помощь малышу, но, к сожалению, споткнулся о камень и упал прямо перед носом гончей, которая не отказала себе в удовольствии напасть на лежащего перед ним человека.
— А с мальчиком-то всё в порядке? — с некоторым сочувствием спросил господин главный инспектор.
— Малыш был спасен, — с улыбкой сказал Фаркрафт, — но ценой жизни своего спасителя, — его лицо снова помрачнело. — Когда беднягу Денниса Лэнга доставили в больницу, его тело было настолько повреждено зубами бешеного животного, что он, не приходя в сознание, покинул этот мир в тот вечер прямо на больничной койке.
— Что случилось с бешеной собакой? — поинтересовался Сеймур.
— По словам миссис Сандерленд, гончая, расправившись с энтомологом, убежала в неизвестном направлении. Мы не стали утруждать себя её поисками.
— Конечно, ведь братья наши меньшие не стоят перед законом, — не удержался Гэлбрайт.
— Ты забыл, что у собаки может быть хозяин, — Фаркрафт посмотрел на своего друга.
— Неважно, — пожал плечами инспектор.
После этих слов он переключил свое внимание на Нелиссена — история о жестокой смерти от зубов животного произвела впечатление на лейтенанта, и молодой человек сидел, смущенно уставившись прямо перед собой. Сам Гэлбрайт не мог не заметить этого и даже проникся к нему некоторой жалостью, подумав о том, что должно быть трудно человеку со страхом крови работать в полиции и выслушивать подробности о человеческих смертях.
Фаркрафт, закончив свою речь, налил себе еще воды из графина и, осушив полный стакан, окинул внимательным взглядом своих слушателей. Большинство сохраняло невозмутимое выражение лица, и даже Нелиссен пришел в себя и поднял голову. Затем господин главный инспектор Сеймур поднялся со своего места.
— Что ж, джентльмены, я надеюсь на то, что рассказ инспектора Фаркрафта дал вам представление о том, с каким делом столкнулось наше полицейское управление, — провозгласил он. — Теперь пришло время высказать свои комментарии по этому поводу.
Первым, кто заговорил, был Морис. Потирая виски обеими руками, медик поднялся со своего места и, посмотрев на Фаркрафта, заявил:
— Вот уже пятнадцать лет я занимаюсь криминальной медициной, — начал он с едва скрываемым презрением, — но я не могу взять в голову, как мистеру Фаркрафту пришла мысль связать воедино четыре совершенно разные смерти.
Инспектор, к которому обратился медик, заложив руки за спину и с ненавистью смотрел на толстяка.
— Я утверждаю, — продолжал Морис, — что смерть от укусов бешеной собаки и смерть под колесами автомобиля, конечно, имеют сходство в том, что это несчастные случаи, но…
Однако ему не удалось закончить свою речь.
— Мне противно, — довольно грубо перебил его Фаркрафт, — когда люди лезут в воду, не зная броду.
— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне? — лицо толстяка покраснело, и он сжал кулаки.
Господин главный инспектор поднял руку, чтобы успокоить разъяренных коллег, и тут произошло неожиданное — Фаркрафт, потеряв самообладание, бросился к выходу из кабинета. Гэлбрайт обернулся и увидел, как его друг, громко хлопнув дверью, исчез в коридоре. «Сами виноваты, не следовало его прерывать», — подумал Гэлбрайт о Морисе и Нелиссене. А тем временем Сеймур поднялся со своего места и положил обе руки на стол.
— Я думаю, что с уходом человека, по делу которого мы собрались в этом кабинете, я могу себе позволить объявить встречу официально закрытой, — заявил он невозмутимым тоном.
Эти слова господина главного инспектора Сеймура послужили знаком всем, кто всё еще сидел за столом. Дородный медик с шумом отодвинул свой стул. Бормоча что-то себе под нос о невоспитанной молодежи, Морис удалился. Молодой лейтенант Нелиссен последовал за ним. Гэлбрайт, глядя им вслед, не спешил уходить. Он налил себе немного воды из графина и медленно, маленькими глотками осушил стакан. Только после этого он направился к выходу из кабинета главного инспектора, по пути бросив взгляд в окно, за которым ярко светило солнце.
Размышляя о том, что так разозлило Фаркрафта в словах медика Мориса, инспектор направился к станции метро — ибо это был кратчайший путь к его дому. Солнце уже вовсю сияло на небе — в конце концов, был уже полдень. Гэлбрайт спустился по ступенькам вниз и, почувствовав приятную прохладу, присоединился к плотному потоку людей. Затем, остановившись у мраморной колонны, Гэлбрайт, ожидая поезда, стал смотреть на остальных ожидающих.
Он не знал, кого пытался найти среди этих возвращающихся на обед клерков, матерей с детьми и так далее, но он просто хотел по-настоящему почувствовать, что находится в толпе. Одиночество не было для него чем-то таким, что могло бы заставить его потерять голову, но иногда инспектору хотелось оказаться в месте с большой группой людей — видимо, таковы были веления стадного инстинкта, который временами вырывался на свободу откуда-то из подвалов разума современного человека…
Впервые за весь день Гэлбрайт почувствовал, что было бы неплохо затянуться. С этой целью он отошел от колонны и, ища, куда бы присесть, достал из кармана куртки пачку дешевых сигарет, которые всегда покупал в больших количествах через своего друга-лавочника. Увы, все скамейки были облюбованы молодыми парами, детьми и их мамами. «Что ж, придётся набраться терпения, полицейский», — усмехнулся он в усы и, поднеся зажигалку к сигарете, вернулся к столбу, обклеенному рекламными объявлениями — это дало Гэлбрайту ощущение хоть какой-то опоры, поскольку он чувствовал себя немного неловко, когда стоял на виду перед толпой ожидающих.
Инспектор с удовольствием втянул в рот приятно пахнущий табаком дым. «О да», — подумал он, — «как хорошо, что законы штата, в котором я живу, еще не запрещают курильщикам предаваться своим удовольствиям под землей»… И вообще, продолжал он думать про себя, немного забавно, что правительство с почти маниакальным рвением вводит запреты на распространение и употребление наркотиков, но при этом считает абсолютно нормальным позволять работать миллионам магазинов, торгующих алкоголем и табачными изделиями. Но стоит таможеннику случайно обнаружить крошечный пакетик героина в чемодане какого-нибудь застенчивого молодого человека, то тогда хоть святых выноси…
Гэлбрайт, проработавший инспектором в полиции Портленда десять лет, считал, что мысли подобного рода приходят в голову каждому, кто стоит на страже порядка.
— О табак, ты — мир… — вырвалось у него случайно.
Какой-то старик, стоявший поодаль от него, вдруг дернулся всем телом и, бросая на инспектора взгляды, полные презрения, направился ближе к тому месту, откуда должен был появиться поезд. Видимо, он был идейным противником курения, а может быть, ему просто казалось, что этот усатый мужчина средних лет без ума от сигарет, раз он произнёс такие странные словечки… Гэлбрайта это не волновало — он, делая одну затяжку за другой, просто убивал время в ожидании поезда.
Наконец до его ушей донесся характерный звук мчащегося по рельсам поезда метро. Гэлбрайт медленно отошел от колонны и стал ждать, когда тот прекратит свое движение. Однако, когда массивные железные двери, издав громкое шипение, услужливо открыли путь в залитые желтым светом вагоны, инспектору пришлось еще некоторое время постоять на холодной остановке — ибо он, как существо мужского пола, по праву рождения должен был уступать дорогу лучшей половине человечества.
Он наблюдал за тем, как матери подхватывают своих детишек и протискиваются в двери вагона метро. Очень мило, с сарказмом подумал Гэлбрайт, что ему повезло спуститься в метро как раз тогда, когда миллионы матерей спешили домой, чтобы с раннего детства привить своим детям привычку, что во время обеденного перерыва они должны садиться за стол и чуть ли не насильно поглощать безвкусную, но такую полезную кашу… Инспектор понимал, что за тридцать один год своей жизни он уже не мог помнить, каково это — быть ребенком, но, будучи идейным холостяком, Гэлбрайт не особенно уважал — или, скорее, просто презирал — всю эту жизнь в семейном кругу.
Когда инспектор наконец-то смог войти в вагон и занять место в углу, он продолжил размышлять об этом. Дети, прости Господи… Кто это вообще такие? Да ничего особенного — так, самые обычные люди, которые, согласно закону, еще не достигли совершеннолетия. Лица, которые одним фактом своего существования на этой грешной земле доставляют много хлопот как своим родителям, так и окружающим. «Чем меньше существо, тем больше проблем оно приносит», — продолжал размышлять инспектор, глядя на безвкусные плакаты, которые были расклеены по стенам вагона. Ему было забавно осознавать, что самые длительные тюремные сроки, какие только можно себе представить, были связаны с этими крошечными существами… Гэлбрайт поймал себя на мысли, что в своих мыслях умудрился зайти так далеко, что невольно разделил всё человечество на две касты — взрослых и несовершеннолетних, причем его отношение к последним нельзя было назвать положительным.
— Господи, куда меня несёт? — воскликнул Гэлбрайт, забыв, что находится в переполненном вагоне метро.
Он услышал смех и едкие комментарии в свой адрес. Это была группа из нескольких подростков, которых, казалось, позабавило несколько испуганное выражение его лица. Гэлбрайт посмотрел на них суровым взглядом служителя закона, но те и не думали затыкаться. И в самом деле, с чего это вдруг они должны бояться человека, который всем своим внешним видом вообще не показывает, что работает в полиции? Ведь в этом и заключалась суть его работы — стараясь не вызывать подозрений, искать информацию.
Но Бог с ними, подумал Гэлбрайт о подростках, обзывающих его. Хотя всё же ему не стоило так кричать, нужно держать себя в руках на публике… С этой мыслью инспектор скрестил ноги и уставился в противоположный угол вагона. Стараясь не обращать внимания на слова подростков, Гэлбрайт внезапно почувствовал, как по его кровеносным сосудам начало распространяться беспокойство. Его подсознание, казалось, кричало своему владельцу «Случилось несчастье!». Непонятно, что именно и непонятно когда, но произошло что-то недоброе и неизбежное…
Не отрывая взгляда от противоположной стороны вагона, инспектор понял, что в поле его зрения появилось знакомое лицо. Оглядев своих попутчиков, он, наконец, остановился на мужчине, который, откинув голову на перегородку, спал на своем месте. Гэлбрайт прищурился. Тело этого человека ритмично раскачивалось в такт движению поезда. Левая рука, которая до этого лежала на коленях спящего, внезапно повисла в момент очередного поворота вагона и начала раскачиваться, как сухой лист дерева на ветру, в то время как нижняя челюсть постепенно медленно опускалась вниз.
Гэлбрайт, не упуская из виду этого человека, привлекшего его внимание, подумал о том, что тот спит как убитый. Вместе с этой мыслью чувство беспокойства в его венах постепенно перешло в жгучий ужас. Инспектор начал прокручивать в голове моменты сегодняшнего дня, как его вдруг осенило — лицо этого человека, который в этот самый момент спал в том конце вагона, ему уже довелось увидеть этим утром в палате Портлендского адвентистского медицинского центра…
Инспектору показалось, что чей-то высокий, видимо, детский голос, прошептал ему прямо на ухо «Смотри на него, смотри хорошенько». Гэлбрайт испуганно помотал головой по сторона — нет, всё в порядке, никого рядом с ним нету. Но в его сознании, как навязчивая идея, возникло сильное желание подойти к этому спящему, разбудить его и в случае, если тот испугается и убежит от него, броситься за ним в погоню…
— Похоже, кто-то развлекается надо мной, — тихо пробормотал инспектор.
В то же время в нем проснулся здравый смысл, и постепенно он смог подавить в себе это дурацкое желание. И в это время вагон остановился на нужной остановке. Гэлбрайт встал и, дождавшись, когда матери и дети выйдут, посмотрел на спящего мужчину. Тот, не открывая глаз, продолжал сидеть с открытым ртом. Инспектор вышел наружу и, поднявшись на поверхность, начал обсуждать сам с собой это происшествие. Что бы он получил, если бы подбежал к этому человеку? Неужто спросил бы его «Как вы тут оказались, мистер Йонс?», или же взял бы его под наблюдение? Ни то, ни другое не имело абсолютно никакого смысла. Инспектор успокоил себя тем, что, возможно, на его подавленное настроение после встречи повлияла сегодняшняя поездка в больницу.
Гэлбрайт, погруженный в свои мысли, даже не заметил, как оказался на Эббаутс-стрит. Вот дом, где он живёт. Трехэтажное здание, выполненное в английском стиле. На втором этаже этого дома располагалась его уютная двухкомнатная квартира — а что еще нужно инспектору полиции, который большую часть своего времени проводит вне её стен? Войдя в дом, он поднялся к себе на лестничную клетку и, переступив порог, закрыл дверь на ключ, после чего не преминул разуться. Сунув ноги в тапочки, Гэлбрайт решил, что вместо новых лакированных туфель, которые он купил пару дней назад, было бы лучше пойти завтра на работу в старых добрых кожаных лоферах. Да, подобная обувь не особенно сочетается с его строгим серым костюмом, но это совершенно не важно — он ведь собирается не на выставку мод, а просто в полицейский участок…
После насыщенного событиями дня Гэлбрайту не особенно хотелось приступать к изучению материалов, которые его друг раздавал в кабинете главного инспектора. Он просто хотел расслабиться, поэтому, оказавшись в знакомой домашней обстановке, не стал терять времени на то, что ему не хотелось. Гэлбрайт пошел на кухню и, наполнив небольшую эмалированную кастрюлю водой, поставил её на плиту. Взяв открытую упаковку макарон со вкусом сыра, он с некоторым раздражением вспомнил сегодняшний инцидент в продуктовом магазине. Что ж, ему нужно было искать не какой-то жалкий бутерброд, а вот это вот творение рук Макинерни и Рика… Ладно, успокоил себя инспектор, он может немного подкрепиться оставшимся количеством макарон, а новые продукты он купит рядом с домом завтра утром. Главное, чтобы ему вновь не «повезло» снова столкнулся с воришкой, чтобы они сквозь землю провалились…
Прежде чем бросить макароны в воду, ему пришлось подождать около девяти минут, дабы та закипела. Чтобы не стоять столбом у плиты, Гэлбрайт пошёл в спальню и, усевшись прямо на покрытый ковром пол, включил телевизор. Инспектора на самом деле не волновало содержание каналов вещания — всё, чего ему хотелось, это заполнить тишину в своей квартире. Голоса людей и музыка были не таким уж и плохим фоном для его одиноких посиделок дома. Было уже темно, но в спальне, которая была наполовину освещена экраном телевизора, Гэлбрайт не стал включать свет — с детства у него была любовь к темноте. В его памяти были свежи воспоминания о том, как по ночам он вылезал из окна и бежал во двор, чтобы забраться на стремянку и сидеть там, глядя на улицу, до тех пор, пока отец, разбуженный скрипом ставней, не прогонял его обратно.
Что получал малыш Гэлбрайт от таких ночных вылазок? Возможно, осознание того, что по обыкновению многолюдные улицы, казалось, вымирали с наступлением темноты? Или же приятное ощущение дующего со всех сторон ночного ветерка, который, как казалось мальчику, ночью становился вполне осязаемым и похожим на влагу, висящую в воздухе? Увы, ребёнка, который мог бы ответить на этот вопрос, больше не существовало в этом мире — на его место пришёл взрослый, неверующий в чудеса человек. Точнее, вера в них сама по себе никуда не делась, но с возрастом она заметно притупилась и теперь лишь изредка давала о себе знать.
Не выключая телевизора, Гэлбрайт поднялся с пола и пошел на кухню, где в кастрюле, которую он поставил на плиту десять минут назад, уже вовсю булькала горячая вода. Бросив в неё все содержимое упаковки от макарон, он уставился на их синюю картонную упаковку. Ему вдруг вспомнилось рекламное описание этого продукта — «Комфортное питание». Ну да, для типичного американца эти макароны со вкусом сыра — нечто приятное, вызывающее ностальгию, то, что знакомо американцам с детства… Гэлбрайт мрачно улыбнулся — магия подобной рекламы на него не действовала, потому что он не был американцем.
Его родиной был Глостер, город, подаривший этому миру автора поэмы «Invictus» (Непобедимый). Именно там, недалеко от реки Северн, Гэлбрайт провёл свое беззаботное детство. В маленьком деревянном домике своего отца будущий инспектор полиции Портленда большую часть времени проводил за чтением всевозможных книг, которые мать дарила ему на дни рождения, а также порой пытался самовыражаться в художественном плане, но, увы, его строгий отец хотел воспитать наследника в той же строгости, в какой его самого воспитывал дедушка мальчика, и поэтому, когда отец увидел, как его сын занимался подобным делом, то листы бумаги, разрисованные акварелью, немедленно отправлялись в камин… Даже сейчас, много лет спустя, Гэлбрайту всё ещё было больно вспоминать об этом.
Доедая макароны, сырный запах которых уже успел ему немного приесться, инспектор начал решать, стоит ли ему сейчас приступить к изучению материала, полученного сегодня из рук Фаркрафт. Его распорядок дня никогда не отличался особой дисциплиной, но Гэлбрайт изо всех сил старался не позволять себе лениться и выполнять свою полицейскую работу даже дома. В основном он делал это потому, что подозревал, что, как только он упадет духом, ему будет трудно вернуться к нормальному рабочему режиму. Подобного положения дел он, будучи полицейским, опасался так же, как электроприбор боится отключения от электрической сети.
Однако в этот день он решил пойти наперекор своим обычным правилам. Голова, переполненная сегодняшними впечатлениями, практически тянула всё его тело вниз, подобно свинцовому шару. «Что ж», — сказал себе Гэлбрайт, подставляя теперь уже пустую тарелку под струю воды, — «в таком случае потрачу на чтение материалов всё завтрашнее утро». С этой мыслью он пошел в спальню и, взглянув на телевизор, по которому продолжала идти какая-то мыльная опера, взял лежавший на полу пульт дистанционного управления и нажал на кнопку выключения телевизора. Тишина, внезапно воцарившаяся в квартире, казалось, пронзила его барабанные перепонки. Инспектор помотал головой, чтобы прогнать это чувство, и сел на кровать. По хорошему, подумал он, ему следовало бы сейчас пойти в ванную, но как только он снял всю одежду, то сразу же уснул.
Сон, который он увидел тогда, был на редкость любопытным. Во сне он очутился в каком-то огромном подземном каньоне или впадине. Стоя на металлической платформе, инспектор заглянул в бездонную яму, из которой доносился странный гул, как будто где-то там, в центре Земли, дул ветер. Он отвернулся от края и направился к подземному ангару, который, казалось, врос в поверхность красной скалы.
Как только Гэлбрайт приблизился к тяжелым дверям со странными узорами, нарисованными на их металлических поверхностях, они тут же поднялись вверх с гидравлическим шипением, позволяя человеку пройти внутрь. Поколебавшись пару секунд, он сделал шаг вперёд — за порогом куда-то вдаль уходил коридор, по стенам которого тянулись железные трубы и толстые электрические кабели в разноцветных пластиковых оболочках. Жутковатое голубое свечение исходило от крошечных и многочисленных лампочек, ровными рядами расположенных вдоль изогнутого потолка. Гэлбрайт медленно двинулся вперёд по коридору, углубляясь в непроницаемую тьму этого непонятного подземного сооружения.
Он долго шёл вперед по абсолютно прямой линии, пока наконец не наткнулся на стекло, которое преградило ему дальнейший путь. За ним открывался вид на огромное помещение, похожее на склад, где аккуратными рядами стояли пластиковые бочки, а на усыпанном битым стеклом полу в беспорядке валялись картонные коробки. Точный размер этой комнаты было трудно определить, потому что темнота скрывала углы, а единственным источником света была тусклая лампочка, свисавшая с металлического штыря на высоком потолке. Гэлбрайт начал искать вход на склад, но в этом толстом стекле не было ни двери, ни хотя бы небольшой щели. Инспектор подошел к самому левому краю. На другой стороне он увидел трубу, похожую на ту, что висит у стен домов и служит для отвода дождевой воды. Даже из-за стекла до ушей Гэлбрайта доносилось громкое бурление, которое, как он понял, шло именно из трубы. Не отрывая глаз от этого неуместного в помещении элемента интерьера, он присел на корточки.
И затем внезапно из этой трубы, словно под давлением, начали вытекать бежевые и красные струйки, похожие либо на смолу, либо на очень густой клейстер. Они медленно вытекали, подобно каким-то аморфным червям, из чёрного отверстия трубы и с мерзкими влажными звуками падали на металлические решетки пола. Гэлбрайт заметил, что струи этого клейстера, достигнув пола, вместо того, чтобы растекаться в беспорядке, наоборот, начали смешиваться друг с другом и приобретать какую-то более или менее осмысленную форму. Инспектор продолжал сидеть на корточках и смотреть на это движение непонятной полужидкой субстанции — это зрелище было одновременно отталкивающим и завораживающим своей гармоничностью.
Вскоре этот клейстер образовал нечто вроде лап с четырьмя пальцами, кончики которых начали темнеть на глазах наблюдателя, принимая форму коротких когтей. «Насколько же это похоже на собачьи лапы», — подумал он. Эти конечности немного сместились в обе стороны, чтобы освободить место для новых потоков вещества, которое не переставало вытекать с отвратительным звуком из трубы, которая в сознании Гэлбрайта уже стала ассоциироваться с родовыми путями. Своего рода гротескное рождение странного ребёнка, во время которого сам Гэлбрайт играл роль акушера…
Тем временем между уже почти затвердевшими лапами клейстерного младенца появился новый сгусток, слегка выдвинутый вперед. По бокам торчали два небольших выступа, немного похожих на бивни. Внезапно эта «голова» дернулась вверх, и её поверхность на конце втянулась внутрь. Существо пожирало свою «плоть», и вскоре Гэлбрайт увидел, как на месте лопнувшей кожи появились два ряда острых зубов. Оказывается, рот этого странного существа был скрыт за толстым слоем кожи, и только сожрав его край, клейстерный младенец мог начать дышать… Кажется, вспоминал Гэлбрайт, это называлось апостозом, только в данном случае тут было наличие отсутствия этого явления.
Это было чрезвычайно отвратительное зрелище, но Гэлбрайт внезапно испытал странное волнение, когда существо начало подергивать лапами и мотать своей безглазой головой по сторонам. Сам клейстерный младенец не издавал ни звука, но труба, породившая его, с уже знакомым инспектору булькающим звуком продолжала извергать материал, составлявший плоть этого новорожденного существа, которое тем временем уже ожило и начало извиваться в самом конце этого потока. Ему явно хотелось пойти вперед, но породившая его бездушная металлическая конструкция не давала ему такой возможности. Гэлбрайт внезапно почувствовал что-то вроде жалости к клейстерному младенцу, как будто он почувствовал себя на месте этого несчастного, уродливого существа, которое не могло покинуть утробу матери, потому что ноги всё еще были там, спрятанные внутри трубы, которая дала ему жизнь…
Внезапно клейстерный младенец перестал конвульсивно дергаться и, повернув свою безглазую голову к инспектору, замер в странной позе, подобно щенку, заметившему мышь в высокой траве. Хотя, честно говоря, бивни, которые к этому моменту отчетливо выступали по бокам рта существа, придавали ему гораздо большее сходство с каким-то мамонтом, пусть и ужасно деформированным — с серовато-розовой кожей, лишенной каких-либо волос, но зато с когтистыми лапами… Да, родителям клейстерного младенца было бы не по себе, если бы они увидели сейчас своего сына, подумал Гэлбрайт, как будто речь шла не о странном существе из ночных кошмаров, а об обычном человеческом ребёнке.
Это были последние мысли инспектора. Клейстерный младенец, который до этого неподвижно стоял на одном месте, внезапно дёрнулся вперед. Его передняя половина тела — то-есть лапы, голова и то, что можно было бы назвать грудью, — были оторваны от потока густой жидкости, вытекающей из трубы. С оглушительным скрежещущим звуком, похожим на визг животного, обработанный электронным фильтром, клейстерный младенец прорвался сквозь толстое стекло и вонзил острые зубы в шею Гэлбрайта, который в это время пребывал в состоянии безмолвного изумления…
Гэлбрайт закричал и проснулся в холодном поту в своей постели. Казалось, в его ноздрях застрял этот мерзкий запах, похожий на аромат гниющего мяса и разложившейся падали.
— Я был там при родах…
Инспектор намеренно произнес эти слова громко и отчетливо, чтобы дать понять самому себе, что он больше не спит и действительно находится дома. Однако в этом крике не было особого смысла, потому что его взору открылся знакомый интерьер его квартиры. Вот его одежда висит на спинке стула, вот пульт дистанционного управления лежит на полу рядом с телевизором, а вот окно, за которым уже было светло… Но в голову Гэлбрайта закралась бредовая мысль, что существо из его кошмара не исчезло вместе со сном, но материализовалось где-то в глубине его квартиры…
— Выходи, новорожденный, попробуй сожрать своего акушера! — крикнул он как можно громче.
Но, как он и думал, клейстерный младенец не выполз из-под кровати на своих когтистых лапах, не примчался к нему из соседней комнаты и даже не вырвался прямо из потолка — ибо никогда ещё не было такого случая, чтобы, проснувшись, человек притащил бы в реальный мир обитателей своих снов.
Встав с кровати, инспектор сразу же направился в ванную. Глядя на своё сонное лицо, Гэлбрайту захотелось побриться. Недолго думая, он намылил щёки и взял бритву в руки, однако, как только инспектор поднес лезвие к коже, он тут же почувствовал острую боль. Положив бритву на место, он вымыл лицо и, наблюдая, как из раны на щеке потекла красная струйка, с неудовольствием отметил, что, видимо, ему придется и дальше смущать своих коллег этой щетиной. И как он умудрился так порезаться? Неужели у него совсем сдали нервы после кошмара, раз у него так сильно дрожали руки?
Он вышел из ванны на кухню и вдруг вспомнил, что у него дома нет ни крошки еды. Идти на работу голодным было не вариант… Тогда Гэлбрайт решил пока не идти в свой полицейский участок, а забежать в небольшое заведение, которое располагалось в подвале дома, который находился на другой стороне улицы. Обычно местные жители заходили туда для того, чтобы опрокинуть стаканчик чего-нибудь хмельного и втянуться в группу таких же посетителей, чтобы, размахивая руками, начать дрыгаться под безвкусную музыку, которая лилась из громкоговорителя, подвешенного к потолку. Но всё же, справедливости ради, это заведение славилось не только танцами и выпивкой — там можно было перекусить небольшим количеством чего-нибудь вкусного и, главное, калорийного. По крайней мере, эта сторона данного заведения была хорошо известна самому Гэлбрайту — он не был уверен, что кто-то еще всерьез спустился бы по ступенькам в этот бар за каким-нибудь горячим сэндвичем или небольшой тарелкой салата.
Одеваясь перед выходом на улицу, инспектор продолжал думать о том гротескном существе из своего кошмара. Вспомнив о том, как клейстерный младенец, почувствовав человека, принял охотничью стойку, Гэлбрайт пришёл к выводу, что с высокой долей вероятности это был детеныш какого-то хищника. По-видимому, охотничий инстинкт этого вида был настолько развит, что, фактически, как только они появлялись из утробы матери, эти существа сразу начинали вынюхивать своих потенциальных жертв. Единственное, что было неясно, так это то, как они должны были двигаться.
То, как быстро клейстерный младенец напал на инспектора, было счастливым стечением обстоятельств — жертва находилась очень близко к месту рождения существа, и это расстояние можно было легко преодолеть прыжком. Но как же оно охотилось во взрослой форме? Хотя Гэлбрайт был слаб в биологии, это не мешало ему считать, что хищнику невыгодно существовать без сильных задних конечностей, потому что необходимо же каким-то образом развивать скорость, дабы догнать убегающую добычу. По-видимому, единственным выходом для этого новорожденного была возможность попасть в руки каких-нибудь сердобольных ученых, которые, обезвредив его на некоторое время, установили бы ему механические протезы ног в его заднюю часть тела. Гэлбрайт нарисовал этот образ в своей голове. Да, подумал он, такому созданию было бы достойно выйти из-под кисти Ганса Гигера…
К тому времени, когда Гэлбрайт уже оделся и вышел на улицу, он, наконец, закончил обдумывать свою, по сути, бессмысленную идею о существе, которое ему удосужилось увидеть во сне. Этим утром солнце ярко светило в небе, на котором не было ни облачка. Было ещё не жарко, но инспектор с удовольствием спустился по ступенькам, ведущим в бар — ему хотелось как можно скорее оказаться там, в подвале с кондиционером (который работал на гораздо более разумном уровне мощности, чем в том продуктовом магазине, где инспектор столкнулся с вором).
Как только Гэлбрайт переступил порог, в уши ему сразу же ударили громкие звуки фортепиано, под аккомпанемент которого жизнерадостный баритон молодого певца с каким-то небывалым упорством распевал о том, что есть нечто большее, чем вечеринка. Инспектор подумал, что владелец заведения, по-видимому, не поддавался веяниям моды, коль ставил для своих гостей песню, которой уже исполнилось восемь лет. Гэлбрайт вспомнил о том, как, когда он впервые прилетел в Америку самолетом (в то время он был голодным и худым студентом), ему повезло услышать музыку этих ребят, которая играла в аэропорту. Тогда он не придал этому особого значения, хотя и смог запомнить интонацию, с которой невидимый для его глаз певец что-то пел под аккомпанемент какофонии синтезаторов. Зато теперь, будучи инспектором полиции, Гэлбрайту стало казаться, что в текстах песен этой группы скрыто какое-то послание, а в странном сочетании звуков, из которых складывались их мелодии, заключался весь смысл их коллективного творчества…
За круглыми столами, стоявшими в этом подвальном помещении, никого не было. Это было понятно, поскольку большинство людей приходили сюда под конец дня, чтобы потусоваться под музыку с затуманенными глазами, а вовсе не ради того, чтобы перекусить перед работой (чего инспектору и хотелось сейчас). У Гэлбрайта, который тем временем уже приближался к фиолетовым огням стойки, в голове промелькнула мысль «Довольно забавно, что владелец включил такую оптимистичную музыку совершенно пустому залу».
С его длинными ногами инспектору не нужно было вставать на цыпочки, чтобы сесть на высокий трехногий табурет. В прошлом, когда он был ещё крикливым мальчишкой, на уроках физкультуры, во время построения, инструктор часто в шутку хвалил его, говоря «Гордись, парень, ты самый первый в строю!». Такое внимание к его скромной в остальном персоне смущало тогда маленького Гэлбрайта, и он, краснея, не отвечал на шутки подобного рода.
Но те замечательные школьные годы давно прошли, и теперь никому из тех, с кем инспектору приходилось иметь дело, даже в голову не пришло бы сделать ему комплимент в честь его высокого роста. Это навело Гэлбрайта на грустные размышления о том, что школа — ещё не жизнь в обществе, и гораздо точнее было бы сравнить её с теплицей, где, прежде чем быть посеянными в грубую почву реальной взрослой жизни, крошечные ростки будущих людей растут в крошечных горшочках и, согласно расписанию, получают необходимую для них воду (дисциплину) и свет (знания). В детстве Гэлбрайт часто желал того, чтобы система образования претерпела радикальную перестройку, дабы маленьким детям (и в первую очередь ему самому) не приходилось бы сидеть в душном классе за партой, которая портит осанку, и, под угрозой выставления каких-то непонятных циферок, заниматься бессмысленной тратой бумаги и чернил…
Как только инспектор занял свое место за стойкой, бармен, который, казалось, всё это время дремал, тут же встряхнулся и, доставая стакан, спросил своего первого посетителя за это утро:
— Чего желаете? Может быть, «Браун Хорс»? — он имел в виду местный сорт виски, который бодяжили в подвалах Портленда.
— Нет, спасибо, лучше дайте мне подогретого пива, — устало произнёс Гэлбрайт.
— Минуточку, — ответил бармен.
Сохраняя каменное выражение лица, мужчина отставил стакан и, поставив перед посетителем пивную кружку, достал откуда-то из-под прилавка стеклянную бутылку, до краев наполненную бледно-янтарной жидкостью. Наполнив кружку до краев, он с ловкостью фокусника поставил её в микроволновую печь позади себя. Инспектор не сводил глаз с бармена — он был приятно очарован тем, как грациозно тот двигался, как ловко умудрялся обращаться со всеми этими бокалами, бутылками и прочими атрибутами этого заведения.
— Вот ваш заказ, — сказал бармен, ставя слегка подогретую кружку на стойку перед посетителем.
Гэлбрайт сделал глоток, и в ту же секунду приятное опьяняющее тепло разлилось по его венам. Стараясь осушать кружку как можно медленнее, он начал с наслаждением поглощать алкоголь. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз заходил в этот бар, чтобы побаловать себя своим любимым напитком… Внезапно Гэлбрайт вздрогнул. Увлекшись распитием подогретого пива, он совершенно не замечал, что происходит вокруг.
— Простите? — словно вынырнув с глубокого дна на поверхность, удивленно спросил он.
— Не хотите немного перекусить? Сегодня у нас пицца, время подходящее, — услужливо подсказал бармен.
— Пицца? — переспросил Гэлбрайт.
Инспектор, казалось, не понимал ни слова из речи своего собеседника.
— Вы имеете в виду завтрак? — до него наконец дошло. — Да, конечно, дайте мне кусочек.
Бармен кивнул и отступил куда-то за стойку. Гэлбрайт, глядя на почти пустую пивную кружку, вспомнил, с какими целями он вообще с утра пораньше сунул нос в это заведение. Да, утренняя трапеза — это то, что ему сейчас нужно. Не ехать же ему через весь город в свое полицейский участок на пустой желудок…
Ход его мыслей был прерван чьим-то осторожным прикосновением к его плечу. Гэлбрайт, который всё еще не совсем держал себя в руках от голода, медленно повернулся к тому, кто его потревожил. Это был всего лишь официант. Инспектор оглядел его с ног до головы недовольным взглядом.
— Извините, мистер… — тихо сказал молодой человек.
Официанту явно было не по себе от того, что ему пришлось побеспокоить этого мрачного мужчину, который был почти на две головы выше него самого.
— Ну сего вы там стоите? — добродушно обратился к нему инспектор, поборов своё недовольство.
Гэлбрайт немедленно перестал свирепо смотреть на парня, но тот продолжал слегка дрожать от страха.
— Вы инспектор Гэлбрайт? — нерешительно спросил официант.
— Мы знакомы? — медленно проговорил Гэлбрайт.
Инспектор начал вспоминать, видел ли он раньше этого парня с большим носом и худыми щеками. Каждый раз, когда он приходил сюда, блюда всегда подавал взрослый и худощавый мужчина… Гэлбрайт пришел к выводу, что официант, который стоял перед ним, вероятнее всего был сыном, который, должно быть, вышел сегодня на работу заместо своего отца.
— Нет, мистер, просто один человек просит вас подойти к телефону, — выдохнул парень, произнося свои последние слова.
Инспектор бросил взгляд на стойку — бармена там всё ещё не было.
— Ладно, подождите минутку. Я заказал пиццу, не могли бы вы попросить её завернуть мне с собой? — крикнул он официанту, который уже отходил к дальним столикам.
— Хорошо, я передам мистеру Андерсону, — без тени робости ответил парень, имея в виду бармена, «Растёт смена», — подумал инспектор о молодом официанте и, мысленно пожелав ему успехов в карьере, направился к телефонной будке. Там было темно — лампочка, висевшая на потолке, вообще не давала света. «Владелец забыл вкрутить новую лампочку взамен сгоревшей», — машинально подумал Гэлбрайт, поднося телефонную трубку к уху. Он немного оглох от музыки, которая играла в главном зале, поэтому, когда он произнёс по телефону деловым тоном «Инспектор Гэлбрайт на проводе», он не сразу услышал тихий голос своего собеседника.
— Кто вы, простите? — переспросил Гэлбрайт.
— Вас беспокоит Сеймур, — раздался из динамика успокаивающий старческий голос.
Когда до Гэлбрайта наконец дошло, кем был человек на другом конце провода, его сердце непроизвольно отозвалось на звук этого имени гулким стуком.
— Простите меня, господин главный инспектор, здесь просто плохо слышно, — начал оправдываться он.
В этом телефонном разговоре Гэлбрайт, возможно, впервые за всю свою карьеру полицейского инспектора, позволил себе солгать Сеймуру. Ложь заключалась в том, что на самом деле в телефонную будку из главного зала этого подвального бара не доносилось ни звука. Гэлбрайт позволил себе подобную вольность в разговоре с господином главным инспектором по той простой причине, что ему хотелось оправдать свою собственную невнимательность, сославшись на ситуацию, которая якобы мешала ему.
К счастью для него, господина главного инспектора Сеймура в данную минуту не волновало, в каких условиях сейчас находился его подчиненный. Он, не дослушав до конца жалкое оправдание Гэлбрайта, обратился к нему со своей просьбой:
— Гэлбрайт, я хотел бы встретиться с вами наедине.
Эти, казалось бы, безобидные слова главного инспектора произвели на Гэлбрайта неожиданное впечатление. На мгновение он почувствовал боль в правом ухе, как будто барабанную перепонку проткнули острием очень тонкой иглы. В его глазах потемнело…
— Принято, господин главный инспектор, — ответил Гэлбрайт, опираясь свободной рукой о стену телефонной будки. — Когда мне…
— Я бы предпочел не откладывать встречу. У вас есть время?
— Я в вашем распоряжении, господин главный инспектор, сейчас только утро.
— Это хорошо, я не хочу откладывать это на завтра. Так вы сможете?
— Да, конечно.
— Отлично. Вы знаете, где я живу?
Гэлбрайту захотелось ответить «Откуда мне это знать?», но он вовремя сдержался от этой нервной вспышки. Но на самом деле, с какой стати ему знать адрес главного инспектора? И, если уж на то пошло, почему бы им не встретиться в полицейском управлении в его кабинете? К чему вся эта конспирация?
— Нет, но я…
Инспектор был готов найти адрес главного инспектора среди вороха бумаг в отделе полицейского участка, но его собеседник не дал ему договорить.
— У вас есть на чем писать?
— Подождите секунду…
Гэлбрайт начал рыться в карманах. Да, вот она, его маленькая записная книжка, которую он доставал в тех случаях, когда ему нужно было записать чей-нибудь домашний номер или адрес.
— Все готово, диктуйте.
Зажав трубку между ухом и плечом, инспектор прижал записную книжку к стене телефонной будки и, достав ручку, приготовился записывать.
— Итак, пишите — Ролло, пятьдесят пять, — начал Сеймур. — Это недалеко от Портлендского государственного университета.
Улица Ролло, пятьдесят пятый дом. Гэлбрайт, стараясь не выронить телефонную трубку, крупными буквами записал этот адрес в свою записную книжку. Выводя последнюю цифру, он услышал, как Сеймур спросил:
— Вы можете приехать немедленно?
Инспектор, закрыв свою записную книжку и положив её во внутренний карман пиджака, схватил трубку в руки.
— Да, господин главный инспектор, я постараюсь приехать к вам как можно быстрее.
— Может быть, вам будет удобнее через один-два часа? — казалось, будто Сеймур удивился словам собеседника.
— Я могу сделать это в любую секунду.
— Хорошо, Гэлбрайт. Жду вас.
Гэлбрайт забыл попрощаться — господин главный инспектор Сеймур уже закончил разговор. Гэлбрайт вернул телефонную трубку на прежнее место и, поправив галстук, вышел из телефонной будки. Переступив порог, он почувствовал легкое покалывание в глазах — простояв в темноте весь разговор, он несколько отвык от света. В зале бара всё ещё играла музыка. К агрессивным аккордам фортепиано присоединился странный индустриальный скрежет — как будто поезд останавливал своё движение.
Привыкая к дневному свету, Гэлбрайт едва не столкнулся лицом к лицу с молодым официантом. Тот, увидев входящего в зал инспектора, остановился и, легким кивком указав на барную стойку, бодро доложил:
— Пицца готова, забирайте свой заказ.
— Спасибо вам… — Гэлбрайт хотел обратиться к официанту по имени.
— Меня зовут Лоуренс, Лоуренс Уилкокс, — весело сообщил ему парень.
— Мои благодарности вам, Лоуренс. Передайте привет отцу!
— А каково ваше… — теперь парень захотел узнать имя своего собеседника.
— Зовите меня просто Гэлбрайт. Ваш отец всегда обслуживал меня в этом заведении.
Гэлбрайт подошел к стойке. На ней лежала четвертинка толстой лепешки, которая была щедро намазана кетчупом. Всё это безобразие было завернуто в пропотевший полиэтиленовый пакет. Приглядевшись повнимательнее, Гэлбрайт рассмотрел тёртый сыр, запеченный при высокой температуре, под которым были спрятаны два кусочка бекона. «Негусто», — подумал инспектор, которому одного вида этой еды было достаточно, чтобы начать корить себя самого за то, что попался на рекламу бармена, который явно пытался всучить своему клиенту товар далеко не первого сорта.
— Сколько я вам за это должен? — Гэлбрайт, не спешивший брать пакет в руки, обратился к скучающему бармену.
Тот взял в руки прайс-лист и начал считать в уме. Инспектор заметил, как у него заметно вздулись вены на лбу. Наконец, бармен назвал покупателю сумму. «Боже мой», подумал Гэлбрайт, «за один несчастный бокал пива (пусть и подогретого) и крошечный кусочек пиццы мне нужно отдать столько же денег, сколько я обычно трачу на покупки в продуктовом магазине». Не то чтобы инспектор был особенно жадным и скуповатым — нет, инспектору просто было немного неудобно платить за еду, на поедание которой уходит пять минут, такую же сумму, как за припасы, которых хватает на три дня. Но ничего не поделаешь, правила рынка — это закон, и как человеку, работающему в полиции, Гэлбрайту это было очень хорошо известно.
Настроение Гэлбрайта было испорчено. Сердито бросив деньги на стойку, он схватил пропотевший пластиковый пакет и, поднявшись по ступенькам наверх, начал на ходу разворачивать его. Его первое впечатление от этого куска пиццы было верным — этот дешевый полуфабрикат едва поддавался жеванию, и ни один из его компонентов не имел никакого вкуса или запаха. Может быть, дело было в том, что пока инспектор разговаривал по телефону, пицца успела остыть, лежа на барной стойке, но Гэлбрайту не хотелось оправдываться перед самим собой за собственную глупость — раз уж он повелся на рекламу, то пускай получает по заслугам…
Не сбавляя темпа, он покончил со своим завтраком без малейшего чувства аппетита. Скомкав пластиковый пакет, он выбросил его в мусорное ведро, которое случайно оказалось у него на пути, когда он проходил мимо стены здания. Но тут внезапно до его ушей донеслись отголоски какой-то оживленной дискуссии. Смахнув крошки с усов, инспектор свернул с дороги в небольшой переулок. Там, в маленьком уголке, на стоянке стояли две машины — новенький серебристый «Бьюик Скайхок» и невзрачный «Ред Игл Премьер».
Трое афроамериканцев, одетых в какие-то до смешного большие для них яркие костюмы, сгрудились вокруг автомобилей. Глаза у всех троих были спрятаны за огромными черными очками, а их волосы прикрывали белые кепки с козырьками назад. «Это определенно фанаты гангста-рэпа», — подумал Гэлбрайт, который встал так, чтобы не сильно попадаться им на глаза. По какой-то причине ему вдруг стало интересно, о чем эти любопытные люди говорили в этом уединенном месте. Самый высокий из этой банды указал пальцем на толстяка, стоявшего напротив него, и сердито сказал:
— Еще раз назовешь меня «придурком», и я припаркую твою тачку прямо в твоей заднице!
Тот, к кому было обращено это замечание, отстранился и, повернувшись к невысокому мужчине, стоявшему слева от него, тихо сказал ему:
— Приятель, я бы покончил с этим засранцем прямо сейчас.
— У тебя кишка тонка, — хвастливо заявил высокий афроамериканец.
— Мои шары поболее твоих, — спокойно сказал коротышка.
— Ха-ха, деревенская дворняжка под кленовым сиропом! — снова повысил голос самый высокий из банды.
После этого замечания говоривший внезапно вытащил сверкающий серебром пистолет из карманов своих широких штанин. Двое стоявших напротив него не заставили себя долго ждать и также достали своё огнестрельное оружие. В отличие от своего противника, у этих двоих друзей были чёрные и компактные кольты.
— Эй ты, как насчет «печенек»? — крикнул тот, что пониже.
— Хочешь «печенек»? — вторил ему его толстый друг.
— Да отсосите вы! — заорал их противник.
«Еще немного, и они перестреляют друг друга из своих пушек», — подумал Гэлбрайт. Представив себе, как эти трое афроамериканцев одновременно падают на землю с дырками в головах, он громко рассмеялся. Это спасло банду от распри — они, забыв о вражде, все как один повернулись в его сторону. Дула их пистолетов теперь были направлены на инспектора.
— Что этот белокожий мудак себе позволяет? — завопил самый высокий.
— Без сомнения, он просто издевается над нами! — ответил ему коротышка.
Гэлбрайт, посчитав, что сейчас самое время для отступления, не стал тратить много времени на то, чтобы уговаривать самого себя — стараясь не показывать страха под дулом трёх пистолетов, он медленно пошёл вперед по улице. Крики толстяка «Эй, куда пошёл!» всё еще звучали в его ушах, но, как ни странно, никто из этой воинственной троицы не последовал за ним — видимо, они просто хотели отогнать прохожего, помешавшего их разборке.
Убедившись, что трое фанатов гангста-рэпа не собираются следовать за ним по пятам, Гэлбрайт сбавил скорость. Утолив голод, он уже не чувствовал себя таким вялым, как тогда, когда выходил из дома. Теперь он шёл по постепенно сужающейся улице. В его голове возникла мысль, что этот уголок в центре не перестраивался, вероятно, с девятнадцатого века — настолько неухоженными были стены неуклюжих зданий, в которых сияли витрины магазинов.
Инспектор прошел рядом с витриной, за которой стояли женские манекены, одетые в пышные бальные платья, и, пройдя под бетонной аркой, свернул в пустынный проход. Сейчас он не знал, где находится и по какому пути идёт, но после вчерашнего Гэлбрайт решил не связываться с метро — ему всё ещё казалось, что если он пойдет туда снова, то там его будет ждать этот странный человек, который был как две капли воды похож на мистера Йонса, лежавшего в больнице.
Погруженный в свои мысли, Гэлбрайт краем глаза заметил, что в проходе появился ещё один человек. Это был высокий и худощавый мужчина, который постепенно приближался к самому инспектору. У последнего не было времени обращать внимание на случайного прохожего, но чисто инстинктивно он старался удержать человека в своем поле зрения — трудно было понять, был ли это первобытный инстинкт охотника или же привычка, приобретенная во время работы в полиции, но как бы то ни было, Гэлбрайт решил, что лучше не расслабляться — ибо в этом проходе, в котором чем дальше от входа, тем становилось темнее, он почему-то чувствовал себя неуютно.
Прохожий был уже совсем близко. Подняв голову, Гэлбрайт заметил, что тот немного притормозил. Хм, подумал он, с чего бы это… Они одновременно остановились в нескольких шагах друг от друга. Инспектор, пытаясь рассмотреть незнакомца, стоящего в темноте прохода, постепенно перестал думать о вчерашнем происшествии в метро. Что-то было не так с этим человеком, подумал Гэлбрайт. Что заставило его вот так застыть на одном месте? Действительно ли это было неожиданностью, что, кроме него, кто-то еще решил пойти по этому пути, или же тот хотел его о чём-то спросить? Подождав с полминуты, инспектору надоело стоять на одном месте, и он двинулся было вперед, но внезапно носок его лофера наткнулся на что-то невидимое, мешающее ему двигаться дальше.
В следующую секунду Гэлбрайт понял, что этот странный человек был им самим, потому что это было отражение в зеркале, которое с какими-то непостижимыми целями поставили в конец тупика. Но это не успокоило инспектора. Он сделал пару шагов назад и поднял руку вверх, думая, что двойник в зеркале повторит его движения. Однако этого не произошло.
Инспектор внезапно почувствовал то же самое беспокойство в своих кровеносных сосудах, что и вчера, когда увидел двойника мистера Йонса. Гэлбрайт снова сделал шаг вперед и, пытаясь попасть в мужчину, прикоснулся пальцем к холодному стеклу. Нет, это действительно было всего лишь отражение в зеркале, но почему оно не повторяет его движений, а, кажется, застыло в той же позе, в которой сам инспектор находился минуту назад?
Глядя на этого жуткого двойника, Гэлбрайт внезапно почувствовал, как земля у него под ногами начала дрожать. Что это, неужели началось землетрясение? Не на шутку встревоженный инспектор, мотая головой из стороны в сторону, начал лихорадочно искать выход из ситуации, в которой он оказался. Всё, чего он хотел, это выбраться из этого прохода, но позади него, вместо вида на улицу, виднелась только чёрная тьма — очевидно, Гэлбрайту не следовало даже пытаться идти в том направлении, откуда он пришёл…
Между тем землетрясение становилось всё более и более интенсивным. С обшарпанных стен начала отваливаться старая штукатурка. Гэлбрайту пришлось отступить назад, потому что прямо с потолка упал кирпич, который грохнулся на землю, подняв немного пыли. «Это уже целых семь баллов», — подумал инспектор, оценивая уровень землетрясения. «Если бы только я»… У него не было времени додумать эту мысль — его так сильно трясло, что спокойно строить догадки не представлялось возможным.
В панике нарезая круги по крошечному участку этого прохода, он снова взглянул на зеркало, которое необъяснимым образом не рассыпалось на куски во время этого землетрясения. Фигура его собственного отражения продолжала стоять на том же месте и в той же позе, но Гэлбрайта гораздо больше беспокоило то, что начинало происходить за спиной зеркального двойника — оттуда, с ярко освещенной улицы, внезапно хлынула волна темно-красного цвета. Жидкость чем-то напоминала морскую воду, смешанную с кровью. Гэлбрайт обернулся — позади него не было ничего, кроме полной темноты. Он снова повернулся к зеркалу — там, с хорошо видимой отсюда улицы, огромная волна продолжала приближаться к его двойнику. Что, во имя всего Святого, происходит? Это галлюцинация?
В его мыслях царил хаос. Инспектор больше не пытался делать никаких выводов — он просто метался в этой ловушке, как зверь в загоне. Он снова посмотрел на зеркало и чуть не потерял сознание — волна темно-красной жидкости, которая уже подобралась вплотную к отражению Гэлбрайта, с оглушительным звоном разбитого стекла устремилась в сторону самого инспектора. Он почувствовал, как эта вода залила его с головы до ног. Его нос и рот начали наполняться жидкостью, от которой исходил отвратительный запах крови. Стараясь не задохнуться, Гэлбрайт начал отчаянно размахивать руками, словно пытаясь выплыть на поверхность, но он, не в силах сопротивляться силе этой стихии, отдался волне, которая тут же повалила его на землю…
Он очнулся оттого, что чьи-то руки хлопали его по щекам. Ему было трудно открыть глаза — казалось, веки были сведены судорогой. Хорошо, что он хотя бы может пошевелить рукой… Он протянул её куда-то вперед и почувствовал, как кто-то взял его за руку.
— Не могу поверить, что теряю тебя. Или всё-таки нет? — наконец до ушей Гэлбрайта донесся чей-то голос.
Он хотел ответить человеку, невидимому для него самого, но его язык тоже, казалось, онемел. Он попытался пошевелить шеей. Вроде бы все в порядке, позвонки не сломаны…
— Кончай башкой мотать, подымайся давай! — сердито произнёс всё тот же голос.
До инспектора наконец дошло, кому принадлежал этот голос. Гэлбрайт смог открыть глаза и огляделся — он лежал на земле, возле витрины, за которой стояли те самые манекены в бальных платьях. А над ним склонился его друг, который, заметив, что инспектор наконец пришел в себя, улыбнулся.
— Похоже, ты был не в себе, приятель! — сказал Фаркрафт с некоторым упрёком.
— Прости, что со мной не так? — спросил его Гэлбрайт, медленно поднимаясь на ноги.
— Пойдем в теньке сядем, — проигнорировал Фаркрафт его слова, — а то жара невозможная…
Взяв инспектора за плечи, Фаркрафт направился к ближайшей скамейке. «Странно», — подумал Гэлбрайт, — «когда я проходил здесь еще до этого странного землетрясения, я не видел поблизости ни одной скамейки… Что произошло на самом деле?».
Фаркрафт, казалось, прочитал мысли своего друга и сказал:
— Иду я, значит, по своим делам и вижу, как ты стоишь в переулке и смотришь на каких-то рэперов. Когда ты засмеялся и начал убегать от них, я решил последовать за тобой — мало ли, пришлось бы защищать тебя от этой троицы. И я заметил, что ты свернул в тупик. Ну, думаю, мой друг от страха, не разбирая дороги, пошёл куда глаза глядят. Я иду за тобой и смотрю, как ты бегаешь кругами перед зеркалом, будто собака, которая хочет поймать себя за свой хвост. Подбегаю к тебе, а ты рот раскрыл и глаза зажмурил. Я не смог найти другого способа остановить твое безумие, кроме как ударить тебя по голове и притащить сюда.
Закончив свой рассказ, Фаркрафт выдохнул и посмотрел на Гэлбрайта.
— Голова-то, надеюсь, не болит? — обеспокоенно спросил его друг.
— Нет, все в порядке, — ответил инспектор, — я просто не мог открыть глаза и пошевелить языком.
— Вероятно, онемение или что-то вроде паралича. Как ты вообще докатился до такого? Может быть, вколол себе чего-нибудь такого, а?
— Иди ты со своими наркотиками куда-нибудь подальше, Фаркрафт, ты же меня знаешь… — с некоторой обидой Гэлбрайт начал оправдываться перед ним.
— Ну а какое ещё есть для этого слово? Или ты действительно хочешь убедить меня в том, что ты настолько сильно испугался тех троих афроамериканцев, что решил спрятаться от них в каком-нибудь тупике и, думая, что тебя там никто не увидит, дать волю своим нервам?
— Я не собираюсь тебя ни в чём убеждать, приятель…
— В таком случае расскажи мне, что ты сам чувствовал в тот момент.
— Клянусь, наркотики не имеют к этому никакого отношения, — начал Гэлбрайт, — я просто вышел из бара и по пути на улицу Ролло случайно прошёл мимо переулка, где трое фанатов гангста-рэпа готовились перестрелять друг друга из-за какого-то пустяка. Я рассмеялся, чтобы отвлечь их от этой мысли, и спокойно пошел себе дальше. И, не зная, что это тупик, вошел в коридор. Но я боюсь, ты можешь не поверить в то, что произошло дальше…
— Я поверю тебе, не волнуйся. Ладно, продолжай.
— Хорошо. В коридоре я подошёл вплотную к зеркалу и вдруг заметил, что мое отражение никак не реагирует на мои движения. А после этого я почувствовал, что началось землетрясение. Я хотел побежать назад, но позади меня всё было перекрыто какой-то темнотой. А потом из зеркала на меня хлынула волна крови. Задыхаясь, я потерял сознание. Спасибо тебе за то, что ты, как оказалось, следил за мной всё это время.
— Не считай меня своим ангелом-хранителем, приятель. Что ж, неслабый трип ты словил…
— Ты всё ещё думаешь, что это был наркотик?
— Не то чтобы я так думал, просто мне сложно описать твой инцидент по-другому. Ладно, пойдем-ка поскорее отсюда…
Фаркрафт, вытирая руки прямо о свой пиджак, поднялся со скамейки. Вслед за ним, после небольшого колебания, поднялся и Гэлбрайт. Они вдвоём направились к выходу из этого переулка, приближаясь к дороге, по которой на полной скорости мчались машины. Внезапно инспектор остановился. Заметив озадаченный взгляд своего друга, он ответил:
— Подожди секунду, мне кажется, у меня развязался шнурок на ботинке…
Он опустился на землю, и внезапно до него дошло, что он был обут в лоферы. Боже, почему у него создалось такое чувство, будто на нем новые туфли? Гэлбрайт поднял глаза и внезапно потерял дар речи — Фаркрафт с запрокинутой головой медленно падал на землю. На его белой рубашке были отчетливо видны несколько пулевых отверстий, из которых начала сочиться кровь. Бросившись на помощь своему другу, инспектор заметил проезжавший мимо них черный седан, из окна задней двери которого чьи-то руки в перчатках втягивали в салон длинный ствол оружия, похожего на полуавтоматический пистолет…
Что произошло после этого события, Гэлбрайт уже не помнил из-за охватившего его в тот момент шока, связанного с потерей близкого человека. Кажется, какой-то очкастый парень с вьющимися волосами вызвал «скорую помощь», затем прибыли санитары и положили уже неподвижное тело Фаркрафта на носилки и на глазах у Гэлбрайта увезли его в неизвестном направлении…
Он также вспомнил, что, стараясь не дать волю слезам, медленно шёл куда-то с того места, и какая-то маленькая девочка в голубом платье, из-под которого виднелся розовый свитер, громко сказала «Почему этот дядя плачет?». Он вспомнил, как её отец, чье лицо поразило инспектора необычно длинными скулами, держа дочь за руку, укоризненно сказал ей «Шелби, сколько раз мне тебе повторять — не комментируй прохожих!». Инспектор, которого не на шутку смутили слова из уст малышки, решил сесть в такси, чтобы никто не увидел его слёз…
Несмотря на такое потрясение, он, будучи полицейским, чувствовал, что должен отвечать за свои слова перед старшим по званию, поэтому, устраиваясь на заднем сиденье такси, Гэлбрайт сказал молодому парню за рулем «Ролло, пятьдесят пять» и, пытаясь подавить воспоминание о застывшем бледном лице своего друга, откинул голову на спинку сиденья (в очень похожем стиле двойника, которого ему посчастливилось вчера увидеть в метро)…
К тому времени, когда таксист привез инспектора к небольшому, но аккуратному одноэтажному дому господина главного инспектора Сеймура, время уже приближалось к вечеру. Гэлбрайт, выходя из такси, на прощание дал водителю чаевые и, подойдя к низкому деревянному забору, нажал на кнопку звонка. Через пару минут ворота открылись, и Сеймур, одетый в неброскую голубую пижаму (из-за чего было трудно поверить, что этот невысокий пожилой мужчина был никем иным, как самим главным инспектором полиции Портленда), впустил гостя внутрь.
Извинившись перед Гэлбрайтом за свой внешний вид — по его словам, он только что проснулся после обеденного сна, — Сеймур проводил Гэлбрайта в гостиную и, указав на два больших кресла, обитых зеленой тканью, пригласил его сесть. Последний не остался в долгу — усевшись в кресло, стоявшее ближе всего к камину, он стал ждать, пока господин главный инспектор достанет из роскошного серванта коробку свежих сигар и бутылку какой-то темно-коричневой жидкости с двумя бокалами.
— Ну что ж, давайте теперь сразу приступим к делу, — жизнерадостно сказал Сеймур, глядя на то, с каким удовольствием гость попыхивал сигарой.
— Итак, что именно поставлено на карту нашей сегодняшней встречи? — Гэлбрайт почти полностью избавился от гнетущего настроения, вызванного инцидентом в тупике.
— Вот это, — господин главный инспектор кивнул на тумбочку, стоявшую по левую руку от него.
Гэлбрайт посмотрел в том направлении повнимательнее — на ней лежала знакомая стопка белых ксерокопированных листов.
— Вы что, хотите, чтобы я процитировал вам наизусть всё, что там написано? — сказал Гэлбрайт с некоторым озорством.
В то же время он сделал еще одну затяжку, не преминув отметить про себя, что эти сигары были определенно превосходны…
— Нет, Гэлбрайт, в этом нет необходимости. Я уже прекрасно знаю этот документ от строки до строки, — ответил его собеседник с некоторой загадочностью в голосе. — Меня больше интересует, что вы думаете о его содержании.
Господин главный инспектор Сеймур внимательно посмотрел на своего гостя. Тому стало немного не по себе. Снова и снова господин главный инспектор смотрит на него так, словно пытается проникнуть в его плоть и кровь и прочитать все мысли… Гэлбрайт потушил сигару и, положив её в пепельницу, которая стояла на маленьком столике, сказал:
— Простите меня великодушно, господин главный инспектор, но я, как бы вам сказать…
Он пытался найти слова, которыми хотел бы выразить свое полное неведение относительно того, что было написано на этих листах руками его друга.
— Итак, что дальше? — Сеймур слегка наклонил голову.
— Я… Я не читал дело Фаркрафта, — выпалил Гэлбрайт.
Он подсознательно приготовился к тому, что за этими его словами последует какое-нибудь наказание. Может быть, Сеймур начнёт ругать его, может быть, просто начнёт упрекать за безответственность… Но, к его удивлению, господин главный инспектор, услышав эти слова, просто закурил новую сигару и, выпустив колечко дыма, сказал миролюбивым тоном:
— Это довольно неплохо. Будет намного лучше, если вы ознакомитесь с этим документом под впечатлением.
— Что? Под каким таким впечатлением? — Гэлбрайт хотел спросить, что Сеймур имел в виду, но тот, разлив жидкость по бокалам, предложил её своему гостю.
— Обязательно попробуйте фруктовый ликер Пиммс. В идеале его следует пить с кусочками фруктов, но я люблю его таким, каким он есть. Я надеюсь, вы оцените его по достоинству..
Гэлбрайт взял бокал и поднес его ко рту. Тонкий запах специй… Да, конечно, господин главный инспектор всякую бормотуху пить ни за что не станет…
— Что-то знакомое… — впервые попробовав новый напиток, Гэлбрайт впал в состояние, близкое к своего рода эйфории.
— Тут английский дух, — подмигнул ему Сеймур, делая глоток.
— Тут Англией пахнет! — Гэлбрайт, которому было трудно описать охватившее его ощущение, пришлось согласился с этим определением.
— Кстати, почему вы решили покинуть свою родину? — вдруг задал неожиданный для своего собеседника вопрос господин главный инспектор.
— Хм, а почему вы спрашиваете меня об этом? — Гэлбрайт в шоке поднял голову.
— Из чувства праздного любопытства, — допив первый бокал, Сеймур уже наливал себе новую порцию.
— Вы что, хотите, чтобы я развлекал вас во время вечернего аперитива? — словно обращаясь к приятелю, сказал Гэлбрайт.
— Я понимаю ваше душевное состояние, — Сеймур решил замять эту тему, — позвольте мне поделиться с вами своими мыслями по делу Фаркрафта. В конце концов, ваш друг был замечательным человеком, и мне всегда было интересно узнать, как он выражал свои мысли на бумаге.
— Был… — пробормотал его гость.
Перед глазами Гэлбрайта снова промелькнули черты лица Фаркрафта за несколько мгновений до его смерти.
— Вас смущает то, что я говорю о вашем коллеге в прошедшем времени? — господин главный инспектор снова окинул своего собеседника пронзительным взглядом.
— Нет, меня всё устраивает, — сказал Гэлбрайт.
Он подумал про себя, успел ли к этому моменту главный инспектор раздобыть информацию о том, что Фаркрафта больше нет в живых.
— Хорошо, — ответил Сеймур, — в таком случае позвольте мне начать.
И, поставив бокал на прикроватный столик, господин главный инспектор начал излагать гостю свои впечатления от прочитанного материала. Своими жестами, интонацией и внешним видом он сильно напомнил Гэлбрайту его учителя философии, лекции которого ему доводилось посещать почти десять лет тому назад…
Следующее утро инспектор встретил в постели в своей крошечной квартирке. Подробности того, как он вчера смог добраться до своего дома по окончанию аудиенции в доме господина главного инспектора Сеймура, совершенно вылетели у него из головы. Очевидно, что фруктовый ликер, который они тогда пили вместе, пагубно повлиял на память Гэлбрайта. Встав с кровати, он подошел к своему столу. Пачка ксерокопии материала расследования его друга лежала на том же месте, куда он бросил её два дня назад.
Глядя на эти листы, Гэлбрайт вспомнил выдержки из вчерашней речи главного инспектора Сеймура. Кажется, тот говорил что-то об экстраординарном таланте Фаркрафта извлекать смысл из вещей, которые любому другому человеку показались бы в той или иной ситуации совершенно неуместными. Кроме того, молодой инспектор произвёл впечатление на Сеймура тем фактом, что всего лишь словами ему удалось описать свои приключения в местах, где произошла смерть этих четверых, таким образом, что главный инспектор, по его собственным словам, оказался там и увидел всё своими собственными глазами, несмотря на то, что ему прежде никогда не доводилось там быть. «Подумаешь, обычный талант писателя», — подумал Гэлбрайт. Он знал, что его друг всегда подавал надежды войти в мир литературы, но, увы, судьба распорядилась его жизнью таким образом, что Фаркрафту пришлось стать инспектором полиции…
И тут, против его воли, глаза инспектора наполнились слезами. Казалось, будто бы он снова наблюдал за тем, как его друг медленно падает на землю, как его лицо, на котором застыло выражение ужаса, бледнеет прямо на глазах, и как перестает прощупываться пульс… Гэлбрайт вспомнил, что его друга увезли на машине скорой помощи, но вот куда именно его поместили и какова была его окончательная судьба, он уже не мог знать, да и не хотел этого — потому что боялся, что если снова увидит хладный труп своего друга, то может сойти с ума от горя. Нет, подумал он, будет намного лучше, если то событие в переулке останется для него последним моментом, связанным с его самым близким другом…
Кстати, по поводу загадочного происшествия в переулке… Инспектор, умывшись и выйдя на кухню, начал анализировать этот момент — неподвижное отражение, землетрясение и кровавая волна… Если верить словам Фаркрафта, то на самом деле Гэлбрайт просто в панике метался в тупике с зеркалом — иными словами, эти видения не были реальными событиями. Рациональный ум инспектора подсказывал ему, что нет смысла пытаться понять сами видения — вместо этого ему нужно докопаться до сути того, что их вызвало.
Поставив кастрюлю с сосисками на плиту, Гэлбрайт решил опираться на то, что сказал ему тогда его друг — а именно наркотики. Инспектор за всю свою жизнь не принимал ни одного препарата, изменяющего сознание, в чём он был уверен так же, как и в том, что дважды два будет четыре. В таком случае, Гэлбрайту нужно было допустить, что существовала вероятность того, что он мог принять психотропный препараты неосознанно. Это могло бы быть возможно, если бы в пищу, которую он ел вплоть до того момента, кто-то незаметно добавил дозу какого-нибудь галлюциногена.
Выдвинув эту гипотезу, Гэлбрайт вдруг вспомнил, как он читал в какой-то книге (если ему не изменяет память, написанной по ту сторону Железного занавеса), что во Франции был случай, когда специалист по борьбе с наркотиками обнаружил гашиш в пирожном, который подавался по нескромной цене в одном ресторане. И что было ещё хуже, до того, как этот случай был раскрыт, гурманы со всего курорта, где находился этот ресторан, покупали это лакомство в течение нескольких лет. Гэлбрайт до сих пор помнил название этого наркотического блюда, приведенное в тексте — «пирожное Икс».
Инспектор невольно начал вспоминать эту книгу. Маленькая, чуть больше его собственной записной книжки, в твёрдом зелёном переплете, под названием «Слово об отдыхе». На её страницах автор отзывался о феномене рекламы как о некоем «детище сатаны», которое якобы совращает простых смертных на путь грехов. Очевидно, подумал Гэлбрайт, это было типичным образом мышления для жителей коммунистической державы — говорить о капитализме так, как будто это разновидность сатанинской дисциплины.
Слив воду из кастрюли и выложив сосиски на тарелку, Гэлбрайт вернулся к анализу того, что повлияло на вчерашний инцидент в переулке. Итак, наркотики в пище. Что же он тогда ел? Вооружившись ножом и вилкой, инспектор аккуратно нарезал сосиски ломтиками. Вчера он ушел из дома голодным. В баре, куда он зашел позавтракать, он попался на рекламную удочку бармена и заказал пиццу. На деле это оказался отвратительный полуфабрикат, не имеющий ни вкуса, ни запаха. Достойный кандидат на то, чтобы положить туда одну-две таблетки диэтиламида лизергиновой кислоты… Но вот вопрос — с каково такого перепуга бармен это мог бы сделать?
Этот человек хорошо знал Гэлбрайта, который часто посещал его заведение — можно сказать, с самого первого дня, как инспектор переехал жить в дом на Эббаутс-стрит. Неужто и вправду мистеру Андерсону внезапно пришла в голову идея накачать своего клиента наркотиками в тот роковой день? Или даже не только его одного — ведь кто знает, сколько людей после Гэлбрайта могли заказать ту пиццу… Это, думал инспектор, в том случае, если наркотик был добавлен на этапе приготовления пищи — но опять же, с чего бы поварам на хлебозаводе (или в какой-нибудь пиццерии) вдруг ни с того ни с сего подмешивать психотропное соединение прямо в тесто блюда? Хотя, конечно, всякое может случиться в Америке…
Затем мысли инспектора обратились к пиву, которое он также заказал во всё том же баре. Бармен вытащил эту бутылку из-под стойки, что уже тогда показалась Гэлбрайту несколько подозрительным. В отличие от пиццы, в пиво можно было легко добавить щепотку галлюциногена и, подождав, пока он растворится, подать клиенту. Здесь также могло сыграть на руку то, что инспектор попросил подогреть напиток — даже если крупинки вещества всё ещё были видны в холодном пиве, то при нагревании галлюциноген — если он и вправду там был — мог окончательно уйти в жидкость. Но опять же, постоянный клиент и наркотик, это как-то не сочетается…
Съев все сосиски, Гэлбрайт поставил на плиту джезву — он любил заканчивать завтрак кружкой бодрящего напитка. «Бог с ним, с этим баром», — подумал он. Но как еще гипотетический наркотик мог попасть в его организм? Ему пришла в голову идея, отдающая откровенной шизофренией, что наркотик, изменяющий сознание, находился не абы где, но в том самом графине, который стоял на столе в кабинете господина главного инспектора Сеймура в тот момент, когда Фаркрафт рассказывал о своем расследовании. Бредовость такой гипотезы заключалась в том, что, как считал Гэлбрайт, ещё не был изобретен препарат, который проявлял бы себя не сразу после попадания в организм человека, но лишь только на следующий день, да еще и в очень подходящем для этого месте — в тупике, вдали от посторонних…
Инспектор вовремя снял джезву с плиты — пена, пузырящаяся из горлышка, чуть не залила горелку. Наполнив маленькую кофейную чашечку до краев, Гэлбрайт стал ждать, пока напиток немного остынет, потому что не было никакого удовольствия обжигать язык, когда главное в кофе (после аромата, конечно) — это его неописуемый тонкий вкус. Гэлбрайту никогда не нравилось пить чай — скажем так, он даже презирал его, называя «травяным отваром для людей без вкуса». Инспектор полез в холодильник за сливками — увы, на дне картонной упаковки не осталось ни капли. Ничего не поделаешь, придется пить пустой кофе, подумал он, бросая пустую упаковку в мусорное ведро, которое стояло под раковиной.
Инспектор окончательно зашёл в тупик в своем анализе того, что привело его к той галлюцинации в переулке. Его чрезмерно рациональное мышление не позволяло ему посчитать это событие за мистическое чудо, и поэтому теория о наркотиках развалилась подобно стеклянной вазе, упавшей на пол. Гэлбрайт, выпив первую чашку кофе, уже потянулся было за джезвой, чтобы налить ещё одну, но звонок телефона, донёсшийся из соседней комнаты, заставил его встать из-за стола. Он подошел к телефону и снял трубку.
— Алло! Выходите на улицу, внизу вас ждет машина, — торопливо чеканил слова незнакомый ему голос.
— Боюсь, вы совершили ошибку… — недовольно начал Гэлбрайт, который был совсем не рад, что его отвлекли от употребления кофе.
— Никакой ошибки нет, инспектор! — прервал его звонивший. — Диспетчерский звонок из района Паркроуз, говорят, самоубийство. Парамедики уже прибыли на место происшествия и ждут полицию.
— Хорошо, дайте мне минутку, — с этими словами он повесил трубку.
Звонивший не представился Гэлбрайту, но, судя по тому, что он обратился к нему «инспектор», это был человек, явно связанный с полицией, и дальнейшие слова только подтверждали это. Выйдя в коридор, Гэлбрайт сел на табурет и начал надевать лакированные туфли, потому что решил, что ради важного момента стоит надеть обувь, которая производила бы более официальное впечатление, чем лоферы. Вспомнив о кофе, который остывал в джезве, он вздохнул и, выйдя из квартиры, сбежал вниз по лестнице.
У входа стоял знакомый инспектору квадратный седан. Гэлбрайт открыл заднюю дверцу и сел рядом с жизнерадостным и розовощеким доктором. Издав звук полицейской сирены, «Краун Виктория» тронулась с места. Гэлбрайт устроился поудобнее и выглянул в окно — город уже давно проснулся, по улицам бегали дети, ехали велосипедисты, изредка попадались люди с нагруженными тележками… «О да», — подумал он, — «оказывается, пока я вставал, завтракал и пил кофе, все остальные уже давно ушли на работу, и я единственный соня среди всех»…
В машине играла музыка. Гэлбрайт сразу обратил внимание на то, что это была песня с того же альбома, которому было уже восемь лет. Только это был другой трек — если та песня, которая играла в баре, была о вечеринках, то в этой, под аккомпанемент очень устаревших синтезаторов, молодой певец с какой-то нехарактерной вкрадчивой интонацией сообщал своим слушателям, что он, мол, считает свои последние минуты под оранжевым небом. Эта песня устарела, подумал Гэлбрайт, ибо красный гигант, который одним лишь своим существованием наводил ужас на весь капиталистический мир, уже де-факто прекратил своё существование. Инспектор, месяц назад прочитавший в газетах о попытке советского государственного переворота, внутренне понимал, что конец этого напряженного противостояния между двумя сторонами Холодной войны уже не за горами. Америке, Великобритании и другим странам, входящим в Организацию Североатлантического договора, больше не нужно было опасаться, что вот-вот начнется ядерный апокалипсис…
От этих политических мыслей Гэлбрайта отвлекло неожиданное для его ушей «Ноу сэкс», прозвучавшее в тексте песни, звучавшей по радио. Да, по молодости эти ребята писали тексты, которые могли удивить своих слушателей…
— Что, музыка плохая? — доктор, сидящий слева от инспектора, заметил недовольную усмешку своего соседа.
— Нет, песня в целом ничего, только текст её безнадёжно устарел, — очнувшись от своего транса, обратился Гэлбрайт к своему собеседнику.
— Я попрошу водителя переключить каналы, — сказал доктор и, не дожидаясь его ответа, повернулся к сержанту Соссюру, который был за рулем.
Теперь вместо музыки из радио раздавалась реклама спрея от насекомых. Диктор перечислял преимущества средства с такой необычайной радостью, как будто перед эфиром надышался веселящим газом.
— Ну что, так уже лучше? — доктор откинулся на спинку сиденья и подмигнул инспектору.
— Честно говоря, мне действительно все равно, — Гэлбрайт посмотрел в окно.
Они уже выехали из города и ехали по шоссе, по бокам которого росли деревья, и лишь редкие дома изредка нарушали монотонность этого пейзажа, перемежаясь редкими столбами электропередач. Было что-то умиротворяющее в созерцании этой красоты, однако в данный момент инспектор не испытывал особого спокойства.
— Если ты хочешь пить, то я могу тебе помочь с этим, — доктор вытащил из-под сиденья рюкзак и начал в нём рыться.
— Что у тебя там есть такого? — Гэлбрайт, который все еще не мог смириться с тем, что его оторвали от кофе, немного оживился.
— Держи, — собеседник протянул ему блестящий термос.
— Хм, неплохо, — открыв крышку, нос Гэлбрайта ощутил такой приятный для него запах. — С чем кофе?
— С сахаром, просто с сахаром, — доктор, впечатлённый улыбкой инспектора, произнес это с явным удовольствием.
Гэлбрайту, говоря по правде, не очень нравился сладкий кофе, потому что лично он всегда пил его только со сливками и без подсластителей. Но в данной ситуации у него не было выбора. Он положил крышку себе на колени и поднес термос к губам.
— Можешь пить до дна, я очень плотно позавтракал, — сказал доктор, глядя на то, с какой жадностью инспектор глотает жидкость с порыжевшими остатками сахара на дне.
— Большое тебе спасибо, — ответил Гэлбрайт.
Он закрыл термос крышкой — инспектор решил, что будет лучше оставить немного кофе на обратную дорогу. Передав его врачу, Гэлбрайт посмотрел на мужчину, сидевшего рядом с водителем. Он не видел его лица, но, судя по широким плечам, незнакомец явно был человеком с несгибаемой волей.
— Ты не в курсе, кто это такой? — инспектор повернулся к своему соседу.
— Он из Федерального бюро расследований, — сказал врач. Затем он наклонился и прошептал на ухо Гэлбрайту, — Суровый парень, но немного нервный.
Сотрудник ФБР, мимо чутких ушей которого не прошло мимо замечание доктора, обернулся назад. Гэлбрайт увидел высокомерное лицо молодого человека, черты которого, казалось, были высечены из камня. Он, явно сдерживаясь, чтобы не накричать на добродушного доктора, просто свирепо посмотрел на того из-под своих густых бровей. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «этот парень не потерпит комментариев в свой адрес. Как они там в ФБР вообще нанимают людей? У этого парня же совершенно нервы ни к чёрту»…
— Мистер Мэтт Макларен, я бы посоветовал вам воздержаться от критики моей персоны! — услышал Гэлбрайт тот самый голос, который отвлек его от завтрака.
— Надо же было как-то познакомить вас с нашим инспектором, — весело ответил ему доктор, на которого суровый взгляд исподлобья не произвел ровно никакого эффекта.
Мужчина перевёл свой неприятный взгляд на Гэлбрайта, который сидел прямо за ним. Инспектору захотелось грубо сказать ему «Что ты уставился, пацан?», но он подавил это желание. Нет, ему определенно не нравился этот парень в строгом черном костюме и с густыми бровями.
— Мы добрались до места назначения, — вдруг раздался раскатистый бас молодого сержанта Соссюра, сидевшего за рулем.
Они вышли из машины, и Гэлбрайт, расправив складки на своём пиджаке, огляделся по сторонам. После урбанистического вида центра ему было немного непривычно находиться в пригороде — ибо тут не было ни высоких зданий, ни ярких вывесок, ни скопления машин — только редкие одно- и двухэтажные коттеджи, окруженные деревянными заборами, с высокой травой, вытоптанными дорожками и роскошными зелёными кронами деревьев… Эту сельскую идиллию слегка подпортили машина скорой помощи и пара полицейских седанов, стоявших неподалеку от дома, у которого остановился Соссюр. Очевидно, человек из Федерального бюро расследований, с которым Гэлбрайт приехал сюда, был всего лишь вызван в качестве помощника руководителя службы реагирования, который уже прибыл сюда до них. Гэлбрайт, стоя у машины и глядя на двухэтажный дом, на мгновение вспомнил годы своего детства, проведенные в Глостере. Деревянный дом отца, яблоневые сады, река…
— Давай, дружище, — Мэтт легонько толкнул Гэлбрайта в плечо, — пойдем в дом.
Все четверо переступили порог калитки. Им навстречу выбежала пожилая женщина с белым платком на голове.
— Ух, ну наконец-то профессионал! — радостно воскликнула она при виде фэбээровца.
Гэлбрайт, стоявший плечом к плечу с доктором, посмотрел на то, как мужчина в чёрной куртке, одарив эту деревенскую простушку суровым взглядом, прошел мимо нее. Женщина, казалось, была удивлена таким поведением сотрудника Федерального бюро расследований. Она остановилась как вкопанная, глядя вслед входящему в дом мужчине.
— Вы можете объяснить мне, что именно здесь произошло? — Гэлбрайт обратился к этой женщине.
Та, услышав голос инспектора, перестала смотреть на дом и быстро повернулась к говорившему. Её лицо, изборожденное глубокими морщинами, выражало некоторое недоумение, смешанное с досадой.
— А вы инспектор полиции, насколько я понимаю? — спросила она с некоторой неуверенностью.
Очевидно, для нее было неожиданностью, что Федеральное бюро расследований вместе со своим человеком также прислало обычного полицейского. При первом взгляде на эту женщину у Гэлбрайта возникло ощущение, что она как будто считает копов хуже фэбээровцев — по крайней мере, так можно было подумать, глядя на её лицо, выражавшее едва скрываемое презрение к тому, кто предстал перед ней в этот самый момент.
— Меня позвали сюда, как и всех остальных, — после небольшого колебания ответил Гэлбрайт.
Под «всеми остальными» Гэлбрайт подразумевал как службу реагирования, так и самого себя, агента ФБР и доктора. Последний, кстати, в это время стоял, уперев руки в бёдра, рядом с ним и с легкой усмешкой смотрел на женщину с платком на голове, которая, впрочем, не обратила на него особого внимания, и только поднесла руки к вискам с глубоким вздохом, как бы набираясь сил. После этого она посмотрела на Гэлбрайта.
— Хорошо, я поняла, — сказала она таким тоном, когда на самом деле ничего не понятно. — В общем, я прохожу мимо дома семьи Йонс и слышу выстрел…
— Думаю, нам следует сесть и обсудить это дело в спокойной обстановке, — перебил её Мэтт.
Женщина, странно посмотрев на доктора, прошла вперед, в дом, и доктор тут же последовал вслед за ней. Гэлбрайт, услышав знакомую фамилию, немного замешкался и в конце концов вошел последним. Они оказались в просторной прихожей типичного загородного коттеджа — вдоль стены стояла скамейка, над которой в несколько рядов висели вешалки с одеждой, на полу лежал ковер, а по углам прихожей были расставлены вазы со свежими цветами.
— Нам снять обувь перед входом в дом? — весело спросил Мэтт.
— На улице сейчас хорошая погода, в этом нет необходимости, — скучающим голосом ответила женщина.
Они вошли в холл. По левую руку находилась лестница, ведущая на второй этаж, справа была дверь, ведущая в гостиную. Что сразу бросалось в глаза, так это большое зеркало в позолоченной раме, которое висело на стене возле порога. Общее убранство дома наводило на мысль, что хозяин был человеком явно не малого достатка. «Итак», — подумал Гэлбрайт, — «вот дом, где все это произошло»…
Его оторвал от размышлений старческий голос — женщина с белым платком на голове начала рассказывать о случившемся.
— Итак, я услышала выстрел и, почувствовав неладное, побежала к Йонсам. Ворота и входная дверь были открыты.
— Вам это не показалось странным? — спросил Гэлбрайт женщину, имея в виду её последние слова о воротах и двери.
— А вы как думаете? — с лёгкой обидой ответила женщина. — Я тут же подумала, что к ним в дом вломились грабители.
— Ладно, продолжайте.
— Я вбегаю в дом, а там, прямо рядом с этим зеркалом, на полу лежала Иветта…
Женщина с белым платком на голове внезапно замолчала. Видимо, эта картина до сих пор стояла у неё перед глазами. Гэлбрайту было нетрудно догадаться, что свидетельница имела в виду миссис Йонс.
— Давайте угадаю — хозяйка дома застрелилась из пистолета? — переспросил её инспектор.
— Верно… — голос женщины дрожал. — Парабеллум, парабеллум лежал на полу перед ней…
— Вы видели след от пули на её теле?
— Я… Я видела кровь, текущую у неё со лба…
Женщина достала носовой платок и приложила его к глазам. Казалось, она вот-вот заплачет.
— Хорошо, мадам… — инспектор ожидал, что она назовет свое имя, но она, казалось, не слышала его слов.
— Ну что, мы так и будем топтаться на месте вокруг да около? — вдруг раздался строгий голос.
Из ванной, расположенной прямо напротив входа в дом, вышел сотрудник ФБР и подошел к троице, столпившейся вокруг зеркала. Гэлбрайт посмотрел на него. Слова агента — а точнее интонация, с которой он их произнес, — показались ему несколько неуместными в данной ситуации. Но свидетельница, услышав его голос, тут же высморкалась и спрятала носовой платок.
— Итак, что вы предприняли после смерти хозяйки этого дома? — продолжал расспросы Гэлбрайт.
— Я сразу же поднялась наверх, где был телефон, — продолжила женщина, — и позвонила в полицию, которые приехали с парамедиками.
— Тело миссис Йонс уже увезли?
— Вы могли увидеть их машину на улице, — несколько грубовато ответила свидетельница.
— Очень хорошо, всё понял.
Внезапно Гэлбрайт почувствовал усталость. Ни с того ни с сего ему вдруг надоело задавать вопросы, как будто всё настроение профессионального инспектора куда-то испарилось. Он повернулся к человеку из Федерального бюро расследований и сказал ему:
— Очевидно, вас тут ждали больше, чем меня, так что я не буду вам мешать.
Агент, до этого спокойно стоявший за спиной женщины, посмотрел на Гэлбрайта каким-то презрительным взглядом и перехватил инициативу инспектора в свои руки — то есть начал с торопливой интонацией задавать вопросы женщине с белым платком на голове. Последней явно было гораздо приятнее с ним общаться, что отчетливо слышалось в её куда более уверенном голосе, чем раньше. Гэлбрайт направился к ванной, чтобы ополоснуть руки и лицо после долгой поездки на машине, но, не сделав и трёх шагов, вдруг замер на месте — он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Всё его тело застыло, словно в оцепенении. Но через пару секунд этот странный паралич прошел. Гэлбрайт повернул голову и посмотрел налево — туда, где была лестница на второй этаж, покрытая ворсистым ковром.
На верхних ступеньках стояла маленькая девочка. Держась левой рукой за резные деревянные перила, она с некоторой опаской смотрела вниз на полицейских, собравшихся в холле. На ней было коричневое бархатное платье с рисунком из оранжевых кружков, заканчивающееся чуть выше её коленок, что придавало фигурке малышки трогательный и домашний вид. Её черные волосы были уложены с такой элегантной простотой, что Гэлбрайт сразу сдела предположение, что девочка, по-видимому, готовилась отправиться на прогулку, но вид незнакомых мужчин, собравшихся в её доме, заставил малютку застыть на месте в нерешительности.
Женщина с белым платком на голове, которая ранее отвечала на вопросы агента ФБР, заметив девочку, тут же повернулась к ней и улыбнулась.
— Не бойся, это всего лишь полиция, спускайся! — успокаивающим тоном крикнула она ребёнку.
После этого женщина направилась к выходу из дома, бросив через плечо:
— Ну что ж, господа, мне пора идти. Думаю, юная леди может рассказать вам что-нибудь ещё.
Агент ФБР посмотрел ей вслед с явным раздражением. Затем он повернулся к маленькой девочке, которая тем временем уже медленно спускалась по лестнице в холл. Мужчина, скрестив руки на груди, слегка выдвинул носок ботинка вперед и невнятно пробормотал:
— Так-так-так…
Гэлбрайт, заметив некоторую неуверенность на лице человека из Федерального бюро расследований, подумал, что тому, по-видимому, никогда ранее не приходилось допрашивать детей. Тем временем девочка наконец спустилась по лестнице. По её личику было хорошо видно, что она боится подойти ближе. У Гэлбрайта мелькнула мысль, что малышка, по-видимому, никогда не видела незнакомцев в доме. Ну да, о каких ещё гостях может идти речь, если её отец работал фармацевтом…
— Ваше имя? — внезапно тишину прорезал голос агента ФБР.
Маленькая девочка отшатнулась — её, по-видимому, напугало нетерпение, с которым обратился к ней этот высокий, широкоплечий мужчина с суровым лицом. Тот, опустив руки, снова повторил свой вопрос. Нотки недовольства начали нарастать в его голосе. Гэлбрайт, который уже начал испытывать жалость к этому неприятному человеку, решил, что должен прийти ему на помощь, так как в противном случае им не удастся вытянуть из этой девочки ни единого слова.
Инспектор, стараясь ступать как можно медленнее, двинулся в сторону ребёнка. Девочка, переведя взгляд с агента на него самого, начала пятиться назад к лестнице. Гэлбрайт остановился и, стараясь придать своему голосу как можно более мягкую интонацию, обратился к ней:
— Не бойся, милая, мы просто хотим, чтобы ты объяснила нам суть всех вещей. Хорошо?
Малышка, которая минуту назад уже готовилась было взбежать по лестнице, расслабилась при первых звуках баритона Гэлбрайта и даже сделала пару шагов ему навстречу. Инспектор обменялся взглядами с агентом ФБР, как бы говоря ему «Смотри и учись!».
— Ты не скажешь нам, как тебя зовут? — спросил он ребёнка.
Девочка перестала вертеть головой и посмотрела на Гэлбрайта. Её глаза неопределенного тёмного цвета с каким-то хитрым прищуром оглядели инспектора с ног до головы и, как ему показалось, ярко сверкнули. Она слегка согнула колени в реверансе и слегка наклонила голову.
— Делия, — услышал инспектор её нежный голос.
Сказав это, девочка грациозно откинула прядку чёрных волос, упавшую ей на личико, и улыбнулась инспектору своей очаровательной улыбкой. Услышав её имя, Гэлбрайт невольно вспомнил Фаркрафта — а точнее, его расследование. В конце концов, «Делия» — имя греческого происхождения…
— Послушай, Делия, ты не скажешь нам пару слов о том, как твоя мама, ну, это самое… — начал он.
— Вознеслась на небеса? — внезапно перебила его Делия.
— Хм… — Гэлбрайт был ошеломлен ее замечанием. — Она сама так это тебе сказала?
— Да, — кивнула девочка. — Мамочка взяла папин пистолет и сказала мне не плакать, когда она вознесётся на небеса.
«Господи, что здесь происходит», — подумал Гэлбрайт. «Такое чувство, что я не единственный, кто сошел с ума в последнее время»…
— Ваша мать никогда раньше не возносилась, когда делала себе уколы? — вмешался человек из ФБР.
Делия бросила на него испуганный взгляд.
— Не слушай его, дорогая, он всего лишь шутит, — тут же принялся успокаивать её инспектор.
Гэлбрайт бросил сердитый взгляд через плечо — мол, «Не болтай глупостей, дурак!». Но агент либо не заметил безмолвного сообщения инспектора, либо просто не принял его во внимание. Вместо этого он быстро подошел к Делии.
— Скажите мне немедленно, где ваш отец? — громко спросил мужчина.
Маленькая девочка отступила назад. Агент подошел еще ближе.
— Вы знаете, где он может быть сейчас? — продолжил он, повысив голос.
Гэлбрайт понял, что ему нужно положить этому конец, чтобы не допустить крамолы. Он бросился на агента с ловкостью спортсмена. Тот начал вырываться из цепких рук инспектора, продолжая смотреть на ребёнка.
— Почему вы ничего не говорите? — уже кричал мужчина.
— Полегче, приятель! — сердито прошипел Гэлбрайт ему на ухо. — Если ты не умеешь работать с детьми и только нападаешь на них, тогда оставайся на месте и не вмешивайся. Усвоил?
Делия рассмеялась так, словно стала свидетельницей самой забавной вещи, которая когда-либо могла произойти. На её пухлых щёчках появились ямочки, а её глаза заблестели. Видимо, вид усатого мужчины средних лет, крепко прижимающегося к молодому парню, произвел на неё примерно такой же эффект, как драка между двумя обезьянами в зоологическом саду. В принципе, малышку можно было понять — ведь она, ввиду своего возраста и маленького роста, ни за что бы не осмелилась напасть на взрослого мужчину, полного жизни и энергии, который возвышался над ней, подобно горе.
Звук её нежного смеха оказал благотворное воздействие на человека из Федерального бюро расследований. Когда Гэлбрайт выпустил его из своих объятий, широкоплечий парень с растерянным видом опустился на скамейку, стоявшую в коридоре. Розовощекий медик Мэтт, всё это время спокойно стоявший у зеркала, ни с того ни с сего вдруг захлопал в ладоши, будто бы он был свидетелем циркового представления.
— Браво, господин инспектор, браво! — восхищенно воскликнул он.
Гэлбрайт не смог удержаться от улыбки, адресованной Мэтту, прежде чем вновь посмотрел на Делию. Девочка перестала смеяться, и её личико приняло спокойное, почти умиротворенное выражение.
— Итак, Делия, у твоей матери был пистолет. Но что она делала до этого? — обратился инспектор к девочке.
Делия посмотрела на Гэлбрайта и поднесла руку к голове, очевидно пытаясь вспомнить, что произошло утром. Примерно через три секунды она ответила:
— До этого мама лежала в постели.
— Вы хотите сказать, что… — начал было агент, но инспектор, погрозив ему пальцем, вновь повернулся к Делии и напряг уши.
— Я подошла к ней и спросила, когда вернется папа. — продолжал ребёнок. — Она сказала, что не знает, и заплакала.
«Все кусочки головоломки начинают складываться воедино», — подумал Гэлбрайт. «Девочка не знала, где был её отец, но её мать уже знала, что тот попал в аварию. Да»…
— Я начала утешать маму, но она попросила меня пойти погулять. Я не хотела оставлять её одну, но послушалась, — рассказала Делия.
— И когда ты вернулась домой? — спросил Гэлбрайт.
— Через полчаса. Я пришла и увидела маму, стоящую перед зеркалом. Я спросила её, что она делает, но она подняла руку с пистолетом к голове.
Услышав это, инспектор не удержался.
— Погоди, дорогая, — перебил он её, — минуту назад ты сказала мне, что она тебе что-то рассказала перед этим?
— Когда мама упала, я подбежала к ней и она прошептала мне, чтобы я не плакала, — ответила Делия.
«Что-то не верится мне в это», — подумал Гэлбрайт. «Обычно после выстрела в голову человек не в состоянии произнести ни единого слова»…
— Это правда? — спросил он маленькую девочку.
— Её голос был почти не слышен, но по глазам я поняла, что она хотела мне сказать, — продолжала малышка.
— Хорошо, Делия.
Инспектор выпрямил спину и задумался о том, что ему делать дальше. Девочка, рассказав ему всё, что знала, теперь просто стояла неподвижно и хлопала своими длинными ресницами.
— У тебя есть родственники в центре? — вдруг осенило Гэлбрайта.
— Родственники? — Делия, казалось, не поняла того, что ей сказали.
— Ну, дядя, тетя, бабушка… — начал перечислять он.
— У меня есть только папа и мама, — резко перебила его девочка.
— Отныне только папа… — мрачно сказал инспектор.
— Кстати, когда он вернётся? — ребёнок немного оживился.
— Он болен, ему нужно подлечиться, — уклонился Гэлбрайт от прямого ответа.
На самом деле, это была чистая правда, ведь сам Гэлбрайт не слышал новостей из Портлендского адвентистского медицинского центра, поэтому он полагал, что её отец уже находился на пути к выздоровлению.
— И когда он поправится? — продолжала спрашивать Делия.
— Я не могу сказать, болезнь у него очень серьезная, — ответил он упавшим голосом.
Инспектор подумал о том, куда же им всё-таки пристроить девочку, чтобы присматривать за ней. Ведь они не могут оставить Делию одну в этом доме, где на её глазах умер близкий ей человек…
Не зная, что делать, инспектор ухватился за последнюю представившуюся ему возможность.
— У тебя есть близкие друзья или одноклассники? — обратился он к Делии.
По какой-то причине этот вопрос смутил девочку. Её щечки покрылись румянцем, и она опустила глаза. Гэлбрайт не был психологом, но подобная реакция навела его на мысль, что девочка была явно влюблена в одного из своих школьных товарищей. Наконец она решилась ответить.
— Нет, — коротко и четко произнесла девочка.
— Совсем никаких? Ладно, не близких, просто знакомых?
— Ну правда нет! — девочка почти кричала.
Лицо Делии внезапно заострилось и приняло выражение недовольства. Она даже топнула ножкой, отчего Гэлбрайт сделал шаг назад.
— Хорошо, Делия, я понял, — успокаивающим тоном ответил он.
Затем инспектор вытянулся во весь рост и повернулся к доктору:
— Дела плохи. Видимо, в это дело придется подключить органы опеки.
— Не смотри на мир так мрачно, — без тени грусти ответил доктор, — мы ведь ещё не отправляли запрос на поиск её родственников. Молодая леди, возможно, не знала о существовании своих двоюродных братьев и сестёр, но это не значит, что она одна в этом мире.
— Ты оптимист, Мэтт, мне это в тебе всегда нравилось, но тут такой случай…
— Ещё не все потеряно, дружище.
— Как хочешь. Но все же, куда нам её поместить до выяснения обстоятельств?
— Ты можешь поговорить с той женщиной, свидетельницей. Мне показалось, что они с девочкой хорошо знали друг друга.
«Хорошая идея», — подумал Гэлбрайт, — «но куда она делась?». Инспектор подошёл к выходу из дома и крикнул молодому сержанту, стоявшему во дворе у ворот:
— Сержант Соссюр, вы не знаете, куда пошла та женщина?
— Какая именно, господин инспектор?
— Ну, с платком на голове…
— Вы имеете в виду Эльзебет Розелье? Она вышла за ворота, и её след простыл.
— Да, лучше и быть не может…
Гэлбрайт обернулся, но Делии в холле не было.
— Мэтт, где ребёнок? — спросил он доктора с озабоченной интонацией.
— Девочка поднялась наверх, — ответил доктор, не замечая состояния инспектора, — она сказала, что хочет переодеться.
— Хорошо, — успокоился Гэлбрайт, — я пока отойду.
Сказав это, он вошел в ванную комнату, совмещавшую в себе ванну и туалет. Сделав свои грязные делишки, он вымыл руки и вышел обратно. За то время, что инспектор провел в ванне, Делия уже успела спуститья в холл и теперь стояла рядом с зеркалом. Мэтт говорил чистую правду — малышка и вправду сменила платье и теперь была одета в синие брюки и бежевую куртку на молнии, под которой виднелась розовая рубашка.
— Куда ты направилась, если не секрет? — Гэлбрайт был немного удивлен её сменой одежды.
Девочка, положив расческу на столик, стоявший у зеркала, отвернулась от своего отражения и посмотрела на мужчину с некоторым удивлением.
— Я что, не пойду с вами? — спросила она, слегка наклонив свою голову на правое плечо.
— Ну, знаешь… — инспектор замялся.
Но тут к Гэлбрайту подошел человек из Федерального бюро расследований. Его словно подменили — теперь этот высокий юноша производил впечатление не сурового полицейского, но тихого ученика кадетского училища. Он обратился к инспектору с уважением:
— Господин инспектор, пока вы были в ванной, наверху зазвонил телефон. Я поднял трубку и мне было приказано доложить вам, чтобы вы немедленно прибыли в полицейское управление.
— Любопытно… — услышав это, Гэлбрайт снова приготовился к худшему. — Звонивший не представился?
— Нет, но по голосу я определил, что он был в возрасте, — послушно ответил агент.
«Это Сеймур, без сомнений», — с некоторым недовольством подумал Гэлбрайт. «Неужели господину главному инспектору так скучно, что он сначала зовёт меня к себе домой, а потом на следующий день в офис?»
— Принято, — Гэлбрайт подошел вплотную к агенту, — а теперь послушай меня. Если уж мне сейчас приказали идти, то я не смею ослушаться приказов начальства, но я хочу, чтобы ты зарубил себе на носу одну вещь, — при этом Гэлбрайт сжал кулаки, — если в твою глупую башку снова придет мысль нагрубить этой девочке, то я клянусь, что я из под земли тебя достану. Понял? — сказал он, гневно сверкнув глазами.
— Так держать, господин инспектор! — ответил агент с такой интонацией, как будто ему сообщили хорошие новости.
— Что ж, свободен, — успокоился Гэлбрайт и разжал кулаки.
Человек из Федерального бюро расследований вышел во двор. Гэлбрайт, вздохнув от облегчения, подошел к прикроватному столику, который стоял рядом с зеркалом. Пока он собирался с мыслями, его взгляд вдруг упал на фотографию, лежавшую там среди глиняных кошечек и искусственных ягод. На этой фотографии были запечатлены все трое из этой семьи — мистер Йонс в строгом чёрном костюме и по его левую руку — миссис Йонс в подвенечном платье. Женщина держала на руках завернутого в пеленки младенца — как сразу понял инспектор, саму Делию. В правом нижнем углу фотографии стояла дата — 20 мая 1981 года. Любопытно, подумал он, оказывается, родители Делии решили расписаться только после её рождения…
Гэлбрайт, не отдавая отчёта в своих действиях, схватил эту фотографию и положил её в карман пиджака. Услышав шаги за своей спиной, он обернулся. Слава богу, это был Мэтт. Доктор, обливаясь потом, обратился к инспектору:
— Этот парень сказал мне, что ты сейчас идешь в полицию, — сказал он несколько усталым тоном, — что ж, удачи тебе.
«Похоже», — подумал инспектор, — «что доктор имел в виду человека из Федерального бюро расследований».
— Спасибо за добрые слова, Мэтт, — проникновенно сказал он.
Гэлбрайт пожал доктору руку и вышел на улицу. Делия стояла у ворот, очевидно, ожидая, когда её посадят в машину. Инспектор, проходя мимо неё, поймал её несколько печальный взгляд. У Гэлбрайта было странное чувство, что он видит эту девочку в последний раз в своей жизни…
— Прощай, Делия, — коротко сказал он, пройдя мимо неё и выходя за ворота.
При этом он проглотил комок, который подступил к его горлу.
— Вы что, бросаете меня? — девочка сделала два неуверенных шага к нему.
— Оставайся здесь, мне нужно в город. Они позаботятся о тебе, — не оборачиваясь, громко сказал инспектор.
«Они позаботятся о тебе… Господи! Если бы только…» У Гэлбрайта не было времени додумать эту мысль, потому что, бросившись вперёд, он чуть не сбил с ног какую-то старую женщину.
— Извините, вы не знаете, как отсюда добраться до центра? — извиняющимся тоном Гэлбрайт обратился к едва не потерявшей сознание женщине.
— Вы что, не местный? — недовольно спросила она. — Вы чуть не убили меня!
Без лишних слов Гэлбрайт показал ей свое полицейское удостоверение. Эта бумага, как по мановению волшебной палочки, сразу же заставила старушку поклониться инспектору.
— Отсюда можно добраться до центра на автобусе, — услужливо объяснила старушка, — вы как раз вовремя…
— Где остановка? — перебил её Гэлбрайт.
Пожилая женщина поправила фартук и начала говорить, моргая глазами.
— Пойдете по этой дороге, — при этом она указала рукой налево, — потом повернете направо, пройдете мимо табачной лавки, а потом прямо. Когда вы упрётесь в бетонный барьер, поверните налево и там будет автобусная остановка…
— Спасибо, — кивнул инспектор и тронулся с места по дороге.
— Вы доберётесь до города примерно через сорок минут! — крикнула ему вслед старушка, но Гэлбрайт уже не слышал её слов.
Когда он добрался до нужного места, то увидел, что автобус стоит на месте, а водитель уже завёл двигатель. Не прекращая бега, Гэлбрайт начал отчаянно размахивать руками, подавая знак. Вскоре он уже стоял посреди кабины, крепко вцепившись в поручень правой рукой. Всё, что он пережил в тот день, перемешалось в его голове — анализ происшествия с загадочной галлюцинацией в переулке, завтрак с кофе и сосисками, песня о ядерной войне, распитие сладкого кофе из термоса Мэтта, разговор с Эльзебет Розелье — соседкой семьи Йонс, преподавание человеку из Федеральном бюро расследований урока по поведению и, конечно же, глаза, тёмные и бездонные глаза десятилетней девочки, которые навсегда запечатлелись в его памяти…
Прогремел выстрел. На бумажной мишени для стрельбы с изображением чёрного человеческого силуэта появилось небольшое пулевое отверстие, и в воздух поднялось небольшое облачко дыма.
— Опять мимо! — с досадой сказал Гэлбрайт, опуская пистолет.
— А вы представьте себе, что целитесь не в абстрактную фигуру, но в своего врага, — посоветовал ему Сеймур.
Сказав это, господин главный инспектор прицелился и нажал на спусковой крючок. Раздался следующий выстрел. Пуля попала в девятый круг.
— Да, мне за вами не угнаться, — устало сказал Гэлбрайт.
Положив свой пистолет на стол, он взглянул на мишень для стрельбы, почти полностью изрешечённую пулями. Господин главный инспектор последовал его примеру. Затем он взял тряпку и, вытирая о нее руки, сказал:
— Послушайте, Гэлбрайт. Я понимаю состояние вашего здоровья и решил пойти вам навстречу.
— А если поконкретнее? — не понял его собеседник.
— Я имею в виду то, что вы должны отдохнуть. До послезавтра никаких заданий не будет.
— Я польщён, но… — инспектор смутился.
— Хотите вы этого или нет, но это необходимо. Мы не машины, Гэлбрайт. Полицейским, как и всем людям, тоже нужен отдых. Я разрешаю вам провести один день так, как вам заблагорассудится.
— Что ж, я не посмею ослушаться вашего приказа.
Он несколько театрально поклонился Сеймуру и направился к выходу с полицейского стрельбища. Уже закрывая за собой дверь, он обернулся. Господин главный инспектор стоял на всё том же месте, продолжая вытирать руки старым полотенцем. Во всей его позе было что-то настолько величественное, что Гэлбрайта внезапно охватил почти священный трепет, и он, засунув руки в карманы пиджака, решительно зашагал прочь из полицейского участка.
Пройдя несколько кварталов, инспектор оказался на проспекте и, взглянув на яркие неоновые вывески, поднял воротник и направился к станции метро — теперь ему было всё равно, встретит ли он там этого странного двойника мистера Йонса или нет. Собственно говоря, поездка в метро прошла без каких-либо происшествий — может быть, тот случай был всего-лишь совпадением. Выйдя на нужной станции, Гэлбрайт заметил, что у него кончились сигареты. Не откладывая это дело в долгий ящик, он купил их в киоске, который находился тут же на платформе. Он закурил сигарету и, затягиваясь на ходу, направился в сторону Эббаутс-стрит.
На душе у него было легко и спокойно, как никогда раньше. Гэлбрайт даже почувствовал себя мессией или спасителем, отправленным на заслуженный отдых. Всё, что происходило весь день, по его мнению, было отличным поводом для того, чтобы отправиться в бар — не потому, что там было что-то достойное особого внимания, просто инспектору в данный момент хотелось погрузиться в атмосферу всеобщего веселья. Именно с этой мыслью он спустился вниз по ступенькам.
В этот вечер в подвале, где располагалось заведение, было очень многолюдно — несмотря на то, что к этому времени людей на улицах почти не было, внутри яблоку негде было упасть. Гэлбрайт, который до сих пор отчетливо помнил тот случай с подогретым пивом, решил не экспериментировать с заказом и на автоматический вопрос бармена «Браун Хорс?» утвердительно кивнул головой. Вливая янтарную и отдающую сивухой жидкость в горло, он без особого интереса наблюдал за тем, как тощие парни дрыгаются всеми конечностями под аккомпанемент синтезаторной музыки, доносящуюся из динамика, подвешенного к потолку…
Через некоторое время, которое Гэлбрайт потратил, наполняя себя дешевой выпивкой, он почувствовал себя полностью расслабленным и, уже начав клевать носом, двинулся к выходу из бара. На улице он на пару мгновений вспомнил о Делии и о своих собственных словах, которые он произнёс ей тогда на прощание — «Они позаботятся о тебе». По хорошему, ему следовало бы сейчас позвонить в полицейское управление и спросить о судьбе ребёнка, но, во-первых, было уже слишком поздно, а во-вторых, больше всего на свете инспектору хотелось сейчас лечь спать. Когда Гэлбрайт почти добрался до подъезда своего дома, вдруг начался сильный ливень, и он, щурясь от света фар изредка проезжавших по улице машин, невольно замер на месте, подставляя лицо струям холодной воды.
«На самом деле, было бы очень даже неплохо умереть прямо здесь и сейчас», — подумал Гэлбрайт, отрешённо глядя на тяжелые капли дождя, падающие с неба. «Для меня это намного лучше, чем дожить до старости, ничего не поняв в этой жизни…» Но здравый смысл, смешанный с трусостью, настойчиво подсказывал ему, что нет, умирать стоит только в крайнем случае, он не может сдаться на пустом месте, даже если его душа действительно этого хочет, потому что жизнь — это подарок судьбы, которым нужно пользоваться как можно бережнее…
Когда Гэлбрайт наконец вошёл в свою квартиру, вся его одежда была насквозь пропитана водой. Стянув с ног тесные лакированные туфли, он встал в одних носках перед зеркалом и пристально вгляделся в свое отражение. Ему было трудно узнать себя в этом промокшем до нитки существе, лицо которого под воздействием алкоголя выражало лишь тупое, почти животное безразличие.
— Неужели это я? — сорвалось с губ Гэлбрайта. — Как я дошёл до такого?
Продолжая смотреть в зеркало, инспектор думал о том, как ему, если что-нибудь случится, объясниться о своём состоянии. Не считать же за объяснение тот факт, что накануне целого дня отпуска он решил — вероятно, впервые в своей жизни — напиться до потери человеческого облика? Мало кто воспримет подобную отговорку всерьёз. Хотя, подумал инспектор, это не так уж и страшно — главное не забывать о том, что послезавтра ему нужно будет вернуться к рабочему процессу. В глубине его души вдруг шевельнулось и заныло предчувствие чего-то плохого…
Он ожидал встретить следующее утро с горячей головой, заложенным носом и упадком сил, но каково же было удивление инспектора, когда он проснулся в своей постели совершенно здоровым. Определенно ничто не указывало на то, что вчера он провел вечер под проливным дождем. Гэлбрайт даже специально измерил свою температуру — тридцать шесть и шесть по Цельсию — термометр, в отличие от самосознания, обмануть было невозможно. «Что ж», — подумал он, — «это значит, что один день своего отпуска я проведу в отличной форме».
Садясь завтракать, он подумал, что причина, по которой он не подхватил простуду, заключалась в том, что до этого он выпил в баре по меньшей мере десять стаканов «Браун Хорс» — неудивительно, что при таком количестве алкоголя в его организме простуда просто не могла взять вверх. Гэлбрайт вспомнил, что вчерашним вечером он просто сбросил свою мокрую одежду в ванной, даже не потрудившись отжать её. Слава богу, в его гардеробе висел точно такой же строгий костюм — в свое время инспектор специально купил два одинаковых комплекта, понимая, что ему, будучи полицейским инспектором, всегда нужно появляться на публике в манере, внушающей уважение.
Надев новый костюм, от которого исходил лёгкий аромат одеколона, Гэлбрайт посмотрел в зеркало в прихожей — да, теперь никому точно не придет в голову мысль о том, что прошлой ночью этому суровому усатому мужчине довелось опуститься до уровня самых отвратительных отбросов общества. Он вышел из дома, не имея никакого плана дальнейших действий. Вчерашняя попойка была настоящим «расслаблением» — если это можно было так описать. Гэлбрайт всегда питал отвращение к азартным играм или поиску девочек лёгкого поведения — можно даже сказать, что он приходил в ужас от одной мысли о том, что такое вообще возможно. Поэтому он решил просто прогуляться по городу. Отряхивая пыль с рукавов, инспектор шёл вверх по улице, бесцельно оглядываясь по сторонам и слегка покачиваясь в такт звучащей в его голове песне, которую он слышал ещё в бытность свою студентом Полицейской академии Портленда.
Погода стояла прекрасная — как будто прошлой ночью и не было никакого дождя. Только почти высохшие лужи служили напоминанием об этом природном явлении. Миролюбивый вид улицы дополняли бегущие по тротуарам дети, прогуливающиеся дамы и важно вышагивающие мужчины… Гэлбрайт решил, как всегда, занять себя разглядыванием вывесок — по какой-то причине это доставляло ему особое удовольствие. Возможно, это было связано с тем, что в местечке близ Глостера, где он провел своё детство, ему никогда не доводилось видеть ярких витрин или реклам — ибо магазины, которые он там посещал вместе со своими родителями, по большому счёту были скромными палатками, стоявшими под открытым небом. По крайней мере, так было в шестидесятые годы двадцатого века — о том, что происходило на его родине сейчас, инспектор не мог знать ввиду многих факторов.
Внимание Гэлбрайта привлекла вывеска небольшой кондитерской, приютившейся рядом со зданием «The Faux Museum». На стекле висела маленькая табличка с надписью «Закрыто» и с каким-то телефонным номером под ней, обведенным красным карандашом. Но внимание полицейского инспектора привлекло не это, а нечто совершенно другое. Над самой дверью висела розовая вывеска, на которой справа от красиво изображенного кекса и высокого стакана большими печатными буквами было написано «Beverages & Deserts». Гэлбрайт протер глаза — но нет, он не ошибся — в слове «Desserts» третья буква почему-то ушла в самый конец.
Судя по всему, владелец этой кондитерской был иммигрантом из-за Железного занавеса, где это слово и в самом деле пишется с одной «эс», но Гэлбрайт не успел закончить свою мысль, потому что он, не заметив бордюра, споткнулся об него. Ещё секунда, и он, потеряв равновесие, неминуемо полетел бы вниз на мокрый от вчерашнего дождя тротуар, но ему повезло — чьи-то сильные руки успели подхватить его тело. Гэлбрайт увидел над собой зрелое и загорелое лицо с чёрными усами.
— Что, набрались в столь ранний час? — спросил его мужчина со странным акцентом.
Усатый спаситель поставил инспектора на ноги и деловито посмотрел на него.
— Нет-нет, я просто засмотрелся на эту вывеску, — смущенно сказал Гэлбрайт.
— Знаю я вас, американцев, что ни утро, то сразу пьянка, — спокойно ответил мужчина, потягиваясь.
Инспектор хотел ответить незнакомцу, что он вообще-то из Англии, но решил не обижаться по пустякам.
— Хм, а вы тогда какой национальности будете? — задал он вопрос.
Гэлбрайт не был уверен, что действительно хочет знать это, но не убегать же отсюда на самом деле…
— Я? Я немец! — гордо выпалил мужчина ему в ответ.
Так вот что за акцент у него был, понял Гэлбрайт. Инспектор поднял голову — оказалось, что его спаситель стоял у толстой деревянной двери, над которой висела вывеска «Onkel Körble Lichtspielsalon». Последнее слово смутно напомнило Гэлбрайту его родное английское «кинотеатр».
— Тут что, кино показывают? — Гэлбрайт кивнул на надпись.
Его собеседник, казалось, только и ждал, когда этот прохожий спросит его об этом. Толстые губы немца растянулись в улыбке.
— А как же иначе? Два года назад дядюшка Корбл открыл здесь небольшой кинотеатр для немецких иммигрантов.
Инспектор с сомнением подумал о том, какой такой кинотеатр может располагаться в помещении, в котором до этого явно располагался небольшой магазинчик, но решил не подавать виду.
— А какие именно фильмы у вас можно посмотреть? — спросил он.
— Только те, что на немецком языке, разумеется, — уклончиво ответил немец, — однако если вы совсем не знаете нашего языка, то это вовсе не проблема.
— Могу ли я зайти на сеанс? — Гэлбрайта начало одолевать любопытство.
— Вы как раз вовремя, осталось последнее место.
— Хорошо, тогда я согласен.
Гэлбрайт дал этому немцу немного денег — ровно столько, сколько стоил билет, — и, открыв тяжелую дверь, вошёл в небольшой, но вполне себе просторный зал. В отделке этой комнаты чередовались дерево и кирпич, и вошедшему сюда инспектору показалось, что для полноты обстановки не хватает разве что только растянутых шкур и иных охотничьих трофеев, которые можно было бы развесить по всем стенам. Однако признаки современной американской жизни присутствовали и в этом тускло освещенном заведении — в самом дальнем углу на толстой железной треноге висел белый холст, очевидно, служивший экраном. Перед ним стояли четыре ряда стульев. Всего было двадцать мест, из которых только одно было свободным — по иронии судьбы, оно располагалось ближе всего к выходу.
Контингент, собравшийся в этой комнате с низким потолком, казалось, состоял исключительно из худощавых мужчин средних лет с короткими черными волосами. У более чем половины из них были тонкие чёрные усики, как у билетера, стоявшего у выхода. Гэлбрайт невольно поймал себя на мысли, что его пригласили в это заведение не в последнюю очередь потому, что у него самого была короткая стрижка и усы. Вполне возможно, что билетеру нравились люди других наций, которые в чем-то были похожи на его соотечественников. В ожидании показа фильма зрители тихо переговаривались друг с другом. Инспектор, усевшись на стул с высокой резной спинкой и мягким сиденьем, прислушался к их разговору. Как он и ожидал, он не услышал ни единого слова по-английски — все собравшиеся, как предупредил его билетер, были немцами, которые с какой-то целью иммигрировали со своей исторической родины в Америку, на землю обетованную.
Вскоре над головами зрителей раздался щелчок — видимо, это начал свою работу спрятанный где-то под потолком проектор. Гэлбрайт, устроившись поудобнее на этом не самом подходящем для просмотра фильма стуле, устремил взгляд на экран и с первого же кадра оказался пленён завораживающим зрелищем. Можно было с уверенностью сказать, что дядюшка Корбл, который, по словам билетера, был основателем этого небольшого кинотеатра, не поскупился на такие фильмы, чтобы по окончанию сеанса зрители, как бы сильно им не хотелось, не смогли забыть этот поход в кинотеатр.
С самых первых кадров фильм обещал нечто очень загадочное и необычное — посреди красной пустынной местности, которая сильно напомнила Гэлбрайту виды Глен-Каньона, ехал всадник. В его внешности была одна деталь, которая сразу же привлекла внимание инспектора — дело в том, что у этого молодого человека были совершенно седые волосы, доходившие ему до плеч. Камера оператора неторопливо меняла ракурсы, пока мужчина продолжал пробираться через красные пески.
Изображение было не особенно насыщенным, плюс ко всему экран часто мерцал, из-за чего Гэлбрайт сразу понял, что дядюшка Корбл, открывший это заведение, попросту проигрывал здесь контрабандные немецкие кассеты, предназначенные для домашней видеосистемы, но уж точно не для кинотеатра. Будучи полицейским, Гэлбрайт легко мог предъявить владельцу заведения обвинение в незаконном показе фильмов, но, во-первых, сегодня у него был выходной, а во-вторых, он был настолько увлечён происходящим на экране, что и думать забыл о своих обязанностях.
Тем временем фильм продолжался. Некий невысокий мужчина, одетый в рваные лохмотья, присоединился к седовласому всаднику. Гэлбрайт не мог понять ни единого слова из диалога, который персонажи вели между собой, но особой необходимости в этом не было. Вскоре эти двое вошли в какую-то деревню, и в кадре появились охранники, одетые в какие-то нелепые доспехи, словно сделанные из картона. Длинноволосый мужчина дал им отпор, и тут вдруг произошла такая резкая смена кадра (сопровождаемая громким стуком по клавишам синтезатора), что инспектор невольно вздрогнул на своём стуле. Виды красных пустынь сменились панорамой чёрного космоса, в котором медленно вращался железный восьмигранник с четкими рядами точек на всех поверхностях, символизирующих иллюминаторы. Любопытный плагиат у господина Лукаса, мелькнуло в голове Гэлбрайта. Затем виды пустыни вернулись снова — в сопровождении женского голоса за кадром всё тот же длинноволосый мужчина проезжал по невероятно убогим улицам, где стояли уродливые глиняные статуи.
После этого действие переместилось в закрытое помещение, и теперь оператор щедро снимал интерьеры, которые, по задумке режиссера, видимо, должны были символизировать средневековый замок, но куда больше походили на какую-то мусорную свалку… Уродливые, отвратительные люди обоих полов двигались среди желтоватых камней, деревянных столбов и рваных тряпок. Почти у всех мужчин были длинные седые волосы, несмотря на то, что среди актёров практически не было стариков — видимо, сообразил Гэлбрайт, они просто носили парики. Пожалуй, единственными персонажами среди этого сброда, которые были более или менее похожи на нормальных людей, были монахи — все они были совершенно лысыми, в черных рясах, которые в одной короткой сцене бегали по каменному залу. Судя по сюжету, они, вероятнее всего, искали какие-то рукописи.
Гэлбрайт на самом деле совершенно не понимал того, что происходит на экране. Дело было не только в том, что он не знал немецкого — было просто трудно просто понять, что происходило в этом киновоплощении Содома и Гоморры. Какие-то полуголые женщины, крикливые и хрупкие мужчины — инспектор невольно осознал, что единственным нормальным из всех персонажей был тот самый молодой длинноволосый рыцарь, которого авторы фильма представили в самом начале. Хотя, иногда действие переносилось в совершенно другое место — будто бы в салон некоего космического корабля. Там, рядом с огромным экраном, который, как понял Гэлбрайт, показывал вид из глаз главного героя, ходили люди с короткими волосами, одетые в длинные белые одежды. Актёры, игравшие их, вели себя несколько высокомерно — как будто режиссёр специально хотел создать у своих зрителей впечатление, что в космосе мол все такие совершенные, в то время как на Земле, наоборот, сплошные грязные уроды. Инспектор думал так, потому что считал, что основное действие фильма происходило в Средние века — это было бы, по крайней мере, логично.
Среди всех актеров, которые были задействованы в этом фильме, единственным человеком, которого Гэлбрайт более-менее знал, был один-единственный Вернер Херцог. Его персонажа, одетого в грязные лохмотья, тот длинноволосый рыцарь вывел из тюрьмы, но увы, экранное время звезды подошло к концу довольно быстро — когда Вернер Херцог начал что-то экспрессивно кричать прямо в камеру, к нему сзади подбежал какой-то охранник с копьем, и в итоге выдающийся актер упал на колени как подкошенный. Гэлбрайт даже почувствовал себя немного оскорбленным — в конце концов, единственный известный ему актер получил так мало экранного времени…
Затем режиссёр показал зрителям домашнюю жизнь главного героя — помимо того, что у него дома была странная комната с белыми стенами, которая, по всей видимости, была какой-то лабораторией, Гэлбрайт обратил внимание на то, что у длинноволосого рыцаря жили хамоватый мальчишка и некая рыжеволосая женщина с миловидным лицом, одетая в грязное платье. По какой-то причине Гэлбрайт сразу понял, что она была любовным интересом главного героя. Затем последовали ещё более странные кадры — длинноволосый рыцарь зашёл в какую-то пещеру, где, сняв парик — без которого, к слову, игравший его актер выглядел каким-то жалким — дождался, пока поблизости приземлится выкрашенный в странные цвета вертолет. Господи, подумал инспектор, что творилось в голове у режиссёра, когда он принимал решения о том, что вставить в свой фильм…
Затем эта масса безликих по своей сути персонажей было разбавлена усатым черноволосым мужчиной с грубым голосом и длинным мечом. Гэлбрайт невольно залюбовался тем, как этот воин затеял драку в какой-то таверне, а потом начал пить на пару с главным героем. Правда, затем последовала довольно вульгарная сцена, где ту самую даму с миловидным лицом грубо раздели прямо перед камерой — инспектор невольно отвел взгляд, когда оператор начал щедро демонстрировать зрителям красоты её обнаженного тела. Дело в том, что Гэлбрайт всегда считал, что кино — это искусство, являющееся пищей для ума, которое не должно потакать низменным инстинктам зрителей…
Затем на экране показали, как главный герой садится в вертолет и взмывает ввысь. Сцена его полета над красными песками запомнилась инспектору как воплощение жестокости абсурда. Ещё смешнее было, когда герою пришлось выпрыгивать из этого летащего колосса, который не преминул эффектно взорваться прямо в воздухе. Гэлбрайт подумал, что это, вероятно, был ответ Голливуду — мол, пока вы там в своих фильмах взрываете на камеру несчастные машины, то в нашей Германии мы взрываем целые вертолеты! Правда, если приглядеться, то было очевидно, что огонь был просто наложен поверх кадра с вертолётом, но это была проблема мастеров спецэффектов, а уж точно не режиссёра.
Затем последовала довольно скучная сцена, где длинноволосый мужчина и его девушка начали совокупляться. Слава Богу, что режиссёр придумал на редкость оригинальный ход — этот момент был продемонстрирован на экране того самого космического корабля, причём поверх кадра был наложен фильтр, чем-то похожий на видение главного злодея из самого популярного блокбастера 1987 года. Да, подумал Гэлбрайт, создатели этого фильма включили свое воображение, когда заимствовали приёмы из зарубежного кино… По какой-то причине инспектор даже обрадовался, когда возлюбленная главного героя была схвачена охранниками. Может быть, потому, что средневековые орудия пыток, показанные во время этой сцены, потрясли его воображение, или, может быть, оттого, что Гэлбрайту хотелось, чтобы в фильме больше не было эротических моментов с этой дамой…
Концовка фильма соответствовала тому, что происходило на экране перед ним. Сначала злодей — маленький, сухонький старичок — одним взмахом меча отсёк голову уже известному зрителям усатому воину. Затем, когда он поднялся на башню, тот самый бродяга из начала фильма начал стрелять в него из бластера. После того, как старик упал в облаке белого дыма, бродяга начал стрелять во всех, кто стоял в это время вокруг него. Актёру, по-видимому, перед съёмками этой сцены сказали почувствовать себя в амплуа обезумевшей обезьяны, которой дали в руки огнестрельное оружие. Затем внезапно с неба начал спускаться восьмиугольный космический корабль, и вся толпа начала театрально опускаться на землю — видимо, по сюжету это должно было означать, что их накачали усыпляющим газом. Люди в белых одеждах отвели длинноволосого рыцаря на корабль, и женщина, которая возглавляла их отряд, отдала свой браслет возлюбленной главного героя.
Гэлбрайту было странно смотреть на всю эту вакханалию, сидя на неудобном деревянном стуле в тёмной комнате, где кроме него находились еще девятнадцать пахнущих потом и сигаретами немцев. Но когда на экране начались финальные титры, он невольно остался сидеть на своём месте, в то время как все остальные, коротко обменявшись впечатлениями, стали покидать зал. Видимо, всё дело было в песне — очень красивый, слегка наивный молодой вокал звучал под убаюкивающие фортепианные аккорды. Инспектора немало удивил тот факт, что текст этой песни был не на немецком, но на английском языке.
В этой песне повествовалось о некоем человеке, которому пришлось жить в чужой империи и играть роль Господа Бога. Как пелось в припеве, последнее было делом не из легких, но раз уж огонь всё еще горит, то почему бы не дать себе шанс… Гэлбрайт понимал, что ему не следует слишком глубоко вникать в смысл песни, главной задачей которой было стать музыкальным фоном для финальных титров, но тот факт, что в ней содержались английские слова, не мог не тронуть его в этом месте, до отказа пропитанным немецким духом…
Когда титры фильма подошли к концу, Гэлбрайт только сейчас заметил, что он был единственным, кто ещё находится в помещении этого нелегального кинотеатра. Вытянувшись во весь свой рост, он встал со стула и, расправляя затёкшие мышцы, вышел из полутемной комнаты. Усатый немец-билетер всё ещё стоял у входа. Инспектор хотел перекинуться с ним несколькими словами относительно того, что он только что увидел.
— Вы сами смотрели этот фильм? — спросил он, протягивая немцу сигарету.
— Как я мог не посмотреть то, что собирался показать зрителям? — с некоторой обидой ответил билетер, принимая подарок.
— Ну, и что вы об этом думаете?
— Понятия не имею, в курсе ли вы, но этот режиссёр, мягко говоря, специализируется на фильмах для взрослых, так что само творение соответствующее, — ответил билетер, делая затяжку.
Гэлбрайт вспомнил кадры полуобнаженных женщин в трущобах и две сцены с обнажённой любовницей главного героя… Да, с этим определением трудно было не согласиться.
— А если копнуть чуть глубже? — не унимался инспектор.
— Хм… Это вообще-то по мотивам русской книги, — словно раскрывая какую-то постыдную тайну, смущенно ответил усатый билетер.
— Вы читали её?
— Не было возможности. Но литературные эксперты говорят, что режиссёр не понял её сути и в итоге снял редкостную ерунду.
«Ерунду… Что ж», — подумал инспектор, — «да, трудно не удержаться от употребления этого слова для описания дикой, абсурдной смеси средневековья, космоса и вертолетов, щедро сдобренной уродливым гримом актеров и дешевыми декорациями…»
— Если вы спрашиваете меня об этом фильме, то значит ли это, что он произвел на вас впечатление? — билетер сам решил задать вопрос.
— Мне понравилось, — коротко ответил Гэлбрайт.
Инспектор даже не мог предположить, что он получит в ответ на свою скромную фразу.
— Ха-ха! Если вам, американцу, понравилось бредовое творение не самого лучшего немецкого режиссера, то я даже боюсь представить, до каких глубин опустились ваши собственные кинематографисты!
Гэлбрайт невольно прислонился к стене. А билетер, вытянув вперед руку, в которой он держал дымящуюся сигарету, продолжил свою речь подобно профессиональному критику.
— Оборудование вашего киноконвейера более чем полностью состоит из деталей, украденных в Европе! Вы воруете худшие идеи наших режиссёров и превращаете их в этот, как вы называете, бизнес! Ваше кино не умерло, оно родилось мёртвым! — обвиняющим тоном произнес немец.
«Может быть», — подумал Гэлбрайт, — «я мог бы, наконец, сказать этому гордому немцу, что мне, англичанину, забавно выслушивать оскорбления в адрес чуждой мне культуры?». Хотя в глубине души инспектор понимал, что билетеру было всё равно, какой национальности его слушатель — ему просто хотелось выразить свое разочарование по поводу того факта, что из-за отсутствия работы у себя на родине ему приходилось провозить контрабанду в страну, ненависть к которой он впитал чуть ли не с молоком матери.
— Ладно, ладно, я понимаю, — сказал Гэлбрайт примирительным тоном. — Кстати, вы случайно не сам Корбл?
Билетер прекратил свои антиамериканские разглагольствования и удивленно посмотрел на своего собеседника.
— Вы, наверное, первый, кто спутал меня с дядюшкой Корблом! Его здесь знает каждый немец!
— Ну я-то не немец, — Гэлбрайт лукаво подмигнул ему.
— Я его правая рука, если до вас ещё не дошло, — билетер ударил себя в грудь.
— Тогда удачи вам тут! — махнул рукой инспектор.
С этими словами Гэлбрайт отвернулся от немца и пошёл вверх по улице в хорошем настроении. Прохожие сновали вокруг него взад-вперед по тротуару, взволнованные своими делами. В тот момент мир ему казался удивительно красивым и притягательным. Над городом уже висела ощутимая жара, воздух дрожал, и казалось, что от городских зданий исходило едва заметное свечение. «Просто оптическая иллюзия», — подумал Гэлбрайт. На радостях он зашёл в один из магазинов, разбросанных по всему городу, где он приобрёл для самого себя кусок копчёного мяса и бутылку белого вина — не то чтобы в его холодильнике совсем не оставалось еды, инспектор просто хотел, прежде чем завалиться спать, немного посидеть у окна и, запивая мелко нарезанную буженину алкоголем, поглазеть из окна на улицу, на опавшие листья, лежавшие на мокром асфальте, и вместе с этим вспомнить всех, с кем у него были хоть какие-то приятные моменты в жизни.
Однако как только Гэлбрайт переступил порог своей квартиры, он вдруг почувствовал, что веселье, казалось, выветрилось у него из головы. Вместо того чтобы накрыть маленький столик у окна и сесть в кресло, инспектор снял лоферы, повесил куртку на всегда открытую кухонную дверь и, убрав копчёную свинину с бутылкой в холодильник, поставил на плиту сковородку. Открыв окно на кухне, он шумно втянул в лёгкие холодный воздух. Гэлбрайту стало немного лучше, и через несколько минут он, собираясь завтра снова идти на работу, начал готовить ужин.
В последнее время Гэлбрайт ленился готовить что-либо сложнее макарон, но в этот вечер он решил сделать небольшое исключение — сегодня он побалует себя омлетом с помидорами. С этой целью он достал из холодильника две штуки вышеупомянутого овоща, раскрошил их и бросил на горячую сковороду. Затем инспектор достал глубокую пластиковую тарелку и разбил в неё три яйца, после чего добавил туда немного молока, щепотку соли и тщательно взбил всё это вилкой — увы, дома у него не было ни миксера, ни венчика. Вылив молочно-яичную смесь на сковороду, Гэлбрайт накрыл её крышкой и, отрегулировав пламя конфорки, отправился к себе в спальню, где он сел на кровать и уставился в окно, за которым уже сгущались сумерки.
Прошло десять минут. Потягиваясь, он встал с кровати и пошёл на кухню, где его уже ждал ужин. Выложив омлет на тарелку, он придвинул стул поближе к столу и принялся за еду. Фрагменты из фильма, который он смотрел в нелегальном кинотеатре для немецких иммигрантов, всё еще всплывали в его памяти. Инспектор попытался вспомнить, в чем всё-таки заключалась суть этого произведения, но на ум ему лезли только кадры с обнаженной девушкой главного героя. Поняв, что ни к чему хорошему это не приведет, Гэлбрайт решил прокрутить в уме все те фразы, которые произносили другие зрители во время сеанса, но поскольку его знание немецкого языка не позволяло ему понимать подобные фразы на слух, то он быстро прекратил это бессмысленное занятие.
Покончив с ужином, он вымыл тарелку и вернулся в свою спальню. За окном уже опустилась ночь. Он лег на кровать и заснул. После пережитого сон инспектора был на удивление спокойным и ровным.
На следующее утро Гэлбрайта разбудил телефонный звонок. С некоторой неохотой он босиком направился прямо к телефону и снял трубку.
— Маэстро, скажите «você»! «Você» означает «вы»! — неизвестного абонента, казалось, распирало от веселья.
Гэлбрайту было трудно понять, какого пола был звонивший, настолько тот повысил свой голос. Инспектор слегка растерялся — видимо, абонент рассчитывал на то, что ему скажут в ответ «Алло»? или что-нибудь в этом роде. Однако Гэлбрайт только нахмурился и повесил трубку. Несмотря на шутливый — можно даже сказать, «истеричный» — тон незнакомца, Гэлбрайту пришла в голову мысль, что это на первый взгляд абсурдное послание несло в себе какой-то угрожающий смысл.
Инспектор сел на кровать и начал натягивать брюки. Пытаясь понять смысл только что услышанного урока португальскому языку, он почувствовал смутное беспокойство, связанное с этим звонком. Если этот человек действительно был ему совершенно незнаком — в чем Гэлбрайт действительно сомневался, поскольку маловероятно, что кто-то мог случайно набрать его домашний номер — то с какой целью он звонил ему? Может быть, его целью было проверить, дома ли хозяин?
Гэлбрайт уже начал жалеть о том, что поднял трубку. Он был уверен, что, кто бы там ему ни звонил, его самого ждут серьезные неприятности. Кое-как натянув брюки и застегнув рубашку, он поплёлся в ванную, где долго умывался и чистил зубы, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки сна. Умывшись и окончательно проснувшись, инспектор вышел из ванной и взглянул на часы, висевшие в коридоре — было уже без двадцати одиннадцать. «Я снова проспал», — подумал Гэлбрайт, «надо было завести будильник прошлой ночью… Впрочем, хуже не будет», — успокоил он себя, «тоже мне беда — проспать два часа!»
Он вдруг вспомнил о том, что не стирал свой промокший под дождём костюм аж с позавчерашнего дня. Бросившись обратно в ванную, Гэлбрайт начал перебирать уже слегка отсыревшую кучу мокрых тряпок, которую он бросил за ванну. Внезапно из кармана его пиджака высунулся белый краешек бумаги. Инспектор схватился за него и притянул к себе — в его руке оказалась та самая фотография, которую он по какому-то странному наитию взял с столика, стоявшего рядом с зеркалом в доме семьи Йонс. Глядя на пухленькое личико малышки, спящей на руках у миссис Йонс, Гэлбрайта поразила молния — о Боже, Делия!
С того момента, как он попрощался с девочкой после звонка господина главного инспектора Сеймура, Гэлбрайт не особенно думал о ней, но теперь, глядя на фотографию времён её младенчества, он понял, что медлить нельзя. Поэтому он решил наскоро позавтракать и по окончанию этих приготовлений тут же отправиться в полицейский участок. Положив фотографию счастливой семьи на тумбочку в прихожей, он быстро прошёл на кухню и сразу же открыл холодильник. Его взгляд тут же привлекла копчёная свинина и бутылка белого вина — единственные продукты в его доме, которые не требовали приготовления. Достав их из холодильника, Гэлбрайт начал нарезать копченое мясо толстыми ломтиками, думая о том, что, конечно, употребление алкоголя перед работой было не лучшей идеей, но ему просто не хотелось тратить драгоценное время на такие по сути бесполезные вещи, как приготовление кофе…
Когда от мяса на тарелке остались только крошки, он посмотрел на стеклянную зеленоватую бутылку. Да, он даже не заметил, как выпил всё вино до дна… Выбросив бутылку в мусорное ведро, стоявшее под раковиной, Гэлбрайт потянулся за чистым пиджаком, который накануне вечером он повесил прямо на кухонную дверь. Надев его, инспектор взял с прикроватного столика фотографию семьи Йонс и, сказав спящему ребенку «Извини, что я так поздно…», на ходу положил её в карман пиджака. Дальше был обычный маршрут — лестница, и затем вниз по ступенькам к выходу из дома…
Выйдя на улицу, инспектор обратил свой взор на сияющее в небе солнце и быстро направился к метро. Спустившись под землю, ему пришлось три минуты ждать своего поезда. Как только вагон наконец подъехал к станции, он нырнул в открывшиеся двери и, увидев, что все места были заняты, схватился за поручень… Сойдя на нужной станции, Гэлбрайт поднялся наверх вместе со всеми остальными людьми и чуть ли не бегом направился в свое полицейское управление. Когда он почти достиг своей цели, то вдруг увидел розовощекого врача, сидевшего на скамейке под столбом, на котором висел агитационный плакат «Magistratus oportet servire populo» (Полиция должна служить народу).
— Добрый день, Мэтт! — крикнул Гэлбрайт, приближаясь к доктору.
— Привет, — ответил тот бесцветным голосом.
Доктор, опершись обеими руками о скамейку, повернул голову к инспектору, который уже подошел к нему. По внешнему виду Мэтта было сразу было видно, что он был не в настроении, как будто его что-то беспокоило. Это не было хорошим знаком для Гэлбрайта.
— Ты случаем не знаешь, как поживает наша юная леди Йонс?
С этими словами инспектор, в жилах которого под воздействием выпитой бутылки вина, казалось, горел огонь, сел рядом с Мэттом.
— Именно в этом и заключается суть всех вещей, — мрачно сказал доктор, отрешённо глядя куда-то вперёд.
— Я извиняюсь… — Гэлбрайт, который уже начал что-то подозревать, придвинулся поближе к собеседнику.
— Сегодняшние новости на редкость отвратительны… — доктор повернулся к нему, — ты ведь не торопишься, дружище? — его глаза странно сверкнули.
— Нет… Но почему они отвратительны? — инспектор был слегка удивлен.
— Слушай. В общем, когда мы привели девочку сюда, — он кивнул в сторону здания полицейского управления, — она начала жаловаться, ну, как это обычно бывает у женщин… — Мэтт немного смутился.
— Ты хочешь сказать, что у Делии начались месячные? В десять лет? — лицо инспектора вытянулось.
— Да, это редкость, но всё-таки бывает, — поспешно сказал доктор, — но я не об этом собираюсь говорить. Короче говоря, врач Морис подошел к ней, и она начала описывать ему… Вкратце, девочка сказала, что у неё внутри паразит…
— Бредово звучит, — инспектор уронил голову на руки.
— Конечно, она совсем не так выразилась, — защищаясь, сказал Мэтт, — но в общем, Морис забеспокоился и велел отвезти девочку в детскую больницу Рэндалла и вызвался сам сопровождать её по пути.
При этих словах Мэтт перевел дыхание и поднес руку к вспотевшему лбу.
— Продолжай, — поторопил его Гэлбрайт.
— Я могу вспомнить только то, что Морис сам мне рассказал, поскольку я сам не был очевидцем тех событий, — несколько беззаботно ответил его собеседник.
Мэтт, произнеся эти слова тоном комика, ожидающего аплодисментов по окончании своего выступления, высморкался прямо в руку и вытер её о скамейку, в результате чего его сосед невольно отодвинулся. Затем розовощекий доктор продолжил:
— В общем, Морис с Делией приехали в детскую больницу Рэндалла, и там они сразу же отправились на прием к гинекологу. Тот, осмотрев пациентку, сказал, что у неё действительно что-то было внутри…
— Эмм… — Гэлбрайт замер с открытым ртом.
— Нет, это была не беременность, это было нечто иное, — уверенно сказал Мэтт.
Гэлбрайт, которого замечание доктора немного успокоило, спросил его о том, что произошло дальше.
— А потом гинеколог сказал Морису, что они пока положат молодую леди в палату и начнут подготовку к операции по удалению… Чёрт, забыл этот медицинский термин… Но я помню, что, по словам Мориса, этому человеку никогда раньше не приходилось сталкивался с чем-либо подобным за всю свою карьеру.
— Довольно интересная история… — кивнул Гэлбрайт.
— Я ещё не закончил, — сказал Мэтт, — Морис, оставив гинекологу номер своего домашнего телефона, покинул больницу и отправился домой. Это было позавчера.
— Ладно, так что было дальше?
— А вчера ему позвонили поздно вечером — сказали, что уже всё посмотрели и ко всему подготовились, и поэтому завтра маленькой девочке проведут гистерэктомию.
— Что именно? — не понял инспектор.
Гэлбрайту показалось, что он уже встречал такое слово раньше, но забыл его значение.
— Удаление матки, — с мрачной торжественностью ответил Мэтт.
— Бог ты мой! — выкрикнув это, инспектор схватился за голову.
— Я тоже потрясен этим, как и ты, — начал успокаивать его доктор, — даже в двадцать восемь лет такая операция — уже серьезный шаг, а тут маленький ребёнок…
— Почему они решили это сделать? — Гэлбрайт с огнём в глазах вскочил со скамейки.
— Ладно, приятель, успокойся, — Мэтт попытался урезонить собеседника, но тот не унимался.
— Скажи мне, почему? — почти театрально воскликнул Гэлбрайт.
— Ну… Морис сказал мне, что эта штука — не помню термина — почти полностью вросла в эндометрий, и без полного удаления матки гинеколог не видел другого способа помочь молодой леди.
Взрыв отчаяния сменился унынием, и Гэлбрайт снова опустился на скамейку рядом с Мэттом.
— И сегодня утром Морису позвонили, дабы сообщить, что девочка, как бы это сказать… — доктор начал подыскивать слова.
— Не томи меня, пожалуйста… — пробормотал инспектор.
— В общем, сотрудник детской больницы Рэндалла сказал Морису, что её пульс перестал прощупываться.
Наступила тишина, нарушаемая только шумным дыханием Мэтта. Гэлбрайт почувствовал, что его собственное сердце готово было выпрыгнуть из груди.
— Как звали того гинеколога, который проводил эту операцию? — спросил он через минуту.
В его голове начал складываться план дальнейших действий.
— Помню, Морис говорил, что это был… — начал вспоминать доктор.
— Имя, приятель, мне нужно имя! — заорал Гэлбрайт на розовощекого мужчину.
— Экой ты горячий… — Мэтт отстранился от него. — Итак, он сказал мне, что гинеколог представился ему доктором Бэйзлардом.
В следующее мгновение Гэлбрайт вскочил со скамейки и бросился в полицейское управление. Мэтт что-то крикнул ему вслед, но ветер в ушах помешал инспектору расслышать его слова. Оказавшись внутри самого здания, он притормозил и, ни с кем не здороваясь, поднялся на второй этаж в свой кабинет. Там он сел за стол и, придвинув телефон поближе к себе, набрал номер телефона справочной службы. Когда в трубке раздалось «Алло, я вас слушаю», Гэлбрайт, стараясь придать своему голосу как можно более спокойные интонации, попросил продиктовать ему номер телефона руководства детской больницы Рэндалла. Ответ, который он получил, был «Подождите пару минут».
Инспектор положил трубку телефона рядом с аппаратом и начал искать бумагу. Когда он наконец положил перед собой чистый лист и достал ручку из ящика стола, в трубке раздалось «Пишите». Придерживая её плечом, Гэлбрайт схватил ручку и под диктовку записал на бумаге номер телефона больницы. Поблагодарив человека из справочной службы, он закончил разговор и, пробежав глазами по листку, набрал номер. Трубку сняли почти сразу.
— Вы позвонили в детскую больницу Рэндалла, — услышал Гэлбрайт мелодичный женский голос.
— Здравствуйте, не могли бы вы дать мне домашний адрес доктора Бэйзларда?
— Мы не разглашаем личную информацию своих… — начала было девушка, но инспектор перебил её.
— Я из полицейского управления Портленда, — сухо сказал он.
— Хорошо, оставайтесь на линии, — ответил женский голос.
Гэлбрайту пришлось подождать несколько минут. Наконец девушка вернулась и начала диктовать ему адрес — инспектор едва успел схватить ручку. Когда он вывел последнюю букву, женский голос спросил его «Что-нибудь еще?», но он просто попрощался и положил трубку. «Что ж, замечательно», — подумал он, — «вот он, адрес того самого человека, который своими собственными руками убил невинного ребёнка». Гэлбрайт, несколько раз перечитав бумажку, сложил её в четыре раза и положил в тот же карман, где лежала фотография трёх счастливых людей, представлявших собою семью Йонс.
Гэлбрайт вышел из здания полицейского управления и взглянул на скамейку, стоявшую под агитационным плакатом — Мэтт уже куда-то ушёл. «Ладно, это не имеет никакого значения», — подумал инспектор. Навстречу ему ехал желтый автомобиль с характерным рисунком в виде шахматной доски на дверце. Инспектор остановил такси и, назвав водителю название улицы и номер дома, откинулся на спинку заднего сиденья. Он начал прикидывать, что доктор Бэйзлард, вероятно, всё ещё находился в больнице, так что была велика вероятность того, что ему не удастся застать его дома. Гэлбрайт не был уверен в том, чего он на самом деле добивался от этого визита, но он был твердо убежден в том, что ему обязательно нужно пересечься с этим человеком до того, как дело о «Смерти Делии Йонс под ножом хирурга» попадет в суд, так что нельзя было терять времени.
Водитель быстро доставил своего пассажира туда, куда ему было нужно. Гэлбрайт на радостях дал таксисту щедрые чаевые, и машина двинулась дальше. Тем временем сам инспектор остановился рядом с пятиэтажным зданием и, уперев руки в бока, стал смотреть вверх. Девушка из больницы сообщила ему номер квартиры доктора Бэйзларда, но он был озабочен проблемой того, как ему туда добраться — у Гэлбрайта не было с собой необходимых ключей, отмычек или чего-либо подобного. Неужели ему придётся лезть в окно, как в дешевых шпионских фильмах?
Эти размышления были прерваны мужчиной лет пятидесяти, который, проходя рядом с инспектором, случайно задел его плечом. Гэлбрайт, решив, что стоит попытать счастья, немедленно обратился к этому человеку:
— Это не вы, случаем, доктор Бэйзлард? — спросил он несколько наивным тоном.
Старик остановился и повернулся к окликнувшему его инспектору. У него было морщинистое лицо и круглая голова, на которой почти не оставалось волос. Его глаза, заплывшие жиром, смотрели на Гэлбрайта с каким-то ласковым укором. Увидев эти глаза, инспектор внезапно мысленно перенёсся на целых двадцать четыре года назад — ведь это был тот самый мистер Бэйзлард, который часто посещал дом Гэлбрайта и прямо на глазах у будующего инспектора сидел рядом с камином в гостиной и делился своими историями с хозяевами. Во время этих рассказов отец Гэлбрайта постоянно рассеянно улыбался этому тогда ещё двадцатишестилетнему джентльмену, в то время как мать Гэлбрайта, которая иногда заходила к ним из кухни, чтобы узнать, не нужно ли им чего-нибудь принести, качала головой и бормотала что-то неразборчивое себе под нос.
Инспектор навсегда запомнил, как мистер Бэйзлард поделился с ними своим случаем, связанным с операцией на мозге дровосека. Даже спустя такое количество времени инспектор всё еще помнил имя того бедняги — Дункан. Суть заключалась в том, что у этого лесоруба, который был весьма пожилого возраста, была диагностирована опухоль головного мозга, ввиду чего его жена решила обратиться к врачам местной больницы. Мистер Бэйзлард, который в то время работал там главным хирургом, сразу же взял Дункана под свою опеку и, держа его в изоляции, долго наблюдая за его состоянием, словно чего-то выжидая. И в один прекрасный день, когда дровосек окончательно потерял способность мыслить — не в последнюю очередь из-за условий, в которых его содержали — мистер Бэйзлард затащил Дункана в операционную, где, вколов ему обезболивающее, взялся за дело.
Инспектор помнил, как Бэйзлард подробно рассказывал его семье о том, как он для начала провел Дункану трепанацию черепа, а затем разрезал ткань мозга и начал было удалять опухоль, но когда оказалось, что та проросла в лобные доли, мистер Бэйзлард, выражаясь его собственными словами, понял, что это была капитуляция. Он не сказал тогда, что именно случилось с Дунканом по окончанию той операции, но похороны дровосека, которые состоялись на следующий день после рассказа доктора, говорили намного больше его слов.
Всё это время Гэлбрайт был уверен, что доктор Бэйзлард давно умер, и теперь с удивлением смотрел на него, живого и здорового, и более того, получившего престижную должность в одной из лучших больниц Портленда…
— Могу я спросить, в связи с чем вы ко мне обратились? — размышления инспектора были прерваны тихим, но твердым голосом пожилого человека.
Вместо ответа Гэлбрайт показал тому свое полицейское удостоверение. Доктор молча кивнул головой и, открыв входную дверь, пропустил полицейского вперёд. Поднявшись на пятый этаж, он обратился к инспектору с какой-то странной веселостью:
— Надеюсь, ваш интерес к моей персоне не слишком разносторонен… — сказал он.
— Не волнуйтесь, просто у полиции есть к вам несколько вопросов, — успокаивающим тоном ответил Гэлбрайт.
Океан ненависти бурлил во всём его существе, но, будучи инспектором полиции, Гэлбрайт научился контролировать его волны. Когда они наконец вошли в квартиру, он повернулся к доктору и сказал:
— Давайте выпьем чаю, и в спокойной обстановке вы мне ответите… — он не успел договорить.
— Я поставлю чайник, но вы можете задавать вопросы прямо сейчас, — услужливо ответил Бэйзлард.
Инспектор посмотрел на него чуть внимательнее — всем своим видом его собеседник выражал нетерпение и скрытое раздражение. Бэйзлард явно куда-то спешил, и было очевидно, что неожиданный визит полицейского вовсе не входил в его планы, а был лишь препятствием на пути к какой-то важной цели.
— Вы торопитесь? — невольно вырвалось у Гэлбрайта.
— В Англию, по делам, — последнее слово его собеседник промурлыкал, словно сытый кот.
После этого доктор пошел на кухню. Гэлбрайт подумал про себя, что «знаю я, какие у вас там дела — убили ребёнка и решили немедленно сбежать с места преступления…»
— Хорошо, — весело сказал инспектор вслух, — я так понимаю, вы только что после операции? — спросил он, стараясь не давать волю своему пылу.
— Такое чувство, что вы ясновидящий, мистер, — донесся из кухни голос доктора.
Гэлбрайт заглянул туда — Бэйзлард, гремя тарелками, доставал пачку чая с верхней полки буфета.
— В самом деле, не нужно комплиментов, — подыграл доктору инспектор. — Кого оперировали?
— Ах, пустяки. Так, маленькая, незначительная штучка, — отмахнулся доктор, ставя чайник под проточную воду.
«Незначительная, ну конечно», — подумал Гэлбрайт, — «прервал жизнь маленькой девочки, которая ещё даже толком не познала этой жизни…»
— Чем вы занимались раньше? — инспектор понял, что Бэйзлард не узнал в нем того маленького мальчика из Глостера.
— Ну, я делал всевозможные операции, — довольно охотно ответил собеседник.
— В Америке? — поинтересовался Гэлбрайт.
— И в Америке, и в Англии, откуда я, собственно говоря, родом, — продолжал врач.
— Хорошо, — сухо ответил инспектор.
Чайник постепенно начинал нагреваться. Взглянув на плиту, доктор направился к буфету.
— Вы чай со сладостями пьёте или просто так? — спросил он своего гостя.
Гэлбрайт хотел было согласиться с последней фразой, но вдруг подумал о том, что будет лучше, если Бэйзлард задержится ещё немного.
— Я люблю мармелад, — солгал инспектор, — у вас не найдется пара кусочков?
— Хм… Я постараюсь выполнить вашу просьбу, — открыв дверцу буфета, доктор начал в нём рыться.
Стараясь не шаркать ногами по скользкому линолеуму, которым был покрыт пол в квартире доктора Бэйзларда, инспектор тихо выскользнул в коридор и, увидев открытую дверь кабинета, заглянул внутрь. Его внимание сразу же привлек высокий письменный стол, на котором стояла ваза с жёлтыми астрами. Рядом с ней лежали маленькие листки бумаги, исписанные черными цифрами. На самом верхнем из них были видны пометки, сделанные красным карандашом.
И тут на инспектора будто снизошло озарение. Он подошёл к столу и выдвинул самый нижний ящик. Там, среди каких-то топографических карт и машинописных листов лежала фотография, которую Гэлбрайт немедленно взял в руки. На пожелтевшей черно-белой фотографии был заснят невероятно тощий мужчина с непропорционально большой, гладко выбритой головой, одетый в смирительную рубашку. Он улыбался фотографу беззубой улыбкой, опираясь левой рукой на больничную койку. Перевернув фотографию, Гэлбрайт прочитал текст, написанный черными чернилами: «Дункан (рак мозга), 1967».
— Это опредёленно один и тот же человек, — еле слышно произнес инспектор.
Он сам не понимал, о ком говорил — о самом докторе или же о его давно сгнившем в земле пациенте. Но как бы то ни было, это вещественное доказательство окончательно подтвердило, что Гэлбрайт очутился на правильном пути. Внезапно сзади него послышался громкий топот. Он обернулся — на пороге стоял доктор Бэйзлард. Его грудь тряслась под костюмом, а всё лицо было искажено гримасой ярости. Казалось, глаза доктора пытались пронзить гостя насквозь. Но инспектор не пал духом — напротив, состояние, в котором сейчас находился его, с позволения сказать, противник, настроило полицейкого на решительный лад. Гэлбрайт выпрямился и, выпятив грудь, гордо вздернул подбородок.
— Вы убили этого дровосека двадцать четыре года назад, — начал он торжественным тоном, — а сегодня утром под вашим скальпелем оказалась маленькая девочка. Она шла навстречу своей судьбе, могла изменить ход истории, но, к сожалению…
Инспектор не успел закончить свою насыщенную эмоциями речь.
— Чего ты хочешь от меня, червяк? Признания? — старик закричал так громко, что Гэлбрайт от неожиданности отскочил в сторону. — Держи своё признание!
И в эту самую секунду Бэйзлард подбежал к письменному столу. Гэлбрайт приготовился дать отпор доктору, но тот просто выдвинул верхний ящик стола и, достав оттуда стопку бумаг, подбросил их в воздух. Листы разлетелись по всей комнате и медленно упали на пол. Инспектор подавил желание схватить их и посмотреть, что на них было написано.
— Я распорядился их душами подобно Богу, потому что мне так хотелось, понятно?! — хозяин квартиры продолжал кричать фальцетом.
Выкрикнув эти слова, доктор Бэйзлард достал из кармана своего пиджака маленький флакончик с какой-то жёлтой жидкостью и начал отвинчивать стеклянную пробку.
— Только не подходи ко мне, ты, тварь дрожащая! — в гневе сказал он, понизив голос и растягивая слова.
После этого он запрокинул голову, выплеснув всё содержимое флакона себе в горло. Гэлбрайт невольно забеспокоился — тело доктора задрожало, по нему прошла волна дрожи, но, казалось, он даже не заметил этого.
— Ты не уходишь?! Убирайся отсюда, быстро! — крикнул Бэйзлард с отвращением.
Но, как ни странно, после этих слов доктор, схватив лежавшую рядом с дверью кожаную папку, сам вышел из своей квартиры. Инспектор, продолжая стоять у стола, слышал громкий топот доктора, доносившийся с лестничной площадки. Подождав, пока хлопнет входная дверь, Гэлбрайт наконец решил убраться отсюда. Его дальнейшие действия были крайне непрофессиональными — он не провел обыск и даже не закрыл за собой дверь уже осиротевшей квартиры. Вспомнив фразу доктора «В Англию, по делам», инспектор понял, что их встреча произошла по счастливому стечению обстоятельств — если бы Гэлбрайт опоздал хотя бы на минуту, Бэйзлард давно бы уехал на вокзал и тогда им бы не удалось пересечься.
Спустившись вниз, Гэлбрайт огляделся — как он и предполагал, доктор давным-давно исчез. Инспектор поймал такси и через некоторое время его высадили прямо у входа в полицейское управление. Выходя из машины, Гэлбрайт заметил стоявшего у скамейки молодого сержанта Соссюра, который вёл оживленную беседу с неким пожилым джентльменом в пальто, из-под которого выглядывал зеленоватый атласный жилет. Увидев Гэлбрайта, сержант прекратил дискуссию и уставился на инспектора с некоторым любопытством.
— Чем могу служить, господин инспектор? — вежливо спросил он его. — Дело вот в чем, — не дожидаясь его ответа, начал Соссюр, — один гражданин из Португалии, — сержант кивнул на джентльмена в пальто, — в сопровождении трёх своих друзей прибыл сюда и хочет срочно переговорить с нашим начальством…
Сам гражданин Португалии в это время молча стоял рядом с Соссюром и сверлил Гэлбрайта пронзительным взглядом своих маленьких глаз. Его редкие седые волосы были тщательно зачесаны назад, а рот презрительно скривился, как будто он терпеть не мог находиться в компании американских полицейских. Инспектор, не сказав Соссюру ни слова, прошел мимо них и шагнул в открытые двери полицейского участка.
— Но у них нет времени ждать, ибо они спешат попасть в аэропорт, — донесся до его ушей голос сержанта.
Инспектор, переступив порог, с удивлением обнаружил, что в этот самый момент в помещении полицейского участка было необычайно много людей — несколько взрослых в штатском, группа подростков в спортивных костюмах и какие-то пожилые женщины в ярких платьях… Гэлбрайт, не останавливаясь, направился в кабинет господина главного инспектора Сеймура. Когда он поднялся на второй этаж и открыл дверь в кабинет, тот оторвался от своих бумаг и, бросив равнодушный взгляд на гостя, сказал:
— Что ж, Гэлбрайт, давайте посмотрим, чего вы там нарыли. Присаживайтесь, пожалуйста.
Он кивнул в сторону кресла, но Гэлбрайт, сухо поблагодарив его, вместо этого достал из кармана две фотографии и, положив их на стол перед господином главным инспектором, подождал, пока тот обратит на них своё внимание. Внимательно рассмотрев фотографии, Сеймур, бросив мимолётный взгляд на фотографии, поднял глаза, полные едва сдерживаемого любопытства, на своего гостя.
— На первой фотографии запечатлён дровосек, умерший двадцать четыре года назад, — начал Гэлбрайт, — это произошло в Глостере, где я провел свое детство. Бедняга умер прямо на операционном столе — ему вскрыли мозг, чтобы удалить опухоль. А на втором снимке, — в этот момент его голос непроизвольно дрогнул, — заснята семья Йонс с их маленькой дочерью, которой в следующем году исполнилось бы одиннадцать лет, но, к сожалению, она умерла сегодня утром в палате детской больницы Рэндалла после операции по удалению жизненно важного внутреннего органа.
Гэлбрайт хотел придать своей речи как можно более официальный оттенок, чтобы не выдать господину главному инспектору тех чувств сопереживания, которые он сам не ожидал испытать по отношению к малышке, которую знал самое большее один день. Но Сеймур был слишком проницателен, и инспектора охватило душевное смятение. Гэлбрайт прервал себя — он вдруг почувствовал, что за каждым словом речи, которую он сейчас произносил своему слушателю, скрывалась почти физическая боль, какая-то неумолимая тяжесть, камнем упавшая на его сердце.
— Итак… — произнес господин главный инспектор в наступившей тишине.
— За обеими этими смертями стоял один и тот же человек — доктор Бэйзлард, который работал в больнице, о которой я упоминал. Сегодня утром, сразу после смерти ребёнка, доктор собрал свои вещи и отбыл в Англию, чтобы, я в этом уверен, избежать судебного преследования.
Гэлбрайт достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну и щелкнул зажигалкой.
— Его возвращения в Америку я не жду, — добавил он с какой-то обидой, поднося сигарету ко рту.
После этого он подошел к окну и остановился, глядя вниз на улицу, полную людей. О чем он думал в тот момент? Трудно сказать. Скорее всего, Гэлбрайт вспоминал о том, что любит эту жизнь, любит Портленд, его улицы и всех его жителей. А может быть, он предавался Большой Скуке, вызванной, конечно, не какими-то праздными мыслями, но мрачными переживаниями… Он не видел, что делал в этот момент господин главный инспектор Сеймур, да и не хотел видеть — закончив свою речь, Гэлбрайт словно сбросил с плеч невидимый, но невероятно тяжёлый груз, который до этого давил на его душу.
Внезапно он услышал у себя за спиной вкрадчивое покашливание. Потушив сигарету, инспектор отвернулся от окна, поняв, что это был приказ вернуться к столу.
— Знаете, Гэлбрайт, — начал господин главный инспектор Сеймур, — вы явно так обеспокоены судьбой этой юной леди, что я чувствую себя обязанным отправить вас к Джордану Тёрлоу.
— Простите, но кто это? — Гэлбрайт сделал шаг ближе и склонил голову, словно боялся пропустить хоть слово.
— Это субъект, отбывающий наказание в исправительном учреждении Колумбия-Ривер. Он был приговорен к восемнадцати годам тюремного заключения по подозрению в изнасиловании несовершеннолетней девочки, которая была дочерью его соседей. Суд обвинил его в том, что он воспользовался доверием матери жертвы и заставил самого ребёнка посетить его дом, где оказывал на него давление и моральный прессинг.
Слушая эту историю от господина главного инспектора, Гэлбрайт подумал о том, как было бы замечательно, если бы все гадости и горести, которые этот мир приносит людям, случались только с теми, кто этого заслуживает, но никогда с маленькими, невинными детьми. «Но увы, люди не делятся на хороших и плохих», — с грустью подумал он. Тем временем Сеймур продолжал свой рассказ.
— Перед арестом мистер Тёрлоу, по словам родителей девочки, надругался над ней в квартире своего друга. В целом, мне стоит отметить, что у неё был очень эмоциональный отец — он был готов буквально на всё, чтобы засадить за решетку обоих мужчин, но суд постановил, что вина друга Джордана не была доказана.
— Понятно, — сказал Гэлбрайт, когда Сеймур закончил свою речь, — и что же вы предлагаете мне делать?
— Поезжайте в исправительное учреждение Колумбия-Ривер и попросите об аудиенции с этим заключенным. Насколько я знаю, на самом деле он вовсе не плохой парень, но вы же знаете о силе публичного порицания…
— Что я с этого получу? — от волнения Гэлбрайт перебил господина главного инспектора.
— Это зависит только от вас, Гэлбрайт, — тихо ответил тот, — может быть, душевное спокойствие, а может быть, жажду к действию. В любом случае, слова мистера Тёрлоу внесут ясность в ваши мысли.
Гэлбрайт невольно опустился на стул. Он не осмеливался принимать эти слова господина главного инспектора за чистую монету, но какой-то частью своей души понимал, что, к сожалению, это является правдой.
— Я не берусь решать за вас, что вам нужно, могу лишь сказать, как я представляю вашу дальнейшую тактику, — продолжил Сеймур. — Вы ведь вправду хотите пойти до конца и уничтожить этого человека? — вдруг произнёс он, имея в виду доктора Бэйзларда.
— Простите, вы действительно сказали… — Гэлбрайт хотел переспросить собеседника, но Сеймур поднял руку.
— Это образное выражение, — как бы утешая своего слушателя, сказал он, — потому что никто не собирается доводить это дело до полного уничтожения подозреваемого. Мы полицейские, Гэлбрайт, а не палачи.
— Так что же мне делать прямо сейчас? — начал терять терпение Гэлбрайт.
— Езжайте, — важно и лаконично сказал господин главный инспектор.
С этими словами он надел очки и пододвинул к себе толстую стопку бумаг, давая понять своему собеседнику, что тот свободен. Возможно, господин главный инспектор намеревался добавить к этому «Прощайте», но тут в кабинет ворвались четыре человека в штатском, среди которых Гэлбрайт узнал того самого седовласого мужчину с зелёной жилеткой, который не так давно разговаривал с молодым сержантом Соссюром. Инспектору ничего не оставалось, как покинуть кабинет Сеймура и направиться к выходу из полицейского управления.
Выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, Гэлбрайт слышал, как четверо португальцев начали громко выкрикивать какие-то фразы на своём родном языке, явно пытаясь продемонстрировать господину главному инспектору, насколько важное значение имеет их дело, и насколько им нужно немедленное вмешательство американской полиции. Только добравшись до лестницы, ведущей на первый этаж, Гэлбрайт перестал слышать их яростные крики и спокойно начал спускаться. Оказавшись на первом этаже, инспектор немного поколебался, вспоминая название колонии, которое назвал ему Сеймур, а затем решительно толкнул дверь и вышел на залитую солнцем улицу.
Джо завели в маленькую комнату с серыми стенами, в которой кроме стола и двух стульев больше ничего не было. Охранник слегка подтолкнул заключенного в спину и, убедившись, что тот послушно сел на ближайший к выходу стул, закрыл за собой дверь. Мрачные мысли витали в голове Джо. Он отбывал наказание в этой тюрьме целых два года, и это составляло лишь одну девятую всего срока. За это время он почти забыл, каково это — быть свободным, дышать свежим воздухом и свободно общаться с другими людьми…
В голову Джо закралась безумная мысль, что его вызвали в эту комнату для того, чтобы освободить отсюда пораньше, но здравый смысл подавил эту мысль. С тех пор, как охранник вышел за дверь, прошло восемнадцать минут. Джо, хотя и привык к долгому и утомительному сидению в камере, уже устал сидеть на этом жестком стуле, и ему хотелось встать — не для того, чтобы выйти, а просто размять затекшие ноги, — как вдруг входная дверь, которая располагалась сразу позади его стула, открылась, и заключенный услышал размеренные шаги за своей спиной.
Незнакомец обошел стол и сел на стул напротив Джо. Заключенный начал разглядывать этого мужчину. На вид ему можно было дать лет тридцать с небольшим, ну максимум сорок. У него были короткие чёрные волосы и аккуратные усики под орлиным носом. Он был одет в серый и явно поношенный пиджак, под которым виднелась белая рубашка в черную клетку. Вид этого мужчины дополнял изящный чёрный галстук, висевший на его шее. Поведение незнакомца, или, скорее, то, как уверенно он держался, могло свидетельствовать о том, что ранее ему довелось служить в армии.
Джо, скучавшему в стенах этого унылого места, хватило всего двух минут, чтобы в общих чертах понять, кто сидит перед ним. Впрочем, незнакомец не спешил начинать разговор — автоматически произнеся сухое приветствие, он стал молча сидеть на стуле и просто смотрел на пленника, явно чего-то ожидая. Наконец он нарушил повисшее в душном воздухе молчание:
— Итак, я имею честь видеть перед собой Джордана Тёрлоу, того самого человека, который два года и пять месяцев тому назад был приговорен окружным судом Соединенных Штатов по округу Орегон в связи с уголовным делом касательно некоей Делии Йонс? — вкрадчиво и с тихой торжественностью сказал этот человек.
Когда незнакомец закончил свое на редкость длинное вступление, Джо почувствовал, как у него внутри всё перевернулось вверх ногами. Дело было не в несколько грубоватой интонации баритона собеседника, но в том, что этот человек, которого Джо видел перед собой впервые, произнес дорогое ему имя — пускай даже оно и не было секретом для всех, кто находился в этом здании, но лично для него, двадцатишестилетнего Джордана Тёрлоу, эти два сокровенных слова вызвали в его организме неконтролируемое учащение сердцебиения и некоторые проблемы с дыханием, которые проходили только с течением дня. Было ясно как день, что сердечная рана оставалась свежей даже после стольких месяцев, проведенных в унылых подземельях этого бетонного гроба.
Тема, которую затронул незнакомец, заинтересовала Джо. Минутное замешательство, вызванное произнесенным именем, вскоре уступило место спокойствию и решимости. Джо подтвердил, что незнакомец не ошибся в своих догадках, внутренне понимая, что на самом деле этот человек уже всё знал заранее, если уж ему поручили беседу с ним. Поправив усы, инспектор Гэлбрайт — именно так собеседник представился заключенному — дал понять, что сейчас им двоим предстоит долгая беседа.
Полицейский попросил Джо начать рассказ о том, как тот оказался за решеткой, и в частности сосредоточиться в своём повествовании на всем, что касалось личности Делии Йонс, потому что это послужит основой для последующего рассказа, но уже с его, Гэлбрайта, стороны. Джо спросил, почему господин инспектор вообще назначил ему эту встречу, но, получив в ответ сухое «Ваши слова, Джордан, помогут моему расследованию», он решил не терять времени и приступил к делу.
Итак, два года тому назад… Те благословенные времена для Джордана Тёрлоу имели такой ореол в его глазах, что казалось, будто ту жизнь прожил совершенно другой человек, и лишь по какой-то непонятной причине в его голову пришли чьи-то чужие воспоминания. Такое положение дел не было вызвано с течением времени — на самом деле с самого первого дня своего тюремного заключения Джо намеренно пытался абстрагироваться от все того, чем жил раньше, дабы его сердце не страдало от боли утраты. Но как бы сильно ему ни хотелось задвинуть все воспоминания подальше на чердак своего сознания, Джо, слыша это дорогое имя из уст других людей, впадал в состояние, когда его сердце готово было выпрыгнуть из груди от тоски. Делия… Он нежно произнес её имя. Оно звучало так красиво и утонченно одновременно…
Готовясь изложить интересующую инспектора информацию, мистер Тёрлоу, как он всегда делал, начал собирать в единое целое свои мысли, беспорядочно разбросанные в голове, а также попытался почувствовать, будто заново переживает события давно минувших дней. Если бы не это, ему вряд ли удалось бы связать воедино хотя бы два слова, и поэтому он, выпросив у господина инспектора немного времени — четыре минуты, если быть точным, — начал настраиваться на волну прошлого. Отбросив нелепость высокопарных суждений, Джо, казалось, застыл на одном месте — устремив взгляд перед собой, он, казалось, начал медитировать и отдал свои мысли предначертанному.
Когда Джо наконец собрался с мыслями, тишина в комнате для свиданий наконец-то была нарушена. Его собеседник, слегка размяв затекшие руки, приготовился ловить каждое слово, которое слетит с уст этого пленника…
Август того года выдался на редкость жарким. Джордан Тёрлоу отмечал, что в его районе такого раньше никогда не случалось. После смерти матери он ни разу не выезжал за пределы своего родного города Портленда, и в связи с этим Джо, который и раньше не любил путешествовать по миру, теперь уже точно прочно пустил корни в почву своего родного дома. Большую часть своего свободного времени, которое было доступно ему при выбранной им профессии культуролога, тогда ещё двадцатичетырехлетний Джо проводил, гуляя в лесу, раскинувшимся за его жилым районом.
Там он медленно, можно даже сказать, меланхолично, бродил по тропинкам со своим верным псом и, подобно поэтам-романтикам, его мысли и чувства были почти полностью отданы окружающей его природе. Моционы такого рода обычно затягивались до поздней ночи, и поэтому, когда Джо шёл домой с Буффало, последний несколько раздражал соседей своим звонким лаем, который пёс издавал по любому поводу — будь то мышь, пробегающая в кустах, или крик ночной птицы, сидящей на ветках.
Собственно говоря, из суммы всех этих обстоятельств вытекало то обстоятельство, что среди всех жителей района Паркроуз Джордан Тёрлоу имел репутацию беспринципного и ленивого гедониста, которого, как он сам порой думал, терпели только потому, что в современном мире нельзя просто так взять и сказать человеку всё, что вы о нём думаете, и в идеале задать ему крепкую трепку — ибо буква закона нависает над каждым гражданином государства, подобно дамоклову мечу, а значит, каждому волей-неволей приходится, стиснув зубы, жить в соответствии с принципами, предписанными Высшими Мира Сего…
Но в один прекрасный день перемена, произошедшая в жизни всего посёлка, казалось, перевернула весь распорядок жизни последнего отпрыска семьи Тёрлоу с ног на голову. Именно с этого момента Джо понял, что, формально говоря, его схватили за ноги и начали утягивать под землю, и даже если бы он действительно захотел этому воспрепятствовать, всё, что он мог бы сделать, это слегка ослабить хватку цепких рук этого странного чувства, называемого «привязанностью», ибо не было никакого способа остановить её намерения относительно его окончательного падения к центру Земли. От этого священного — или всё же проклятого? — момента, когда имя «Делия» навсегда запечатлелось в его сознании, фактически всю его жизнь можно было с лёгкостью разделить на два этапа — до встречи с этой девочкой и после…
Джордан Тёрлоу пропустил тот момент, когда семья Йонс переехала в его район, потому что как раз в то время он застрял на работе в центре. Так что перед возвращением домой Джо успел увидеть только самого дородного мистера Йонса — как раз в ту минуту, когда тот расплачивался со старым Харрисом Шервиндом. Джо и раньше слышал от торговцев в посёлке, что этот коренастый мужчина с невероятно хмурым выражением лица планирует переехать сюда на постоянное место жительства, но его это не особо волновало. Затем они встретились взглядами, но, не сказав ни единого слова своему будущему соседу, гориллоподобный мистер Йонс, поморщившись от отвращения, сел в свою машину, припаркованную у ворот дома Харриса, и уехал. На следующий день Джо также покинул район Паркроуз — правда, у него не было личной машины, поэтому ему пришлось сесть в автобус, который всегда курсировал по расписанию между сельской местностью и центром.
Джордан пробыл в центре около пяти дней. Там ему было где ночевать — специально для таких целей он снимал номер в самом дешевом отеле, где, конечно, не было таких удобств, как у него дома, но какая ему на самом деле разница, где ему отдыхать после не такого уж и напряженного рабочего дня? Собственно, его жизнь всегда текла подобным образом — он бездельничал в своем доме, иногда принимал звонки от своего босса и, отправляясь в центр, выполнял, по сути, бессмысленную работу, которая, однако, приносила ему ровно столько денег, чтобы мог жить — без роскоши конечно, но и бедняком Джо никогда себс не ощущал.
Проработав те пять дней, мистер Тёрлоу вышел из здания, где располагался его офис, и, ускорив шаг, направился к автобусной остановке, где, как всегда, ему нужно было сесть в автобус, который перевозил людей по уже описанному выше маршруту. Однако в тот конкретный момент машина немного опоздала, и поэтому Джо сидел на скамейке со скучающим видом, глядя на других людей, которым тоже нужно было уехать за город. В основном это были пожилые дамы, у которых были небольшие торговые точки в районе Паркроуз. Кто-то из них был с сумкой, а кто-то с корзинкой. Прошло пять минут, и Джо посмотрел на свои наручные часы — чёрт, этот водитель опаздывает уже на целых четырнадцать минут! Мистер Тёрлоу не знал, какое обстоятельство вынудило старину Мартина совершить такое, казалось бы, незначительное отклонение от правил, предписанных дорожной администрацией, но в глубине души у него было желание хоть как-то с ним поквитаться. Впрочем, Джо понимал, что эта мысль была не только совершенно бессмысленной затеей, но и тот факт, что он сам, будучи хилым и низкорослым молодым человеком, никоим образом не может конкурировать с этим бывшим спортсменом, который на старости лет решил выбрать профессию водителя междугороднего автобуса.
К счастью, когда время на часах Джо уже показывало около шести часов вечера, из-за поворота наконец-то показался знакомый белый автобус, который остановился неподалеку от остановки. Мистер Тёрлоу не спешил садиться в автобус, потому что, будучи мужчиной, к тому же молодым, он был просто обязан пропустить вперёд почтенных пожилых женщин, которые, толкая друг друга, входили в переднюю дверь автобуса. Когда последняя женщина, в которой Джо узнал торговку, у которой он всегда покупал всевозможные принадлежности для ванной комнаты, скрылась в чёрном дверном проеме, он встал со своего места и под торопящие крики старого Мартина вошёл в переполненный салон автобуса.
Увы, торговки успели занять все места. Даже те сиденья, на которых на самом деле никто не сидел, были заняты тяжелыми сумками. У Джо не было другого выбора, кроме как провести всю поездку, держась за поручни, с которых из-за частого трения местами облупилась желтая краска, обнажив скрытую под неё блестящую алюминиевую поверхность. За большими окнами автобуса мелькали виды на раскинувшиеся возле шоссе деревья, среди которых изредка попадались одинокие постройки — как жилые, так и всевозможные кафе, магазины и тому подобные атрибуты современного американского городского пейзажа.
Мистер Тёрлоу видел всё это в миллионный раз, поэтому от нечего делать углубился в свои мысли — в такие моменты его глаза останавливались на одной точке и ничего не фиксировали. Люди вокруг него могли подумать, что у него какой-то припадок, но на самом деле его разум просто начинал уплывать куда-то вдаль от тела. Во время той поездки в автобусе предметом его размышлений был, как нетрудно было догадаться, тот факт, что незнакомый джентльмен переезжает в его родную деревню. Джо спросил себя, чего искал этот человек за городом, и что двигало им, когда, не торгуясь, тот заплатил старому Харрису Шервинду значительную сумму денег за тот двухэтажный дом, где в былые времена происходили пьяные дебоши Харриса и его друзей…
В мыслях мистера Тёрлоу возникла теория, что, возможно, этот угрюмый мужчина был семьянином, и он купил дом в глубинке с той целью, чтобы дать своей жене и ребенку — Джо почему-то был уверен в том, что у мистера Йонса есть наследник — возможность жить на природе. Но, с другой стороны, как это могло повлиять на его работу? Перед глазами Джо стоял мистер Йонс, садящийся в неприглядный легковой автомобиль. Очевидно, этот джентльмен заключил пари со своей семьей, что они переедут из города, зная, что на личном автомобиле он сможет без каких-либо проблем ездить на работу. Мистер Тёрлоу почему-то представил себе, как этому мужчине, похожему на старого медведя, приходится вставать с утра пораньше, чтобы успеть не только позавтракать, но и добраться до своего рабочего места, которое, как был твёрдо уверен Джо, располагалось в богатом районе центра.
Мистер Тёрлоу не смог удержаться и рассмеялся над своим видением. Пожилые женщины, сидевшие по обе стороны от него, содрогнулись в унисон. Джо услышал недовольное шипение какой-то продавщицы — кажется, той, что торговала фруктами. Но ему, уставшему от этого дня культурологу, почему-то было всё равно, что подумают о нем эти необразованные клуши. Он не пытался сдержать этот внезапный поток веселья, который обрушился на него, и так он и смеялся до тех пор, пока старый Мартин внезапно не обернулся к нему и не помахал своим волосатым кулаком прямо у него перед носом. Неконфликтный — и, честно говоря, трусливый — Джо тут же перестал ржать как лошадь, а водитель, пробормотав грубые слова в адрес невоспитанного юноши, снова положил руки на руль.
Пять минут спустя автобус наконец доставил всю массу людей, спешащих домой, в их родную деревню, и мистер Тёрлоу, которому посчастливилось стоять прямо у выхода, тут же выпрыгнул из автобуса, подняв клубы пыли. Шедшие за ним торговки начали громко ругаться ему вслед, но он, находясь в весёлом настроении, которое кулак Мартина никак не мог полностью погасить, чуть ли не полетел к своему дому. Почему Джо так веселился? Действительно ли нарисованный его разумом образ гориллоподобного человека, встающего ранним утром, вызвал у него такой пароксизм экстаза? Мистер Тёрлоу не разбирался в психологии, поэтому перестал думать о собственном поведении и, отойдя на безопасное расстояние от автобусной остановки, слегка сбавил скорость.
Как бы то ни было, усталость давала о себе знать. Подходя к своему дому все ближе и ближе, озорная искорка веселья внутри Джо наконец погасла, и он, опустив голову, казалось, уже через силу заставлял себя идти вперёд. Дойдя до забора дома старого Харриса, он вдруг остановился как вкопанный. Сначала Джо сам не понял, почему это произошло — он продолжал смотреть себе под ноги, но всем телом вдруг ощутил странное чувство, как будто на него смотрела одновременно сотня человек. Ноги не слушались своего хозяина, и пару секунд Джо не мог даже пошевелить шеей. «Что за напасть?» — подумал он.
Время, казалось, замерло вокруг мистера Тёрлоу — и две секунды протянулись так медленно, словно два тысячелетия. Кроме того, он почувствовал, как жар начал распространяться по всему его телу, и казалось, что ещё немного, и его кожа, не выдержав высокой температуры, начнет плавиться. Но, слава Богу, это чувство наконец покинуло его. Джо, казалось, очнулся от кошмара и огляделся по сторонам. Солнце уже село, а тьма ещё не опустилась на землю. Птицы сидели на дереве по другую сторону дороги.
Благодаря их успокаивающему щебету, Джо смог избавиться от этой странной болезни. Он уже решил было подойти к воротам своего дома, но что-то заставило его взглянуть на дом старого Харриса. В нижних комнатах ещё не включили свет, поэтому окна первого этажа не выделялись на общем фоне дома, в то время как верхние были освещены оранжевым светом ламп накаливания. Не обладая хорошим зрением, мистер Тёрлоу уже собирался было повернуть голову назад, когда внезапно увидел маленькую человеческую фигурку в крайнем левом окне второго этажа.
Это была маленькая девочка. Было неясно, во что она была одета, потому что отсюда мистер Тёрлоу мог видеть только её голову. У неё были длинные и взъерошенные чёрные волосы, собранные в небольшой пучок на макушке. На лице юной незнакомки был намек на какое-то едва уловимое коварство. Девочка с любопытством смотрела прямо на Джо. Что её привлекло? Может быть, дело было в его растерянном виде? Джо показалось, что именно так всё и было, потому что её губы растянулись в улыбке. Как долго они так смотрели друг на друга? Мистер Тёрлоу больше не помнил этого. Но пронзительный взгляд этой пары глаз, казалось, сверлил его насквозь. Он неловко пошевелился, всё еще глядя в окно. Маленькая девочка что-то сказала (мистер Тёрлоу не мог расслышать её слов с такого расстояния), после чего её голова исчезла из квадрата окна, все пространство в котором теперь занимали серые занавески.
Джо подошел вплотную к своей калитке и, уловив ухом лай своего верного пса, который бегал по другую сторону забора, трясущимися руками вытащил ключ и вставил его в замочную скважину. Он переступил порог и, прикрикнув на Буффало, который радостно прыгал на своего хозяина, запер калитку за собой. Положив ключи в карман, он присел на корточки и погладил собаку по голове.
— Ну, приятель, настрадался я сегодня… А у тебя как дела? — словно обращаясь к ребёнку, пробормотал он.
Буффало попытался лизнуть своего хозяина, но Джо вовремя встал и, вытирая руки о носовой платок, схватил охапку белья, которое он со вчерашнего дня развесил на бельевой веревке, и пошёл с ним в дом. У него в голове вертелись мысли о том, что он, растяпа этакий, забыл купить своей собаке что-нибудь поесть, но усталость взяла верх над всеми остальными чувствами, и в конце концов Джо направился в ванну. Там он открыл кран и, пока ванна наполнялась, аккуратно разложил высушенную одежду так, чтобы по окончанию мытья она была в пределах легкой досягаемости. Затем Джо поспешно снял с себя всю одежду и, в чем мать родила, плюхнулся в свой собственный океан, который состоял из горячей воды и мыльной пены. Ему казалось, что весь стресс, который он пережил за этот день, начал покидать его тело и уходить в воду. Отмокая в ванне, он мог наконец с чистой совестью забыть обо всех своих заботах и уподобиться в своём поведении беззаботному тюленю.
Джо продолжал лежать в уже остывшей воде, пока внезапно из соседней комнаты не донеслась трель телефонного звонка. С некоторой ленцой он начал вылезать из ванны и, надевая чистую одежду, задумался о том, кто мог позвонить ему в такое очень позднее время. Одевшись, Джо натянул на босые ноги свои любимые тапочки и пошёл в спальню. Прежде чем взять трубку телефона, который стоял на тумбочке возле двери, Джо заметил, что несколько дней назад забыл задернуть шторы на окне.
Ругая себя за свою оплошность, мистер Тёрлоу поднес телефон к уху. На другом конце провода был Джафет, его близкий друг и коллега по работе одновременно. Как оказалось, причина, по которой он звонил Джордану, заключалась в том, что, уходя с работы, он случайно перепутал папку со своими материалами с папкой Джо. Последний, пообещав на днях заскочить к другу домой (который находился в том же посёлке), закончил этот разговор и повесил трубку.
«Не очень хорошо получилось», — подумал мистер Тёрлоу, тупо уставившись на телефон. Как он мог видеть, плоды его прострации не приносили никакой пользы, а наоборот причиняли неудобства, причём не только самому Джо, но и окружающим его людям. Направляясь на кухню, он перебирал в голове варианты, чем бы занять себя, чтобы не давать своему телу повода расслабиться. Его выбор был невелик — дело в том, что спорт ненавидел всеми фибрами души, да и о физическом труде на огороде он тоже думал со злостью — из-за чего после смерти матери этот крошечный клочок земли на его участке зарос сорняками — и поэтому, доставая яйца из холодильника, Джо пришел к выводу, что, как бы сильно ему не хотелось, но выше своей глупой головы ему прыгнуть не удастся.
Зажгя газ, он начал перебирать в памяти события прошедшего дня. Утром он открыл глаза в том крошечном гостиничном номере и, набив живот какими-то дешевыми полуфабрикатами, отправился в офис, где он на автомате выполнил предписанные уставом действия — Джо заметил про себя, что даже не может толком вспомнить, чем именно занимался на работе, — после чего, отчитавшись перед своим начальником, направился к автобусной остановке. Мистер Тёрлоу пропустил в памяти фрагмент, связанный с поездкой на автобусе, и остановился на том, как его внезапно охватил жар, когда он уже подходил к своему дому.
Так что же это было? Неужели взгляд этих детских глаз действительно привел его, двадцатичетырехлетнего мужчину, к такому заболеванию? Очертания лица той маленькой девочки снова промелькнули перед его внутренним взором. Джо решил изменить ход своих мыслей и начал прикидывать, кем бы она могла быть. Пять дней назад он видел, как мистер Йонс заплатил за дом Харриса Шервинда, и теперь, как мог видеть Джо, мистер Йонс уже переехал туда вместе со своей семьей. Звучит логично, подумал Джо. Эта маленькая девочка, как нетрудно было догадаться, была дочерью нового владельца дома. Получается, он был прав насчет того, что у его нового соседа был ребёнок.
Джо испытал чувство неуместной гордости за свои «удивительные» дедуктивные способности, но он напрягся и смог подавить это глупое ощущение. Понятное дело, что люди не могут читать мысли друг друга, но мистер Тёрлоу нутром чуял, что человеческие мысли могут проникать в умы других людей подобно звуковым волнам, ввиду чего он изо всех сил старался не думать о таких вещах, которые, будь они высказаны вслух, вызвали бы как минимум пару недовольных взглядов в его сторону. Джо понятия не имел, почему в его собственном понимании мысли были подобны прозрачной стеклянной витрине магазина, за которой любой проходящий мимо мог легко заглянуть, но ему приходилось жить с этим с самого детства.
Как бы то ни было, во время той поездки на автобусе ему удалось попасть в самую точку относительно семейного положения своего нового соседа. Джо начал задаваться вопросом о том, что изменится с этого дня в его жизни. Ну, во-первых, теперь, когда он будет выходить на улицу, он будет сталкиваться с этим полным мужчиной либо на дороге, либо в магазине. Вспомнив недобрый взгляд, которым наградил его мистер Йонс пять дней тому назад, Джо ясно дал себе понять, что эта семья с высокой долей вероятности назовет его бездельником и тунеядцем. Впрочем, так думают абсолютно все, кто его знает, так что в этом не было ничего особенного — мистеру Тёрлоу не привыкать к подобному отношению со стороны окружающих.
Его больше беспокоило, как он будет вести себя в присутствии молодой наследницы своего нового соседа. Джо до сих пор помнил её взгляд — ощущение, что на него одновременно смотрела толпа из сотен людей, не могло быть приятным. Будучи по натуре довольно застенчивым человеком, концентрация внимания на его персоне со стороны других людей всегда повергала Джо в какое-то странное оцепенение, и в данном случае дело было не только в самом ребёнке — по какой-то причине мистер Тёрлоу всегда боялся детей, думая, что они обладают возможностью читать мысли взрослых, — но и в том, что эта девочка жила настолько близко от его дома…
Джо всю свою жизнь избегал смотреть другим людям в глаза — человеческий взгляд в его понимании был подобен яркому прожектору, который освещает все уголки души. В случае с дочерью его нового соседа все приняло еще более серьезный оборот. Мистер Тёрлоу мог даже поклясться, что из глаз той девочки исходили вполне осязаемые лучи… Пытаясь найти объяснение этой вечерней загадке, он остановился на копьях. Его воображение нарисовало длинные прозрачные шесты, словно вырезанные из стекла, с острыми кончиками, выходящими из глаз ребёнка.
— Да что за чушь я несу, — сказал Джо вслух, — ведь я просто столкнулся взглядом с незнакомой девочкой. Но нет же, я, простите меня, чуть не подох от этого прямо на месте! Ну и раскис же я!
Внезапно мистеру Тёрлоу захотелось пнуть себя, ну или просто ушибиться — здесь действие не было важно, всё дело заключалось в результате — Джо твёрдо верил в то, что сильный болевой шок принесёт свой желаемый эффект. С этой целью он посмотрел перед собой — на плите стояла сковорода, накрытая крышкой. Полностью отдавая себе отчет в своих действиях, Джо протянул левую руку вперед и двумя пальцами коснулся раскаленного железа, после чего он тут же помчался в ванную, подставив обожженную руку под сильную струю холодной воды из-под крана. Он улыбнулся «Да, я преподал себе хороший урок, однако…» Кончики его мизинца и безымянного пальца были очень красными и болели. Ничего особенного, возложение каких-то несчастных пальцев на алтарь социализации было сущим пустяком.
Мистер Тёрлоу направился в спальню, заметив, что к тому времени на улице уже совсем стемнело. Он включил свет и начал искать в шкафу мазь от ожогов. Найдя заветную баночку, он окунул в нее оба пальца и, завинтив крышку, поставил мазь на её законное место. «Два, может быть, три дня рука будет немного побаливать, но вскоре всё будет в порядке», — подумал он. Но про себя он понял, что не стоит падать в обморок от того, что на него пялятся всякие малолетки. Джо рассмеялся собственной шутке и наконец-то пошёл ужинать.
Джо быстро покончил с яичницей-болтуньей — можно сказать, что он даже не утолил свой голод, но, как однажды ему сказал один знакомый врач, это было не так уж и плохо, потому что, ложась спать, лучше не наедаться досыта, чтобы не давать нагрузку своему желудку. Мистер Тёрлоу не понимал, чем переваривание пищи может помешать сну, но зачем ему спорить с дипломированным последователем учения Эскулапа? Поэтому, проглотив этот практически диетический ужин, Джо встал из-за стола и, ополоснув тарелку под проточной водой, поставил её в кухонный шкаф и медленно пошёл в спальню, готовясь ко сну. Он успокаивал себя тем, что, в сущности, новый сосед ни в коем случае не был катастрофой, напротив, новые люди в окружении — это всегда хорошо. Поддавшись объятиям Морфея, перед внутренним взором Джо снова мелькнула пара хитрых глаз…
Он встретил следующий день совершенно другим человеком. Нет, дело было не в том, что внешность мистера Тёрлоу претерпела какие-то изменения — он по-прежнему оставался дистрофиком с чахоточной грудью, — суть заключалась в том, что в его мозгу словно щёлкнул переключатель. В тот день Джо, казалось, был охвачен эйфорией, и казалось, что всё его естество излучало энергию. За завтраком он размышлял о том, чем бы себя занять. Наметив план, по которому он будет действовать сегодня, мистер Тёрлоу покончил со своим скудным завтраком и направился в ванную, где, подставив лицо под струю холодной воды, Джо немного ополоснулся и посмотрелся в зеркало. Его непослушные волосы были растрепаны во все стороны, и в сочетании с несколько безумным взглядом он выглядел как сердитый и голодный студент. «Значит», — подумал он, — «мне следует подстричься, а то с такой прической только людей пугать…»
Недолго думая, Джо вошел в свой кабинет, где, схватив со стола свой бумажник, на ходу сунул его в карман. Уже выйдя из дома и закрывая за собой калитку, мистер Тёрлоу вспомнил о том, что не кормил Буффало уже шесть дней подряд, если считать те пять дней, которые он провёл в центре. «Всё в порядке, приятель, я сегодня принесу тебе поесть, не забуду», — подумал он. С этими мыслями Джо положил ключ в карман рубашки и, слегка поправив волосы, отправился на прогулку в парикмахерскую, которая находилась на другом конце района Паркроуз. Однако Джордан не забыл отметить про себя, что со двора его новых соседей доносились весёлые женские крики — один голос был постарше — как он понял, это была миссис Йонс, — а второй помоложе. Обладательницу этого голоса он уже знал в лицо со вчерашнего дня.
Мистер Тёрлоу подумал о том, что женская половина семьи Йонс в это время наслаждалась своим первым днём на новом месте, и, мысленно представив себе их прогулку по двору, продолжил свой путь. Казалось, от мысли об этих двоих Джо почувствовал себя немного лучше. Не останавливаясь ни на секунду, он начал тихонько насвистывать мелодию, которая, как ему показалось, была подсказана ему пением птиц, которые сидели на том самом дереве, у которого он стоял вчера, играя в гляделки с юной леди Йонс. Так идти было веселее, и, кроме того, сосредоточившись на попытке воспроизвести птичье пение, он, наконец, избавился от навязчивых мыслей о своих новых соседях. Увлекшись этим делом, Джо не заметил, как уже подошел к жилому зданию, на первом этаже которого находилась парикмахерская. Закончив свою своеобразную арию, Джо недолго полюбовался цветущими кустами сирени, росшими возле входа, и, глубоко вздохнув, вошел в помещение парикмахерской.
В крошечном фойе, которое предшествовало самому залу, его скромную персону сразу заметил сидящий на диване парень. Это был Келси Петтипас, сын владелицы этой парикмахерской, который, собственно, и исполнял обязанности парикмахера в заведении своей матери. Увидев Джо, он вскочил, и они с клиентом пожали друг другу руки, после чего последний начал говорить Келси, что ему на самом деле нужно — всего-то лишь просто убрать лишние волосы по бокам и спереди, дабы не выглядеть на людях каким-то огородным пугалом. Парикмахер рассмеялся над этими словами клиента и приступил к делу.
Мистер Тёрлоу с интересом наблюдал в зеркале, как умелые руки Келси Петтипаса приводят его прическу в цивилизованный вид. Было настоящим удовольствием видеть, как ножницы в руках профессионала спасали Джо от колтунов, которые вызывали у него отвращение и производили плохое впечатление на остальных людей. Несмотря на то, что Джо отмокал в ванной почти каждый день, он почти никогда не думал о своих волосах, из-за чего они, можно сказать, жили своей собственной жизнью. Джордан, сидя в парикмахерском кресле, вспомнил о том, что в детстве ему не нравился процесс стрижки, якобы из-за того, что ножницы могли случайно задеть кожу на его голове. Как бы то ни было, детские фобии наконец-то покинули его сознание…
Когда Келси Петтипас закончил свои дела, Джо, расплачиваясь с ним, спросил юношу о том, помнит ли тот, когда в последний раз он приходил к нему подстричься. Парень, немного подумав, несколько неуверенно заявил, что до этого момента он видел мистера Тёрлоу аж целый год тому назад.
— Да, кстати, у тебя сегодня кто-нибудь стригся до меня? — неожиданно для самого себя Джо решил задать вдогонку ещё один вопрос.
— Ты первый клиент за этот день, успокойся, — весело сказал Келси Петтипас, — ведь в такой ранний час мало кто утруждает себя стрижкой, — добавил парикмахер.
Мистер Тёрлоу посмотрел на часы — было без десяти девять утра. Оказывается, сегодня он проснулся немного раньше обычного… Джо вышел из парикмахерской с несколько мрачным выражением лица от нахлынувших на него мыслей. «Неужели переезд семьи с маленькой девочкой», — думал он, — «действительно так сильно изменил меня внутренне?». В этом не было никакой логики, но это произошло. Он сердито сплюнул в сторону, думая, что таким образом сможет выразить презрение к здравому смыслу. Однако случилось так, что комок слюны приземлился не на землю, но на деревянную тележку, которая принадлежала какому-то старику, который тут же начал гневно выражать молодому человеку своё неудовольствие, из-за чего Джо пришлось долго извиняться перед ним, но даже этот инцидент не смог заглушить сумятицу в его голове.
Вскоре старик как ни в чем не бывало покатил свою тележку вперёд, а мистер Тёрлоу, остановившись возле здания с витриной книжного магазина, задумался о том, что бы ещё ему сегодня сделать. Джо вспомнил вечерний телефонный звонок. Он должен обменяться рабочими материалами со своим коллегой, иначе возникнет неловкая ситуация… Выходя из дома, он забыл взять папку, поэтому теперь, не откладывая дело в долгий ящик, он тут же побежал к себе. Парикмахерскую и его дом разделяло довольно большое расстояние, так что мистер Тёрлоу, не привыкший к физическим нагрузкам, выбился из сил уже на трети пути. «Увы, выше головы не прыгнешь», — вспомнил он свои собственные мысли. Поэтому ему пришлось добираться домой медленным шагом, что не казалось ему хорошей идеей — потому что он чувствовал, что пока он не отдаст Джафету его папку, то эти оковы обещания никогда не спадут с него…
Через некоторое время Джо уже был в том районе, где он жил. Он отметил, что только сейчас люди начали выходить на улицу (а было уже около двадцати минут двенадцатого), и ему вдруг ни с того ни с сего захотелось пойти окружным путем, чтобы подойти к своему дому с другой стороны, не будучи замеченным новыми соседями. Но Джо вдруг вспомнил о том, как вчера вечером наказал себя за трусость, и поэтому, преодолев это глупое желание, смело направился к дому по маршруту, по которому ходил миллион раз.
Вглядываясь в лица прохожих, попадавшихся ему на пути, мистер Тёрлоу думал о том, что непременно встретит мистера Йонса или кого-нибудь из его семьи, поэтому он нисколько не удивился, когда заметил, что возле ворот, окружающих участок соседа, стояли две человеческие фигуры. Издалека было видно, что одна принадлежала дородному мужчине, а вторая — маленькой девочке. Джо, как и тогда у парикмахерской, на мгновение остановился и набрал в лёгкие побольше воздуха.
Что ж, теперь он увидит собственными глазами того самого человека, который прошлой ночью так сильно изменил его внутреннее сознание. Джо внезапно повеселел — ему показалось забавным, что на него, взрослого мужчину, произвела такое впечатление какая-то малышка. Он мог бы ещё понять, если бы какой-нибудь респектабельный джентльмен или леди могли дать такой толчок его разуму, но ребёнок, прости Господи… Когда мистер Тёрлоу добрался до отца и дочери, он уже громко смеялся. Он поймал недовольный взгляд мистера Йонса и решил, что стоит прекратить не только смех, но и движение. Джо остановился в нескольких шагах от своих соседей, прокручивая в своём уме слова приветствия.
По какой-то причине он не мог быстро придумать, как поприветствовать эту семью. Казалось, он был чем-то смущён. Они втроем постояли друг напротив друга с полминуты, и сам мистер Йонс первым решился нарушить молчание. Не в силах скрыть своего презрения к этому неуместно весёлому молодому парню, здоровяк пробормотал сквозь зубы:
— Что это за поведение? Что вы смеётесь во весь голос. Вы что, лошадь?
Было большой загадкой, обладал ли он таким чувством юмора или то была попытка поставить дерзкого молодого человека на место, но факт оставался фактом — его маленькая дочь, услышав эти слова, расхохоталась. Отец начал шипеть на девочку, чтобы она прекратила это делать, и Джо в это время наконец смог собраться с мыслями. Он подождал, пока мистер Йонс закончит отчитывать свою дочь и снова переключит внимание на своего соседа. Когда мужчина наконец поднял голову, мистер Тёрлоу немедленно разразился заранее подготовленной речью.
Джо уже не мог вспомнить, какими словами он приветствовал их, но воспоминание о том, что он получил взамен, было свежо в его памяти. Глава семьи Йонс угрюмо выслушал его приветствие и, словно делая ему одолжение, представился своему соседу. Затем он легонько толкнул дочь в плечо со словами «Ну давай, скажи ему, как тебя зовут, будь вежливой». Девочка сделала маленький шажок навстречу Джо и, взяв в руки подол своего платья и слегка наклонившись, выполнила требование отца. Как легко было догадаться, мистер Тёрлоу услышал из её уст только одно слово — Делия.
Услышав её первое слово, обращенное непосредственно к его скромной персоне, Джордана снова на мгновение охватило то странное ощущение, как будто на него были одновременно направлены взгляды сотен людей. К счастью, он быстро справился с этим чувством и, не колеблясь в своём ответе, сделал ей комплимент, что-то вроде «Очень красивое имя». Они втроем постояли так ещё пару секунд, после чего разошлись по своим делам. Мистер Йонс со своей дочерью направились к машине — очевидно, им нужно было съездить в город, — а Джо, всё еще держа в голове образ пунцовых щёчек Делии, отправился к себе домой с целью захватить папку с материалами Джафета. Ему показалось немного странным, что девочка смутилась, когда встретилась с ним в непосредственной близости от себя. Мистер Тёрлоу подстригся этим утром, так что маловероятно, что его внешность могла иметь к этому какое-то отношение. Может быть, то была её реакция на смех, который переполнял его ещё тогда, когда он подходил к ней и её отцу?
Прикрывая за собой калитку и одновременно отмахиваясь от голодного Буффало, Джо почти бегом бросился в свою комнату. Он начал искать папку. По какой-то причине у него совершенно вылетело из головы, куда он положил её вчера, и, потратив около трех минут на её поиски, мистер Тёрлоу наконец нашел предмет, который искал, на полу возле зеркала в прихожей. Ну и напортачил он вчера — обычно он всегда аккуратно убирал вещи, когда возвращается домой… Взяв в руки слегка запыленную кожаную папку, до отказа набитую бумагами, Джо вдруг вспомнил, что это произошло потому, что, прежде чем забрать высохшую одежду с улицы, он, недолго думая, перебросил её через дверь, дабы освободить руки. Единственное, чего он не мог понять, так это то, почему дверь в дом была открыта. Неужели он, уходя на работу пять дней тому назад, забыл её прикрыть? Слава Богу, что у него была собака, которая охраняла его собственность, иначе это могло бы плохо закончиться.
Зажав папку между ног, мистер Тёрлоу плотно закрыл дверь. Затем он подошел к калитке и, окинув своего верного пса понимающим взглядом, переступил через порог. Поворачивая ключ в замочной скважине, боковым зрением он увидел, что машины у ворот дома его новых соседей больше не было. Очевидно, подумал он, фармацевт и его дочь действительно уехали в город по делам. Джо подумал, что они выехали слишком поздно — его логика подсказывала ему, что если мистер Йонс собирался прибыть на свое рабочее место вовремя, то ему следовало выехать примерно так же рано, как и самому мистеру Тёрлоу — в конце концов, чтобы добраться до центра на легковой машине, нужно потратить не менее сорока минут — автобус, ведомый стариной Мартином, ехал примерно столько времени.
Положив ключ в карман рубашки, Джо повторил про себя, что ему нужно сделать — в данный момент он должен выполнить обещание, данное Джафету, который прошлой ночью попросил его зайти к нему, чтобы обменяться материалами. Прогулка до дома друга была чуть меньше, чем до парикмахерской, но мистер Тёрлоу, зная свое тело, отказался от мысли о том, чтобы бежать, и, вытерев руки о носовой платок, он медленно направил свои шаги в сторону единственного района в своём посёлке, где когда-то давно было возведено десять многоэтажных домов. На этот раз Джо больше не насвистывал про себя. После встречи с семьей Йонс — за исключением разве что самой миссис Йонс — он пребывал в таком состоянии духа, когда у него не было никакого желания тратить энергию понапрасну. Когда он наконец подошел к третьему подъезду дома номер сто пятьдесят четыре, мистер Тёрлоу почти полностью растерял всю свою весёлость и, набирая номер квартиры друга, ждал сигнала домофона с чувством, близким к тому, с которым он встретил сегодня самого мистера Йонса с его дочерью.
Дверь открылась, и Джо почти бегом поднялся на площадку четвертого этажа. Его друг уже открыл входную дверь, и мистер Тёрлоу без особой теплоты поздоровался с ним и тут же вошел в его квартиру, которая была наполнена ароматом свежей выпечки. Джафет был несколько смущен мрачным видом своего коллеги, но, мудро решив, что если человек не в настроении, то не стоит приставать к нему с расспросами по этому поводу, принял папку из рук мистера Тёрлоу и пригласил его следовать за ним на кухню. Там он с гордостью указал на большую тарелку, на которой лежала небольшая горка песочного печенья. Джо вспомнил, что его друг любил готовить сам, и заметил, что ему повезло оказаться в гостях у Джафета в тот самый момент, когда тот только что закончил свой очередной «кулинарный эксперимент». Усевшись на стул, предложенный его другом, Джо наблюдал за тем, как Джафет наливает кипяток в чайник. Он решил, что теперь ему действительно не повредит поесть, учитывая то обстоятельство, что в его доме у него не осталось даже яиц — мистер Тёрлоу прикончил последние четыре штуки сегодняшним утром.
Дождавшись, пока заварится чёрный чай — другого Джафет не признавал из-за своего принципа любителя индийской жизни, — хозяин квартиры поделился со своим гостем рецептом сегодняшнего блюда. По его словам, он просто взбил миксером три яйца (ох, опять они, подумал Джо) и половину пакетика сахара, после чего влил в эту смесь стакан подсолнечного масла и, замешав в эту смесь побольше муки, сразу же отправил получившееся тесто в духовку, даже не пытаясь придать ему какую-либо красивую форму. Как сказал Джафет, он поступил так потому, что было бы несколько опрометчиво тратить время на красивое оформление блюда, которое имело высокие шансы превратиться в совершенно несъедобную субстанцию по окончанию запекания.
Но, как видно, боги благоволили повару-самоучке, так что его первая попытка приготовить песочное печенье получилась вполне съедобной — по крайней мере, неприхотливый в еде Джо с большим аппетитом жевал плоды кулинарных трудов своего друга, не забывая запивать их чаем, который, будь на то его воля, он с большой охотой заменил бы на кофе. Глядя на хозяина квартиры, мистер Тёрлоу заметил, что на сердце у того, казалось, полегчало — Джафет больше не был смущен внешне, как при встрече с гостем, и теперь его лицо светилось от счастья. «Насколько я понимаю», — отметил про себя Джо, — «как и для любого человека, интересующегося кулинарным искусством, для него имеет важность мнение других людей, не то что для меня…»
Джо не заметил, как от горки печенья постепенно остались одни крошки. Он всё ещё был голоден, поэтому попросил Джафета принести ему что-нибудь из холодильника. Тот, довольный оценкой своего кулинарного эксперимента, прошёл мимо гостя и, открыв холодильник, начал перечислять своему другу, чем тот мог себя побаловать. Из всего вышеперечисленного мистеру Тёрлоу больше всего приглянулись банка рыбных консервов, гороховый салат со сметаной а также сендвичи, которые Джафет, возвращаясь вчера с работы, прихватил в какой-то забегаловке, расположенной по пути домой. Взяв еду из рук своего друга и разложив её на столе, Джо прочитал надпись на упаковке этих сэндвичей — да, судя по всему, его друг Джаф решил побаловать себя какой-нибудь вредной вкуснятиной!
Хозяин квартиры, переставив выбранные его другом блюда на стол, закрыл дверцу холодильника и не отказал себе в удовольствии присоединиться к трапезе. Так они и сидели друг напротив друга, уплетая всё это кулинарное великолепие за обе щёки. Джо открыл банку тунца кухонным ножом, и они оба, вооружившись вилками, по очереди отправляли в рот жирные кусочки. Мистер Тёрлоу успел схватить последний кусок рыбы раньше, чем это сделал Джафет, и, взяв ложку, начал есть салат, пока Джаф открывал один из сэндвичей. «Тунец и после него гороховый салат…» — подумал Джо про себя. «Далеко не образцовая смена блюд, но у моего друга что, ресторан в квартире? Нет!». К тому же, в данный момент его больше волновали не какие-то правила подачи блюд, но их собственная калорийность, поэтому он, никуда не торопясь, отправлял этот салат ложка за ложкой в свой ненасытный желудок…
Хозяин квартиры уже успел доесть первый бутерброд и приступил ко второму. Третий был последним из той еды, которяа оставалась на столе. Мистер Тёрлоу поставил пустую тарелку из-под салата в раковину и взял это изобретение мира фастфуда. На оберточной бумаге он увидел надпись «Курица». Посмотрев на этикетки сэндвичей, которые были куплены его другом, Джо с некоторым раздражением заметил, что, как оказалось, Джафет взял оба сэндвича с говядиной для себя. О Боже, опять эта курица… Сначала яичница-болтунья на завтрак, затем яйца в песочном тесте, а теперь и само мясо этой птицы… «Что за куриное проклятие?» подумал Джордан про себя, держа бутерброд обеими руками.
— Как самочувствие? — спросил Джафет, который ел быстрее своего неторопливого друга. — Вкусно, надеюсь?
Джо, чьи челюсти в данный момент пережевывали смесь из двух булочек, листа латука и куриной котлеты, не смог вымолвить ни слова, и только утвердительно кивнул в ответ. Лицо Джафа снова озарилось счастьем — казалось, что он был рад тому, что гостю нравилось всё, что лежало в холодильнике хозяина кватиры, а не только лишь дело его собственных рук.
— Вообще-то я взял эти бутерброды совершенно случайно, — начал рассказывать Джафет своему гостю. — Дело было так — я выхожу от босса весь на веселе, иду по улице и чувствую, что мне хочется чего-нибудь вредного. Вспомнив, что рядом с шоссе находилась закусочная, я сел на свой мотоцикл и поехал. Заметив знак, останавливаюсь, подхожу к кассе и говорю «Дайте мне два с говядиной и два с курицей», и, расплатившись тем, что нашёл в карманах, продолжаю свой путь домой. Но, уже войдя в свою квартиру, я понял, что не смогу справиться со всеми сэндвичами сразу, ввиду чего утолил свой голод только одним. Зато, — сказал он с некоторой заботой, — мне удалось накормил тебя. Дома ведь нечего есть, верно?
Уже покончив с этим изобретением рук неизвестных ему поваров, мистер Тёрлоу ответил своему другу, что да, Джаф был прав насёт того, что у него дома были серьезные проблемы с едой.
Оглядевшись по сторонам, словно опасаясь того, что кто-нибудь мог подслушать их разговор, Джо уже собирался было рассказать своему другу о своём новом соседе, как вдруг Джафет поднял палец вверх.
— Ты только послушай, приятель, о чем сейчас пишут в газетах! — громко сказал он.
С этими словами хозяин квартиры вытащил из-под стола свежий номер «Орегоньяна».
— Джаф, же знаешь… — нерешительно сказал Джо.
Мистер Тёрлоу хотел сказать, что ему наплевать на всё, что пишут в прессе, но его друга уже было не остановить.
— «Собака заработала на колбасу», — громко объявил Джаф заголовок новости.
«Звучит как название нравоучительной истории для детишек», — подумал Джо, поудобнее устраиваясь на стуле.
— «В споре два кинолога решили выяснить, какая порода собак самая терпеливая и вызывает больше симпатии у окружающих», — начал читать друг.
— Ну что это за кинологические разборки… — пробормотал мистер Тёрлоу.
— «Чтобы решить проблему, они устроили своим питомцам испытание», — продолжил Джаф.
— Слушай, ты действительно думаешь, что мне это интересно? — не удержался Джо.
Джафет опустил газету и посмотрел на него — его скрытые за стёклами очкав глаза выражали упрек, будто у наставника.
— Подожди немного, дальше будет интереснее, — сказал он и уткнулся лицом в газету.
— Ты всегда всем говоришь, что «дальше будет интереснее», — передразнил его Джо.
Владелец квартиры проигнорировал замечание гостя и продолжил чтение.
— «Мы с Камминсом решили проверить, чья собака лучше выполнит команды «Стоять» и «Сидеть», — рассказывает Нуэлл Саберлоу, известный кинолог-инструктор из Портленда», — прочитал Джаф.
«Хм, кажется, я уже слышал это имя раньше», — подумал Джо.
— «Мы оба решили оставить наших собак на целый час в Пёрл Дистрикт. Ну, шутки ради я положил рядом с ними две фетровые шляпы и табличку «ПОДАЙТЕ НА ПРОПИТАНИЕ БЫВШИМ ОХРАННИКАМ БЕЛОГО ДОМА», — после этих строк Джаф не смог удержаться от небольшого смешка.
— Такое ощущение, что это циркачи, а не дрессировщики, — уловил его тон Джо.
Но в то же время он подумал о том, что у этого Нуэлла Саберлоу было что-то общее с тем самым другом его покойной матери, который помогал ей завести собаку. С годами Джо забыл его имя, но эта экстраординарная выходка из газеты невольно заставила его вспомнить того жизнерадостного и мускулистого мужчину.
— «Победителем стал мой лабрадор Флэри — прохожие с удовольствием подбадривали галантного белого великана, который не забывал кланялся при каждом пожертвовании».
Прочитав это, Джафет поднял голову и посмотрел на мистера Тёрлоу поверх очков.
— Как считаешь, ты бы поступил так же, как зеваки с Пёрл Дистрикт? — задал он ему вопрос.
— Ну, это маловероятно, — ответил Джо, — у меня же есть своя собака, с чего бы мне вдруг отдавать деньги чужой?
— В твоих словах есть здравый смысл, — кивнул Джаф, — ибо только жители квартир без собак могут позволить себе такие расходы.
— Ну а ты бы как поступил в подобной ситуации? — мистер Тёрлоу решил перехватить инициативу и перевести стрелки с себя на своего друга.
— Я? — Джафет, руки которого были заняты газетой, нахмурился.
— Ты ведь сам живешь в квартире и у тебя нет собаки, — справедливо напомнил ему Джо.
Хозяин квартиры решил уклониться от ответа на этот вопрос и вернулся к газете.
— «За час Флэри, собака Саберлоу, заработал целых восемь долларов США, а его конкурент, грозный ротвейлер Камминса по кличке Райдер, собрал всего лишь два ничтожных американских бакса», — прочитал он.
— Я ненавижу ротвейлеров, Джаф! Ненавижу! — театрально воскликнул Джо, подражая герою из какого-то боевика.
— Ты не единственный такой в Портленде, теперь это научно доказано, — рассмеялся Джаф.
— Это был конец статьи? — спросил мистер Тёрлоу, заметив, что его друг положил газету на стол.
— Да, это была вся заметка. Или ты думаешь, что статья о каком-то дрессировщике собак заслуживает отдельной полосы?
— Это понятно, — кивнул его слушатель, — самое лучшее в этой заметке — это кричащий заголовок.
— А если убрать его, — добавил его друг, — тогда не осталось бы ничего интересного.
— Ну и зачем ты мне это прочитал? — Джо посмотрел на Джафа с некоторым упрёком.
Тот ничего не ответил, только снял очки и начал протирать их кусочком замши. Джо потянулся за газетой.
— Ты можешь взять её с собой, — небрежно сказал владелец квартиры, когда его друг взял номер «Орегоньяна».
— Нет-нет, я только взгляну, — поспешно ответил его гость, пробегая глазами по строчкам.
Первое, что бросилось ему в глаза, был огромный заголовок, под которым было указано имя автора заметки — некой Меган Хитон. Далее шёл текст, который Джаф только что зачитал ему вслух, а в самом конце статьи была чёрно-белая фотография, на которой крупный мужчина держал на поводке огромного белого лабрадора. Подпись под фотографией гласила «Нуэлл Саберлоу и его верный Флэри». Джо взглянул на этот снимок и замер, не веря своим глазам.
— Это же тот самый тренер, который помогал нашей семье с собаками! — воскликнул он, бросая газету обратно на стол.
Джаф, который уже поправил очки на носу, удивленно поднял брови.
— Что, гордишься тем, что твоих друзей упоминают в прессе? — съязвил он.
Мистер Тёрлоу ничего не ответил на это, только опустил свои глаза на линолеум, покрывавший пол на кухне в квартире друга.
— Любопытно, — продолжил Джаф, — сколько бы заработал твой бельгийский малинуа? — он имел в виду Буффало, собаку Джордана.
— Не думаю, что кто-нибудь дал бы ему хотя бы один цент, — с некоторой грустью заметил Джо, — он такой невоспитанный… — казалось, ещё чуть-чуть, и из его глаз польются слёзы.
— Его, случаем, не этот ли самый Саберлоу подогнал тебе? — улыбнулся его друг.
— Да, конечно, — высморкнувшись в рукав, с некоторым раздражением заметил мистер Тёрлоу.
— Тебя всегда все дурачат, — сказал хозяин квартиры то ли утешая, то ли насмехаясь, — а потом пишут о их успехах в газетах.
— Прекрати, — его гостю было совсем не до смеха.
Тем временем Джафет вдруг сделал вид, будто бы между ними и не было вовсе никакого разговора о собаках, и спросил своего друга с внезапной веселостью в голосе:
— Ну, ты, должно быть, был очень удивлён, когда вчера открыл папку и увидел там материалы о Греции? Лично я вчера был весьма удивлен, когда вместо материалов, касающихся Кинтии, обнаружил в своей папке листы, исписанные чужим почерком, рассказывающие о каких-то книжных бестселлерах в Мюнхене семидесятых годов.
Да, это была правда, мистер Тёрлоу получил задание от своего босса собрать материал такого рода. Задача, по сути, заключалась в сборе информации о продажах нескольких известных фантастических романов в вышеупомянутом городе за вышеуказанный временной период. В этом вопросе Джо очень помог один человек, которого за глаза называли дядюшкой Корблом. Это был старый немец из Висбадена, который в начале восьмидесятых переехал из Германии в Америку — вернее, в Портленд — по его словам, из-за проблем с контрабандной торговлей на родине. На земле обетованной он не прекратил своих грязных делишек, а напротив, организовал книжный магазин, где — нелегально, конечно — продавал за полцены немецкие книги тем людям, которые умели читать на этом языке. Среди них, как нетрудно догадаться, был и сам мистер Тёрлоу, который в детстве более или менее изучал немецкий язык по школьной программе — и, можно даже сказать, был одним из немногих среди своих одноклассников, кто действительно преуспел в его изучении.
Собственно говоря, при поддержке дядюшки Корбла мистер Тёрлоу и начал писать своё небольшое расследование. Как ему удалось выяснить, по какой-то странной причине среди жителей Мюнхена широкой популярностью пользовалась книга неких Братьев Стругацких, длинное название которой можно было примерно перевести на английский как «Это непросто, быть богом». Мистер Тёрлоу понятия не имел, о чем могла быть эта книга, но впечатляющая цифра, стоявшая в колонке «Am Besten Verkaufen» (Список продаж), заинтересовала его в том смысле, что если уж немцы покупали эту книгу большим спросом, то почему бы ему, ленивому американцу по имени Джо не прочитать её хотя бы раз?
По совету старого немца мистер Тёрлоу, не прибегая к услугам переводчика, написал что-то вроде заявления, где указал название книги и автора, после чего отдал его Корблу, который заявил, что благодаря этой процедуре желаемая книга будет лежать на столе Джо через пару недель. Кстати, стоит заметить, что старый шакал даже не взял с него ни цента за эту операцию — видимо, дружеские отношения среди немецкого народа имели какую-то почти священную ценность, хотя, глядя на дядюшку Корбла, Джо сильно в этом сомневался…
Отбросив мысли о гордом немецком народе, Джо ответил на адресованный ему вопрос относительно папки:
— Нет, Джаф, честно говоря, я так устал вчера во время поездки на автобусе, что мне было лень смотреть на материалы — я сразу пошёл мыться. А ты отвлек меня от ванны своим звонком.
Он не смог удержаться от колкости в своей фразе, которую, по совести говоря, следовало бы сказать вчера по телефону, но тогда он был немного не в том настроении.
— Ну, извини, Джо, я же не знал, что ты варишься в кипящей воде, как цыпленок в кастрюльке, — Джаф тоже был не прочь обменяться шутками со своим другом.
— Ох, как меня уже тошнит от этой куриной темы! — в гневе крикнул мистер Тёрлоу.
Хозяин квартиры спросил своего гостя, в чем дело, и Джо вкратце изложил ему свои ранее упомянутые мысли относительно того факта, что со вчерашнего вечера он по сути не ел ничего, кроме яиц и связанных с ними блюд. Джафет пошутил, что сегодня, по крайней мере, он угостил его горохом и рыбой, но его собеседник, высказав свои переживания, замкнулся в себе и делал вид, что не слышал его слов. Джаф, заметив состояние своего друга, намекнул ему, что, возможно, ему пора возвращаться домой. Слегка вздрогнув, мистер Тёрлоу согласился с ним и, пожимая Джафу руку, хотел что-то сказать на прощание, но язык больше не повиновался ему…
Выходя из своей квартиры на лестничной клетке четвертого этажа, Джо слегка поёжился — оказывается, он даже представить себе не мог, что из-за готовки в квартире Джафета стояла такая жара, что, привыкнув к подобной температуре, он уже откровенно мерз вне её стен. Еле передвигая ноги, мистер Тёрлоу спустился вниз и, чуть не столкнувшись в дверях с каким-то опрятным мужчиной с широко раскрытыми глазами (от страха что ли?), наконец покинул это здание.
Выйдя на улицу, он почувствовал, что погода несколько изменилась. И в самом деле, солнце, до этого ярко светившее в небе, впервые за эту неделю было спрятано за облаками. Теперь, подумал Джо, ему не придется щуриться от слепящего солнечного света, приближаясь к своему дому. Это, по сути, имеющее мало смысла обстоятельство по какой-то причине наполнило его энергией, и он побежал вперёд, как было этим утром. К своему собственному удивлению, мистер Тёрлоу не запыхался, его ноги даже не устали к тому времени, когда он преодолел весь путь и, вытащив из кармана ключ от калитки, посмотрел на крышу дома старины Харри… Извините, семьи Йонс.
Его чуткие уши уловили звук шагов по траве, доносившийся из-за соседского забора. Кто-то из женской половины — ибо сам мистер Йонс едва ли мог так легко передвигаться — прогуливался возле дома. Джо, немного поколебавшись, открыл калитку и чуть не потерял равновесие — его изголодавшийся пес упёрся своими лапами в его животу с такой силой, что если бы Джо не ухватился левой рукой за железную калитку, он неминуемо лежал бы сейчас на траве.
Похоже, что во время этого инцидента изо рта Джо вырвался какой-то забавный звук — по-видимому, приглушенный крик, — потому что по другую сторону забора, со стороны дома новых соседей, послышался хорошо знакомый ему звонкий смех, похожий на звон колокольчиков. Мистер Тёрлоу внезапно ощутил прилив стыда. Он был почти полностью уверен, что маленькая девочка ничего не могла разглядеть за плотно сбитыми досками деревянного забора, но он понимал, что сам шум возни (а также его крик — хотя он не мог вспомнить, действительно ли он издал его в тот момент) неминуемо привлек её внимание. Нерешительно борясь с собой, он сумел совладать со своим чувством смущения и, как ни в чем не бывало, сказал своему верному Буффало:
— Ну, извини меня, приятель, я совсем забыл, что ты голодал целых шесть дней.
Потрепав собаку за ухом, он вошел в свой дом. Стаскивая с ног парадные туфли (он никак не мог привыкнуть к тому, что ношение сандалий не является признаком впадения в детство), он сказал вслух, чтобы не забыть:
— Ладно, Джо, запомни — ты должен покормить собаку, иначе дорого заплатишь за то, что не позаботился о своём защитнике!
Несколько командирский тон его собственного обращения слегка растянул уголки его губ, но внутри он не смеялся. Сейчас он хочет немного вздремнуть. Идти в спальню ему было решительно лень, поэтому Джо устроился прямо на диване, который стоял в довольно просторной кухне рядом с обеденным столом и, подложив под голову кажущийся туго запакованным мешок с мукой, вытянул ноги вперёд и, забыв обо всем на свете, отдался во власть младшего брата смерти.
Сон, который он увидел тогда, лёжа на кухонном диване, поразил его странным сочетанием милого и жуткого в равных пропорциях. Если описывать это более или менее подробно, то он увидел в нём берег какого-то моря. По песку, усыпанному ракушками виейры (морского гребешка), бегали двое детей — мальчик и девочка. Обоим на вид было лет по десять. Дети были одеты по моде, вызывющей ассоциации с Викторианской Англией. Они бежали друг за другом по песку, невольно разбрасывая его ногами. Затем они остановились рядом, и мальчик, достав откуда-то из-за пазухи чёрный котелок — Джо вспомнил, что он был явно рассчитан на кого-то постарше этого ребенка, — подбросил его вверх. Шляпа закружилась в воздухе и попала в воздушный поток, который унес её прочь от воды. Мальчик бросился догонять головной убор, девочка осталась стоять на месте, глядя ему вслед и что-то крича — видимо, это были ободряющие слова. Вскоре фигура её друга скрылась за песчаными дюнами, которые тянулись вглубь пляжа. Маленькой девочке, очевидно, надоело стоять на одном месте, и она вприпрыжку побежала по следам, оставленным босыми ногами мальчика.
И вот именно после этого мистер Тёрлоу увидел то, что повергло его тогда в ужас — как только девочка подошла совсем близко к дюнам, оттуда внезапно выскочили четверо жутких людей — они были одеты в чёрные костюмы, длинные плащи развевались у них за спиной подобно вороновым крыльям, и у всех них, кроме одного, самого толстого, на головах были блестящие от пота чёрные котелки. Эти люди в чёрном бежали навстречу девочке неестественно медленным шагом — как будто сам мир остановился в эту секунду — и на ходу вытаскивали из-за своих поясов чёрные резиновые полицейские дубинки… Последнее, что запомнил Джо, был душераздирающий крик девочки, глазами которой он и видел всё это действо.
— Какой кошмар! — проснувшись и пытаясь унять бешено колотящееся сердце, выпалил он на всю кухню.
Сидя на диване, он вдруг почувствовал, что его щёки и волосы были покрыты чем-то похожим на пыль. Он быстро поднялся на ноги и увидел, как в воздух поднимаются плотные облака белого порошка. Джо сердито выругался — оказывается, пока он спал, мешок с мукой раскрылся и теперь ему снова придется приводить себя в порядок. Ну, ладно, думал он, для того, кто любит валяться в ванной, не привыкать к мытью, но вот что делать с мукой, рассыпанной по дивану и полу… Уборка никогда не была приоритетом в домашних делах мистера Тёрлоу, поэтому, когда он подумал о том, что рано или поздно ему придётся собирать рассыпанную муку в мешок для мусора с помощью веника и совка, ему вдруг стало немного не по себе.
Он взглянул на свою левую руку. Наручные часы, стекло которых было слегка перепачкано мукой, показывали без двадцати шесть. Надо спешить, внезапно осенило Джо. Мясная лавка закрывалась в шесть тридцать, поэтому ему нужно было как можно скорее выйти из дома, чтобы его собака не умерла с голоду. Мистер Тёрлоу зашел в ванную и взглянул на свое отражение в зеркале. Его волосы, которые он подстриг этим утром, были покрыты мукой… Джо решил не прибегать к воде, потому что если он сейчас выйдет на улицу с мокрой головой, то «приди ко мне, тётушка простуда!». Поэтому он решил проблему непрезентабельного внешнего вида таким образом — снял перепачканные мукой пиджак, рубашку и брюки, а вместо них надел футболку и шорты (которые он долгое время не вынимал из своего гардероба ввиду своих странных комплексов). После этого Джо встал над мусорным ведром и, прибегнув к помощи расчески, начал как можно тщательнее вычесывать застрявшую в волосах муку.
Посмотревшись в зеркало, он решил, что какой-нибудь головной убор пришелся бы очень кстати для его гардероба, потому что он не смог насухо вычистить муку из волос, а также ему просто не хотелось пугать людей своими якобы седыми волосами. Едва слышно ругаясь на собственную неряшливость, он снова полез в шкаф, где он смог найти старую камуфляжную кепку, явно рассчитанную на гораздо более молодого человека. Но, за неимением ничего другого, мистер Тёрлоу надел её на свою посыпанную мукой голову и ещё раз взглянул на свое отражение.
Из зеркала на него смотрел мужчина, внешность которого можно было описать как взрослого, который удивительным образом находился на уровне развития двенадцатилетнего мальчика. Джо присвоил себе подобный эпитет по той простой причине, что одежда, которую он смог найти в шкафу, была явно мала ему по размеру, и даже на его дистрофичном, но всё же зрелом теле, такой гардероб смотрелся крайне глупо. Но, чувствуя, что его собака ждёт заветный кусок мяса, он отбросил начавшее одолевать его чувство неловкости и, слегка заправив выбивающиеся из-под кепки беловатые волосы, направился в мясную лавку.
К тому времени, когда мистер Тёрлоу наконец добрался туда, часовая стрелка на его наручных часах уже показывала шесть двадцать пять. Молодой парень, который занимался торговлей, уже готовился к закрытию, но подоспевшему вовремя Джо всё же удалось связаться с ним. «Дайте мне всякие обрезки, неважно какие» — такова была его просьба, которую продавец выполнил, отметив среди прочего, что требуха, которую берёт его последний покупатель, уже успела немного испортиться. Но Джо это нисколько не волновало, потому что ещё тогда, когда он жил со своей матерью, он слышал от неё такие слова, что собака, которая охраняет дом (а не та, которая бегает в его стенах), для поддержания своей энергии должна есть большое количество сырого мяса, и не имеет значения, свежее оно или слегка протухшее. Никогда за всю свою жизнь он со своей мамой не кормили сначала Бадди (первую собаку семьи Тёрлоу, которую Джо увидел ещё в своём детстве), а потом Буффало, всевозможными собачьими кормами, потому что мать свято верила в то, что было написано в какой-то старой книге по собаководству, подаренной ей одним бывшим военным, её знакомым.
Взяв в руки пакет с мясом, мистер Тёрлоу с удовольствием отметил про себя, что в кои-то веки порадует своего верного пса, который все эти шесть дней бегал по вверенной ему территории без возможности что-либо съесть. И, пожелав удачи мяснику — точнее, его сыну, который торговал в этой лавке, — Джо направился домой с улыбкой на губах. И представьте себе его удивление, когда, проходя мимо дома соседей, он услышал своё имя, произнесенное звонким голосом, который был ему уже прекрасно знаком… Он замер как вкопанный на некотором расстоянии от забора. Со стороны он, наверное, выглядел забавно — взрослый мужчина, одетый в шорты и футболку, которые были ему явно малы, и который обеими руками держал тяжелый пакет с тухлыми мясными обрезками… На самом деле, было совершенно очевидно, что зрелище подобного рода неизбежно вызвало бы смех у его маленькой соседки. Так оно и случилось.
Заливаясь смехом, Делия сидела на заборе, болтая ногами, обутыми в черные туфли. Джо не знал, что делать, поэтому, постояв немного в нерешительности, он решил было пойти к себе домой, но как только он сделал пару шагов к своей калитке, то он тут же услышал её вопрос в спину:
— У тебя есть собачка, дядя Джо?
Мистер Тёрлоу был немного удивлен тому обстоятельству, что девочка, которая, по сути, видела его всего второй раз в жизни, сразу обратилась к нему таким фамильярным тоном, но он решил не показывать своего удивления, и лишь снова остановился и, повернувшись к ней (ну не убегать же от ребёнка в конце концо), сказал:
— Да, мы живем здесь вместе — я дома, а Буффало вне его.
— Он защищает тебя, верно?
— Конечно. Я терпеть не могу собак, которые объедают своих хозяев, но при этом не приносят им никакой пользы.
По какой-то причине Джо решил, что не будет ничего постыдного в том, чтобы немного пожаловаться на судьбу этой девочке.
— Мой папа тоже так считает, — ответила его собеседница, — у нас дома никогда не было животных, хотя я просила его…
— Да, это печально…
Мистер Тёрлоу подумал, что на этом их разговор подошёл к концу, и, слегка поклонившись в её сторону, подошел к калитке. Делия некоторое время смотрела ему вслед, а потом вдруг спрыгнула с забора и умудрилась подбежать к Джо как раз в тот момент, когда тот уже готовился закрыть калитку и покормить свою собаку.
— Ты покажешь мне свою собачку?
Девочка сказала это и скорчила печальную рожицу. «Она что, на жалость давит или как?» — подумал Джо.
— Подожди, я сначала покормлю его, — начал было он.
— Да-да, я слышала, ты обещал ему это, — перебила его Делия, — но пожалуйста, дай мне взглянуть на него!
Мистер Тёрлоу на несколько секунд задумался. Он чувствовал, что маленькая соседка, которую в силу своего возраста просто распирало от непреодолимого желания узнать как можно больше об окружающем мире, ни за что не оставит его скромную персону в покое, и, пытаясь отогнать собаку от калитки, Джо почти быстро бросил девочке свой ответ:
— Если ты спросишь разрешения у своего отца, и он не будет возражать, тогда я в деле!
Не дожидаясь ответа Делии, он захлопнул калитку и направился к миске, куда всегда клал корм для Буффало. Последний уже настолько обезумел от голода, что изо всех сил пытался прыгнуть на хозяина и разорвать пакет прямо на ходу, но Джо, который пытался привить своему, мягко говоря, тупому псу азы понятия дисциплины, сердито прикрикнул на него, чтобы тот набрался терпения. Но увы, когда Джо наконец удалось дойти до миски, его псу всё же удалось разорвать пакет зубами. Оттуда начали выпадать рубец, какие-то обрезки, а также немного мясного сока, который издавал довольно отвратительный аромат тухлого мяса. Мистер Тёрлоу с неудовольствием заметил, что капли этого сока попали на его голые ноги, и, чихнув, тут же бросился в ванную.
Там, не теряя времени, он снял всю свою одежду и, вопреки своему обычному распорядку дня, решил не наполнять ванну, но постоять под колючими струями душа. Тщательно намылив ноги, чтобы полностью избавиться от мерзкого запаха, он отметил про себя, что, оказывается, он, сам того не заметив, вновь дал очередное обещание, и ладно бы, если бы этот человек был его давним знакомым… Начав мыть голову, Джо начал рассуждать о том, что дать обещание соседу, который живет рядом с его собственным домом — не то же самое, что сделать то же самое человеку, который живет бог знает где. Когда Джо уже закончил мыться и начал вытираться, то он больше не сомневался в опрометчивости своего только что принятого решения.
Джо начал искать, что бы надеть. Его красивый костюм, который он испачкал в муке, продолжал валяться на полу рядом с ванной — ибо, спеша к мяснику, он совершенно забыл о нём — и в итоге ему ничего не оставалось, как снова надеть ту одежду подростка-переростка. «Ничего не поделаешь», — сказал Джо и, на ходу надевая кепку — уже не для того, чтобы спрятать муку в волосах, но чтобы не подхватить простуду на холодном воздухе — вышел во двор. Его верный Буффало был занят поеданием требухи. Джо не смог отказать себе в удовольствии понаблюдать пару минут за своим псом и послушать, как тот хищно урчит, отдавая дань уважения своей первой трапезе за шесть дней…
— Да, приятель, прости, что я так долго тебя не кормил, — еле слышно сказал Джо.
Затем он вспомнил о Делии. Интересно, действительно-ли она побежала просить разрешения у своего сурового папочки, или же она, заметив, что её сосед был занят, всё-таки решила оставить его в покое? Джордану очень сильно хотелось, чтобы всё сложилось именно так, но чувство долга, вызванное данным ей обещанием, заставило его выйти через калитку. Прикрыв её за собой, он огляделся. Девочки пока нигде не было видно. Мистер Тёрлоу решил подождать пару минут и, не зная, чем бы себя занять, стал разглядывать фруктовое дерево, которое росло на участке его соседей.
Это был абрикос, который старый Харрис Шервинд посадил много лет назад в память о своем покойном дедушке. В августе на ветках дерева уже не было ни единого фрукта, но у Джо до сих пор были свежи воспоминания о том, как Харрис, который раньше жил здесь, с присущей ему широтой души собирал падающие с дерева плоды и ходил по своим близким соседям, угощая их свежими абрикосами. Как ни странно, но в июле прошлого года — именно к этому месяцу плоды уже созревали — старина Харрис, который к тому моменту, видимо, уже готовился переехать отсюда, нарушил эту свою традицию и в итоге ни один из налившихся на ветках абрикосов не попал в рот ни одному из его соседей, включая и самого Джо. Либо старина Харрис просто забыл о дереве, либо, что было более вероятно, просто собрал все эти плоды и отнёс их на рынок — нехарактерное для него, но нормальное поведение человека, который живет в пригороде на собственном участке.
Осознание того, что семья Йонс переехала сюда ровно в том же месяце, когда все абрикосы уже давно исчезли, вызвало у Джо очередной приступ неудержимого веселья. Он, пытаясь удержаться от смеха во все горло, прикусил внутреннюю сторону щёк. Внезапная боль заставила против его воли выкатиться слёзам из обоих его глаз. Мистер Тёрлоу собирался вытереть их тыльной стороной ладони, но прежде чем он успел поднять руку, он уловил боковым зрением движение со стороны соседских ворот. Забыв о своем лице, Джо обернулся. Глаза его не обманули — Делия действительно бежала по направлению к нему, оживленно жестикулируя. Она остановилась в пяти шагах от него и, не зная, куда деть руки, оперлась ими о забор, находившийся по её левую руку.
— Дядя Джо, папа разрешил мне зайти к тебе во двор!
— Для чего?
Энергия, типичная для детей её возраста, внезапно насторожила Джо, и поэтому он решил прикинуться дурачком.
— Ну как же так, дядя Джо, ты ведь обещал мне показать свою собачку! — снова скорчив печальную гримасу, с некоторым надрывом ответила девочка.
— Ты знаешь, — Джо поднял верхнюю руку и начал чесать затылок, — мне почему-то кажется, что ты…
— Я лгу? Ах ты хам! — вдруг воскликнула Делия с неожиданной агрессией.
— Подожди-подожди, я просто хочу услышать это лично от твоего отца! — Джо понял, что натворил и начал было оправдываться.
— Ха, испугался? Плакса-ябеда!
Решительно заявив об этом, Делия перевела дыхание, слегка откинула голову назад и, совершенно неожиданно для Джо, со всех сил плюнула ему прямо в лицо. Последний ошеломленно застыл на месте и посмотрел вслед девочке, которая бежала к своей калитке. Переступив через порог, она повернула голову в его сторону и послала ему улыбку, полную игривого озорства. Мистер Тёрлоу же в это время стоял, не двигаясь с места. Он слышал от кого-то, что если утереться, то это автоматически понижает статус в глазах того, кто в него плюнул, поэтому Джо терпеливо ждал, пока его юная соседка скроется за забором.
Джо захлестнул целый океан чувств. Он испытывал одновременно смесь из негодования, стыда и страха. Первое — от того, что на него плюнули, второе — от того, что своими словами он явно сделал что-то не так, а третье — от понимания того, что обиженный ребёнок мог пожаловаться своему грозному папе. Медленно переставляя ноги, мистер Тёрлоу вошёл в свой дом. Войдя в ванную, он, прежде чем подставить щеку под струю воды, зачем-то взял кусочек детской слюны на кончик своего указательного пальца и, не осознавая своих действий, поднёс к носу. От этих белых пузырьков исходил слабый аромат мятных конфет. «По-видимому, мистер Йонс либерально относится к тому, чтобы баловать свою дорогую дочку сладостями», — подумал Джо, умывая лицо. Ну или же своенравная девочка (после того, что он только что пережил, Джо в этом не сомневался) сама, когда хотела этого, вопреки своим родителям обретала желанный запретный плод. Мистер Тёрлоу решил так, потому что отец Делии выглядел властным мужчиной, который явно держал свою семью под контролем, и очевидно, что его дочери было несладко (во всех смыслах).
Вытирая мокрое после воды лицо, Джо вспомнил её крик: «Плакса-ябеда!». Действительно ли две крошечные слезинки на его лице так бросались в глаза со стороны? Или Делия разозлилась из-за того, что взрослый мужчина вдруг ни с того ни с сего начал заискивать перед ней и оправдываться, как её юные сверстники? В его мысли закралось подозрение, что среди одноклассников она явно имела статус отъявленной хулиганки, которая только перед своим дорогим папочкой ведёт себя подобно послушной девочке. Не будучи до конца уверенным в этой теории, мистер Тёрлоу бросил полотенце на стиральную машину, стоявшую рядом с раковиной, и не торопясь поплёлся на кухню. Он точно знал, что есть не хочет — во-первых, потому, что в тот день хорошо пообедал вместе со своим другом, а во-вторых, этот плевок Делии сумел полностью отбить у Джо аппетит, который постепенно начал усиливаться к вечеру. Поэтому, уже автоматически открыв холодильник, он ничего оттуда не взял — к счастью, брать все равно было нечего, ибо в холодильнике не было ничего, кроме пустой стеклянной банки из-под какого-то соуса.
Захлопнув дверцу холодильника, Джо снял футболку, мокрую от пота, и, бросив её на батарею (которая летом не грела), вошёл в свой кабинет. Там его взгляд сразу же упал на кожаную папку, которая, казалось, вот-вот разорвется от переполнявших её бумаг. Он открыл её и вытащил из неё листы бумаги, на которых его мелким почерком было написана информация о мюнхенских книжных бестселлерах. Мистер Тёрлоу пробежался глазами по списку, который он кропотливо составлял на протяжении тех пяти дней, проведенных в том тесном гостиничном номере… Зевая, он сложил листы обратно — ему совершенно не хотелось продолжать эту работу, по крайней мере этим вечером. Всё, чего Джо хотел в данный момент — это хорошенько выспаться. Он не стал себя уговаривать — пошёл в спальню и, сняв шорты, которые были ему слишком малы, растянулся на подушках. Он устроился поудобнее и полностью завернулся в одеяло. Разноцветные линии начали летать перед его глазами, быстро переплетаясь друг с другом, и постепенно он заснул.
— Простите меня, Джордан Тёрлоу, — впервые за это время инспектор прервал рассказ заключенного, — но по какой-то причине меня позабавило то, как развивались ваши отношения с этой леди. Сначала, по вашим словам, вы чуть не умерли под её взглядом, а потом неожиданно дали ей отпор! Как говорится, от любви до ненависти!
Джо, уставший от долгого рассказа, глубоко дышал и смотрел вперед на сидевшего напротив него полицейского. Последний, взяв на себя роль слушателя, по понятным причинам не показывал ни малейших признаков усталости — напротив, лукаво поглядывал на мистера Тёрлоу, будучи явно заинтересованным его рассказом. Джо не стал упрекать инспектора за то, что тот прервал его повествование.
— Нет, мистер инспектор Гэлбрайт, в тот вечер не было никакой привязанности, да и откуда бы ей взяться? — ответил он на последнюю фразу своего собеседника. — Тогда, стоя за забором семьи Йонс, я испугался. Мне показалось, что в меня выстрелили пулей, пропитанная ядом.
— Ну вы дали маху, Джордан! Я вообще ни от кого не слышал такого определения амуровых стрел!
Инспектор, поддразнивая своего собеседника, заметил, что на лице последнего возле глаз появились морщинки. Можно было подумать, что Джо пытается побороть подступающую грусть. Однако это длилось всего пару мгновений. Заключенный внезапно улыбнулся и ответил:
— Кто знает, господин инспектор, может быть, посторонним людям легче подмечать такие изменения!
Джордан шмыгнул носом и хотел было высморкаться в рукав, но инспектор Гэлбрайт предотвратил его действия, достав из кармана своего серого пиджака чистый носовой платок и протянув его своему собеседнику. Тот, поблагодарив его, пару раз шумно высморкался и положил носовой платок на стол рядом перед собой.
— Да возьмите себе, я что, жадный, что ли? — радушно сказал полицейский.
Мистер Тёрлоу ещё раз поблагодарил инспектора и, сунув носовой платок в карман своего оранжевого тюремного комбинезона, продолжил свой рассказ с того места, на котором тот его прервал пару минут назад.
Джо встретил новый день с сильной головной болью — ещё толком не очнувшись ото сна, он, морщась от пробегающих по мозгу спазмов, с трудом выбрался из постели и сел на скомканное за ночь одеяло. Вскоре, когда его глаза наконец смогли сфокусироваться, он смог примерно понять причину этого недуга — за окном дождь лил как из ведра. Мистер Тёрлоу где-то читал о том, что при смене погоды над территорией проходят некие магнитные бури, которые у людей с плохим кровообращением вызывают боль в мозге, подобную той, которую он сейчас испытывал.
В любом случае, для Джордана, который, по его собственным словам, был профессиональным прокрастинатором, головная боль не была какой-либо серьезной помехой, потому что включать свой мозг ему приходилось очень и очень редко — с того момента, как закончил учебу в средней школе, он даже забыл, как решать арифметические задачи. Даже когда ему приходилось оплачивать какие-то услуги, в которых он нуждался, он обычно честно заявлял, что едва умеет считать, и в результате чего подобная откровенность иногда могла привести к тому, что продавцы надували его с ценами, как это было однажды при покупке Буффало через Нуэлла Саберлоу. Но Джо давно утратил остатки гордости, которые должны быть у любого, кто живет в обществе.
Как бы то ни было, головная боль, хотя и не мешала его серьёзным делам, была препятствием для веселого времяпрепровождения — ибо не так-то просто даже просто ходить, когда есть риск свалиться на землю с чернотой в глазах. Поэтому Джо решил сегодня никуда не идти, а просто тихо посидеть с каким-нибудь материалом для чтения в руках. Слегка ополоснувшись под струей холодной воды, он завернулся в свой потрепанный зелёный халат и, посмотрев в зеркало, подумал о том, что прежде чем принимать пищу для ума, ему также необходимо обеспечить пищей свой желудок.
Ему даже не нужно было открывать свой холодильник, чтобы вспомнить о том, что в его доме не было ни крошки еды. «Печально», — подумал он, — «придется мне переждать эту болезнь, и потом пойти в магазин чего-нибудь купить…» Слегка дрожа от холода, мистер Тёрлоу прошел в свой кабинет и начал искать какую-нибудь интересную книгу в своей небольшой библиотеке, которая располагалась на книжной полке, занимавшей всю стену — то было всё наследство, которое он получил от своей бабушки по материнской линии (впрочем, как и сам этот дом).
Его взгляд привлекло странное название, которое заинтриговало его — «Книга Света». Руки сами схватили эту книгу в твёрдой синей обложке. Опустившись в кресло, Джо приготовился читать этот манускрипт, который, как ему почему-то казалось, мог поведать своему читателю о жизни служителей ордена Тамплиеров и их печально известном проклятии. Джо сам не мог объяснить, почему это название вызывало у него такие ассоциации — видимо, сказывалась его жажда романов Вальтера Скотта и подобных авторов, которые он любил читать в далёком детстве.
Сидя у окна, он невольно погрузился в воспоминания о том, как эта книга попала в его дом. Это было совсем недавно — в прошлом месяце, когда мистер Тёрлоу, закончив свой короткий рабочий день, вышел из дверей здания, в котором располагался его офис, и, глубоко вдохнув теплый июльский воздух, неторопливо направился по широкому тротуару в сторону бульвара, который он мог видеть из окна, занимаясь своей скучной бюрократической деятельностью. Однако, не успев пройти и нескольких шагов, ему на глаза вдруг попался мужчина, стоявший у стены здания, отделанного декоративной плиткой. Джо сразу же бросилось в глаза то обстоятельство, что, несмотря на хорошее телосложение и моложавую внешность незнакомца, его длинные волосы имели полностью серебристый цвет, как и густая борода, скрывавшая всё его лицо. Мистер Тёрлоу прошел мимо него, но незнакомец внезапно отошел от стены и последовал за ним.
— Возьми книгу! — достаточно громко произнёс седовласый мужчина.
Джо, не сбавляя скорости, оглянулся. Незнакомец, вытянув руку вперед, как-то странно семенил ногами, почти пританцовывая при ходьбе. Его голос звучал слишком молодо для его старого лица — очевидно, то была не настоящая седина, но какие-то средства для обесцвечивания волос. Но в данный момент Джо думал совсем не в этом — дело в том, что безумный огонек, горевший в глазах мужчины, свидетельствовал о том, до какой степени он был не в своём уме.
— Возьми книгу, возьми книгу, возьми книгу! — повышая голос, бормотал незнакомец, подпрыгивая при каждом шаге.
— В чем дело? — строго спросил мистер Тёрлоу, пытаясь оторваться от своего преследователя.
— Давай ты возьмешь мою книгу! У меня есть хорошая книга! — говорил юродивый, дрожа всем телом.
Джо немного ускорил шаг, надеясь, что преследователь оставит его позади, но куда там! Этот седовласый мужчина, одетый в джинсовый комбинезон, осмелел — его движения стали ещё более суетливыми, и он начал ещё энергичнее семенить ногами, продолжая повторять одно и то же слово, которое теперь звучало как «возинигу», настолько бессвязно он его произносил. Это начинало действовать мистеру Тёрлоу на нервы, но его воспитание не позволяло ему пуститься наутек. В конце концов сумасшедший догнал его и остановился на дороге, преграждая ему путь.
— В чем дело, я вас спрашиваю? — Джо повторил свой вопрос еще более сурово.
— Возьми одну, только одну книгу! — сказал преследователь, покусывая свои бескровные губы.
С этими словами юродивый схватил его за рукав и попытался притянуть к себе. Мистер Тёрлоу молча стряхнул с себя руку наглеца и пошел вперёд, но это только еще больше раззадорило седовласого мужчину в джинсовом комбинезоне, который, не останавливаясь ни на секунду, снова начал преследовать его, заходя то с одной, то с другой стороны, подобно назойливому шакалу. Джо уже начинал злиться, но незнакомец, пританцовывая вокруг него, давил на него всё сильнее и сильнее, словно пытаясь любой ценой помешать ему пройти.
— Прочь! — ответил Джо сквозь стиснутые зубы, с ненавистью глядя на безумную улыбку на лице своего преследователя, покрытом густой серебристой бородой.
— Возьми книгу, и я прочь! — уже вопил юродивый, продолжая попытки схватить Джордана за руку.
Тем временем мистер Тёрлоу уже подошел к магазину, у которого в это время стояло довольно много людей. Люди, собравшиеся у витрины, с недоумением смотрели на этот странный танец седовласого мужчины в джинсовом комбинезоне, пока какой-то высокий худощавый парень в спортивном костюме не решил вмешаться. Схватив юродивого за плечо, он попытался оттащить его от Джо, но тот упрямо сопротивлялся его сильным рукам.
— У меня есть хорошая книга, а у него нет ни одной! Я умоляю его взять мою книгу! — громко крикнул седовласый мужчина, пытаясь вырваться.
— Остынь, старичелло! — попытался успокоить его спортсмен.
— Я слежу за ним уже полчаса! Пуская он возьмет мою книгу! — всё не унимался юродивый в джинсовом комбинезоне.
Юродивый солгал — он преследовал мистера Тёрлоу дай Бог около трёх минут, но за это время ему удалось довести свою жертву до такого состояния, что если бы не вмешавшийся спортсмен, седовласому мужчине, вероятно, пришлось бы несладко. Джо пробирался сквозь толпу, как вдруг почувствовал, что какой-то предмет ударил его в спину. Обернувшись, он увидел, как юродивый отвёл свою от кармана своего джинсового комбинезона, в то время как спортсмен продолжал цепко держать безумца за плечи. Мистер Тёрлоу посмотрел вниз и увидел лежавшую в пыли раскывшуюся книгу — нетрудно было догадаться, что именно её юродивый швырнул ему в спину. Следуя странному наитию, Джо, наклонившись, поднял её с асфальта и, взяв её под мышку, продолжил свой путь к автобусной остановке, в то время как у витрины магазина появился полицейский и приступил к выполнению своих обязанностей, а именно — к задержанию седовласого безумца в джинсовом комбинезоне.
От этих странных, но имевших место быть в его жизни воспоминаний, Джо отвлёк телефонный звонок — к счастью, телефон находился прямо рядом с креслом, и поэтому ему даже не пришлось вставать, дабы поднять трубку, хотя сам факт того, что его побеспокоили в очень неудобное для него время, заставил Джордана мысленно попрощаться с перспективами преодоления своей головной боли. Протянув руку к телефону, мистер Тёрлоу начал перебирать в уме имена людей, которые могли побеспокоить его в столь ранний час. Он был уверен, что это не могл быть его начальник, Рут Вардиэль — ибо все, кто был под его началом, были хорошо осведомлены о двух фактах из его жизни — во-первых, мистер Вардиэль любил поваляться в постели со своей женой Камиллой аж со самого до обеда (именно поэтому он не появлялся на работе до двух часов дня), а во-вторых, он был не из тех, кто без нужды беспокоил своих сотрудников в нерабочее время. Помимо Рута Вардиэля, Джо также сразу исключил из этого списка Джафета — после их вчерашней посиделки его не очень общительный друг вряд ли воспылал желанием звонить человеку, с которым провел почти весь день.
Так кто же мог звонить ему в этот час? Сжимая телефонную трубку в своих потных руках, Джо, всё еще морщась от головной боли, пару секунд держал её на некотором расстоянии от глаз, словно пытаясь мысленно перенестись через отверстия динамиков до устройства абонента на другом конце линии, пока, не решив наконец, что хватит уже колебаться, поднес её к уху.
— Мистер Тёрлоу, я вам не помешала? — услышал Джо незнакомый ему голос, явно принадлежавший взрослой женщине.
— Здравствуйте, с кем я имею удовольствие разговаривать? — вежливо спросил он.
Джо решил, что, поскольку этот человек был ему незнаком, то лучше говорить примерно в таком же стиле, как при работе с клиентами.
— Прошу прощения, что мы не смогли встретиться с вами вчера, в отличие от моего мужа, — ответила незнакомка, словно извиняясь.
— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мадам? — спросил Джо.
Мистер Тёрлоу уже начал немного выходить из себя, потому что терпеть не мог, когда люди, вместо того чтобы сразу сказать ему, что им нужно, начинали уклоняться от его вопросов.
— Извините, я забыла представиться. Я Иветта Йонс, ваша новая соседка.
Джо оцепенел. Моменты вчерашнего инцидента, произошедшего между ним и юной представительницей этого семейства, лихорадочно проносились в его голове, как картинки в калейдоскопе. Стараясь не показывать страха, он спросил свою собеседницу:
— Чем я могу быть полезен жене уважаемого мистера Йонс в такой ранний час?
— О, нет необходимости быть со мной таким фамильярным, в конце концов мы живем рядом друг с другом.
Мистер Тёрлоу услышал, как его собеседница расхохоталась. Он почти физически ощутил, как с его сердца свалился камень — настолько сильным было предшествовавшее этому напряжение. Джо рассмеялся в ответ, хотя смех его был не столько от радости, сколько от нервов. Когда, как ему показалось, прошло минуты две, до его ушей донесся голос его собеседницы:
— Не могли бы вы оказать нам услугу, мистер Тёрлоу?
— Э-э, что, простите?
Джо, не ожидавший такого развития разговора, немедленно подавил свой нервный смех.
— Я бы никогда не попросила вас об этом, если бы мой муж не сказал на вчерашнем семейном совете «Хорошо, радость моя, я согласен», — ответила женщина.
«Опять загадки», — подумал Джо, — «сколько можно ходить вокруг да около…»
— Хм… И какова ваша просьба, миссис Йонс?
— Иветта, пожалуйста, называйте меня просто Иветтой, — поправила его собеседница.
— Почему? — Джо прикинулся дурачком.
— Знаете, — начала объяснять она, — имена звучат гораздо дружелюбнее фамилий, а поскольку мы с вами соседи, то…
— Хорошо, — прервал ее мистер Тёрлоу, — так чего вы хотите, миссис Иветта?
— Ну наконец-то, — услышал он её вздох.
Очевидно, женщине на другом конце провода надоело затягивать этот разговор. Помолчав пару секунд, она продолжила:
— Это все из-за Делии. Малышка пыталась убедить нас позволить ей посмотреть на вашу собаку. Мы с мужем, прекрасно понимая, к чему может привести наш отказ, не только разрешили ей войти на ваш двор, но и позволили ей посетить ваш дом.
Мистер Тёрлоу почувствовал, как страх, который ему удалось было подавить, снова начал пожирать его изнутри. Он, потирая левой рукой лоб, на котором выступили капли пота, убрал трубку подальше от своего рта и, повернув голову набок, издал дикий крик, в котором, казалось, сочетались головная боль, терзавшая его с утра, желание убежать на край света и это странное чувство сожаления о потраченных впустую годах своей жизни.
— Простите, что вы сказали? — с некоторым удивлением спросила миссис Йонс.
Придя в себя, Джо понял, что только что совершил ошибку, дав волю своим чувствам. Он поднёс трубку к уху и сказал:
— Хорошо, миссис Иветт, я сказал «хо-ро-шо».
— Ну, ладно, а то такое ощущение, что вы там утюг себе на ногу уронили.
Она рассмеялась собственной шутке, и мистер Тёрлоу решил не оставаться в стороне и присоединился к своей соседке.
— Ладно, смех, конечно, лучшее лекарство, но злоупотреблять им все равно не стоит, — донесся до Джо женский голос. — Сейчас я приготовлю своей дочери обед, чтобы, если она вдруг проголодается, она могла перекусить у вас дома, и мы скоро придём к вам.
— Итак… — задумчиво произнес мистер Тёрлоу. — Через сколько минут мне вас ожидать? — спросил он. — Я просто, как бы это сказать…
— Мы собираемся выйти из дома через полчаса, — немедленно ответила соседка. — Но если вы не в настроении видеть нас сегодня, тогда…
— Нет-нет, я просто хотел сказать, что у меня на самом деле нет чистой одежды, — перебил её Джо. — Я бы не хотел…
— Не беспокойтесь о своем внешнем виде, мистер Тёрлоу, — начала успокаивать его собеседница, — просто ведите себя достойно, вот и всё. Ах да, насчет одежды, — после паузы сказала она, — я как раз собиралась заняться после обеда стиркой, и поскольку у нас дома не так уж много грязного белья, то я могу на правах соседа оказать вам услугу за услугу — за то, что вы посидите с Делией, я постираю ваши вещи. Как вы на это посмотрите?
Мистер Тёрлоу переваривал эту длинную тираду своей новой соседки. С какой такой стати она так стремиться завоевать его доверие? Действительно ли это всё по инициативе их ненаглядной и капризной дочурки? Не в силах найти ответы на кучу вопросов, которые навалились на его бедную голову, Джо сказал в трубку только короткое «Да». В ответ он получил смешок и жизнерадостное восклицание «Até logo».
— Извините, что вы только что сказали? — спросил он.
— Увидимся, — объяснила миссис Йонс и повесила трубку.
Мистер Тёрлоу продолжал прижимать телефонную трубку к уху, но из неё доносились только гудки, свидетельствующие о том, что разговор между ним и его соседкой подошёл к концу. Он всё ещё был в шоке от содержания разговора, который только что произошел между ними. Медленно, словно в полусне, он повесил трубку и плюхнулся в кресло, схватившись за голову обеими руками. Тьма заполнила его взор. Джо не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он повесил трубку, но когда со двора до его ушей донесся пронзительный лай его верного Буффало, он, отыскивая вчерашние шорты и футболку, всячески проклинал Кроноса, Бога времени, который не сжалился над своим жалким рабом и не приложил никаких усилий к тому, чтобы оттянуть эту неизбежную встречу на как можно большее количество часов…
Джо вышел на крыльцо своего дома. Дождь, который он имел удовольствие наблюдать этим утром, наконец прекратился. Он взглянул на калитку. Буффало, как и подобает хорошей сторожевой собаке, бегал возле него и лаял изо всех сил. «Эх», — подумал мистер Тёрлоу, — «как было бы здорово сейчас…» Но здравый смысл вовремя напомнил своему нервному хозяину о том, что это было бы полным идиотизмом — спускать собаку на гостей, особенно если это его соседи и — самое главное — представительницы лучшей половины человечества. Вздохнув, Джо взял ошейник с предварительно прикрепленным к нему поводком, которые висели на гвозде возле входной двери, и подошёл к калитке. Собака посмотрела на своего хозяина и продолжила бросаться на забор. Мужчине пришлось почти насильно надеть ошейник на мощную шею своего Буффало и, привязав его к столбу, стоявшему на некотором расстоянии от входа в дом, впустить своих гостей.
— Приветствую, — сказал Джо миссис Йонс, — привет, — кивнул он её дочери.
Обе женщины поклонились ему и, переступив порог, посмотрели на собаку, которая при виде незнакомых людей стала вставать на дыбы, пытаясь вырваться вперёд.
— Итак, добро пожаловать ко мне, — улыбнулся мистер Тёрлоу. — Как видите, моя собака довольно злая…
— Я думаю, он привыкнет к нам, — загадочно сказала миссис Йонс, подмигивая своей малышке.
— Эй, ты куда? — воскликнул Джо, когда Делия начала приближаться к Буффало.
— Чего вы боитесь, мистер Тёрлоу, он её не тронет, — сказала соседка без тени беспокойства.
— Откуда вам… — начал он.
Но у Джо не было времени задать свой вопрос, и он замолчал на полуслове. Делия уже стояла рядом с его псом, который перестал пытаться вырваться с поводка. Теперь он сидел неподвижно и смотрел на девочку щенячьими глазами. Она наклонилась и, потрепав бельгийского малинуа за ухом, начала что-то весело нашептывать ему, в то время как её мать повернула голову к Джо и улыбнулась ему.
— К-к-как это возможно… — пробормотал мистер Тёрлоу.
Джо, которому было стыдно за свою собаку, пытался сдержать подступившие к горлу слезы. Он даже подумать не мог, что его Буффало, за которым он всегда чувствовал беспрекословную преданность своему хозяину, ни с того ни с сего склонился, подобно ягненку, перед чужой девочкой…
— Как насчет того, чтобы вы нас впустили? — спросила миссис Йонс деловым тоном.
— Да, миссис Иветта, сию минуту… — коротко ответил Джо.
Заперев калитку, он направился к крыльцу. Женщина немного постояла во дворе и, позвав дочь, медленно последовала за ним. В коридоре Джо, смущенно улыбаясь, сказал, что не может предложить своим гостям тапочки или любую другую домашнюю обувь. Взрослая гостья понимающе кивнула.
— Ну да, вы ведь и представить себе не могли, что к вам придет женщина с ребенком, — иронично сказала миссис Йонс. — Если не секрет, когда в последний раз представительница прекрасной половины человечества переступала через порог вашего дома?
— Пять лет тому назад, когда моя мать покинула этот мир… — тихо сказал Джо.
— Мои искренние соболезнования вам, — ответила его собеседница в безоблачном настроении.
Пока взрослые вели этот диалог, маленькая девочка, недолго думая, сняла свои туфли и, появившись перед мамой и Джо в белых чулочках, заканчивающиеся ровно над коленками и таким образом подчеркивающим светлую кожу её ножек, подпрыгнула вверх и закружилась в каком-то беззаботном танце.
— Будь осторожна, Делия, не запачкай чулки! — строго сказала ей миссис Йонс.
— Не бойся, мамочка! — громко сказала малышка.
Однако после этих слов Делия всё-таки перестала танцевать и посмотрела на свою мать, после чего перевела взгляд на хозяина дома.
— У тебя очень милая собачка, дядя Джо! — заискивающе сказала она.
— Ну, да… — медленно начал мистер Тёрлоу. — Я так понимаю, что он не смог устоять перед твоим обаянием.
— Ничто не может устоять передо мной! — ответила малышка с заметной гордостью.
— Не балуйся, дорогуша! — снова принялась мать урезонивать дочь.
— Я голодна, — девочка проигнорировала её слова, — когда мы будем кушать?
Когда ребёнок произнес эти слова, мистер Тёрлоу только сейчас заметил корзину для пикника, накрытую красным полотенцем, которую миссис Йонс держала в руках. Женщина кивнула Делии и попросила хозяина дома отвести их на кухню. Джо медленно поплелся впереди них. В этот момент в его душе была пустота — можно было подумать, что звонкий голос Делии заглушил все его мысли. Войдя на кухню, мистер Тёрлоу предложил гостям стулья. Миссис Йонс, поблагодарив его, поставила корзинку на стол и, сняв с неё полотенце, начала выкладывать из неё еду. Малышка же не стала садиться за стол — вместо этого она подошла к окну и попыталась раздвинуть плотно задернутые шторы. Джо бросился за ней и помог ей в этом деле, после чего кухня была освещена лучами солнца, которое уже вовсю сияло на небе, уже очистившемся от облаков.
— Где ваша посуда, мистер Тёрлоу?
Джо отошел от окна и, открыв дверцы кухонного шкафа, задал встречный вопрос:
— Что именно мне подать вам, миссис Иветта?
Женщина, немного подумав, попросила хозяина дома достать две большие тарелки, два блюдца и две чашки (и столько же вилок и ложек). Заметив недоумение на его лице, миссис Йонс сказала, что она сама уже хорошо позавтракала, поэтому отдаёт всю еду ему и своей дочери. Пожав плечами, Джо выполнил её требования — достав необходимую посуду и столовые приборы, поставил их рядом с раковиной.
— Позвольте мне самой, — тут же вмешалась женщина.
Миссис Йонс взяла инициативу в свои руки и начала мыть покрытые пылью тарелки под струей воды. Джо стоял рядом с ней, не зная, чем себя занять. Маленькая девочка, которая до этого стояла и смотрела в окно, подошла к нему и потянула за рукав.
— Чего ты хочешь, Делия? — спросил её мистер Тёрлоу.
— Дядя Джо, у тебя есть что-нибудь интересное?
— Игрушки что ли? — поинтересовался Джо.
В то же время он попытался отдернуть руку, но ребёнок крепко вцепился в его рукав.
— Книжки! — крикнула она. — Я уже достаточно наигралась в игрушки в свои восемь лет, — неожиданно серьезно сказала девочка.
— Ну, книги… — подумал он. — У меня небольшая библиотека, — начал мистер Тёрлоу.
При этих словах Делия подскочила на месте от радости.
— Но это в основном всякая научная чепуха… — продолжил хозяин дома.
— Я люблю научные книги, — перебила его молодая гостья.
— Ты говоришь об энциклопедиях, но на моих книжных полках в основном лежат материалы по высшей математике, — сухо сказал он.
Маленькая девочка была немного подавлена этой новостью. Джо подумал, что ему не следовало отвечать ребёнку в таком категоричном тоне, и, прекратив попытки вырвать свою руку из её цепкой хватки, успокаивающим тоном сказал малышке, что он мог ошибиться, потому что он практически не читает и уже плохо помнит, что у него лежало в библиотеке.
— Ладно, давай посмотрим твои книги? — спросила его Делия.
— Почему бы и нет? — весело ответил Джо.
Молодая гостья отпустила руку Джо и последовала за ним. Пройдя в библиотеку, Джо открыл книжный шкаф и, присев на корточки, начал доставать книги с самой нижней полки, где, как он помнил, хранилась литература для детей, которой когда-то охотно снабжала его бабушка. Делия подошла к тумбочке, стоявшей рядом со столом, и спросила Джо, что там может быть.
— Если мне не изменяет память, там лежат виниловые пластинки, — не отрывая взгляда от книг, бросил он через плечо.
Делия, не спрашивая разрешения, резко потянула ручку на себя. Джо, сдерживаясь, чтобы не накричать на девочку, подбежал к тумбочке, из которой на пол уже выпали конверты с пластинками, которые, казалось, только и ждали того момента, чтобы их выпустили наружу. Да, он уже и забыл о том, что вся тумбочка была до отказа забита «мумифицированной музыкой»…
Большинство виниловых пластинок принадлежали его покойной матери. Другие были подарками от его собственных друзей и одноклассников. Но, к сожалению, проигрывателя грампластинок уже давно не было в этом доме — мистер Тёрлоу продал его, когда ему понадобились деньги на похороны матери. Хотя это не было такой уж большой проблемой — тот проигрыватель мог воспроизводить звук, записанный лишь в монофоническом формате, поэтому, если бы Джо захотел, он мог бы спокойно купить себе нормальную стереосистему (или даже перейти на компакт-диски, которые тогда начинали набирать популярность среди меломанов), но как-то так получилось, что со смертью матери его влечение к музыке сразу же угасло, и поэтому он жил с тумбочкой, полной виниловых пластинок, в которых он нуждался также, как мёртвец в припарках.
А теперь же всё это великолепие лежало на полу у коленей маленькой девочки, которая, сама того не подозревая, вскрыла «чердак воспоминаний» Джордана. Делия с интересом начала перебирать конверты.
— Ура, я нашла! — радостно воскликнула она.
Мистер Тёрлоу сел рядом с малышкой и посмотрел на обложку пластинки. На ней была изображено пшеничное поле с нависшими над ним облаками. Женщина с красным платком на голове, стоя спиной к зрителю, замахивалась серпом на колосья пшеницы.
— Я так счастлива! — повторила Делия.
Глядя на неподдельную радость своей гостьи, хозяин дома вспомнил о том, как к нему попала эта конкретная пластинка. Это было шесть лет тому назад — тогда его мать изо всех сил пыталась противостоять раку, который почти полностью одолел её. Одноклассник Джордана по имени Хэмиш Макинтош, родители которого к тому моменту только вернулись из отпуска в Лиссабоне, на восемнадцатилетие Джо подарил ему купленный там альбом некоей музыкальной группы, которая в том далёком году делала первые попытки к тому, чтобы начать покорять стадионы. У Джо были свежи воспоминания о том, как в тот момент, пока его мать лежала в больнице, он увеличил громкость проигрывателя до максимума и поставил эту пластинку. Но либо монофоническая система не справилась со стереофонической записью, или же он сам просто не был поклонником синтезаторной музыки, но кроме разочарования от этих «электронных пищалок» Джо тогда ничего не получил. Таким образом эта пластинка пылилась до сегодняшнего дня, пока не попала в руки переехавшей в эту деревню молодой поклонницы жанра, который для мистера Тёрлоу был тайной за семью печатями.
— Дядя Джо, я могу взять это с собой, да? — спросила маленькая девочка, не в силах сдержать свою радость.
— Конечно, можешь, — Джо зевнул и, поднимаясь с колен, добавил. — Я вижу, ты действительно этого хочешь.
— Я просто подумала, что это лучше всего подойдет для Джерри, — сказала она, словно оправдываясь.
— Кто такой Джерри? — машинально бросил мистер Тёрлоу без особого интереса.
— Это, э-э-э… — нежные и пухлые щёчки Делии налились румянцем. — Это мальчик, с которым я учусь в одном классе, — тихонько ответила она через три секунды.
«Скорее всего, это её школьная любовь. Обычное дело у детишек», — подумал Джо.
— Он любит электронную музыку, — уже более спокойным тоном продолжила девочка, — и я дала ему обещание, что подарю ему одну из пластинок этой группы на его восьмой день рождения.
— Могу я спросить, какого числа у него день рождения? — Джо уже почувствовал интерес к разговору с этим ребёнком.
— А что, если это мой секрет? — Делия сделала серьезное личико.
— Тогда я не буду приставать к тебе с вопросами о твоих одноклассниках, — уступил мистер Тёрлоу своей молодой собеседнице.
— Ладно, я скажу тебе это, — сказала малышка так, словно делая ему одолжение.
И она сказала ему дату. «Хм», — подумал Джо, «день рождения мальчика, в которого влюблена Делия, приходится на тот самый день, когда я узнал, что моя мама больше никогда не будет со мной…» Мистер Тёрлоу, конечно, ничего не сказал своей молодой гостье об этом совпадении, но он не мог не заметить про себя, что это может быть немного забавно, что случайность — странная вещь, потому что ничто не мешает процессу смерти и рождения происходить в один и тот же день…
— Но тебе, вероятно, было бы интересно послушать эту пластинку самой, не так ли? — сказал он вслух.
Глаза девочки забегали по сторонам. Она шутливо помахала в его сторону сине-желтым конвертом.
— С чего ты это взял? — спросила она с весёлым ехидством и даже с некоторой ноткой наглости.
— Это по твоим глазам видно, — спокойно ответил он.
Чтобы не нарушать атмосферу веселья, витавшую в комнате, мистер Тёрлоу принял на себя удар упакованной в конверт пластинкой. Как это было всё-таки весёло — сидеть вот так и общаться с ребёнком. До этого момента Джо никак не мог себе этого позволить, за исключением, возможно, тех времен, когда он сам пребывал в возрасте этой девочки. Оглядываясь назад, он мог с уверенностью сказать, что именно в тот день он начал относиться к Делии как к чему-то большему, чем просто соседке…
Пока Джо и Делия сидели на полу в его кабинете, мать девочки закончила накрывать на стол в кухне. Вымыв руки, женщина сделала полшага в глубь кабинета.
— На этой прекрасной ноте я приглашаю вас обоих за стол! — крикнула она.
Два голоса смешались в ответ на её приглашение:
— Спасибо, миссис Иветта! — ответил Джо.
— Спасибо тебе, мамочка! — не осталась в долгу Делия.
Из всех троих, кто сейчас находился в стенах этого дома, больше всего хотелось есть его хозяину. Поэтому он не стал медлить и, встав на ноги, направился на кухню, где уже был накрыт стол, богатство которого поразило воображение мистера Тёрлоу, который из-за некоторой своей скупости обычно питался яичницей-болтуньей и магазинными бутербродами. Но что хорошо для взрослого мужчины, то для ребенка… Нет, не лучше, скорее как раз наоборот. Возможно, такое определение следует применять не ко всем детям, а только к юной наследнице семьи Йонс… Дело в том, что пока Джо с удовольствием поглощал то, что было на столе, маленькая девочка ёрзала на стуле и со скучающим видом ковыряла вилкой в своей тарелке, и только когда пришло время пить чай, она немного оживилась и, не отказывая себе в сладком, взяла пару эклеров.
— Дорогуша, нельзя же ничего не есть и брать себе только сладости! — миссис Йонс перешла на воспитательный тон.
— Мам, перестань, я просто… — смутился ребёнок.
Джордан решил не вмешиваться в этот обмен репликами между матерью и дочерью. Ему показалось, что соседка начнет упрекать его за то, что её дочь ничего не ест. Мол, смотря на то, как вы быстро всё съедаете, девочка подумала, что лучше не вырывать у вас последний кусочек и оставить всё как есть…
— Мистер Тёрлоу, — обратилась к нему женщина, — вы не проводите нас до ворот? В противном случае…
— Что, это всё? — перебила её дочь с оттенком явного раздражения.
— Делия! Не обижай маму! — сказала миссис Йонс примерно с такой же интонацией.
Джо решил, что если между женщинами начинает разгораться огонь недовольства, то лучше не маячить у них под носом и ретироваться. С этой мыслью он вытер крошки, прилипшие к уголкам рта, и встал со стула.
— О, наконец-то! — обрадовалась женщина. — Пойдемте, мистер Тёрлоу, Делия уже наелась.
Хозяин дома кивнул своей взрослой гостье и уже собирался выйти на крыльцо, как вдруг та издала громкое «Ах!» и спросила, где находится грязная одежда Джо. Он вспомнил телефонный разговор, состоявшийся сегодня утром между ним и его соседкой. После этого Джордан, хлопнув входной дверью, пошел помогать женщине упаковывать тот самый перепачканный мукой костюм. Маленькая девочка, обрадованная тем фактом, что она может побыть в этом новом месте хотя бы пару лишних минут, побежала в его кабинет.
Когда взрослые наконец закончили свои дела — а именно, сложили одежду и положили её в предварительно опустошенную корзину для пикника, — Делия всё ещё не выходила из комнаты. Слова её матери о том, что им уже пора уходить, никак не повлияли на девочку. Джо, сделав знак миссис Йонс немного подождать, тихо, словно охотник, боящийся спугнуть свою добычу, вошел в свой собственный кабинет. Там он увидел Делию, которая стояла у окна и энергично жестикулировала кому-то. Мистер Тёрлоу заискивающе кашлянул, и малышка повернула к нему голову — на её лице не было удивления, скорее какая-то деловитость. Джо стало любопытно, что же её заинтересовало, и тоже встал у окна, которое выходило на заднюю часть его участка. Конечно, там никого не было. Мистер Тёрлоу дотронулся указательным пальцем до плеча стоявшей перед ним Делии. Она неохотно отвернулась от окна и, опустив голову, пошла к матери, которая нервно переминалась с ноги на ногу, держала в руках корзинку.
— Можно я вам помогу… — Джо решил проявить галантность.
— Только до калитки, до нашего дома мы уже сами, — перебила его миссис Йонс.
Он взял корзинку из рук женщины, и они втроем вышли во двор. На солнце снова наползли тучи. Мистер Тёрлоу посмотрел на своего пса — тот тихо сидел у столба, не издавая ни звука. «Девочка напугала его», — подумал Джо. Когда они подошли к забору, с улицы до ушей Джо донеслось громкое и недовольное сопение. Открыв калитку, он чуть было не столкнулся лицом к лицу с самим мистером Йонсом, который, уперев руки в бока, смотрел на своего соседа с едва скрываемой ненавистью. Однако вид его жены и дочери, покидающих двор соседа, немного снизил градус его неудовольствия, и он, взяв корзину у своей супруги, пошёл впереди своей семьи, бросив на мистера Тёрлоу прощальный взгляд, полный подозрений.
Джо, крикнув вслед семье Йонс дежурное «До новой встречи!», закрыл калитку и направился к столбу, чтобы отвязать Буффало. Как ни странно, как только женщины покинули территорию, пёс сразу же начал лаять и пытаться вырваться вперёд. Его хозяину пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать пса и снять ошейник с его шеи. Как только Буффало почувствовал себя свободным, он подбежал к забору и снова начал на него прыгать. Джо, всё ещё озадаченный столь резкой переменой в настроении своего питомца, подавил зевок и, повесив поводок на гвоздь, вошел в дом.
Он вошёл в кухню и взглянул на стол, на котором от былого великолепия остались только грязные тарелки. В любом случае, он больше не был голоден, поэтому он просто собрал всю посуду и начал мыть её в раковине, раздумывая о том, что же ему теперь делать. Закончив мыть посуду, он аккуратно расставил её по местам и посмотрел на свои наручные часы. «Да, магазины скоро закроются», — подумал Джо. Чтобы не встречать завтрашний день в таком виде (то есть без еды в доме), он отправился в магазин.
Когда мистер Тёрлоу уже возвращался обратно с пакетами, солнце уже садилось. Проходя мимо ворот соседей, он снова заметил рядом с ними машину мистера Йонса, которую в последний раз видел вчера утром. Не пытаясь разобраться в этом, мистер Тёрлоу зашёл к себе домой и распаковал продукты. Оглядев теперь уже полные полки холодильника, Джо захлопнул дверцу и вспомнил, что забыл положить выложенные книги и выпавшие пластинки обратно в шкаф и тумбочку соответственно.
Он вошёл в кабинет. Когда его взгляд упал на книги и пластинки, разбросанные по полу, ему вдруг стало грустно. Джо впервые за много лет ощутил что-то вроде потери. Не спеша приступать к уборке, он прокрутил в голове события прошедшего дня. Вот он со своей юной гостьей заходят в его кабинет, и он начинает вытаскивать книги из шкафа, а она без спроса открывает тумбочку… Вот он спешит под звуки падающих на пол пластинок… А потом он позволяет маленькой девочке забрать музыкальный альбом, который его не интересовал… Джо выбежал из кабинета — «Нет, я не могу устранить последствия этого, не могу…», — подумал он в отчаянии.
Он побежал в спальню, где тут же зарылся лицом в подушки. Стыдно говорить об этом, но двадцатичетырехлетний Джордан Тёрлоу плакал, подобно ребёноку, которому строгие родители запретили общаться с интересующей малыша подружкой. Когда Джо наконец поднялся с кровати и пошёл в ванную, вытирая на ходу слёзы, он пробормотал себе под нос что-то вроде «Делия была права, ты, Джо, плакса-ябеда и ничего не стоишь!».
Уже стоя у зеркала и глядя на свои покрасневшие от слёз глаза, ему на секунду показалось, что очертания его собственного лица имеют что-то общее с лицом его маленькой соседки. Но когда он, как следует умывшись, снова посмотрел на своё отражение, то это странное чувство исчезло, как будто он его и не ощущал вовсе.
Почувствовав потребность в свежем воздухе, мистер Тёрлоу вышел во двор. Уже темнело. Его верный Буффало спокойно лежал на своем месте, готовясь ко сну. Джо посмотрел на дом семьи Йонс. Несмотря на поздний час, только в одном окне на втором этаже горел свет. Мистер Тёрлоу не мог знать, как именно соседи обустроили свои комнаты, но он помнил, что когда в этом доме жил старик Харрис Шервинд, из этого окна постоянно доносились крики его подвыпивших собутыльников. «Значит, это гостиная или столовая», — подумал Джо. Возможно, новые хозяева экономили электричество и по вечерам включали свет только там, где собирались всей семьей, а в своих личных комнатах обходились маленькими лампочками…
Мистер Тёрлоу не мог быть уверен в этом — в конце концов, это никогда не было истиной в последней инстанции, а только его догадки… Он вдруг вспомнил свою самую первую встречу с Делией, когда он стоял по другую сторону забора, а она смотрела на него из окна второго этажа. Нет, подумал Джо, его предположение об экономии света было полной чепухой, потому что в тот момент (когда, судя по часам, было не позже, чем сейчас) в детской комнате определенно горел свет… В то же время он отбросил мысль о том, что Делия, вероятно, сейчас находится за стенами своего дома. Могла, конечно, быть вероятность того, что родители отвезли девочку к каким-нибудь родственникам, которые жили в центре, но Джо питал некоторые сомнения на этот счет.
На следующее утро Джо открыл глаза и уставился на люстру, свисающую с потолка спальни. На стеклянном блюдце, составлявшем её основу, был нарисован голубой узор, детали которого, казалось, изображали каких-то большеглазых птиц. По какой-то причине созерцание этого узора привело мистера Тёрлоу в состояние, близкое к трансу. Пристально глядя на это творение неизвестного декоратора, он вспомнил о том, что его цвет был таким же, как и небо на обложке той самой пластинки, которую Делия забрала у него вчера. Борясь со своим нежеланием вставать, Джо начал одеваться. Вспомнив, что девочка собиралась подарить ту пластинку своему однокласснику на день рождения, он подумал о том, что, в конце концов, судьба вещей иногда бывает очень забавной — ведь сначала конверт с этим альбомом пришел с фабрики в какой-то музыкальный магазин в Лиссабоне, затем он перекочевал в гостиную родителей Хэмиша Макинтоша — его одноклассника. И даже в Портленде цикл путешествия пластинки не закончился, потому что сначала, после того, как она пролежала в доме одноклассника Джо, она попала в его собственные руки. А теперь этот музыкальный альбом находился во власти девочки, живущей в соседнем доме, но после этого он затем снова отправится в путешествие, только теперь в дом некоего Джерри, который, как понял мистер Тёрлоу, жил где-то в центре…
Когда его мозг смог переварить этот бессвязный поток мыслей, Джо уже стоял на кухне, будучи умытым и одетым. Открыв холодильник, он поблагодарил самого себя за то, что вчера не забыл заранее сходить за продуктами. Глядя на то, как аккуратно яйца были уложены в картонную упаковку, он почему-то не мог не отметить, насколько оригинально, но просто она была оформлена. Перестав вертеть её в руках, он вдруг вспомнил о печенье, которым не так давно угощал его Джафет…
Поставив яйца на стол, мистер Тёрлоу принялся искать миксер. Увы, этот прибор находился в ужасном состоянии — там, где провод соединялся с самим устройством, изоляция оказалась обугленной. Джо решил не включать миксер в розетку, опасаясь того, что может получить удар током. Поставив его обратно в шкаф, Джо начал думать о том, как бы ему взбить яйца — в конце концов, он ведь не сможет приготовить песочное тесто, не разбив яиц…
И тогда мистер Тёрлоу, вдохновленный вчерашним проявлением заботы со стороны миссис Йонс, издал радостное восклицание — а что, если он попросит у них миксер на часок-другой?! Если она согласилась постирать его вещи, то что плохого в том, чтобы не одолжить своему соседу кухонный прибор? Поспешно, словно стараясь не взлететь на небеса от счастья, Джо набрал номер телефона соседей и, прижав трубку к уху, терпеливо ждал, пока женщина на другом конце провода подойдет к аппарату. К счастью, долго ждать ответа ему не пришлось — через минуту он услышал слегка сонный голос миссис Йонс:
— Алло, я слушаю.
— Здравствуйте, я вас не побеспокоил, миссис Иветта? — сказал Джо чересчур жизнерадостно.
— Всё в порядке, мы уже встали. Что вам угодно, мистер Тёрлоу?
— Я решил заняться выпечкой, — сказал он.
— О, это просто замечательно! — неожиданно у его собеседницы вырвался радостный возглас. — Что вы собираетесь приготовить для нас?
— Для нас? — он был ошеломлен её вопросом.
— Неужели вы не собираетесь угостить нас с Делией? — с притворной обидой ответила Иветта.
— Нет, конечно, — вежливо ответил мистер Тёрлоу, который уже начинал жалеть, что решил ей позвонить.
— Это здорово. Так что же именно вы будете выпекать?
— Песочное печенье. Но дело в том, что…
— Ух ты, мы очень любим песочное печенье!
— Миссис Иветта, вы меня не дослушали. Я хотел попросить вас об одной вещи.
— У вас нет рецепта? Если хотите, я могу прямо сейчас…
— Мне нужен миксер, — Джо уже устал с ней разговаривать.
— Хорошо, мистер Тёрлоу, я пошлю к вам Делию. Она все равно собиралась пойти прогуляться, так что позвольте ей помочь вам, передать…
— Спасибо, мисс Иветта, — перебил он её, — когда мне следует выйти на улицу?
— Через десять минут. Мы умоемся и оденемся, — сказала женщина с такой интонацией, как будто сюсюкалась с младенцем.
— Ну, до свидания.
Он снова услышал это её непонятное португальское междометие и повесил трубку. Присев в кресло, чтобы отдышаться, он представил себя каким-то шестилетним болваном, мать которого, не вникая в чувства своего сына, пытается заставить его дружить с мальчиком «с хорошим и примерным поведением». Джо чувствовал, что судьба сыграла с ним злую шутку — ну почему он не потерпел немного и не поехал в город за новым миксером, что заставило его позвонить этим Йонсам? Мистеру Тёрлоу захотелось ударить по лицу то невидимое и могущественное существо, которое дёргало его за ниточки, но здравый смысл подсказал ему, что это никоим образом невозможно реализовать, потому что судьбу человека решает сам человек…
Джо вышел во двор заранее, чтобы, когда маленькая девочка подойдёт к калитке, он не заставил её ждать несколько минут (как это случилось вчера). Он подозвал Буффало и хотел снова надеть на него ошейник, но, вспомнив, что Делия к нему в дом входить не будет, ограничился лишь тем, что похлопал пса по спине. Затем мистер Тёрлоу сел на холодные каменные ступени крыльца. Может быть, это было не очень разумное решение — он помнил, как мать говорила ему в детстве, что он не должен сидеть на камне, — но ему хотелось поскорее покончить с этой задачей, поставленной им самим.
Услышав быстрые шаги по другую сторону забора, Джо немедленно поднялся со своего места и подошел к калитке. Буффало не двинулся с места, продолжая сидеть у забора. Мистер Тёрлоу открыл калитку и увидел свою молодую соседку. В правой руке она держала пакет, в котором лежала картонная коробка. Джо хотел тут же забрать миксер из её рук, но Делия, не сказав ни слова, решительно переступила через порог его калитки. Он недоуменно посмотрел вслед малышке и последовал вслед за ней. Так они вместе прошли на кухню, где молодая леди поставила пакет на стол и спросила хозяина дома, можно ли ей вымыть руки. Джо сказал, что раз уж она вошла в его дом, как в свой собственный, то пускай делает всё так, как считает нужным. Девочка поблагодарила его улыбкой и направилась в ванную. Мистер Тёрлоу решил не смущать маленького ребёнка своим присутствием и вышел во двор, мысленно пытаясь понять причину её поведения.
Он встал и начал со скуки смотреть на свою собаку. Через пару минут он вдруг вздрогнул и обернулся — оказывается, Делия тихонько подкралась к нему сзади и легонько толкнула в спину. Он наблюдал за тем, как она смеялась над своей собственной шуткой, и не стал её ругать.
— Ну что ж, думаю, родители ждут не дождутся тебя… — сказал он со вздохом.
— Мама отпустила меня погулять, ты ведь сам слышал её слова, — ответила девочка, дважды моргнув.
— Но мой дом — не место для прогулок, — справедливо заметил мистер Тёрлоу.
— Так пойдем на улицу, дядя Джо! — весело сказала малышка.
И она, заливаясь смехом, побежала к калитке. Джо, не совсем понимая её намерений, последовал за ней.
— Надо поторапливаться! — крикнула Делия на ходу.
 — Ещё раз извините меня, мистер Джордан Тёрлоу, — во второй раз инспектор Гэлбрайт прервал заключенного, — но с этого момента я хотел бы, чтобы вы излагали только основные моменты вашей истории, касающейся Делии Йонс и её семьи.
— Ладно, как хотите, — согласился Джо, — честно говоря, я устал языком трепать.
В общем, как только Делия однажды побывала в доме своего соседа, Джордана Тёрлоу, то она стала его частой гостьей. Последнюю треть лета и весь сентябрь она, с матерью или без, навещала Джо по любому поводу, явно наслаждаясь каждой минутой своих визитов. Чего только они не делали… По сути, она просто вела задушевные беседы с хозяином дома, который умел её слушать, и часто сидел рядом с ней, когда читал ей вслух книги из своей библиотеки. Кроме того, они иногда проводили время на кухне, где Делия помогала Джо (и матери, в тех случаях, когда она удостаивала этот дом своим визитом) готовить по рецептам, которые сам хозяин дома спрашивал по телефону у своего друга и коллеги Джафета.
Можно было уверенно утверждать, что мистер Тёрлоу был в хороших отношениях с самой миссис Иветтой Йонс, поскольку они хорошо ладили и многое рассказывали друг другу. Довольно скоро Джо точно узнал, как познакомились его новые соседи. Как рассказала ему Иветта, она, будучи дочерью фермера (который в свое время переехал из Авейры, Португалия, в Нью-Йорк), в двадцать два года вышла замуж за своего друга по колледжу, но, увы, её первый брак был несчастливым — мистер Синадер был её ровесником и отличался крайне капризным и придирчивым характером. Будучи замужем за ним, Иветта постоянно слышала от него навязчивые просьбы, чтобы она отбросила все романтические иллюзии и как можно быстрее родила ему наследника. На подобные высказывания тогдашняя миссис Синадер неизменно отвечала мужу, что решение рожать — это в первую очередь инициатива женщины, и если уж её муж действительно хочет иметь ребенка, то пускай он сначала посвятит себя более серьезным занятиям, чем гольф в компании пьяных дружков.
Но эта была не единственная проблема в её первом браке — дело в том, что у Иветты были проблемы с беременностью, поскольку за два года, которые она провела в браке с мистером Синадером, у неё случилось целых два выкидыша. Понятное дело, что инциденты подобного рода также не шли на пользу их союзу. В конце концов всё закончилось тем, что мистер Синадер развелся с Иветтой, что поставило саму женщину в очень невыгодное положение — фактически, ей некуда было идти, поскольку её суровый отец-фермер не хотел давать дом взрослой женщине, которая уже давно была самостоятельным человеком в полном смысле этого слова.
С горя Иветта отправилась в некий санаторий в Вероне, где познакомилась со своим (тогда ещё будущим) вторым мужем — мистером по фамилии Йонс, который лечил там свои бронхи. Они взаимно влюбились друг в друга с первого взгляда, впервые встретившись в зале у фонтана. Тот факт, что он был на двадцать лет старше её, не был помехой. На следующий день, когда наступил обеденный перерыв, фармацевт сел рядом с Иветтой, когда она в одиночестве сидела за столом и скучала. Поговорив о жизни, они вдвоем отправились во фруктовый сад того санатория, где Иветта дала мистеру Йонсу яблоко, которое он, взяв у нее из рук, начал было есть, но тут же бросил на землю, потому что оно оказалось червивым. Воспользовавшись замешательством мужчины, женщина бросилась к нему и поцеловала его прямо там, под деревом, после чего выбежала из сада, тем самым давая фармацевту понять, что дальнейшие действия ему нужно будет предпринять самому. И мистер Йонс не ударил в грязь лицом — когда на следующий день в санатории были танцы, он пригласил Иветту на танго, и после нескольких кругов они стали заказывать алкогольные коктейли. В итоге это вылилось в то, что, находясь в подвыпившем состоянии, женщина решила отвести фармацевта в свою комнату, где без лишних прелюдий они сразу же повалились на кровать и дали волю своим чувствам…
На следующее утро, проснувшись в постели Иветты, мистер Йонс в пылу любви признался ей о том, что хочет немедленно уехать с ней из санатория, дабы они могли жить вместе, на что женщина согласилась без лишних слов. Однако фармацевт не спешил брать её в жены — сначала они долгое время жили в его квартире в Нью-Йорке на правах соседей по комнате. Когда её возлюбленный пропадал на работе, Иветта, от нечего делать, читала книги, которые тот держал у себя дома. На неё произвела впечатление работа некоего Б. Таггерта, которая, по сути, и дала будущей матери представление о том, как назвать своего ребёнка.
Иветта довольно быстро узнала, что у неё родится девочка — ультразвуковое исследование, которое она сделала через два месяца после встречи с фармацевтом, показало, что ночь, проведенная в том самом санатории в Вероне, была не напрасной. Из чувства женского кокетства она решила поиграть со своим возлюбленным в игру «Угадай, как я назову нашего ребёнка», но после тщетных попыток фармацевта Иветта раскрыла все карты заранее, признавшись ему в том, что свою дочь она назовёт не иначе как Делией, потому что, согласно прочитанной ею книге Б. Таггерта, это имя означает «неисчезаемая», что принесет удачу их наследнице. Иветта помнила, что, когда мистер Йонс услышал это утверждение из её уст, он несколько дней ходил в глубоком замешательстве, причину которого он так и не раскрыл своей супруге. Когда Джордан Тёрлоу, которому Иветта рассказывала всю эту истори, услышал это от неё, он подумал о том, что, по-видимому, дело было в том, что фармацевт всегда мечтал о сыне, а не о дочери, но Джо решил ничего не говорить своей собеседнице о своих догадках.
Как бы то ни было, именно факт зачатия Делии стал толчком к дальнейшему сближению Иветты и мистера Йонса — за десять дней до рождения наследницы последний позаботился о получении свидетельства о браке, и когда девочка наконец появилась на свет (а произошло это утром), фармацевт, выйдя с женой из роддома, сразу же отвез счастливую молодую маму к своему близкому другу, где прибывший туда специальный человек провел церемонию регистрации брака, после которой молодожены (разного возраста) начали жить счастливой семейной жизнью.
Иветта в своём рассказе о прошлом своей семьи не стала объяснять Джордану, почему по прошествии восьми лет они в полном составе решили переехать из Нью-Йорка в Портленд. Однако Джо, основываясь на ее намеках, сделал предположение, что за этим стояло нечто более серьезное, чем жалобы малышки на жизнь в маленькой квартире. Но, как бы то ни было, мистер Тёрлоу решил не сильно углубляться в эту тему.
Не стоит думать, что он разговаривал исключительно лишь с самой миссис Йонс. Ему также было очень интересно общаться с её маленькой дочерью. Им было так хорошо друг с другом, что когда Джордану приходилось ездить в центр по работе — обычно на пять дней, но иногда и на неделю, — то состояние души юной наследницы семьи Йонс сразу же ухудшалось, и малышка впадала в состояние, которое можно было приблизительно описать как смесь скуки и грусти (назвать это депрессией было бы слишком сильным словом). В такие моменты Делия, казалось, замыкалась в себе и ничто не доставляло ей удовольствия. На попытки родителей рассмешить её девочка отвечала только взглядом, в котором чувствовался определенный упрек. Даже обычная любовь малышки к сладостям угасала в такие моменты, и что бы ей ни предлагали — мороженое, пирожное или фрукты, — Делия, не говоря ни слова, отодвигала тарелки или уклонялась от услужливо протянутых к ней рук…
Только школа, которая начиналась в сентябре, стала приносить ей радость и удовольствие в те моменты, когда её соседа не было дома — видимо, это было связано с тем, что начальная школа, в которой она училась, находилась в том же районе, где работал мистер Тёрлоу. Не подумайте только, что в такие моменты они пересекались друг с другом — нет, по понятным причинам они просто занимались своими обычными делами, что было по обоюдному согласию — ибо ни Джо не ходил к ней в школу, ни сама Делия не сбегала к нему с занятий. Можно было бы сказать, что некие поля волн, исходящих от них, просто-напросто пересекались в этом месте.
Что касается школьных похождений юной наследницы семьи Йонс, то стоит сказать, что Делия, вопреки подозрениям Джордана, вовсе не была хулиганкой — у девочки, конечно, хватало мужества постоять за себя в некоторые моменты, но сама она никогда не ввязывалась в драку и ей никогда — вы понимаете? — никогда не приходило в голову запугивать своих сверстников. Случалось конечно, что, став свидетельницей травли, девочка сразу же вставала на защиту жертвы, и бывало даже, что хулиганы позже просили у неё прощения за свои недостойные поступки, но никто из тех, кто её знал, не мог описать её как невоспитанную негодницу.
У неё было не так уж много друзей — если бы Делию спросили, с кем она дружила между своими одноклассниками, то она, немного подумав, выделила бы двух девочек, дочерей людей, которые работали с её отцом. Обе её подруги были на полгода старше её самой, и по натуре они были несколько высокомерными отличницами, которые ставили себя немного выше самой Делии. Сначала юная наследница семьи Йонс даже не обращала на них особого внимания, но когда она однажды увидела, как мальчик из параллельного класса обозвал их нехорошими словами, Делия сделала ему выговор, чем невольно вызвала уважение со стороны этих двух девочек (скорее всего, им просто было выгодно иметь в качестве подруги такую личность, которая бы их защищала).
Ну а если бы кому-нибудь пришла в голову мысль спросить Делию о том, к кому она испытывает тёплые чувства, то она, покраснев, указала бы пальцем на мальчика с золотистыми вьющимися волосами, который неизменно садился как можно ближе к учительскому столу. Этим мальчиком был тот самый Джерри, урожденный Джером, сын Тейлора Майрона, одного из богатейших брокеров в Портленде. Родители этого мальчика решили определить своего сына в школу, в которую они сами ходили в детстве, хотя с точки зрения статуса ему было бы более уместно учиться в заведении с куда более высокой репутацией, но что он мог поделать, воля его родителей непреклонна…
В этой школе Джерри Майрон чувствовал себя в роли принца, переодетого нищим — он свысока смотрел на своих одноклассников и старался держаться от них всех подальше, а когда другие мальчики пытались предложить ему свою дружбу, он морщил нос и окидывал их высокомерным взглядом. Неудивительно, что из-за такого поведения Джерри часто становился причиной драк в классе, когда самые хулиганистые мальчишки уставали от этого незапятнанного златокудрого ангелочка и пытались выместить на нём свою детскую злость. Пытались — потому что юная наследница семьи Йонс, которая, как уже было известно, всегда заступалась за слабых, с самого первого дня взяла Джерри под свою, скажем так, опеку. Правда, в те дни, когда она отсутствовала на занятиях по семейным обстоятельствам, то хулиганы, учившиеся в её классе, казалось, срывались с цепи и, стараясь не попадаться на глаза учителям, избивали её любовный интерес на переменах…
В общем, не было бы ошибкой сказать, что Джером Майрон, который в школе был прямой мишенью для чужих оскорблений, был дорог для Делии. Она не могла сказать, за какие такие качества влюбилась в него, но, как бы то ни было, ей всегда было приятно осознавать, что она может быть полезна этому золотоволосому мальчику. Большинство её мыслей, связанных со школой, тесно пересекались с личностью Джерри. Его имя было для неё чем-то сокровенным, и всякий раз, когда ей приходилось говорить о том, кто он такой, её щечки покрывались румянцем, а её дыхание становилось прерывистым.
К величайшему сожалению, это чувство было далеко не взаимным — виновник её любовных терзаний был, как помягче выразиться, не в особом восторге от этого. Джерри, конечно, не ссорился с девочкой, которая защищала его от нападок других мальчиков, но и отвечать ей взаимностью он вовсе не горел желанием — связано это было с тем, что лично ему гораздо больше нравилась другая девочка, которая училась в том же классе, некая Тесси Парилло — дочь книготорговца. То была высокая блондинка, которая, как и сам Джерри, имела плохую привычку презирать других, ввиду чего держалась особняком от всех остальных.
На самом деле, именно из-за такого характера своей страсти мальчик не мог с ней завязать каких-либо отношений — это было так же тщетно, как попытаться подружиться со своим отражением в зеркале. И поэтому маленький Майрон, втайне вздыхая по юной леди Парилло, дружил с этой темноволосой девочкой, лицо которой в его сознании почему-то вызывало у него ассоциацию с собачкой породы чихуахуа. Нет, Джерри никогда бы не сказал ничего подобного вслух — как в разговоре со всеми остальными, так и с самой молодой наследницей семьи Йонс, — но по его глазам было понятно, что он чуть ли не насильно терпит эту девочку, от которой он имел только одну пользу — защиту от хулиганов.
Как бы то ни было, Делия была по уши влюблена в этого мальчика и пользовалась любой возможностью, чтобы пересечься с сыном брокера. Например, однажды она со своим отцом зашла в продуктовый магазин, где, по счастливому стечению обстоятельств, был и сам Джерри вместе с матерью, Мириам Майрон. Увидев мальчика, Делия тут же от радости бросилась к нему и, взяв Джерри за руку, сказала ему, что хочет пойти с ним в «Волшебную лавку». К счастью для неё, юный Майрон не стал ей сопротивлятья, и дети вышли из магазина, провожаемые удивленными взглядами своих родителей. Делия привела его в вышеупомянутое место, где их встретил старик, который чем-то напоминал девочке Эйнштейна, разве что без усов, который был одет в белую рубашку и чёрный кожаный жилет. Старику было что показать своим маленьким посетителям — сначала дети смотрели на маленьких игрушечных животных, которые танцевали тарантеллу, а затем владелец волшебной лавки показал им стол, по которому сам по себе катался игрушечный поезд.
Делия и Джером стояли плечом к плечу, широко раскрытыми глазами глядя на чудеса «Волшебной лавки». Когда самодвижущийся игрушечный поезд сделал пару кругов, девочка воспользовалась моментом и тихонько взяла руку мальчика в свою, сжав её изо всех сил — от волнения её ладонь была очень горячей и липкой от пота. Возможно, именно поэтому Джерри внезапно вырвался и выбежал из лавки, не сказав ни слова ей на прощание. Малышка смотрела ему вслед со слезами на глазах, в то время как старый владелец что-то недовольно ворчал в адрес невоспитанного сына брокера. В итоге Делия вернулась в продуктовый магазин, где в это время Мириам Майрон, мать Джерома, спорила с её отцом по поводу того, что тот якобы позволяет своей дочери так просто брать и уводить чужих детей не пойми куда. При виде юной леди Йонс мать Джерри немного успокоилась и, даже не взглянув на девочку, взяла своего сына за руку и пошла домой, в то время как мистер Йонс начал тихо ругать Делию, которая молча смотрела вслед Джерри…
Но однажды случилось так, что золотоволосый объект её безответной любви сделал попытку ответить Делии взаимностью. Была середина сентября, когда его родители на несколько дней отвезли сына в свой летний коттедж, который, по счастливому стечению обстоятельств, находился недалеко от дома семьи Йонс. Джерри не стал уведомлять об этом свою одноклассницу, но Делия, случайно увидев его на местном рынке — где она в тот момент делала покупки со своей матерью, — с трудом скрывая свою радость, спросила мальчика о том, какими судьбами он здесь оказался. В тот момент Джерри, который, говоря по правде, изнывал от меланхолии в сельской местности (ибо он питал отвращение к природе, предпочитая жизнь в городе), решил немного скрасить своё одиночество и, не таясь от Делии, сообщил ей адрес, где находился летний коттедж семьи Майрон, а также время, в которое он будет её ждать. Делия, узнав всё это, всю ночь не могла сомкнуть глаз, думая о том, как она встретится с Джерри в романтичной обстановке. И вот, когда пришло время выходить из дома, чтобы прибыть в нужное время, она побежала туда без всякой задней мысли, почти светясь от счастья. Однако, когда девочка уже прибыла на место, в коттедже Майронов не было ни души — а всё дело заключалось в том, что хитрый Джерри, желавший посмеяться над наивной девочкой, специально назначил ей свидание именно в тот день и в тот час, когда он со своими родителями уже ехал в машине по дороге домой в центр.
Но Делия так и не узнала о том, что вся эта афера со свиданием была намеренно составлена так, чтобы закончиться ничем. Напротив, малышка вбила себе в голову навязчивую мысль, что в этом была её собственная вина, как будто она сама упустила свое счастье. Когда на следующий день отец привез её в школу, она встретила Джерри в коридоре перед уроком, подошла к нему и, опустив глаза, печально сказала ему «Мне очень жаль, прости меня…» Мальчик, ожидавший упрёков с её стороны, был немало удивлен её неожиданно кроткой реакцией, но, не показывая виду, он — ох, будующий сердцеед! — подыграл её состоянию, сказав «Это ты меня прости», после чего, делая вид, что вот-вот заплачет, побежал в класс.
В тот день Делия, не отвечая на приветствия своих подружек, просидела все уроки в одной и той же позе, и даже когда Чарльз Певек, бывший самым хулиганистым мальчик в её классе, вдохновился её подавленным состоянием и выхватил ручку у неё из рук, дабы выбросить её в мусорное ведро, то девочка осталась сидеть на месте, лишь подняв на хулигана свои красные от слез глаза. Молодой наследник семьи Певек был смущен этим и, постояв в нерешительности у мусорного бака, вернулся к Делии и молча положил её ручку рядом с её книгами…
Когда, находясь в гостях у мистера Тёрлоу, Делия поделилась с ним этой историей — разумеется, не зная об истинном положеним дел со стороны Джерри, — её собеседник был несколько поражен тем, что эта девочка, вся натура которой, казалось, была наполнена энергией жизни, могла испытывать комплекс вины из-за какого-то сущего пустяка. Джо попытался успокоить девочку, прочитав ей стихотворение какого-то автора со странной фамилией Блок — кажется, в том стихе было что-то про гармонику и лютики, — но не успел он встать в позу, дабы начать чтение, как малышка, крикнув ему «Я выхожу из игры!», убежала к себе домой, не желая показывать соседу свои слезы, которые к тому времени уже наполняли её изнутри.
И ей, и Джо было грустно в тот день, только если её грусть была вызвана впечатлениями от неудавшегося свидания, то грусть её взрослого друга была вызвана её реакцией на его попытки как-то её успокоить. В течение двух дней Делия не ходила к своему соседу, находясь в подавленном состоянии, но на третий день девочка воспрянула духом и снова навестила мистера Тёрлоу, который, однако, в то время был увлечен чтением некоей книги, из-за чего его юной гостье показалось, что он не особенно доволен её визитом. Чтобы немного развлечь ребёнка, Джо сначала на её глазах сжег ту книгу, в которой, по правде говоря, не было ничего умного, а затем пригласил девочку сходить в гости к его другу Джафету, на что та без лишних слов согласилась.
Из квартиры на четвертом этаже, где жил коллега Джордана, молодая наследница семьи Йонс вынесла приятные воспоминания — во-первых, Джаф, умевший готовить по-настоящему (в отличие от мистера Тёрлоу, который лишь пытался ему подражать), устроил праздник для её желудка, ибо по прибытии он угостил её запеченной бараньей лопаткой а также тушеной фасолью на обратный путь. Во-вторых, Делия с большим удовольствием послушала сказку из старого сборника «Басни батюшки Лебедя», которую хозяин квартиры читал вслух, поскольку самой девочке было лень читать самой, и кроме того, ей просто нравилось сидеть в кабинете Джафа и слушать его приятный голос, при этом не забывая комментировать услышанное. В самом начале этого литературного чтения девочка даже позволила себе возмутиться тем, что автор сказки не объяснил имя главной героини, на что Джафет ошеломил её ответом, суть которого заключалась в том, что её собственное имя означало вовсе не «неисчезаемая», как говорила ей с раннего детства мать, но было лишь названием острова, где, согласно древнегреческим мифам, родилась греческая богиня Артемида.
Узнав об этом, юная наследница семьи Йонс тогда почувствовала, как волна правды словно погасила огонь лжи, в чем она не замедлила признаться своим взрослым собеседникам. В ответ на её изречение мистер Тёрлоу с улыбкой сказал, что у неё хороший словарный запас, а в глазах Джафа, скрытых за толстыми стёклами его очков, вспыхнул какой-то лукавый огонек. Этот момент мог бы показаться девочке недостойным её внимания, если бы не то, что после того, когда Джафет закончил читать сказку и они втроем отправились есть фасоль, то за столом он ни с того ни с сего достал блокнот, куда по памяти записал её случайное замечание, слегка перефразировав его. Затем Делия поинтересовалась у Джафа, зачем ему это было нужно, на что получила ответ, что это было необходимо для его исследования американцев, носящих греческие имена. Малышка сочла это объяснение полной бессмыслицей и поэтому махнула рукой на это дело и, решив, что ей уже пора идти домой, пошла одеваться.
После ухода от Джафа между Делией и Джо произошёл странный инцидент, который не имел никакого объяснения. Дело было так — когда Делия и её взрослый спутник подошли к дому её семьи, то девочка, которая до этого тихо шла позади Джо, внезапно бросилась к нему и, схватив за руку, сильно потянула в сторону. Джордан, стараясь не упасть на землю, ухватился за забор свободной рукой, случайно вогнав в ладонь тонкую щепку. Маленькая девочка со смехом открыла калитку и исчезла во дворе, в то время как ошеломленный её поведением мистер Тёрлоу, пытаясь зубами вытащить занозу, попавшую ему в палец, слушал звуки её шагов, доносившиеся из-за забора. Когда входная дверь дома Йонсов наконец закрылась, он печально вздохнул и поднял голову вверх — в окне её комнаты свет ещё не зажигали…
— Надеюсь, вы не возражаете, — взял паузу заключенный, — если с этого момента я вернусь к подробному описанию событий, которые со мной происходили?
— Что ж, продолжайте, — инспектор Гэлбрайт понимающе кивнул Джордану.
На следующий день после того, как они с Делией вернулись от Джафета, Джо был разбужен телефонным звонком. Забыв о том, что нужно одеться и умыться, он, как и был в одних трусах, подошел к телефону и поднес трубку к уху. Звонила его соседка, миссис Йонс собственной персоной. Она, словно борясь с переполнявшим её чувством неудовлетворенности, уведомила мистера Тёрлоу о том, что, стирая нижнее бельё своей дочери, она заметила нечто странное, и поэтому во второй половине дня отвезёт девочку в город по делам. Затем она сделала короткую паузу, очевидно, ожидая ответа Джо, но тот ничего не смог найти в ответ на эти слова. Срывающимся голосом Иветта добавила, что мистеру Тёрлоу очень повезло, что её супруг и отец Делии в одном лице в это время находился на работе в центре. По окончанию этой тирады внутренние органы Джо, казалось, были заполнены жидким азотом. Он чувствовал, что над ним, как над Дамоклом — фаворитом сиракузского тирана — повис острейший меч правосудия, который ежесекундно грозил упасть и разрубить его несчастную голову на две половины…
Он продолжал прижимать трубку к уху, хотя из неё доносились только гудки. Наконец, справившись с онемевшими конечностями, он уронил её рядом с телефонным аппаратом и, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног, сумел ухватиться руками за столешницу. В такой позе, отдаленно похожей на фигуру сына со знаменитой картины Рембрандта, Джо провел, по его собственным ощущениям, не менее двух часов, хотя это могло быть и не так. Затем он встал и, почувствовав, что ему нужен свежий воздух, выбежал на улицу. Слава Богу, что ни один член семьи Йонс не попался ему на глаза в тот момент…
Стоя возле своей калитки и мотая своей головой из стороны в сторону, мистер Тёрлоу был убежден в том, что по этой земле всё еще можно ходить спокойно. И он, продолжая ощущать холод на своей спине, решил прогуляться до магазина. Нет, не ради шоппинга, но лишь с той целью, чтобы в обстановке, где много людей, попытаться избавиться от гнетущего ощущения одиночества, которое сковывало его душу. Стараясь не переходить на бег, Джо направился туда, где всё население района Паркроуз покупало товары первой необходимости. Дойдя до первых палаток, под которыми продавались свежие фрукты, он вдруг остановился на месте, услышал своё имя. Оказывается, две старушки, которые в это время покупали у торговки красные яблоки, вели между собой оживленный диалог. Мистер Тёрлоу попытался встать за навесом так, чтобы они не смогли его увидеть, и напряг слух.
— Знаешь, Патриция, у меня есть подозрение, что этот негодяй Джордан явно сотворил кое-что нехорошее с дочерью фармацевта, — шепча одними губами, проговорила пожилая женщина с белым платком на голове.
— Что заставляет тебя так думать, Эльзебет? — спросила её подруга, которая выглядела несколько моложе собеседницы.
— Потому что я только сегодня утром пересеклась с Иветтой, — воскликнула первая старушка, — и она была бледна как смерть!
— О, бедняжка… С чем это было связано?
— Она рассказала мне о том, что попросила свою дочку надеть новые панталоны и, когда брала её старое белье в стирку, заметила, что оно было красным от крови.
— Что, у ребёнка начались месячные? В восемь лет?
— Иветта не могла поверить своим глазам и, забыв о стирке, набросилась на девочку с вопросами. И та рассказала ей, что вчера была в гостях у неких дяди Джо и дяди Джафа.
— Двое убивцев… Боже мой… Они должны оба сидеть в тюрьме!
— Жена фармацевта придерживается того же мнения. Я с трудом убедила Иветту пойти к врачу, прежде чем звонить в полицию.
— Так что же было дальше?
— После этого она отправилась домой. Может быть, она действительно послушалась меня, а может, не выдержала переживаний и натравила на ублюдков полицейских ищеек…
— Боже милостивый!
Патриция — пожилая леди, которая была помоложе — заметила прячущегося за столбом Джо и завопила, прервав свою собеседницу. Джордан немедленно так быстро, как только мог, помчался прочь от магазинов, слыша, как вслед ему летят слова «Мелкий, паршивый, жалкий чёрт!». «Ну всё», думал он, «прощай свобода…» И в то же время он задавал себе вопрос о том, что же, чёрт возьми, происходит. Он никогда не совершал никаких непристойных действий с Делией, избегал поцелуев и даже не обнимал её, и вот на тебе… «Здесь явно что-то не так», — думал он, находясь уже на полпути к своему дому.
Тем временем на небе начали собираться тучи. Не сбавляя скорости, мистер Тёрлоу взглянул на видневшуюся далеко впереди поляну, заросшую высокой травой. Был уже конец сентября, и теперь ранее зелёный океан растений был окрашен в оттенки желтого и оранжевого. Густые облака, которые уже вовсю заполнили небо, создавали очень интересное сочетание.
И тут Джо вспомнил, на что походил расстилавшийся перед ним пейзаж — природа его родного посёлка была живым воплощением обложки той самой пластинки, которую он подарил своей молодой соседке ещё в августе… Он вспомнил её рассказ о том, как она подарила пластинку Джерри, и тот якобы ответил на её подарок лаконичным «Спасибо», но в глубине души Джо чувствовал, что Делия, рассказывая ему об этом случае, ограничивалась только первой половиной того, что произошло на самом деле — то-есть, она не лгала, но и не говорила всей правды.
Вернувшись мыслями к настоящему, Джо начал думать о том, что если он мог довериться словам этих двух старых сплетниц, то на допросе у своей матери Делия не стала порочить его и Джафета. Тем не менее для её почтенных родителей — в частности, для отца — один тот факт, что их маленькая дочь оказалась в компании двух взрослых мужчин в незнакомой квартире, был достаточной причиной для того, чтобы передать Джо в руки судебных мясников, которые пропустят его бренное тело через ножи бюрократической мясорубки. Честно говоря, было бы лучше, если бы его убили прямо здесь на этом месте, чем подвергали таким пыткам — ибо смерть была явно желаннее такой псевдо-жизни…
Но даже произнося эти слова про себя, мистер Тёрлоу всё ещё боялся. Он боялся того, что разъярённый отец Делии раскроит ему череп своими мощными руками, и того, что под конвоем полиции его отведут в тёмные и сырые подземелья, где ему придется гнить до скончания веков. Неужели это действительно всё из-за какой-то девчонки, дочери ничтожного продавца лекарств? Не то чтобы это что-то решало в реальном положении дел, но Джо не мог не почувствовать, как судьба нанесла ему оскорбление — ведь его, дальнего родственника и потомка одной из самых влиятельных фигур бывшей (и крайне недолговечной) Ирландской Республики, собирались возвести на эшафот из-за дочери какого-то жалкого американского докторишки!
Когда Джо наконец подошел к своему дому, на землю уже начали падать первые капли дождя. Радуясь тому, как точно ему удалось рассчитать время своей прогулки, мистер Тёрлоу, даже не потрудившись проверить, крепко ли он закрыл калитку, вошёл в дом и последовал на кухню. От чувства угрозы, которое всё ещё не хотело отступать от него, ему совсем не хотелось есть — вместо этого он начал искать бутылку с каким-нибудь крепким напитком, дабы заглушить свой страх алкоголем, пускай даже самым отвратительным, какой только можно себе вообразить. Увы, в его доме не нашлось ни капли этого вещества, если не считать пузырька, на дне которой было совсем немного чистого девяностопроцентного спирта для медицинских дел — это количество едва умещалось на чайной ложке, в которую Джо вытряхнул содержимое пузырька. Он положил чайную ложку с содержимым в рот и вдохнул. После этого в его горле возникло лёгкое жжение, а отвратительный горький вкус заставил его сморщить лицо, но увы, желаемого опьянения ему достичь не удалось.
Джордан начал сожалеть о том, что он не купил бутылку чего-нибудь крепкого в тот момент, когда выходил на прогулку. В любом случае, ему было суждено прожить на свободе дай Бог до завтрашнего утра, ибо предчувствие подсказывало ему, что этим дело не кончится, и возвращение мистера Йонса только ухудшит его и без того незавидное положение. Джо не знал, что с собой делать в это время. Ввиду отсутствия в доме спиртного он не мог даже напиться, а без подобного допинга ему совершенно не хотелось чем-либо заниматься — настолько сильно страх поедал его изнутри. Поэтому мистер Тёрлоу, постояв немного у окна (за которым уже вовсю шёл дождь), задернул шторы и прошел в спальню, где, не раздеваясь, сразу же забрался под одеяло. Он заснул в тот момент, когда его голова коснулась подушки.
Ему снилось, что он, ещё совсем маленький мальчик, отправился со своим двоюродным дядей на охоту в лес. За ними бежала пегая собака какой-то охотничьей породы. Погода тем утром была облачной, но дождя пока не было, как и солнца, которое к тому моменту ещё не взошло. Джо спросил своего двоюродного дядю, почему они отправились в путь так рано. Взрослый мужчина посмотрел на мальчика и ответил что-то вроде «Утки еще не проснулись, сейчас их будет легче подстрелить». Маленький Джо хотел задать ещё один вопрос, но тут пегий пес, разразившись лаем, бросился вперед, в непроходимую чащу. Выражение самодовольства тут же исчезло с лица его дяди — его сменило напряженное выражение профессионального охотника, который уже почуял дичь и старается не вспугнуть её. Мужчина бросился вперёд вслед за своей собакой, держа охотничье ружье наготове. Мальчик, которого откровенно замедляли тяжелые кожаные ботинки, не мог так же быстро бежать за своим взрослым товарищем, поэтому маленький Джо, стараясь не поскользнуться на грязи, медленно направиля за своим двоюродным дядей. И тут до его ушей донёсся оглушительный звук выстрела — его дядя стрелял куда-то в чащу, а его пегий пес дико визжал. Мальчик хотел было зажать уши, но руки, казалось, не слушались его. А его двоюродный дядя под аккомпанемент всё более истошного собачьего воя продолжал посылать выстрелы туда, в колючие ветви чащи…
Тут Джо проснулся и, вздрогнув, тут же поднял голову с подушек. Душераздирающие крики собаки продолжали звенеть у него в ушах, но это не были отголоски только что увиденного сна — звуки доносились с улицы. Мистер Тёрлоу, весь в поту, спустил ноги с кровати и, натянув тапочки, выбежал во двор. Дождь, начавшийся днем, к ночи уже превратился в настоящий ливень. Но Джо, который к этому моменту уже стоял на крыльце, не обращал внимания на сильные потоки воды, которые хлестали его по всему телу. Всё его внимание было занято дикой картиной, открывшейся перед его глазами — на пороге калитки, которая была распахнута настежь, стоял огромный мужчина с котелком на голове. В руках у него был пистолет, который он направил на бедного Буффало. Когда мистер Тёрлоу вышел на улицу, собака даже не скулила — ибо разъяренный мужчина выстрелил псу в горло целых пять раз. И когда он поднял голову от Буффало к Джо, то последний, продолжая стоять на крыльце своего дома, издал душераздирающий крик. Это был крик, в котором смешались страх, боль потери и дикая, всепоглощающая ненависть к тому, кто сейчас стоял у калитки…
Что произошло дальше, мистер Тёрлоу практически не помнил. Лишь фрагментами, словно в бредовом сне, остались в его памяти моменты того, как он тогда, уже насквозь промокший под дождем, бросился на убийцу своей собаки с голыми кулаками, как последний сильным ударом в грудь повалил Джо на землю рядом с мертвым Буффало и начал наносить ему мощные удары ногами с яростью дикого животного. Затем всё вокруг заискрилось синими и красными огнями, послышался вой сирен… Мистер Тёрлоу вспоминал, как его, покрытого грязью с ног до головы, схватили двое мужчин в полицейской форме и бросили, как мешок с мукой, в кузов грузовика…
И далее, уже не в темноте и не в грязи, но в просторном зале суда, Джо стоял и, опустив голову, слушал приговор, согласно которому ему суждено было провести долгих восемнадцать лет в колонии строгого режима. Глазами, которые, казалось, были затянуты пеленой, он оглядел собравшихся в этот момент людей. Не найдя среди них ту, из-за которой всё это было затеяно, его внимание было отвлечено криком его друга Джафета, который встал со своего места и, вытянув руку вперёд — очевидно, указывая на одного из уважаемых участников судебного процесса — гневно продекламировал «Одни черти пожирают других чертей! Как здорово заниматься этим, когда у вас у всех нет человечности!», после чего он внезапно схватился за сердце другой рукой и молча упал на пол, а затем охранники схватили недвижимого Джафа за руки, как мешок с картошкой, и потащили из зала суда…
— В любом случае, это всё, господин инспектор, — выдохнув, Джо завершил свое повествование, — вряд ли вас заинтересует то, как я начал отбывать срок в этих вонючих стенах.
— Ну, ну… — покачал головой Гэлбрайт.
Заключенный и полицейский молча сидели друг напротив друга. Мистер Тёрлоу, которому захотелось размять ноги после долгого сидения на неудобном стуле, собрался было встать, но тут его собеседник поднял руку.
— Подождите, Джордан Тёрлоу, наша встреча еще не закончена, — призвал ко вниманию инспектор.
— В чём дело, господин инспектор? — спросил его Джо таким тоном, каким маленький мальчик пытается добиться ответа от своего строгого отца на вопрос, почему он не может пойти погулять.
— Вы рассказали мне свою половину истории, а теперь я хочу поведать вам свою, — не скрывая торжественности, ответил ему Гэлбрайт.
— Что, неужели в этой семейке, по вине которой я тут гнию заживо, до сих пор происходят какие-то инциденты?
— Вы правильно уловили суть, Джордан, но давайте не будем забегать вперед, — сказал Гэлбрайт. — Садитесь поудобнее и слушайте.
И мистер Тёрлоу сел на жесткий деревянный стул. В нем загорелась искра любопытства. Ему вдруг стало очень интересно, что же именно расскажет ему этот волевой человек с военной выправкой. Кто знает, что, если… Джо старался думать о Делии как можно реже, но в этот момент её нежный и светлый облик воскрес перед его мысленным взором. Он, пытаясь справиться с охватившим его волнением, ответил своему собеседнику:
— Я весь во внимании, господин инспектор…
Когда инспектор, наконец, поведал заключенному свой длинный рассказ — начиная с инцидента с воришкой в продуктовом магазине и заканчивая своим последним разговором в кабинете господина главного инспектора Сеймура, Гэлбрайт вытер пот со лба и облизал пересохшие губы. Мистер Тёрлоу всё ещё сидел напротив него на своем неудобном деревянном стуле, сложив руки перед собой. Почувствовав на себе выжидающий взгляд господина инспектора, Джордан вздрогнул всем телом и поднес правую руку к своему мертвенно-бледному лицу.
— Что случилось, вы не очень хорошо себя чувствуете? — с сочувствием спросил Гэлбрайт.
Вытирая слезы с глаз, Джо шмыгнул носом и шумно вдохнул. Инспектору стало немного не по себе при виде плачущего преступника, и он невольно перевел взгляд на поверхность стола, за которым они сидели всё это время. В то же время он задавался вопросом, что в его рассказе могло так сильно расстроить этого двадцатишестилетнего мужчину.
— Делия… — донесся до его ушей шепот Джордана.
«Ну да», — подумал Гэлбрайт, — «это всё из-за девочки, той самой, из-за которой он угодил за решётку». С этой мыслью инспектор снова поднял голову, обращаясь к своему собеседнику.
— Я вижу, — начал он, — что некоторые части моего рассказа расстроили вас. Прошу простить меня, но это факты.
Произнося эти слова, инспектор мысленно упрекнул себя «Как ты, полицейский, опустился до того, чтобы извиняться перед преступником?»
— Правда глаза колет, я в курсе, — тихо пробормотал Джордан, сморкаясь в рукав, несмотря на то, что инспектор подарил ему свой носовой платок.
— Меня самого совершенно не устраивает такое положение дел, — продолжил Гэлбрайт, игнорируя действия собеседника, — но вы можете быть уверены…
Инспектор внезапно прервал свою речь — он подумал о том, что было бы очень странно, если бы он, полицейский, дал растлителю малолетних обещание привлечь к ответственности детоубийцу. Но первые же слова этой непроизнесённой речи возымели действие на его собеседника — Джо внезапно перестал шмыгать носом и устремил на Гэлбрайта красные и мокрые от слёз глаза.
— Вы сделаете всё, что в ваших силах? — сказал он с тоской. — Чтобы душа ребёнка была отомщена?
— Я удивляюсь на вас… — начал инспектор, но заключенный не дал ему договорить.
— Я хочу, чтобы Делия не чувствовала себя брошенной на том свете. Вы понимаете меня, инспектор?
В отчаянии выпалив эти слова, Джо уронил голову на руки — эта мольба явно истощила его. Гэлбрайт продолжал молча сидеть в своем кресле, не зная, что ответить своему собеседнику. Прошла минута, но Джордан не подавал признаков жизни, и Гэлбрайт подумал, что заключенный, вероятно, уснул. Инспектор встал из-за стола, собираясь покинуть комнату для допросов, но как только он сделал несколько шагов от стола, Джо внезапно разлепил веки и с тихим стоном схватился рукой за грудь.
Когда Гэлбрайт быстро подошёл к двери, которая находилась сразу за мистером Тёрлоу, и, распахнув её, то он столкнулся лицом к лицу с мрачным полицейским, державшим в руках резиновую дубинку — то был охранник, которому было поручено следить за происходящим. Инспектор тут же обратился к нему с приказом:
— Препроводите этого человека обратно в камеру!
Неуклюжий и пожилой мужчина бросил на инспектора какой-то насмешливый взгляд.
— Надеюсь, мистер не умер со скуки, выслушивая лживые оправдания этого мерзкого п… — начал было охранник.
— Пошути у меня тут! — инспектор погрозил ему пальцем и быстро покинул эту скучную и, что уж тут скрывать, на редкость унылую комнату.
Охранник, бормоча себе под нос «Какие же нервы нужно иметь, чтобы на протяжении нескольких часов выслушивать такое…», медленно подошел к стулу, на котором сидел мистер Тёрлоу, и, слегка напрягшись, схватил его обеими руками за плечи. Джо, глаза которого лихорадочно вращались в орбитах, попытался инстинктивно сбросить схватившие его пальцы, но охранник с невероятной для его возраста и габаритов ловкостью оторвал заключенного от стула и повёл обратно в камеру.
Надзиратель, стоявший рядом с дверью, ведущей в камеру Джордана, открыл её для охранника, который втолкнул туда мистера Тёрлоу. Через пару мгновений тяжелая стальная дверь захлопнулась за ним, и звук тяжелых шагов обоих слуг правопорядка затих в коридоре. Теперь этот человек был надёжно отрезан от всего остального человечества. Но двадцатишестилетнего Джордана Тёрлоу больше не волновало то, что происходило в этом бренном мире. Он лежал на полу в неудобной позе, тупо уставившись в стену. В его камере было невыносимо душно, поэтому Джо автоматически открыл рот пошире, чтобы вдохнуть хотя бы немного воздуха.
Мало-помалу Джо потерял представление о том, где он находится, как вдруг до его ушей донеслись весёлые детские крики. Он с трудом открыл свои глаза и остолбенел в немом изумлении — вокруг него открылся вид на поросший травой холмик. Над его головой сияло полуденное солнце, где-то весело пели птицы, а с ветвей абрикосового дерева, под которым он, собственно говоря, и находился, свисали спелые оранжевые плоды. Поднявшись на ноги, Джо медленно — как будто каждый шаг, который он делал, был для него невыносимым бременем — побрёл в ту сторону, откуда доносились возбужденные крики детей. Сделав несколько шагов вперёд, он невольно остановился. То, что он увидел, потрясло его до глубины души.
По хорошо протоптанной тропинке прямо к нему приближалась небольшая процессия из пяти человек. Впереди всех шла, широко расставляя длинные ноги в красных туфлях, молодая черноволосая женщина с прической каре — кремовое вельветовое платье придавало всей её фигуре слегка напыщенную серьезность, делая её похожей на учительницу начальных классов. За ней, словно выводок маленьких утят, шагали четверо детей — два мальчика и две девочки. Они были босиком, одетые в яркие платья, штанишки и рубашки. Детям, судя по их хорошеньким личикам, было от семи до десяти лет, не больше. Мальчики, щурясь от яркого солнца, держались немного позади, девочки, наоборот, старались вырваться вперёд и, весело переглядываясь друг с другом, постоянно пытались обогнать свою взрослую наставницу.
— Матушка Джоу, глянь, абрикосы! — раздался громкий, пронзительный голос.
Это крикнул мальчик помладше, шедший в самом конце процессии. Вытянув свою тонкую руку, он указал прямо на Джордана, стоявшего у дерева. Тот почувствовал себя немного неловко — ему было неловко, когда все дети начали бесстыдно смотреть на него. А тем временем женщина остановилась на дороге и, повернув голову в ту же сторону, куда смотрели дети, улыбнулась.
— Матушка Джоу, можно нам их съесть? — спросил другой голос, более мягкий.
Этот вопрос задала девочка в желтом платье. «Любопытно, Джоу — это сокращённо от Джозефин?» — подумал Джордан…
— Конечно, дети мои, — сказала черноволосая женщина и улыбнулась ещё шире. — Вы можете собирать эти фрукты сколько вашим душам будет угодно.
После её слов дети, все как один, бросились к дереву. Джо, дрожа всем телом, отступил назад.
— Но, пожалуйста, будьте благоразумны! — женщина, оставшаяся стоять на дороге, сделала серьезное лицо и погрозила им пальцем.
Дети, не обратив никакого внимания на её предупреждение, подбежали к дереву и стали с криками подпрыгивать и срывать с веток оранжевые абрикосы, нисколько не беспокоясь о том, что неизвестный взрослый мужчина стоял буквально в двух шагах от них. Кажется, что это был первый раз, когда дети увидели такое плодоносящее дерево — с удивительным упорством и методичностью они собирали плоды прямо с ветвей. И вдруг Джордана осенило, что никто из этих пятерых — четверых несовершеннолетних и одного взрослого — просто не видит его!
— Вы наелись, дети мои? — пять минут спустя крикнула женщина, которая осталась стоять на некотором расстоянии от дерева.
Джордан подумала, что либо она просто не любила абрикосы, либо верила в то, что перед употреблением фрукты обязательно нужно мыть.
— Матушка Джоу, может быть, ещё немножечко? — капризным тоном попросил старший мальчик.
— Всё, пора в дорогу! — уже с ноткой приказа сказала женщина. — Нам предстоит очень долгий путь!
Дети перестали кричать. Они молча переглянулись между собой и с явной неохотой направились к дороге. Женщина терпеливо подождала, пока все четверо соберутся рядом с ней, а затем медленно пошла вперёд. На этот раз девочки еле тащились за ней, а мальчики шли впереди неё и тихо о чем-то спорили между собой. Джордан, всё ещё стоявший под абрикосовым деревом, с некоторой грустью смотрел вслед удаляющейся процессии. Он невольно почувствовал себя никчемным, никому не нужным человеком, которого никто никогда не вспомнит и — как он только что увидел — никто не заметит.
Размышляя об этом, Джордан вдруг заметил, что одна из девочек, шедшая последней, внезапно остановилась. Он подумал о том, что она, очевидно, хотела перевести дух, но когда она повернула к нему голову с чёрной челкой на лбу, он почувствовал, как бешено забилось его сердце, потому что этой девочкой была не кто иная, как сама Делия. Её бездонные глаза смотрели на него в упор. Она выглядела божественно в своем темно-синем платье. Девочка улыбнулась, как будто долго ждала этого момента, и начала медленно приближаться к дереву, под которым находился Джо.
Джордан не мог поверить своим глазам и подумал, что он видит перед собой галлюцинацию. Он неловко попятился и, уткнувшись спиной в ствол абрикосового дерева, сполз по нему на землю. Маленькой девочке, очевидно, это показалось забавным, потому что она рассмеялась и протянула руку вперёд. Джордан несколько секунд нерешительно сидел под деревом, а затем, покраснев, взял Делию за руку и робко улыбнулся малышке.
Стоит заметить, что они никогда не позволяли себе объятий, поцелуев или любого другого способа выражения любви, требующего физического контакта. Их чувства друг к другу можно было бы назвать молчаливой эмоциональной привязанностью или же самой банальной симпатией. Сейчас, когда Делия стояла перед Джорданом, сидящим на лужайке, ему многое хотелось ей сказать. Например, сделать ей комплимент о том, что она стала ещё красивее… Спросить о том, не обижает ли её кто-нибудь… Извиниться перед ней за долгую разлуку… В конце концов, просто поинтересоваться, рада ли она его видеть… Но Джордан Тёрлоу все еще не мог подобрать нужных слов.
Всё ещё держа её нежную руку в своей грубой ладони, он проглотил вставший в горле комок и, стараясь, чтобы голос не дрожал от охватившего его волнения, почти прошептал слово, только одно слово:
— Милая… — на его губах появилось подобие улыбки.
В ответ на это слово пухлые щёчки Делии вспыхнули румянцем. Она отпустила его руку и несколько застенчиво улыбнулась ему. «Идеал человечества», — подумал Джордан, — «или, точнее, женственности». Насколько он мог понять, ей было уже целых десять лет и четыре месяца от роду. Он почувствовал что-то вроде раскаяния за то, что два года назад так бесцеремонно вторгся в её маленький уютный мирок, но он ничего не мог поделать — ведь прошлого не вернуть…
— Я знаю. Я помню, — неожиданно тихо произнесла Делия.
Джордану показалось, что её голос странным образом изменился, но это могло ему только показаться — в конце концов, он давно её не видел. И всё же, услышав это «Я помню», он почувствовал, как у него сжалось сердце. «Неудивительно, что когда говорит такой идеал добродетели, то у меня по коже бегут мурашки», — подумал Джордан, не сводя с неё глаз.
— Дядя Джо, никаких неприятностей не будет, — совершенно четко произнесла Делия, — я обещаю, — добавила она.
Он хотел спросить её о том, «Неприятностей какого рода не будет?», но девочка не дала ему такой возможности, потому что в следующую секунду из глаз Делии потекли слёзы, после чего она внезапно бросилась к взрослому мужчине и обхватила его своими тонкими руками. Джордан, забыв обо всем на свете, схватил Делию за плечи и, прижимая малышку к себе, начал гладить её по голове. Тело маленькой девочки, сотрясавшееся от рыданий, излучало слабое тепло…
Гэлбрайту, которому нужно было успеть на рейс Бритиш Аирвэйс, пришлось провести два с половиной часа в международном аэропорту Портленда. Ожидание не обещало быть приятным — к этому времени в здании образовалась такая толпа, что инспектору, незнакомому с местными порядками, было совершенно непонятно, как люди вообще садятся в свои самолеты. Оставив свой чемодан в одном из залов ожидания, он направился на второй этаж, где находились магазины и кафе, где он мог купить гамбургер или кофе.
Пройдя немного вперёд, Гэлбрайт вошёл в заведение, расположенное ближе всего к эскалатору — не в последнюю очередь потому, что его привлекла играющая там музыка. Кафе было небольшим, но довольно уютным — в интерьере преобладали фиолетовые и синие тона. На стенах висели любопытные картины, выполненные в виде гравюр, на которых были изображены сцены из жизни древних греков.
Заняв свободный столик, инспектор огляделся — кроме него, в небольшом помещении кафе находились двое молодых людей, похожих на португальских туристов. Один из них был кудрявым и мрачным, другой, наоборот, краснолицым и жизнерадостным. Они сидели друг напротив друга и играли в крестики и нолики на газете, размеченной чёрным маркером в формате шесть на шесть. Иногда эти ребята поднимали головы вверх и, обмениваясь между собой короткими фразами на португальском, поглядывали в сторону инспектора без какого-либо интереса.
Гэлбрайт начал глазами искать официанта. Наконец он увидел мужчину, медленно обходящего столы с каким-то подносом, который он держал в руках. Окликнув его, инспектор невольно заметил, что этот человек сильно выделялся на фоне интерьера — просто странно было видеть в этом помещении с беззаботной атмосферой этого высокого и совершенно лысого мужчину, лицо которого казалось высеченным из гранита. Официант был одет просто и опрятно — черные брюки и белая рубашка.
Гэлбрайт не заострял бы так много внимания на этих деталях, если бы этот человек придал своему лицу если не улыбку, то хотя бы просто спокойное безразличие, но вместо этого лицо официанта было искажено какой-то ужасной гримасой — как будто он смотрел на каждого посетителя как на узника концлагеря, которого скоро отправят в газовую камеру. Лысина только усиливала это впечатление — хотя инспектор внутренне понимал, что даже если бы у этого официанта были густые волосы до плеч, то его лицо всё равно осталось бы прежним…
Когда просьба инспектора достигла ушей этого человека, он повернулся к столу Гэлбрайта и медленно подошёл к нему, после чего, застыв в двух шагах от его столика, уставился на полицейского своими вытаращенными глазами. У инспектора возникли подозрения, что у этого парня явно были проблемы с жёлчным пузырем…
— Здесь подают кофе? — спросил Гэлбрайт, который хотел расслабиться за столиком и выпить свой любимый напиток.
Официант, продолжавший держать в руках пластиковый поднос, не ответил, а только свирепо посмотрел на гостя своего кафе. Инспектор невольно заметил, что розовый цвет подноса в руках этого верзилы невольно придавал всему его облику сходство с греческой статуей, на которую какие-то шутники напялили юбку и лифчик.
— Я правильно понимаю, что кофе нет? — спросил Гэлбрайт, которому надоело выдерживать на своем лице этот немигающий взгляд.
— Кофе нет, — медленно повторил официант его последние слова.
Голос это мужчины звучал невероятно хрипло — казалось, что слова исходили не изо рта человека, но из динамика сломанного радиоприемника. Тон, подобный интонации автомата, только усугублял это чувство.
— Не позволите ли вы мне взглянуть на меню? — спросил инспектор, который понял, что разговаривать с этим официантом все равно что пытаться добиться уважения от коробки из-под туфель.
После его слов у официанта надулись жилы на лбу, и он, поставив поднос прямо на столик инспектора, направился к стойке. Гэлбрайт невольно стал разглядывать содержимое подноса — на нём стояла пустая чайная чашка с торчащей из неё ложечкой, блюдце с хлебными крошками а также две скомканные салфетки. Видимо, это следовало отнести на мойку посуды, но инспектор своим запросом невольно помешал официанту. Гэлбрайт посчитал, что обслуживание в этом кафе было просто отвратительным — потому что он никогда не видел ранее, чтобы грязную посуду от предыдущего клиента ставили на столик нового гостя — мол, у меня тут руки заняты, поэтому пускай постоит…
Наконец официант вернулся к столику инспектора. Он положил перед ним сложенный посередине лист картона формата А4 и наконец-то забрал этот грязный розовый пластиковый поднос. Гэлбрайт взял в руки картонный лист. Да, выбор блюд в этом кафе был крайне невелик — чёрный чай, круассан без начинки, какие-то сладости (без указания, просто «Сладости») и вода. Инспектор невольно взглянул на португальцев, сидевших за соседним столиком. Теперь он понял, почему они, вместо того, чтобы заказывать еду, просто играли в крестики и нолики — потому что вместо того, чтобы расплачиваться за этот ужас деньгами, лучше просто сидеть голодным.
Гэлбрайт наконец решился на то, чтобы заказать чашку чая — не столько потому, что ему очень хотелось пить, он просто подумал, что если он будет сидеть просто так, без еды, то этот мрачный официант решит его выгнать — мол, зачем вы здесь сидите, если ничего не заказываете?
— Можно мне немного черного чая, пожалуйста? — крикнул инспектор официанту, который, избавившись от подноса, вернулся в помещение кафе с пустыми руками.
Верзила, едва склонив в кивке свою лишенную растительности голову, снова удалился за стойку и исчез из поля зрения Гэлбрайта. Инспектору пришлось ждать десять минут, пока перед ним наконец поставили его заказ — маленькую чайную чашечку, на две трети наполненную напитком, не сильно отличающимся по цвету от кофе. Он поднёс чашку ко рту и сделал глоток. Чай имел такой вкус, что можно было бы подумать, будто чайный пакетик опустили в холодную воду и оставили на сутки…
Едва подавив желание выплюнуть эту жижу, Гэлбрайт поставил чашку на стол и, вздохнув, уставился в потолок. Он не знал, сколько так просидел, но когда двое португальцев встали из-за стола и прошли мимо него к выходу из кафе, он наконец очнулся и посмотрел на часы. О нет, до посадки в самолет осталось совсем немного времени…
Гэлбрайт встал из-за стола, на котором продолжал стоять почти нетронутый чай, и побежал к эскалатору, стараясь не споткнуться о маленьких детей, которые бегали взад-вперед по зданию аэропорта. Наконец ему удалось добрался до зоны досмотра, где началась утомительная процедура — на глазах у красивых молодых девушек тридцатиоднолетнему мужчине пришлось снимать обувь и вытаскивать ремень из брюк. В этот момент Гэлбрайт невольно почувствовал себя эксгибиционистом в клубе для представительниц прекрасного пола… Когда эти проверки на металлические предметы наконец закончились, он, пытаясь направить приток крови обратно к голове, наконец-то попал в зону вылета. Выдохнув, Гэлбрайт понял, что вот он, выход на посадку…
Спустившись по лестнице вместе с другими пассажирами, он оказался на улице и, дрожа от холода — ибо дул сильный ветер — вошёл в небольшой автобус, который, проехав несколько метров, остановился рядом с «боингом». Билет, который инспектору купили за две недели до вылета, был подозрительно дешевым, и когда Гэлбрайт наконец оказался внутри этой железной птицы, то понял почему — ему досталось место в самом конце самолета, причем прямо в проходе. В результате получилось так, что он не только был лишён удовольствия смотреть в окно, но плюс ко всему те, кто ходил в туалет, постоянно отдавливали ему ноги. Ну, ладно, подумал Гэлбрайт, пристегивая ремни безопасности, ему, как полицейскому, который служит народу, не привыкать к тому, чтобы терпеть всевозможные неудобства ради благополучия этого самого народа…
По левую руку от инспектора сидели двое — какой-то старик в котелке, который после посадки в самолёт сразу же начал дремать у иллюминатора, а также тощий молодой парень, который, съежившись в кресле, смотрел прямо перед собой. На вид ему было не больше девятнадцати, ну максимум двадцать один год. Вены на его руках были настолько заметны, что казалось, будто у него была прозрачная кожа. Гэлбрайт подумал о том, что этот парень, должно быть, впервые летит самолетом — настолько неуверенный вид был у этого вчерашнего школьника. Инспектор поудобнее устроился в кресле и хотел что-нибудь почитать, но, вспомнив о том, что его чемодан находился в данный момени в багажном отделении, отказался от этой мысли и, чтобы хоть чем-нибудь занять себя, стал смотреть в окно. К сожалению, за спиной дремлющего старика ничего не было видно. Гэлбрайт вздохнул и последовал примеру тощего парня, просто уставившись на спинку впереди находящегося сиденья.
Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как самолет взлетел, поскольку его мысли были сосредоточены на операции, ради которой его отправили в этот рейс. Хотя, «отправили» звучало немного неправильно — ведь на самом деле это он сам вызвался на неё, в то время как Полицейское бюро Портленда лишь приложило усилия к тому, чтобы помочь ему в этом деле. Само руководство считало, что в этой вспышке гнева Гэлбрайта его чувства возобладали над логикой, поэтому саму эту операцию — точнее говоря, её уместность — никто не воспринял всерьез, кроме самого Гэлбрайта.
Сидя вот так на своем месте, он боковым зрением заметил, как мимо него прошла стюардесса, везя тележку с холодными напитками. Инспектор поднял голову и стал наблюдать, как женщина останавливалась у каждого пассажира и, доставая одноразовые стаканчики, наполняла их тем или иным напитком и отдавала спрашивающему. Гэлбрайт хотел попросить у неё воды — он почувствовал, что у него пересохло в горле. Но как раз в тот момент, когда он собирался открыть рот, перед его глазами внезапно промелькнул вид того ужасного чая, который ему подали в кафе международного аэропорта Портленда.
Вид чашки, наполненной чёрной жидкостью, был настолько отвратителен инспектору, что он отказался от идеи попросить воды у стюардессы. Поэтому, когда та повернулась в его сторону, на её вопрос «Что вы будете пить?» он просто молча покачал головой, думая о том, что сможет потерпеть до Лондона. Затем женщина повторила свой вопрос, обращаясь к худощавому парню, но он также молча покачал головой. Гэлбрайт не мог удержаться, чтобы не подумать о том, что этот парень, видимо, попросту передразнил его самого. Когда дошла очередь до старика, сидевшего у иллюминатора, тот проснулся и, покачав головой, как обычно делают испуганные птицы, попросил у стюардессы вина.
«Алкоголь? В этом самолете?» — недоуменно спросил себя инспектор. Каково же было его удивление, когда стюардесса не только не попросила пассажира изменить свое решение, но, наоборот, взяла стеклянную бутылку, стоявшую где-то посередине картонных упаковок с соком, и, налив белого вина в пластиковый стаканчик, протянула его пожилому мужчине, который жадно протянул руку. Гэлбрайт наблюдал за тем, как тот залпом осушил маленький двухсотмилилитровый стаканчик и, крякнув от удовольствия, смял его и засунул между сиденьями. После употребления этого напитка у старика на некоторое время пропал весь сон, и он, улыбаясь, повернулся к инспектору:
— Эй, вам не кажется, что это выглядит очень здорово? — старик явно пребывал в хорошем настроении.
— Ну, я просто сижу, лечу, никого не трогаю, — Гэлбрайту на самом деле не хотелось разговаривать, но не игнорировать же своего попутчика…
— Fabelhaft! — воскликнул старик по-немецки.
Затем, выглянув в иллюминатор, он снова повернулся к нему.
— По каким делам вы летите? — с каким-то подозрением спросил его старик.
— По личным, — сухо ответил ему Гэлбрайт.
«Не говорить же этому старику, что рядом с ним сидит полицейский инспектор», — подумал он про себя. Старик снова издал радостное восклицание по-немецки и, сказав пару добрых слов в адрес поданного ему вина, снова задремал у иллюминатора. Гэлбрайт только сейчас заметил, что пока он разговаривал со стариком, молодой парень продолжал молча сидеть, вжавшись в стул. Инспектор сразу начал стоить предположения на этот счёт — из его мыслей вытекало, что либо этот парень был психически болен, либо же он просто витал сейчас в облаках, но не небесных, а наркотических…
Произнеся про себя слово «наркотических», Гэлбрайт внезапно заметил мимолетное сходство между дремлющим стариком и тем самым доппельгенгером, которого ему удосужилось увидеть в портлендском метро накануне смерти своего друга Фаркрафта. Сходство включало — но не ограничивалось, — рукой старика, свисавшей с сиденья, а также тем фактом, что — очевидно, под воздействием алкоголя — его нижняя челюсть начала опускаться вниз. Правда, в отличие от того таинственного доппельгенгера, по этому старику было ясно, что он просто задремал, в то время как видение в портлендском метро, напротив, производило впечатление спящего подобно мертвецу…
Отдавшись этим мыслям, Гэлбрайт не обратил внимания на то, что полёт уже подходил к концу. В салоне самолёта загорелся синий свет, и инспектор испытал странное ощущение — его внутренние органы, казалось, подпрыгнули внутри тела, как будто он падал с большой высоты в пропасть… Когда самолет наконец приземлился, из невидимых пассажирам динамиков раздался голос пилота, который сказал, чтобы люди не спешили вставать со своих кресел, но Гэлбрайту, если честно, надоело сидеть на одном месте. Он не встал, но, вопреки приказу, отстегнул ремень безопасности (что как раз и было запрещено делать). Спустя долгих десять минут тот же голос, искаженный динамиками, наконец соизволил сообщить пассажирам, что пилот прощается с ними и желает им всего наилучшего.
Инспектор встал, но от выхода до самолёта было ещё далеко — поскольку он сидел в самой задней части самолета, ему пришлось потратить дополнительное время на то, чтобы продвинуться вперёд шаг за шагом, стараясь не задевать остальных. Гэлбрайт не мог избавиться от ощущения, что в данную секунду он был камнем, который медленно несут по реке, с той лишь разницей, что эта река была живой и имела пестрый цвет, а сам камень, будучи также живым существом, чувствовал усталость и злость. Когда Гэлбрайт наконец подошёл к выходу из самолета, стоявшая там стюардесса улыбнулась инспектору и сказала:
— Всегда к вашим услугам.
Инспектор невольно взглянул на неё с какой-то грустью. Он подумал о том, как, должно быть, устала эта хорошенькая девушка, судьба которой была стоять вот так в тесном помещении почти двенадцать часов в сутки и всем своим существом выражать совершенно незнакомым людям свою готовность выполнять их просьбы. Да, думал он, хорошо, что мужчин не берут в стюардессы — ибо лично сам Гэлбрайт не смог бы целый день стоять с маской лжи на лице, притворяясь, что ему небезразличны люди, которым в любое другое время он бы даже руки не протянул, не говоря уже о том, чтобы выполнять их прихоти…
Выйдя на пандус, он невольно вздохнул с облегчением — приятно было наконец оказаться на свежем воздухе. Спускаясь, он заметил, что небо было затянуто тучами. Он недовольно нахмурился — не было абсолютно ничего хорошего в том, чтобы по прибытии в другую страну сразу попасть под дождь и промокнуть, — а поскольку Гэлбрайт не взял с собой зонт, то это были более чем оправданные опасения…
Затем последовала долгая и утомительная суета в лондонском аэропорту Хитроу — инспектор даже не хотел сосредотачивать на этом свои мысли, ведь в любом случае всё, что ему нужно было делать, это следовать за толпой других пассажиров и повторять их действия. Поэтому мозги он включил только тогда, когда, уже с чемоданом в руках, он стоял у выхода из аэропорта. Гэлбрайт огляделся в поисках такси. Хорошо, что в этот день, несмотря на погоду, у входа была целая толпа. Инспектор двинулся вперёд и довольно скоро увидел мужчину, который стоял рядом со своей машиной и курил сигарету.
— Здравствуйте! — начал Гэлбрайт, подходя к нему. — Не могли бы вы подбросить меня до «Стэйт оф Сноу Лэйк»?
Таксист тут же сел в машину, а инспектор поставил чемодан на соседнее сиденье и устроился поудобнее.
— Вы имеете в виду отель на Куинсборо Террас? — спросил его водитель, включая зажигание.
— Да, — коротко ответил Гэлбрайт.
Такси начало медленно выезжать из аэропорта. Инспектору стало интересно, каким же окажется этот отель, в котором ему забронировали номер дорогие господа покровители из полицейского управления Портленда…
— Почему вы выбрали такой паршивый отель? — внезапно послышался хриплый голос.
Гэлбрайт вздрогнул — но это был всего лишь водитель такси, который, продолжая держать руки на руле, подмигнув ему в зеркало заднего вида. Этот неожиданный вопрос вырвал инспектора из водоворота его мыслей и на некоторое время он перестал думать о своих проблемах.
— Паршивый? Что вы имеете в виду? — удивился инспектор реплике водителя.
— Разве вы не смотрели на рейтинг отеля, когда бронировали в нём номер? — водитель, казалось, упрекал своего пассажира.
— Хмм… Меня волновала исключительно его цена, — отмахнулся Гэлбрайт. Не он выбирал этот отель…
Таксист, услышав его ответ, пустился в громкие пространные размышления по поводу того, что господин иностранец допустил ошибку, причём говорил он это с интонацией, с которой учитель отчитывает провинившегося ученика. Гэлбрайту надоело выслушивать эти разглагольствования.
— Послушайте, я просто не люблю туристов, — ответил он фамильярным тоном, — и если этот отель так плох, как вы утверждаете, то это означает, что я, по сути, буду там один.
— Ах вы мизантроп! — ответил его собеседник почти с отеческой интонацией.
Гэлбрайт не смог удержаться от смеха над этим определением. Таксист тоже последовал его примеру, и разговор на некоторое время прекратился.
После пяти минут молчания таксист, продолжая держать руки на руле, шмыгнул носом, и в зеркало заднего вида инспектор увидел, как на морщинистом лице мужчины появилась ухмылка.
— Кажется, я наконец-то понял, почему вы выбрали этот отель, — сказал таксист понимающим тоном.
— Ну и почему, интересно узнать? — с любопытством спросил Гэлбрайт.
— Согласно рекламным буклетам, в одном из его номеров останавливалась некая персона…
И лондонский водитель назвал имя одного писателя, которое было хорошо известно всем тем, кто хотя бы раз в жизни интересовался американской литературой. В ответ на это его пассажир лишь почесал усы и молча покачал головой. Таксист воспринял это как знак того, что Гэлбрайт позволяет ему продолжать болтовню — он шумно вздохнул и после короткой паузы сказал:
— Я полностью с вами согласен! — при этом он улыбнулся.
— Извините, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду… — не понял его Гэлбрайт.
— Я о том, — перебил его водитель, — что этот бумагомаратель не делает чести отелю, в который я вас сейчас везу!
В голосе мужчины слышалось неподдельное негодование.
— Это совершенно не то, что я имел в виду, — запротестовал Гэлбрайт, которому уже начал надоедать подобный тон водителя.
— Я бы даже сказал, что он только позорит это заведение, усугубляя и без того низкий уровень его сервиса, — всё громче и громче говорил таксист.
— Ради Бога, успокойтесь… — без особой надежды попросил его пассажир.
— Потому что это не писатель, — мужчина за рулем уже кричал, — это подлый бизнесмен! Он попросту напал на золотую жилу и его не волнует уровень образования своей читательской аудитории!
— Ну сколько можно… — инспектор, слушая эту полную критики тираду, вытер пот со лба.
— Напротив, он специально потакает самым низменным инстинктам самых необразованных и отсталых слоёв населения, в чём вы сейчас сами убедитесь! — не унимался водитель.
Гэлбрайт понял, что бессмысленно пытаться успокоить этого англичанина, вообразившего, что он знает о писателях лучше, чем все члены Лиги американских писателей вместе взятые. Поэтому полицейский решил смириться с этим и, постаравшись принять безразличный вид, откинул голову на спинку сиденья.
— Вы только послушайте, — тоном строгого учителя заговорил таксист, — что я умудрился прочесть на самой первой странице его книжонки! «Белая сучка снова взяла в рот», — с едва сдерживаемой яростью процитировал он на весь салон машины.
При этих словах Гэлбрайт невольно открыл глаза.
— Пожалуйста, не сквернословьте, — попытался он пристыдить мужчину.
Но собеседник проигнорировал его слова.
— На самой первой странице, самой первой! — словно зачитывая приговор перед залом суда, взволнованно продолжал таксист. — Беря эту книгу в руки, я собирался получить пищу для размышлений, но её страницы встретили меня жаргоном невоспитанных подростков!
Его пассажир, которого постепенно начинали забавлять эти крики, поднял глаза на сиденье, в котором сидел водитель.
— Можно подумать, — начал Гэлбрайт спокойным тоном, — что вы ожидали от жанра мистического ужаса чего-то возвышенного и утонченного.
Сказав это, инспектор зевнул и уставился в окно.
— Ожидал? — крикнул водитель. — Это должно быть обычным положением дел! Вы знаете писателя по фамилии Лем? — он вдруг повернулся к пассажиру.
— Лем… — задумчиво произнес Гэлбрайт.
Он начал перебирать в уме имена всех тех писателей, которых ему доводилось читать в юности. Увы, никто с такой фамилией не приходил ему на ум.
— Повторяю, вам что-нибудь говорит фамилия Лема? — глаза водителя несколько раз моргнули.
«Не хватало ещё, чтобы его кондрашка хватила», — подумал инспектор о таксисте, и ему стало неловко.
— Ну, — начал он, — я читал роман «Мотлис» писателя с такой фамилией, некоего Стейнара Лема.
На самом деле это была ложь — инспектор никогда не брал в руки такую книгу, он только видел её название в одном из списков норвежских бестселлеров. Водитель снова повернулся к рулю. Недовольное фырканье, которое он издал, убедило Гэлбрайта в том, что старику в лучшем случае не понравился его ответ, а в худшем — был воспринят как оскорбление. Но, по крайней мере, он наконец-то прекратил вести литературные дебаты со своим пассажиром. По-видимому, тот факт, что инспектору был известен тёзка его любимого писателя, позволил таксисту проникнуться к нему некоторым уважением, что подтверждал слегка оживленный вид мужчины, а также то обстоятельство, что следующие пятнадцать минут поездки от лондонского аэропорта Хитроу до здания отеля «Стэйт оф Сноу Лэйк» прошли в полном молчании.
Когда машина наконец доставила инспектора полиции к месту назначения, таксист нажал на тормоз и высунулся из окна. После того как старик несколько секунд любовался двумя женщинами, идущими по улице в направлении его машины, его лицо просветлело, и он торжествующе произнес «Девяносто фунтов стерлингов». Его пассажир молча кивнул и достал деньги.
— Вот и всё, я привез вас в этот гадюшник! — сочувственным тоном произнес таксист после того, как забрал деньги.
— Вам что, меня жалко? — весело спросил его Гэлбрайт, вытаскивая чемодан из машины.
— Я бы так не сказал, но… — ответив после паузы, мужчина вдруг замолкнул на полуслове.
Инспектор вышел из машины и собирался закрыть дверцу, но водитель, снова высунув голову из окна, посмотрел на него.
— Если вам не понравится этот отель, то не сердитесь на меня за то, что я привез вас сюда! — в его словах инспектор почувствовал мольбу.
— Не берите в голову! — ещё веселее сказал Гэлбрайт.
Он помахал водителю, который уже отъезжал, после чего повернулся на каблуках и, вздохнув, посмотрел на здание. Первое, что бросилось в глаза Гэлбрайту, была вывеска, висевшая над дверью — простая прямоугольная деревянная табличка, выкрашенная в белый цвет. На ней было написано толстыми красными буквами «Стэйт оф Сноу Лэйк». Турист из Портленда не мог отделаться от мысли, что этот знак, должно быть, принадлежал кисти ребёнка владельца отеля — настолько неуклюжими были буквы. «Не самое удачное начало для сегодняшнего дня», — промелькнуло у него в голове.
Гэлбрайт потянул дверь на себя и переступил порог. В прохладной зоне регистрации был только один человек — уже немолодой мужчина в поношенном сюртуке, который стоял за непритязательного вида стойкой и со скукой смотрел прямо перед собой, перебирая лежавшие перед ним игральные карты. Однако при виде вошедшего Гэлбрайта мужчина немедленно оставил это занятие и встал по стойке смирно перед гостем.
— Доброе утро, и добро пожаловать в наш отель! — невероятно торжественным тоном крикнул администратор и отдал честь.
Глядя на это, инспектор невольно подумал о том, что этот человек, по-видимому, раньше служил в армии — в нем была какая-то прыть, которая могла быть отголоском молодых лет, проведенных на военном плацу. Непроизвольно любуюсь администратором, Гэлбрайт едва не забыл о том, что ему нужно предоставить мужчине квитанцию о бронировании. С этой мыслью гость поставил чемодан на пол и достал бумажник.
Когда старик в сюртуке взял из рук Гэлбрайта маленький листок бумаги и развернул его, то в его глазах, казалось, зажглись озорные огоньки. Он принялся изучать этот невзрачный листок бумаги с таким любопытством, что инспектор невольно подумал, что там были указаны не какие-то несчастные данные о номере и дате заезда, но вся его, Гэлбрайта, подноготная. Не хватало ещё, подумал инспектор, чтобы администратор ни с того ни с сего отказал ему в разрешении заселиться в отель. К счастью, это оказались лишь опасения.
— Могу я взглянуть на ваши документы? — администратор посмотрел на Гэлбрайта.
На сердце инспектора сразу полегчало. Он протянул мужчине, одетому в сюртук, свой паспорт, который был синим с золотыми буквами. Администратор немедленно взял его в руки и открыл его. Пробежавшись глазами по первой странице, он внезапно обратился к Гэлбрайту:
— Да вы прямо как блудный сын! — сказал он таким тоном, будто сделал неожиданное открытие.
— Стесняюсь спросить, что именно навело вас на такую мысль? — недоуменно переспросил инспектор.
— Вы сменили место жительства на Америку, но теперь вернулись обратно в лоно своей родины! — продолжал администратор.
Ах да, эта чёртова графа «место рождения», чтобы она сгинула… Гэлбрайт начал подыскивать слова — он, конечно, понимал, что слова администратора были всего лишь шуткой, но инспектору казалось, что лучше перестраховаться и объясниться с этим человеком, от которого будет зависеть, где ему получится провести ночь в этой стране.
— Видите ли, я просто не смог найти в Глостере работу по своей специальности, поэтому решил переехать за границу, — начал смущенно оправдываться Гэлбрайт.
Только когда он это произнёс, до него наконец дошло, насколько глупым было подобное оправдание — в конце концов, если бы его собеседник решил поинтересоваться, о какой такой «специальности» он вёл речь, то в таком случае могло бы всплыть на поверхность, что Гэлбрайт на самом деле был инспектором полиции, и тогда его инкогнито рассыпалось бы на глазах. Но, к счастью для него, администратор отеля удовлетворился этим ответом, и, вернув ему паспорт, повернулся к шкафчикам и начал рыться в них в поисках ключа. Гэлбрайт, воспользовавшись тем, что старик в этот момент стоял к нему спиной, позволил себе вытереть пот, выступивший у него на лбу от волнения.
— Вот, возьмите ваш ключ от номера, — обернулся к нему администратор.
Инспектор принял из его рук невзрачный на вид ключ с брелком. Старик в сюртуке начал говорить что-то об особенностях проживания в их отеле, рассказывал о графике уборки, смене полотенец и о многом другом, но Гэлбрайт, который чувствовал себя уставшим, игнорировал его слова. Единственное, что он запомнил, это то, что, поскольку он снял номер типа «Рум Онли», то ему придется питаться за пределами отеля.
— Сколько вся эта музыка стоит? — усталым тоном спросил Гэлбрайт, открывая свой бумажник.
Администратор, достав из-под стойки калькулятор, сообщил гостю, что за одну ночь в отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк» платят около шестидесяти фунтов стерлингов. Гэлбрайт терпеливо ждал, пока старик, который не носил очков, неторопливо тыкал в кнопки электронного гаджета. В итоге сумма, которую выдало это маленькое устройство, составила около четырехсот пятидесяти фунтов стерлингов. Неплохо, подумал инспектор, выкладывая на стойку толстую пачку банкнот. Администратор молниеносно взял деньги и, даже не пересчитав их (что немного смутило инспектора), положил себе в карман. В голове Гэлбрайта промелькнула безумная мысль о том, сколько из этих денег будет потрачено на сам отель, а сколько — на развлечения самого старика.
Затем администратор вышел из-за стойки и знаком пригласил гостя следовать за собой. Пока они шли к лестнице, Гэлбрайт не мог отделаться от мысли, что, если бы его покровители из полицейского управления Портленда были осведомлены о жизни в Лондоне, они, вероятно, не стали бы бронировать ему номер в этом отеле, который одним своим видом сигнализировал о том, что человеку, оказавшемуся в его стенах, нужно быть начеку.
— У нас нет лифта, так что поднимайтесь наверх на своих двоих, — елейно сказал администратор.
Старик во фраке приглашающим жестом указал на лестницу и, сделав вид, что не заметил недовольного взгляда Гэлбрайта, вернулся в зону регистрации. Недовольство инспектора заключалось в том, что он, будучи уставшим после перелета, не был готов к тому, чтобы тащить свой чемодан вверх по ступенькам. Проводив взглядом уходящего старика, Гэлбрайт начал подниматься наверх, успокаивая себя тем, что он, в конце концов, суровый полицейский инспектор, а не какая-то кисейная барышня. Поднявшись на четвертый этаж и переведя дух, он открыл дверь в свой номер.
От того, что открылось его взору, Гэлбрайт был, мягко говоря, не в восторге — достаточно было поверхностного взгляда на обшарпанную прикроватную тумбочку, чтобы понять, что администратор явно не тратил ни фунта на обновление мебели в номерах. Далее стало только хуже — сняв пиджак, инспектор собирался поставить свой чемодан на стул, но каково же было его удивление, когда оказалось, что в комнате нет ни одного представителя этого важного предмета мебели. Поэтому инспектору с досадой пришлось поставить чемодан на обувную лавку. Более того, при внимательном рассмотрении оказалось, что все абажуры, висевшие на потолке, были покрыты таким толстым слоем ржавчины, что казалось, будто это были экспонаты времён железного века.
Инспектор прошел в ванную комнату, которая была совмещена с туалетом. Он с недовольством отметил, что стенки унитаза были покрыты рыжим налетом. Когда он хотел запереть обшарпанную деревянную дверь, ему пришлось быть очень осторожным, потому что задвижка почти не держалась и, казалось, могла упасть на пол в любую секунду. Гэлбрайт сделал свои грязные делишки и, ополоснувшись, уже собирался было выходить, но к его несчастью дверь заклинило. Почти три минуты он боролся с защёлкой, которая, казалось, имела собственный разум и ни в какую не желала выпускать человека, предавшего свою родину ради жизни на земле обетованной.
Когда заклинившая защёлка наконец соизволила пойти на уступки человеку и выпустила инспектора на свободу, Гэлбрайт уже настолько устал от всего, что не стал распаковывать свои вещи, а сразу же лёг в постель. Раздевшись, он сунул руку под одеяло и с раздражением заметил, что простыня была прожжена сигаретой, а в пододеяльнике была дырка. Натянув на себя одеяло, он подумал о том, чтобы попросить завтра сменить ему постельное белье. Как бы то ни было, инспектор был настолько измучен перелётом, что, как только закрыл глаза, то сразу же уснул.
Во сне Гэлбрайт оказался в комнате, чем-то похожей на гостиницу в загородном коттедже — хорошо обставленной, со множеством предметов мебели, из которых сразу бросились в глаза ковры на стенах, полка со старинными саблями, огромным шкафом с книгами, украшенным лепниной камином (вид которого откровенно портил валявшийся в нём скомканный лист бумаги) а также одним единственным окном, занавешенным настолько плотно, что единственным источником света в комнате была маленькая стеариновая свеча, стоявшая на лакированном столе, за которым на простом деревянном стуле сидел сам Гэлбрайт. Напротив себя он увидел господина главного инспектора Сеймура, одетого в кремовый свитер, из-под которого виднелся воротник белой рубашки, украшенный шелковым галстуком. Сеймур держал руки под столом, отчего вся его фигура казалась сутулой, хотя главный инспектор был далеко не хилым человеком. Последнее обстоятельство слегка смутило Гэлбрайта, который смотрел собеседнику прямо в лицо, но слабый свет свечи не позволял ему как следует рассмотреть черты лица сидевшего напротив него человека.
Некоторое время они неподвижно сидели друг напротив друга, пристально глядя друг другу в глаза. В тишине, стоявшей в этом месте, чувствовалось какое-то смутное напряжение, словно каждый из собеседников собирался с минуты на минуту напасть друг на друга, но всё никак не мог решиться. Когда тишина стала совершенно невыносимой, Гэлбрайт перевёл взгляд на стену, на которой висели старинные сабли и кинжалы — не для того, чтобы, если что, завладеть оружием, но лишь потому, что хотел на минуту прервать этот тягостный зрительный контакт. Но тут именно в этот момент господин главный инспектор, словно заметив это движение его глазных яблок, подал голос, и Гэлбрайту пришлось снова поднять глаза на своего собеседника.
— С высоты моего жизненного опыта, — начал Сеймур своим обычным беспристрастным тоном, — я вижу, насколько вы далеки от истинного положения дел. Если вы не возражаете, я поделюсь с вами некоторыми своими мыслями относительно нелёгкой ситуации, в которую вы угодили.
Мягкий старческий голос господина главного инспектора подействовал на Гэлбрайта успокаивающим образом. На какое-то время он проникся к нему полным доверием, совершенно забыв о том, насколько подозрительным было то место, где они в данный момент находились. Инспектор не стал возражать против слов Сеймура и без дальнейших вопросов принял его предложение с молчаливой покорностью.
— Дело, расследованием которого вы сейчас занимаетесь, — продолжал собеседник, — относится к несколько необычной сфере. Проблематика вопроса, которое оно ставит перед вами, выходит далеко за рамки юрисдикции и методологии. Я предполагаю, что ответы, которых вы добиваетесь, стоит искать в области, о которой полиция как правило никогда не задумывается, — при этих словах Сеймур сделал паузу.
Гэлбрайт, слушая господина главного инспектора, только сейчас заметил, что лицевые мышцы его собеседника ни разу не сократились за всё это время, несмотря на поток слов, извергавшийся из его уст. Щёки, скулы и губы господина главного инспектора были совершенно неподвижны, как будто он вообще ничего не говорил. Гэлбрайт попытался заглянуть ему в глаза, чтобы хоть что-то понять, но темнота в комнате скрывала всё, и только дрожащий и бледный огонёк свечи позволял ему хоть как-то видеть поверхность стола и челюсти сидящего по другую сторону мужчины.
— Всё дело в вере, — продолжал господин главный инспектор, — но не в Господа Бога нашего, как вы бы могли себе представить, а в преступника.
Такое заключение из уст Сеймура было настолько несовместимо с его обычным мировоззрением, что Гэлбрайту в ту же секунду захотелось задать вопрос, который вертелся у него на языке с самого начала их разговора, но как только он попытался было открыть рот, то вдруг с ужасом заметил, что его язык словно прилип к нёбу и он не может издать ни звука. Гэлбрайт тут же впал в панику, не понимая, что происходит. А старческий голос продолжал раздаваться из-за плотно сжатых губ господина главного инспектора, отчего создавалось впечатление, что это был не живой голос, но запись на магнитной ленте, воспроизводимая невидимым в темноте кассетным магнитофоном.
— Доктор Бэйзлард совершил преступление, — говорил Сеймур, — я не могу не признать неопровержимость данного факта. Но приходила ли вам когда-нибудь в голову мысль, что он совершил свой поступок ради вас самих? Точно так же, как кит не может жить в океане без планктона, так и полицейский не может существовать в обществе без правонарушителей.
От этих слов Гэлбрайту стало не по себе. К охватившей его панике добавилось иррациональное чувство стыда, как будто ему было некомфортно из-за того, что, как казалось, вокруг его скромной персоны вращался целый мир, пускай даже если это был мир одних лишь преступников. Отведя взгляд от своего собеседника, Гэлбрайт вдруг заметил, что занавеска, висевшая перед окном, немного торчала вперёд, как будто была натянута на какой-то крупный предмет размером с человека. Выпучив глаза, Гэлбрайт несколько секунд вглядывался в занавеску, и хотя он не мог разглядеть точных очертаний в темноте, но в его голове сразу же возникла мысль о том, что, помимо него и господина главного инспектора, в комнате находился ещё один человек, который до поры до времени не решался показываться им на глаза.
— В мире должны существовать как полиция, так и гробы, перед которыми первые обязаны нести свою службу, — раздался ровный голос Сеймура. — В преступлении доктора Бэйзларда кроется ваше спокойствие, а в его собственной личности — спасение.
Словно в ответ на эти слова Сеймура занавески вдруг сдвинулись, и Гэлбрайт увидел мелькнувший в темноте силуэт невысокого и полного мужчины. Неизвестный сразу же встал за спиной главного инспектора, и Гэлбрайт увидел знакомые ему пиджак и брюки, хотя и несколько размытые в темноте, — ибо это был тот самый костюм, в которых был доктор Бэйзлард в тот момент, когда Гэлбрайт настиг его у входа в его дом. Но инспектор не спешил признаваться себе в том, что этим странным субъектом был сам доктор, потому что, не считая общей между ними одежды, этот человек вовсе не производил впечатления старого и потрепанного человека; напротив, под одеждой можно было разглядеть сильное мускулистое тело, а движения незнакомца были наполнены чуть ли не юношеской энергией.
— И именно поэтому вы никогда не сможете его поймать, — продолжал господин главный инспектор. — В конце концов, с его поимкой ваше собственное существование подойдет к своему логическому концу. В моих словах нет ошибки — вся история с молодой леди, скончавшейся после операции доктора Бэйзларда, является не столько событием настоящего, сколько предвестником будущего. Точнее, это предзнаменование, или, как говорили римляне, «омен», — Сеймур сделал ударение на последнем слове, будто стараясь придать ему мистический оттенок.
Гэлбрайт хотел спросить, понимает ли сам господин главный инспектор, предзнаменованием — ну или же «оменом» — чего именно могла быть смерть Делии, но в тот же момент незнакомец резко дернул своей рукой, после чего голова Сеймура отделилась от шеи. Но это нельзя было назвать обезглавливанием, потому что это возможно только с живым существом, в то время как на месте шеи господина главного инспектора вместо явной кровавой раны блестела гладкая поверхность полированного дерева. А когда сама голова, вместо того чтобы упасть на пол, начала выделывать в воздухе замысловатые кульбиты, Гэлбрайту стало ясно, что незнакомец дёрнул за рычаг крана, к которому эта самая голова была прикреплена при помощи невидимой в темноте нейлоновой нити.
Однако времени размышлять о происходящем у Гэлбрайта не было — деревянная голова господина главного инспектора бешено летала по комнате, угрожая огреть любого, кто встанет у неё на пути, в то время как сам обезглавленный манекен в костюме Сеймура к тому моменту исчез со стула со звуком упавшего на пол чурбана. Оставшись наедине с незнакомцем, всё ещё скрытым в темноте, Гэлбрайт не мог не испытывать перед тем некоторой робости и даже чего-то вроде уважения — во всяком случае за то, что незнакомец каким-то образом смог организовать всю эту историю с искусственным манекеном господина главного инспектора и магнитофонной записью его речи. Было совершенно непонятно, зачем и, главное, для кого всё это могло быть предназначено, но Гэлбрайт счёл излишним спрашивать незнакомца об этом — ибо он всё равно не мог вымолвить ни слова, потому что язык ему не повиновался. Пытаясь встать из-за стола, он чуть не потерял равновесие и вдруг заметил, как деревянная голова Сеймура пролетела над столом и ударилась о стоящую на нём свечу — в ту же секунду её пламя погасло, и в комнате стало по-настоящему темно…
Проснувшись на следующий день, Гэлбрайт невольно опешил, увидев вокруг себя вместо родной квартиры непривычный интерьер номера отеля «Стэйт оф Сноу Лэйк», но то был лишь мимолетный момент замешательства. Размышляя над своим кошмаром, он решил, что фантасмагоричность происходящих в нём событий объяснялась тем фактом, что человеческий мозг при перелёте с одного континента на другой адаптировался к новым условиям, дабы быть готовым воспринять всё, с чем человеку придется столкнуться в принципиально незнакомой стране.
Первое, что Гэлбрайту захотелось сделать после сна, — это умыться и почистить зубы. Он направился в ванную, но, вспомнив, что со вчерашнего дня забыл достать зубную щетку, с некоторым раздражением направился к своему чемодану. Открыв его, инспектор присел на корточки и начал рыться в его содержимом. Предмет, который он искал, оказался в самой глубине чемодана. Доставая зубную щетку, Гэлбрайт невольно обратил внимание на лежавшую в чемодане пачку белых листов — это были материалы по делу его друга Фаркрафта, которое тот вёл перед своей смертью. Вздохнув, полицейский достал эти бумаги из чемодана и, положив их на стол, пошёл приводить себя в порядок.
Умывшись, Гэлбрайт вышел из ванной, на ходу вытирая лицо полотенцем, и снова посмотрел на письменный стол. «Да», — подумал он, — «я все это время откладывал чтение этого документа…» Он повесил полотенце на дверную ручку и, взяв в руки стопку бумаг, растянулся на кровати — ибо что в этом гостиничном номере негде было сесть. Инспектор приступил к чтению этого грандиозного опуса впервые с тех пор, как его автор лично вручил бумаги Гэлбрайту в кабинете господина главного инспектора Сеймура. На первых страницах было краткое введение, в котором Фаркрафт указал, что к теме расследования его привели слова культуролога Джафета Бирнса, друга и коллеги Джордана Тёрлоу.
Дело в том, что когда инспектор допрашивал мистера Бирнса на предмет его домогательств к некой Делии, дочери фармацевта Йонса, Джафет всё отрицал, но во время этой процедуры признался Фаркрафту в том, что в тот роковой день он записал несколько слов маленькой девочки в свой блокнот. Когда инспектор спросил, для каких целей мистер Бирнс это сделал, тот, после небольшого колебания, признался полицейскому, что, по его мнению, для людей, носящих греческие имена, жизнь всегда складывается довольно печальным образом. Когда Фаркрафт попросил привести пример, Джафет ответил, что инспектору полиции достаточно просто просмотреть список погибших за любой день, чтобы заметить, что среди граждан будет обнаружено много людей с именами греческого происхождения. Прочитав эти строки, Гэлбрайт не мог не заметить, что мистер Бирнс, видимо, обладал задатками человека, работающего со статистикой, и задался вопросом, почему тот всё-таки решил выбрать профессию культуролога, а не пойти, например, в институт маркетинговых исследований, где Джафет мог бы направить свои способности в нужное русло.
Мысли Гэлбрайта вернулись к Фаркрафту, с которым они вместе учились в полицейской академии Портленда и даже делили одну комнату в общежитии. Проводя параллели с коллегой Джордана Тёрлоу, инспектор не мог не вспомнить, что судьба его собственного друга была во многом схожей — ибо Фаркрафт с детства лелеял мечту стать писателем, а полицейским ему пришлось стать лишь потому, что пришел к выводу о том, что если он напишет какую-нибудь книгу, относительно которой читатели скажут, что она якобы оскорбляет какие-то их чувства, то горе-писаке до конца жизни не отмыться от позора.
В контексте этого Гэлбрайт вспомнил эпизод из их студенческой жизни. Однажды воскресным днем Фаркрафт, оставшись с ним наедине в своём любимом кафе, начал рассказывать своему другу о том, как, ещё будучи студентом Портлендского университета (куда Фаркрафт поступил именно для того, чтобы выучиться на писателя), написал для зачёта рассказ по мотивам «Портрета Дориана Грея» Оскара Уайльда. Гэлбрайт всё еще помнил содержание работы своего друга, хотя даже не брал её в руки — но иногда бывает так, что произведение, рассказанное вслух, западает в душу гораздо сильнее, чем прочитанное самим человеком. Так было и с рассказом Фаркрафта, которому несостоявшийся писатель дал несколько нескромное и претенциозное название «Дориан Рэд». На самом деле это была любопытная переработка той части книги, где Джеймс Вэйн возвращался из Австралии в Англию…
Фаркрафт, используя тех же персонажей великого ирландского драматурга, заставил их действовать в соответствии со своим сюжетом. По плану будущего американского инспектора, когда Джеймс Вэйн высаживается с корабля в английском порту, то его сразу же вербуют в штаб революционеров, которые, чтобы проверить способности моряка, дают ему задание убить Дориана Грея — который, как утверждалось ещё в оригинальном произведении, имел среди молодежи репутацию известного гедониста. Как и в оригинале, Джеймс Вэйн случайно погибает от пули сэра Джеффри Клоустона — брата герцогини Монмоут. Но то, что последовало за этим моментом, имело довольно странное продолжение, которое совершенно не соответствовало событиям, происходившим на страницах книги Оскара Уальда. Смерть брата Сибиллы Вэйн не сошла сэру Джеффри Клоустону с рук, как это было у классика английской литературы. В переделке американского студента это, наоборот, вызвало бурную реакцию у тех, кто завербовал Джеймса Вэйна.
Как писал Фаркрафт, рабочие устраивают засаду на дороге, по которой на свою беду ехал брат герцогини Монмоут. Революционеры нападают на карету сэра Джеффри Клоустона и, убив её владельца, направляются на ней в Лондон. Эта новость быстро доходит до ушей английских аристократов, которые, понимая, что это был «омен» (то есть предзнаменование) к восстанию пролетарского класса, решают обрушить на бунтовщиков все силы полиции. Тем временем главари восстания уже прибывают в столицу и направляются в рабочие кварталы, где призывают людей выйти на улицы и собраться на главной площади. Вскоре все рабочие Лондона лавиной устремляются туда, одновременно сжигая всё на своем пути огнем революции. Фаркрафт закончил свой рассказ тем, что Дориан Грей, глядя на то, как столица Англии была охвачена пожаром, решает, что не хочет умирать от рук рабочих и, как в оригинальном произведении, бежит на чердак, где вонзает нож в портрет и умирает.
Гэлбрайт тогда был поражен тем, как его другу вообще пришло в голову найти революционный подтекст в романе, который по сути был гимном гедонизму. Фаркрафт ответил, что преподаватели Портлендского университета также были в недоумении, когда он представил им для зачёта рукопись этого рассказа. Только их удивление вылилось в то, что на следующий день студент был с позором исключен из альма-матер под предлогом того, что его работа якобы была пропагандой коммунизма. Фаркрафт сказал, что всё это была чушь, ибо своим рассказом он хотел передать идею о том, как смерть какого-нибудь неприметного человека — в его случае, несчастного моряка Джеймса Вэйна — может привести к чему-то глобальному. Но, увы, в головах преподавательского состава, как с горечью отметил будущий инспектор, казалось, были только мысли о поиске подтекста, связанного с СССР, даже там, где его на самом деле не было. Гэлбрайт невольно вспомнил, что в 1981 году (когда он фактически поступил в полицейскую академию) Советский Союз всё ещё представлял серьезную угрозу для всего остального мира, и ощущение, что следующий день не наступит из-за возможного ядерного удара, иногда преследовало Гэлбрайта в те далекие дни…
Инспектор продолжал лежать в постели, перекинув ноги через изголовье. Несмотря на то, что он намеревался ознакомиться с документами по делу Фаркрафта, он не мог не подумать о самом их авторе. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «мне всего тридцать один год, но склероз уже прогрессирует…» Внезапно он почувствовал острый голод. В последний раз он ел — если глоток чая можно назвать едой — ещё в Америке, в международном аэропорту Портленда. Полицейский с некоторой неохотой спустил ноги на пол и, сидя на кровати, случайно выронил листы бумаги на пол. «Совсем развалиной стал», — снова подумал он про себя. Гэлбрайт опустился на пол — бумаги, которые, не будучи скрепленными вместе, разлетелись во все стороны. Он начал собирать их, но так как не знал правильного порядка, то просто брал один лист за другим и, собрав их все в одну стопку, положил её на письменный стол. Покончив с этим делом, он выдохнул — ибо ему было не очень легко лазить по полу за бумагами — после чего направился к окну, занавешенному тюлевыми занавесками. Отодвинув их в сторону, Гэлбрайт вплотную подошел к подоконнику и стал разглядывать городской пейзаж, раскинувшийся под окном.
Он посмотрел на проезжающие по дороге машины. В лучах утреннего солнца они выглядели так, словно были отлиты из какого-то блестящего материала — инспектор даже не мог подобрать слов, настолько он был очарован этим зрелищем. Он не мог понять, почему это в сущности обычное зрелище так привлекло его. Вероятно, дело было в том, что машины, которые он видел в Портленде, были мало похожи на те, что ездили по улицам Лондона. Глядя на уличное движение, Гэлбрайт вдруг поймал себя на мысли, что невольно воспринимал улицу как игрушечный стол, а фигурки машин — как игрушки, которые управлялись по воле невидимого ребёнка, переключающего кнопки на пульте дистанционного управления. Возможно, причина подобного могла заключаться в том, что полицейский ещё не до конца проснулся, из-за чего движения машин, слишком быстрые для его сонных глаз, казались ему неровными, не обладая плавностью, присущей для реального мира. В конце концов он стал свидетелем того, как какой-то большой грузовик врезался в красный автомобиль с откидным верхом.
— Вот и всё, малыш, сломалась твоя машинка, придется тебе теперь умолять своего папу купить новую игрушку, — сказал Гэлбрайт, словно обращаясь к ребёнку.
Неправильный смысл его собственных слов дошёл до него только тогда, когда дверь кабины грузовика внезапно открылась и оттуда выпрыгнул водитель — только тогда Гэлбрайт очнулся от своего транса и понял, что произошедшее было не симуляцией, но реальным миром, и что внизу действительно случилась настоящая авария, а не какая-то игра с игрушечными машинками. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «у меня, видать, прогрессирует комплекс Бога, коль я так отношусь к тому, что происходит вокруг меня». С другой стороны, какое ему было дело до этого несчастного случая? Да, он, конечно, является служителем закона и порядка, но совершенно другой страны — в то время как в Лондоне он, по сути, был всего лишь обычным туристом, у которого прав ещё меньше, чем у любого коренного жителя Англии.
Гэлбрайт поспешно отошел от окна — ибо одно дело, когда снаружи мирно едут машины, и совсем другое, когда на дороге разворачивается трагедия — поскольку, насколько он помнил, грузовик разрушил почти всю переднюю часть кабриолета, ввиду чего у Гэлбрайта были большие сомнения в том, что бедняге удалось выжить. Инспектор оделся и вышел из комнаты в коридор. Он вспомнил, что забронировал номер типа «Рум Онли», так что волей-неволей ему придётся питаться в каком-нибудь ресторане. Ничего особенного, думал Гэлбрайт, спускаясь по лестнице, — в этом отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк» он уже увидел так много вещей, выходящих за рамки нормы, что одна мысль о том, что он ещё и питаться тут начнёт, вызывала у него отвращение.
Спустившись вниз, он вышел из отеля и, подняв воротник пиджака — ибо, несмотря на солнце, на улице дул холодный ветер, — зашагал вперед, не совсем понимая, куда приведут его узкие улочки этого квартала. Инспектор с неприятным удивлением отметил, что прогулка по улицам Лондона стала настоящим испытанием для его барабанных перепонок. Дело в том, что Гэлбрайт привык к тому, что на улицах Портленда было не очень много машин, и поэтому на улицах там было довольно тихо. Здесь же, казалось, воздух был просто наполнен шумом — даже в переулках, где не было видно основных дорог, шум машин не стихал ни на минуту. В голову Гэлбрайта закрались безумные мысли о том, что под асфальтом, вероятно, были зарыты какие-то турбины, ибо ну что ещё могло быть источником гула — не радиация же в конце концов?
Бродя по улицам, он не мог не думать с нежностью о своем номере в том ужасном отеле — ведь там он, по крайней мере, был в тишине. Гэлбрайт был голоден, поэтому не спешил возвращаться обратно, но после лондонских улиц убогий номер в «Стэйт оф Сноу Лэйк» представал перед его взором уже в ином свете. «Я вернусь», — подумал он, — «и буду наслаждаться тишиной». Внезапно Гэлбрайт почувствовал, как на него начали падать мелкие капли. Инспектор поднял глаза и невольно удивился — он совсем не ожидал, что за время, проведенное им на утренней прогулке, на солнце уже успели наползти тучи. «Мне нужно уйти в какое-нибудь укрытие от дождя», — подумал Гэлбрайт, и в связи с этим невольно вспомнил о том, как в Портленде он сначала напился в баре, чтобы отпраздновать свой день отпуска, после чего стоял, как статуя, под проливным дождем. Но нет, сейчас мокнуть под дождем было абсолютно не вариант — в конце концов, там он был дома, а тут, в незнакомой стране, плюс еще и отель, где он остановился, не внушал уважения…
С этими мыслями Гэлбрайт, не совсем понимая, куда несут его ноги, вошёл в первую попавшуюся дверь. Ему удалось разглядеть неоновую вывеску, которая гласила «Орцинус Орка Остэриа». Глядя на эти тонкие розовые буквы, он не мог не подметить счастливое совпадение: именно в тот момент, когда начался дождь, ему повезло наткнулся на заведение, где можно было перекусить. В помещении, куда Гэлбрайт ушел, чтобы спрятаться от дождя, царил полумрак, но он не выглядел обдуманным стилистическим решением — гораздо более вероятным объяснением такой темноты могла быть банальная лень владельца остерии заменить давно перегоревшие лампочки. Инспектор остановился на пороге, чтобы осмотреться, как внезапно тишину нарушил чей-то очень наглый голос:
— Кто это тут к нам пожаловал? — чётко, словно на курсах ораторского мастерства, произнес невидимый для Гэлбрайта человек.
Инспектор невольно вздрогнул и повернул голову в ту сторону, откуда донесся этот нескромный вопрос. Источником этих слов оказался какой-то мужчина средних лет с некрасивым пивным животом — Гэлбрайт невольно поморщился, когда увидел рваные джинсы и испачканную пятнами белой краски зелёную куртку, в которую был облачён этот человек. Толстяк развалился на стуле и, опершись правой рукой о стол, поднес свободную руку к глазам, чтобы поправить очки, которые на фоне его толстого лица выглядели откровенно странно — как будто они были одеты на свинью, а не на человека.
— Кто-нибудь включите свет! Я не вижу, кто это к нам пожаловал! — продолжал очкастый свин тем же ораторским тоном.
Гэлбрайту было неприятно это слышать, и у него возникло дурацкое чувство, как будто он вышел на подиум перед этим беспристрастным человеком. Едва сдерживаясь от того, чтобы не наброситься на этого наглого парня, инспектор подошел к нему и спросил:
— По вашему, я выгляжу любовно и прельстиво? — он старался говорить как можно спокойнее, хотя внутри у него всё кипело от ярости.
Вместо ответа мужчина вскочил со своего места с неожиданным для такого тучного человека проворством.
— Эй-эй, полегче, — спокойно сказал Гэлбрайт, словно отдавая команду животному.
— Вы что, с ума сошли? — медленно попятился толстяк, по лицу которого стекали струйки пота.
— А чего вы кричите на посетителей как сумасшедший? — спросил его инспектор, продолжая приближаться.
— Я могу это себе позволить, я директор этого заведения! — храбро заявил очкастый свин.
Гэлбрайт услышал шаги позади себя и немедленно обернулся. Позади него стоял усатый худощавый официант средних лет, глаза которого воровато шарили по сторонам. Когда полицейский с суровым лицом уставился прямо на него, то официант невольно отшатнулся, — Хватит, хватит! — заорал толстяк. — Я не хочу, чтобы вы тут нас всех укокошили!
— Добро, — лаконично и охотно согласился с ним инспектор.
Расслабившись, Гэлбрайт сел за тот самый стол, за которым до этого момента сидел директор остерии.
— Чего желаете, сэр? — каким-то неприятным, блеющим голосом спросил его официант.
— А что хорошего вы мне предложите? — Гэлбрайт ответил вопросом на вопрос.
Ему сразу не понравились елейные нотки в голосе этого старика, на которого он в тот момент смотрел с подозрением. Вместо ответа официант бросил на стол меню — ввиду чего гость сразу подумал о том, что обслуживание в этой остерии явно не такое уж хорошее. Но полицейский не стал тут же вставать и покидать заведение — ибо в данный момент его желудок доминировал над мозгами. Открыв меню, инспектор начал его внимательно изучать, в то время как официант продолжал заглядывать ему через плечо.
Пока Гэлбрайт пробегал глазами список блюд, в зал «Орцинус Орки Остэрии» вошли двое — мужчина и женщина. Инспектор заметил их краем глаза, но, будучи занят составлением заказа, не стал особо заострять на них своего внимания. Однако он не мог не заметить, что оба этих гостя выглядели крайне неприглядно — у обоих были длинные нечёсаные волосы, а их грязная чёрная одежда выглядела так, словно она была на пару размеров больше. Стоя на пороге, эти двое, как дворняжки, начали яростно трястись всем телом, отчего капли дождевой воды, повисшие на их одежде, разлетелись во все стороны.
К тому времени Гэлбрайт уже сделал свой выбор — он хотел чего-нибудь жидкого, а также чего-нибудь с мясом. В конце концов он остановился на крем-супе из свежих шампиньонов и фетучини с курицей и помидорами. Не то чтобы это были его любимые кулинарные предпочтения, он просто решил, что это были самые калорийные блюда в меню этого заведения. Гэлбрайт произнёс официанту свой заказ, и тот, слегка кивнув, наконец-то отошел от его столика. Инспектор хотел было вздохнуть с облегчением, но тут пара нищих внезапно дала о себе знать. Они подошли к стойке, за которой стоял кассир — мужчина в расцвете сил с рыжими бакенбардами на щеках.
— Выручку! Нам! — нагло сказал мужчина с одутловатым лицом и длинными черными волосами.
— За подаяние вам воздастся на том свете! — заблеяла его подруга, одетая в такое просторное платье, что казалось, будто она находилась в куполе из чёрной ткани.
Гэлбрайту было противно смотреть на это, но он не мог не заинтересоваться подобной ситуацией. «В конце концов, было же время, когда люди смотрели на уродов», — подумал он…
— О, вы такие смелые, — улыбнулся кассир, — ну тогда возьмите, не стесняйтесь!
При этом он сделал странный жест рукой, как будто у него в руке была зажата невидимая пачка купюр. Попрошайки снова повторили свою просьбу, только на этот раз женщина ещё и кокетливо покрутилась всем своим телом перед кассиром. «Чёрт, этого мне ещё не хватало», — подумал Гэлбрайт. Он уже начал жалеть о том, что пришел сюда, но ему нужно было дождаться заказа, поэтому ему ничего не оставалось, как продолжать сидеть в зале «Орцинус Орки Остэрии», где на его глазах творился какой-то цирк безумцев.
— У нас есть носочки! — вдруг пронзительно закричала нищенка.
— Безусловно, но и что с того? — спросил кассир таким тоном, будто пытался флиртовать.
— Она хочет продать тебе носки! — громко выпалил нищий с одутловатым лицом, словно обращаясь к несмышленому ребёнку.
«Что ж», — подумал инспектор, глядя на это, — «они, видать, продают одежду из-под полы, и возможно, даже краденую…» Ему было любопытно, какие следующие действия предпримет кассир с рыжими бакенбардами. В глубине души Гэлбрайт надеялся, что тот решит наконец прогнать этих двоих в три шеи.
— Ладно, я согласен. Покажь мне товар, — сказал кассир, почесывая небритую и от этого колючую щеку.
— А ты ножку мне давай, ножечку свою! — завизжала нищенка.
— С какой это стати? — спросил кассир, но по его тону было похоже, что на самом деле он не был сильно против этого предложения.
— Она должна понять, какой у тебя размер! — снова пробубнил нищий объяснительным тоном.
Пока эта сцена разыгрывалась у стойки, к Гэлбрайту наконец-то подошел официант, который поставил перед инспектором тарелку, полную крем-супа из свежих шампиньонов, после чего, насмешливо кивнув, ушёл. Гэлбрайт взял ложку и начал есть. Неплохо, подумал он, не кулинарный шедевр конечно, но и не какой-нибудь сэндвич… Продолжая есть, он наблюдал за цирком, который творился неподалеку от его столика. Мужчина с рыжими бакенбардами уже занёс было ногу прямо на стойку бара, но нищий велел ему снять обувь, и поэтому кассиру пришлось полностью исчезнуть за прилавком — видимо, он и в самом деле наклонился для того, чтобы явить окружающим свою босую ногу. «Что за чушь», — подумал Гэлбрайт, доедая свой суп.
— Вот ваш второй заказ, — услышал он голос официанта.
С этими словами тот поставил перед инспектором новое блюдо. Гэлбрайт отодвинул уже пустую тарелку от супа и, посмотрев на то, что ему подали, уставился на официанта, который продолжал стоять рядом.
— Что вы мне принесли? — строго, без намека на улыбку, спросил инспектор.
— Ваш заказ, а что же ещё? — пробормотал усатый, глаза которого лихорадочно вращались в орбитах.
— Я заказал фетучини с курицей и помидорами. А вы мне что подали? — продолжал Гэлбрайт, не меняя тона.
На тарелке, стоявшей перед ним, лежали самые обычные спагетти, слегка сбрызнутые томатной пастой. Курицы там не было видно — хотя кто знает, если бы он поковырял это блюдо вилкой, то, может быть, ему повезло бы найти крошечный кусочек куриной кожицы на самом дне…
— Прошу вас, войдите в положение, умоляю! — официант, глаза которого начали вращаться ещё быстрее, принялся канючить мерзким тоном.
— Мне всё равно… — начал было инспектор, но официант не дал ему договорить.
— Сейчас на кухне готовит сын хозяина, замечательный, изумительный мальчик, просто золото, никто им не нарадуется! — торопливо говорил худощавый мужчина, едва не пуская слюни. — Он учится в кулинарном колледже…
— …кто там готовит мне еду… — Гэлбрайт попытался вставить хоть слово.
— …и поэтому я прошу вас быть милосердными к нему, потому что это его первый рабочий день! — казалось, официант вот-вот упадет на колени перед инспектором.
— Я заплатил вам за это, — инспектор указал пальцем на тарелку, — около пятидесяти фунтов стерлингов! И я хочу получить то, что заказал, а не какую-то гадость от родственника владельца вашего заведения! — твердо сказал Гэлбрайт, сурово глядя на официанта.
С этими словами он встал из-за стола и, взглянув на прилавок, где в это время кассир вовсю демонстрировал нищим свою покрытую микозными волдырями ногу, решительно направился к двери. Официант не стал тормозить и бросился за Гэлбрайтом, как трусливый шакал за храбрым тигром.
— Вам что, не понравилось? — заискивающим тоном произнес усатый.
— Да! — громко и твердо сказал инспектор и потянул дверь на себя.
— Подождите, я сейчас узнаю! — завопил мужчина с бегающими глазами.
Уже стоя на улице, Гэлбрайт обернулся. Он увидел, как официант, громко топая ногами, убегал вглубь зала, пока кассир с рыжими бакенбардами возвращал попрошайкам носки — видимо, он действительно их примерил, но они оказались ему не по размеру. «Бог с ними, с этими бедными, злыми людьми», — подумал Гэлбрайт, хотя ему всё же было немного интересно, что именно собирался узнать официант, который к тому моменту уже исчез на кухне…
Инспектор засунул руки в карманы своего пиджака и, ускорив шаг, решил, что его завтрак был полностью испорчен — не столько из-за феттучини, то была лишь причина покинуть «Орцинус Орку Остэрию», — сколько из-за персонала, который вёл себя крайне неподобающим образом, а также из-за не вовремя зашедших в заведение попрошаек… Гэлбрайту захотелось избавиться от чувства гадливости, поэтому он решил зайти в магазин алкогольной продукции, который, к счастью для него, располагался почти рядом с тем самым заведением общественного питания — как раз на другой стороне дороги.
В этом очень тесном помещении, где невозможно было толком пройти мимо полок с алкоголем без опасения свалить их содержимое на пол, инспектору было не особенно удобно передвигаться в поисках нужной ему бутылки. Плюс ко всему к тому моменту, когда он зашёл в этот магазин, у кассы стояла большая очередь, причём за всё то время, пока Гэлбрайт искал какой-нибудь напиток подешевле, ни один из этих людей не покинул магазин, что также не пошло на пользу его настроению.
Когда инспектор, наконец, взял бутылку прирглянувшегося ему розового игристого вина и встал было в очередь, до него наконец-то дошло, в чём именно заключался феномен того, что люди не выходили из магазина — заключалось всё в том, что старый кассовый аппарат, который был у кассира, зависал после пробития абсолютно каждого товара, из-за чего измученному мужчине, обслуживавшего его, приходилось постоянно перезапускать этот капризный аппарат, едва сдерживая ругань при этом. Гэлбрайту в конце концов попросту надоело дожидаться своей очереди, в связи с чем он, поставив бутылку игристого вина на её прежнее место, в совершенно расстроенных чувствах покинул этот крошечный магазин алкогольной продукции.
Он вернулся в отель «Стэйт оф Сноу Лэйк», что называется, несолоно хлебавши. Поднявшись по лестнице на четвёртый этаж и войдя в свой номер, Гэлбрайт с облегчением снял свой слегка промокший под дождём пиджак и, расстегнув пуговицы на рубашке, отправился в ванну. Закончив мыться, он подошёл к кровати и, сам не зная почему, решился на то, чтобы перевернуть матрас. Это на первый взгляд невинное действие заставило его содрогнуться от отвращения — дело в том, что под матрасом, прямо на поверхности кровати, копошились целые стаи крошечных красных жучков. Не теряя ни минуты на раздумья, Гэлбрайт тут же отбежал от кровати и вызвал консьержа. Довольно скоро к нему вышел мрачный старик без единого волоска на голове, одетый в старомодный и явно видавший виды синий фрак. Консьерж оглядел инспектора с ног до головы.
— Единственное, что я могу вам предложить — это сменить номер, — произнёс он настолько мрачно, словно размышляя о конце света.
— Вам действительно так трудно попросить горничную сменить мне матрас? — Гэлбрайт, уставший после посещения остерии и винного магазина, не был готов препираться с обслуживающим персоналом.
— Извините, но я ничем не могу вам помочь, — твёрдо сказал консьерж.
— А как насчет постельного белья? Моя простыня прожжена сигаретой, — произнёс инспектор, пытаясь добиться от старика хоть чего-нибудь.
— В качестве компенсации я могу распорядиться, чтобы в ваш номер доставили нарезку из свежих фруктов, — ответил консьерж, продолжая стоять так, будто аршин проглотил.
— Ладно, по рукам, — ответил Гэлбрайт с оттенком отчаяния.
— За счёт заведения, конечно, — добавил старик, неожиданно улыбнувшись.
Странные здесь правила, думал Гэлбрайт, ибо кровать и фруктовая нарезка несколько не сопоставимы друг другу… Инспектор не мог отделаться от навязчивой мысли, что кого бы он ни встречал в Лондоне за всё это время, все, кто попадались ему на пути, были сумасшедшими. «Или же это просто я слишком респектабельный для этого города?» — спросил он себя, подходя к своей кровати. Он убедился, что спать на ней невозможно — потревоженные им клопы уже вовсю ползали по всему постельному белью. Инспектор начал готовиться к тому, что ему, по-видимому, придётся провести ночь на скамейке для обуви, которая была достаточно длинной, чтобы он мог лечь, поджав ноги.
Затем в комнату вошёл консьерж. Он взглянул на заполоненную насекомыми постель, и, не сказав ни слова, поставил на стол маленькую тарелку и ушёл. Гэлбрайт подошёл ближе — да, на ней действительно лежали фрукты, но в каком количестве… По одному ломтику яблока, груши и апельсина, причём, вопреки словам старика в синем фраке, они были далеко не свежими — яблоко и груша потемнели, а апельсин обветрился на воздухе. Ну, конечно, подумал Гэлбрайт, беря тарелку в руки, никто его не собирался кормить — фрукты были всего лишь символом того, что персонал этого отеля якобы чутко относится к своим постояльцам…
Инспектор подошел к мусорному ведру и, не колеблясь ни секунды, тут же отправил туда эти фрукты, после чего, поставив тарелку на стол, вздрогнул — кто-то снова побеспокоил его своим визитом. Гэлбрайт обернулся — это была уборщица, на редкость полная особа в засаленном фартуке, которая, поставив ведро с водой на пол, начала вытирать его мокрой шваброй. Инспектор подошёл к окну, чтобы не мешать ей убирать комнату. От нечего делать он посмотрел вниз, на дорогу, по которой ехали машины. Единственным признаком того, что утром под его окном произошел несчастный случай, было лишь тёмное пятно на асфальте. Гэлбрайт подумал, что если там пролилось так много крови, то тот бедняга в кабриолете определенно отправился к праотцам…
Продолжая смотреть на дорогу, он услышал скрип двери ванной комнаты — ну наконец-то, подумал он, уборщица соизволит убрать налёт в унитазе… Но увы, это было не так — полная особа вышла оттуда, не проведя там и минуты. Гэлбрайт надеялся на то, что женщина, по крайней мере, положила туда новую туалетную бумагу. С этими мыслями он оторвал взгляд от дороги и посмотрел на уборщицу, которая, мрачно смотря прямо перед собой, старательно размазывала по полу жидкую грязь. Почувствовав на себе строгий взгляд гостя, она выпрямила спину и, выжав швабру в ведро, смела ею мусор по углам номера.
— Ну и сервис… — невольно вырвалось у Гэлбрайта, когда женщина, взяв ведро, уже выходила от него.
Полная особа, услышав его голос, дёрнулась всем телом так сильно, что пара капель грязной воды из её ведра выплеснулись на дверь. Бросив на инспектора испуганный взгляд, она тут же исчезла в коридоре, забыв о том, чтобы закрыть за собой дверь.
— О да, бережливость делу не способствует, — сказал Гэлбрайт вслух.
С этими словами он закрыл дверь за уборщицей и, вздохнув, посмотрел на пол — понятное дело, что от её действий чище он не стал; напротив, на линолеуме появились уродливые чёрные мокрые пятна. Он подошел к кровати, где на одеяле, подушке и простыне вовсю копошились мелкие красные насекомые, из-за чего этот предмет мебели выглядел так, словно его изъела ржавчина, но только ржавчина эта была не простой, но живой, постоянно меняющей свой узор. Стоя у кровати и созерцая всё это безобразие в некоем трансе, Гэлбрайт медленно и глубоко дышал, а кончики его пальцев слегка подергивались от царившего внутри негодования.
В другое время инспектор с радостью бы покинул не только этот номер, но и отель в целом, но сейчас он был в таком состоянии, что у него не было выбора. Уставший после неприятного инцидента в «Орцинус Орке Остэрии», как морально, так и физически, он мечтал только об одном — придать своему телу горизонтальное положение. Поэтому Гэлбрайт, взяв со стола стопку бумаг с материалами по делу Фаркрафта, скинул туфли на пол и в ту же секунду рухнул на кровать, кишащую клопами. В следующее мгновение он почувствовал, как эти паразиты облепили его руки и ноги, но ему уже было всё равно.
— Magistratus oportet servire populo, — тихо произнес он вслух с отрешенностью.
Он вспомнил эту латинскую пословицу отнюдь неспроста — ведь именно она была написана на том самом агитационном транспаранет, под которым сидел гонец, принёсший инспектору весть о смерти последней носительницы генетического кода рода Йонсов. Значение этого выражения показалось Гэлбрайту уместным в той ситуации, в которой он оказался в данную минуту — хотя бы потому, что, втянув себя в это запутанное и непростое дело, он волей-неволей был обязан служить этому самому народу, хотя бы из чувства элементарной совести. Инспектор невольно вспомнил добросердечного Мэтта Макларена, чья захватывающая история и была катализатором, приведшим в движение весь этот чёртов водоворот событий. Как он, интересно, поживает сейчас? Как в принципе сейчас обстояли дела у всех друзей Гэлбрайта, пока он сам болтается здесь, безуспешно пытаясь найти следы доктора Бэйзларда, который, как было известно инспектору, уехал в Англию после той роковой операции? «В Англию, по делам» — эти слова доктора навсегда врезались в память Гэлбрайта, после того как он покинул квартиру этого детоубийцы…
Инспектор вспомнил о том, что полежать он решил для того, чтобы продолжить чтение материалов своего ныне покойного друга. Гэлбрайт невольно почувствовал жалость — нет, не к Фаркрафту, хотя это было бы логично, — инспектор пожалел о том, что в его номере не было ни единого стула. Гэлбрайт поднес стопку листов к глазам и, пытаясь понять, на какой именно строчке он остановился в прошлый раз, приготовился продолжить чтение этого грандиозного опуса. В результате он начал с того момента, когда автор этого расследования выехал на место смерти дворника Теодора Бекеля. Стараясь выдержать весь документ в официальном тоне, Фаркрафт, откровенно скупясь на выражения, сухо написал о том, что на пешеходном переходе, где было обнаружено тело дворника, он не смог найти ничего, что могло бы вызвать подозрение — единственное, на что он обратил внимание, это на то, что краска, которая использовалась для разметки пешеходного перехода, со временем стерлась.
На мгновение Гэлбрайт воскресил в голове вид дорог в Портленде. «Да, это тебе не Лондон», — подумал он… Инспектор вернулся к чтению. В документе говорилось о том, что когда Фаркрафт, ничего не найдя на дороге, где было найдено тело, зашёл в расположенный напротив торгового центра общественный туалет — по личной необходимости, конечно, — то там он заметил, что в кабинке, в которую ему довелось войти, на стене была написана арабская цифра «четыре». Как писал автор расследования, он бы не упомянул об этом моменте, если бы не несколько любопытных деталей. Во-первых, как начал перечислять Фаркрафт, неизвестный вандал орудовал чёрной алкидной автомобильной эмалью, хотя обычно надписи подобного рода наносились обычными маркерами.
Во-вторых, друг Гэлбрайта заметил, что цифра была написана не один, а целых четыре раза — и одного взгляда на это художество было достаточно, чтобы понять, что вандал наносил краску размашистыми движениями, как будто пытаясь нанести её на всю стену, но в конце концов краска у него, видимо, закончилась, поэтому неизвестный художник (от слова худо) повторил цифру только четыре раза, а не пять или более. Кроме того, Фаркрафт ни с того ни с сего счёл своим долгом записать в официальном документе свою мысль о том, что ему показалось каким-то странным, что владелец этого общественного туалета не приложил усилий к тому, чтобы избавиться от этой надписи — Фаркрафт мог бы ещё понять, если бы этот туалет находился где-нибудь в глуши, но нет же, этим местом пользовались люди, выходящие из торгового центра.
Прочтя эту оду общественному туалету, Гэлбрайт невольно подумал, что его друг поступил правильно, что предпочёл профессии писателя работу в полиции — дело в том, что у писателя с таким литературным талантом, как у Фаркрафта, книги, конечно, покупали бы, но только по инерции — просто потому, что на рынке появился новый автор. В последствии же его произведений бы все избегали, потому что читатели уже узнали бы о том, что язык Фаркрафта весьма скучен, да и для понимания труден. С этой мыслью Гэлбрайт перелистнул страницу и сосредоточил своё внимание на следующем листе бумаги, на котором описывался осмотр места, где лежало тело уборщика, и описывалось то, как полиция проводила измерения рулеткой, а сам Фаркрафт давал им инструкции. «Хм», — подумал Гэлбрайт, — «мне кажется, или автор документа не в ладах с хронологией?» Инспектор так подумал потому, что помнил о том, что когда Фаркрафт сообщал в своём документе о туалете, он упоминал при этом, что вошёл в него ПОСЛЕ того, как осмотрел мёртвого Теодора Бекеля…
Зевнув, Гэлбрайт просто-напросто решил пропустить этот довольно скучный отрывок и снова сменил страницу. Теперь Фаркрафт писал о расследовании смерти Пенелопы Конвей, продавщицы в некоем магазине беспошлинной торговли. В отличие от инцидента с Теодором Бекелем, где окромя надписи в туалете не было ничего интересного для чтения, описание квартиры мисс Конвей невольно привлекло внимание Гэлбрайта хотя бы потому, что Фаркрафт написал этот отрывок чуть более живым языком. Его друг отметил, что как только он вошёл в квартиру продавщицы, то, что называется, с порога обратил внимание на зеркало, висевшее в прихожей, — дело в том, что стекло было занавешено белой ситцевой тканью. Фаркрафт писал о том, что спросил тетю покойной о том, не её ли это рук дело, на что женщина ответила, что она ни к чему не прикасалась в квартире и зеркало было занавешено даже тогда, когда она сама только вошла в квартиру своей племянницы. Друг Гэлбрайта, который, видимо, думал, что читатели могут не понять его недоумения на этот счёт, начал оправдывать свои подозрения тем, что сделал сноску, повествующую о том, что зеркало обычно занавешивают в тех случаях, когда человек уже умер, ибо существует поверье, согласно которому по квартире бродит дух отошедшего в мир иной хозяина.
— Бессмысленная мистическая чепуха, — пробормотал Гэлбрайт, почесывая невероятно зудящую от клопов ногу.
Всё же медик Морис был прав в тот день, когда в сердцах произнёс «Вы опять несете свою сверхъестественную чушь!», имея в виду то обстоятельство, что Фаркрафт любил придавать значение тем вещам, которые в мире материализма не имели абсолютно никакого смысла.
— Сотрудник правоохранительных органов не должен верить в чудеса, — невольно произнёс Гэлбрайт, отрывая взгляд от документа и уставившись в потолок.
Он всегда говорил это себе, когда сталкивался с чем-то, чего не мог объяснить простыми словами. Ему просто казалось, что мир подчиняется физическим законам, и к любому, даже самому странному явлению, нужно подходить с позиции именно физика, а не какого-то там поэта. Другое дело, что сам инспектор не обладал обширными познаниями ни в той, ни в иной области — будучи по сути простым обывателем, волею судьбы ставшим полицейским, Гэлбрайт понимал, что ему не следует глубоко вникать в эти вещи, но его профессия, способствовавшая построению гипотез, заставляла его мозг работать в таком направлении, в котором он никогда бы не пошёл в повседневной жизни.
«Ох», — подумал он про себя, — «почему меня когда-то так тянуло стать полицейским инспектором?». В конце концов, он мог бы сейчас сидеть в студии и, ни о чём не парясь, писать картины на заказ, но нет же, ему приходится пачкать свои руки в крови уголовных дел… Отогнав эти в сущности риторические мысли, он вернулся к чтения документа. Его друг писал о том, что если принять слова тети Пенелопы Конвей за чистую монету, то получается, что зеркало действительно было занавешено до того, как родственница вошла в квартиру. Автор этих строк задался вопросом — неужто выходит так, что неизвестный убийца сделал это нарочно? Далее по тексту Фаркрафт выдвигал гипотезу, что, возможно, это мог быть странный жест уважения к покойной, и подумал — не без оснований, — что убийцей мог быть человек, который был неравнодушен к покойной продавщице.
— Убийство из чувства ревности, — смакуя слова подобно вину, задумчиво произнес Гэлбрайт.
Он невольно подумал о том, что им самим движет это святое и всеобъемлющее чувство. Только инспектор не мог до конца понять двух вещей — кого он ревнует и, главное, к кому именно… Отбросив эту мысль, он продолжил чтение. Осматривая квартиру Конвей, инспектор Фаркрафт обратил внимание на тот факт, что в её книжном шкафу была занята только одна полка, и, по сути, там стояла лишь одна книга, а именно «Мифология: Вневременные рассказы о богах и героях», автором которой была некая Эдит Гамильтон. Друг Гэлбрайта был весьма удивлен тому обстоятельству, что целую полку занимали двадцать экземпляров одной только этой книги, причём даже издание было одним и тем же. Инспектор Фаркрафт снова задался вопросом на страницах своего материала — может быть, продавщица купила их, чтобы подарить друзьям? Но почему тогда в её квартире не было никакой другой книги, даже кулинарной? Неужели покойная Пенелопа Конвей не любила читать, или же она собрала все книги, которые раньше были в её шкафу, с целью продать их и на вырученные средства купить двадцать экземпляров только одной книги о греческих мифах? Задав эти вопросы читателям, автор затем отметил, что в оставшееся пустое пространство на нижней полке могли бы поместиться ещё пять книг, обладавших таким же количеством страниц.
— Интересно, как он это проверил, — подумал Гэлбрайт.
Он понимал, что профессия полицейского инспектора требует от человека определенного образа мышления, но ему было трудно представить себе, чтобы его друг мог потратить своё время на такое глупое занятие, как перекладывание книг с одного места на другое. Гэлбрайт невольно вспомнил, как ещё до смерти маленькой дочери фармацевта он был в гостях у господина главного инспектора, распивая с ним Пиммс. Тоном профессора, говорящего о любимом ученике, Сеймур хвалил эту набившую всем остальным способность Фаркрафта обращать внимание на вещи, которые другому человеку показались бы совершенно бессмысленными. Затем, наливая себе третий по счёту бокал английского фруктового ликера, Гэлбрайт подумал о том, что весьма вероятно, что господин главный инспектор всегда мечтал сесть за один стол с Фаркрафтом, чтобы написать совместный материал на интересующую их обоих тему, но что-то не позволяло Сеймуру этого сделать. Гэлбрайт предположил, что проблема могла заключаться, во-первых, в том, что господин главный инспектор был по самое горло завален делами полицейского управления, а во-вторых, могло статься, что подобное поведение могло не вписыватьяс в отношения рода «хозяин и слуга».
Гэлбрайт внезапно очнулся от своих воспоминаний и вспомнил о том, что пора ему уже заканчивать чтение документа Фаркрафта — хотя бы потому, что по его коже уже вовсю ползали разъярённые клопы. Поэтому Гэлбрайт не стал терять времени и пробежал текст глазами, даже не пытаясь толком вникнуть в суть. Теперь материал о расследовании четырёх умерших повествовал своему читателю о том, что помимо идентичных комплектов белых платьев, в гардеробе покойной на самом дне была спрятана коробка, в которой лежали — друг инспектора начал перечислил предметы — кожаный ошейник с шипами, лента для связывания рук, щекоталка и кляп. Далее Фаркрафт поинтересовался у родственницы покойной, был ли у этой девушки парень, поскольку, как он писал, его немало смущал тот факт, что мисс Фэй при жизни обладала сдержанным характером и, насколько мог судить сам инспектор, никогда по-настоящему не влюблялась в кого-либо.
— Стоп, какая ещё к чёрту мисс Фэй? — в замешательстве воскликнул Гэлбрайт.
Секунду спустя до него дошло, что этот фрагмент текста не согласовался с тем, что следовало до него. Инспектор пробежал глазами по бумаге — в тексте уже встречались имена сутенёра Александра О'Брента и его убийцы Юджина Вудса. Оказывается, когда Гэлбрайт уронил стопку листов с материалом Фаркрафта, то он собрал их без какой-либо системы, из-за чего теперь было практически невозможно прочитать дело его покойного друга — ведь без соблюдения хронологии полностью терялась связь между гипотезами и фактами.
— Ну что я могу сказать… Почитал, называется, — вздохнул Гэлбрайт и сокрушенно швырнул пачку бумаг вверх.
Материалы дела Фаркрафта снова опали на пол, подобно осенним листьям — только это были странные листья, не жёлтые или красные, но белые и с чёрными строчками букв. Инспектор почувствовал себя так, словно его надули как первоклашку. «Ну, конечно», — подумал он, — «я сам допустил ошибку, и теперь приходится самому пожинать её плоды…» Тут он совершенно не к месту вспомнил о том, что в Фаркрафте его всегда удивляло то, что на адресованный ему вопрос о том, есть ли у него девушка, он отвечал, что это не относится к его персоне, потому что Фаркрафт, мол, придерживается идеи, что судьба сама отмеряет, кому продолжать свою родовую линию, а кому умирать, так и не оставив потомства.
— Сильно сказано, — громко и отчетливо произнёс Гэлбрайт, чувствуя, как горит его кожа из-за назойливых насекомых.
После того, как Гэлбрайт прокомментировал вслух случайно пришедшее ему на ум выражение своего покойного друга, он, стараясь не сойти с ума от укусов мерзких клопов, снял верхнюю одежду и заполз под одеяло. Красные жучки стали ещё более злобно ползать по его телу — они заползали ему под мышки, цеплялись за волосы на груди и ногах, а самые наглые паразиты пытались проникнуть внутрь его ушей и ноздрей. Возможно, дополнительный эффект этому придавало ещё и то, что в темноте он не мог разглядеть точное количество насекомых, но, так или иначе, дискомфорт постепенно усиливался, и вскоре инспектор проснулся посреди ночи.
— С меня хватит! — крикнул он в пустоту.
Как был босиком, Гэлбрайт подошёл к настенному выключателю и протянул руку вперед. Его указательный палец коснулся белой пластиковой кнопки. Раздался едва слышный щелчок, и в комнате сразу стало светло. Инспектор опустил глаза и посмотрел на свои ноги — мерзкие, отвратительные, ублюдские клопы висели на его коже, подобно муравьям, цепляющихся за ветку. «Ох», — подумал он, — «если бы я случайно не перевернул матрас, то, вероятно, насекомые не вылезли бы наружу…» Зайдя в ванную, он включил душ и тут же встал под его колючие и холодные струи. Пытаясь смыть с себя паразитов, Гэлбрайт мысленно вернулся в Портленд. Сначала он просто вспоминал о том, как ему там было хорошо и как он мог спокойно спать в своей маленькой квартирке, не тратя свои силы на борьбу с клопами. Затем, когда инспектору наконец удалось избавиться от большинства паразитов, он сел на край ванны, сосредоточившись на том моменте, когда он решился на то, чтобы уехать в этот самый Лондон, где он сейчас и находился.
В то время не происходило ничего особенно необычного — Гэлбрайт просто направлялся к себе домой после утомительного рабочего дня. В тот вечер дул холодный ветер, поэтому он не хотел слишком долго задерживаться на улице и шёл ускоренным шагом. К тому времени, когда он добрался до Эббаутс-стрит, на улицу уже опустились сумерки. Подходя к дому Е-14, в котором он жил, инспектор сунул руку в карман пиджака — ибо ключи он всегда доставал заранее — и поднял голову. То, что он увидел, заставило его стряхнуть с себя налет меланхолии — окно его квартиры было ярко освещено. Гэлбрайт очень хорошо помнил, что он со вчерашнего вечера не включал свет в комнате, так что не могло быть никаких сомнений в том, что в его квартиру некто пробрался. Сердце инспектора бешено забилось, и он, нащупывая во внутреннем кармане пиджака свой маленький, но верный табельный пистолет, лихорадочно вбежал в подъезд дома.
К счастью для него, в подъезде он не столкнулся ни с кем из своих соседей, так что мог спокойно вынуть оружие, не опасаясь, что кто-нибудь это заметит. Гэлбрайт с громким топотом взбежал по ступенькам на второй этаж и, держа оружие левой рукой, вставил ключ в замочную скважину. Руки его были мокрыми от пота, пальцы дрожали, как в лихорадке, — такова была сила страха, охватившего полицейского в ту секунду. Наконец, ему удалось вставить ключ в скважину. Наклонившись всем телом, Гэлбрайт повернул его — при этом металл ключа едва не согнулся. Дверь тихо скрипнула, и Гэлбрайт, держа пистолет наготове, одним махом переступил порог с проворством дикого животного.
— Добрый вечер, господин инспектор. Я рад, что вы наконец пришли, — вдруг послышался совершенно спокойный старческий голос.
Гэлбрайт ожидал увидеть в своей квартире кого угодно — бандитов, гангстеров, сумасшедших клоунов в конце концов, но каково же было его удивление, когда оказалось, что на стуле, стоявшем у окна, сидел никто иной, как сам господин главный инспектор!
— Вы не в кино, Гэлбрайт, — спокойно, хотя и с некоторым упреком, сказал Сеймур.
Действительно, эта сцена выглядела невероятно глупо — хозяин квартиры стоял напротив своего гостя, направив на него дуло пистолета. Гэлбрайту сразу стало не по себе.
— Я вынужден попросить у вас прощения, — смущенно сказал он, медленно опуская табельный пистолет.
— Пожалуйста, присаживайтесь. Нам нужно поговорить, — невозмутимо произнес Сеймур.
Очевидно, подумал Гэлбрайт, господин главный инспектор совсем не боялся смерти, раз он даже бровью не повёл во время этой выходки с пистолетом. Положив оружие во внутренний карман пиджака, Гэлбрайт поднял глаза на своего нежданного посетителя.
— Знаете, мне что-то не хочется садиться… — тихо сказал он.
— Вы нервничаете, и это ваше дело, — сказал Сеймур, — но имейте в виду, что в таком случае вам придется стоять довольно продолжительное время.
— Я не какая-то белоручка, для которой постоять пару часов уже в тягость, — ответил Гэлбрайт с оттенком обиды.
Эти слова вызвали подобие улыбки на лице господина главного инспектора Сеймура. Старику, казалось, нравилось наблюдать за волнением мужчины, который был моложе его самого на двадцать лет.
— Должен признаться, мне нравится ваш способ того, как вы выражаете своё мнение, — улыбка снова сменилась спокойствием. — Но я пришел к вам не ради того, чтобы восхищаться вашим замешательством.
Ну, конечно, саркастически подумал Гэлбрайт про себя, господин главный инспектор тихонько пробрался в дом своего подчиненного, и при этом думает, что хозяин квартиры сочтет это таким же обычным делом, как утренний прием пищи…
— Суть в том, что я хочу передать вам сообщение… — начал его гость.
С этими словами Сеймур протянул руку вперёд и взял со стола пачку сигарет. Гэлбрайт поспешил подойти к господину главному инспектору, чтобы услужливо зажечь ему сигарету, но тот молча отстранил его жестом и сам зажёг её от своей зажигалки.
— Итак, Гэлбрайт, — сделав затяжку, сказал он, — я понимаю ваше отношение к ней, поэтому не буду спрашивать вас о том, почему вы решили не рассказывать мне о своих планах.
«Что он имеет в виду?» задумался Гэлбрайт. Кто эта «она», к которой он, по словам старика, чувствует какие-то особые отношения?
— Именно по этим причинам, — продолжил Сеймур, — я не просил вас делиться со мной своими подозрениями.
— По отношению к кому? — невольно вырвалось у Гэлбрайта.
— К доктору Бэйзларду, кому же ещё? — ответил господин главный инспектор и выпустил облачко дыма.
Гэлбрайт невольно восхитился тем, какое аккуратное кольцо сделал его почтенный гость. «Да», — подумал он, — «умение курить — тоже искусство…»
— С чего вы взяли, что я его подозреваю? — спросил он Сеймура с ноткой иронии в голосе.
— Потому что я, как человек, который близко с ним знаком, прекрасно осознавал тот факт, что его персона не могла не вызывать подозрений, особенно у субъекта со складом ума подобно вашему.
У хозяина квартиры непроизвольно расширились глаза, когда его гость обрушил на него эти разглагольствования. «Как», — подумал он, — «неужели господин главный инспектор действительно был связан с этим доктором?». Это не укладывалось в голове у Гэлбрайта.
— С вами всё в порядке? — спросил Сеймур, глядя на смущение своего собеседника.
— Простите меня, — очнувшись от шока, Гэлбрайт опустил глаза.
— Я понимаю, что это вас удивляет, — спокойно ответил гость. — Isso Que é Vida, — сказал он вдруг на каком-то языке, который был непонятен собеседнику.
Гэлбрайт не мог вникнуть в истинный смысл последних двух слов своего гостя, но не смог удержаться от того, чтобы не выйти из себя и не обрушить поток слов на господина главного инспектора.
— Удивляет? Вы так это называете? — стараясь не повышать голос, он слегка сжал кулаки. — Неужели вы действительно думаете, что я смогу смириться с тем, что этот проклятый доктор, — Гэлбрайт не стремился подбирать выражений, — не только не вызывает у вас неудовольствия, но, оказывается, ещё и является вашим другом?!
Выпалив всё это, инспектор почувствовал, как у него начала подниматься температура. Он поднес правую руку к своим волосам, чтобы вытереть пот, выступивший на лбу, но в следующую секунду что-то упало на пол. Гэлбрайт тут же наклонился — оказалось, что он совершенно забыл о том, что всё это время он держал в руках зажигалку, которой хотел зажечь сигарету своего незваного гостя.
— Вы потрясающе выглядите в гневе, — неожиданно сказал Сеймур с неповторимой интонацией похвальбы, растягивая каждое слово, словно пребывая в изумлении.
Гэлбрайт, подняв свою зажигалку с пола, выпрямился и снова замер в одном положении. Он не ожидал, что его собеседник не только не обидится на его поведение, но, наоборот, похвалит эту его мимолетную, неконтролируемую вспышку гнева.
— Вами движет ярость, — продолжил его собеседник нормальным, спокойным тоном, — и я понимаю это — личность субъекта, о котором мы с вами ведём разговор, может вызвать только две реакции — либо восхищение его интеллектом, либо острую ненависть к его натуре.
— Будьте любезны, выражайтесь поточнее, — сказал Гэлбрайт, всё ещё витая в тумане.
— Доктор Бэйзлард — очень сложный человек, — коротко сказал Сеймур, сделав акцент на слове «очень».
«Мягко сказано», — подумал хозяин квартиры. У него возникло ощущение, что Сеймур пытался доказать ему, что у этого детоубийцы есть не только плохие, но и хорошие стороны.
— Я понимаю, что вы сейчас думаете, что я пытаюсь предотвратить очернение его репутации, — словно прочитав мысли собеседника, сказал Сеймур, — но на самом деле я имел в виду совершенно другое.
— А вы случаем не задумывались о том, что я могу подозревать и вас самого? — не удержался Гэлбрайт.
— Por que não? — ответил гость на непонятном Гэлбрайту языке. — В той ситуации, в которой вы оказались, вам ничего не остаётся, как подозревать всех и каждого, не считаясь со статусом окружающих вас людей.
Сказав эту в сущности полную укора фразу, господин главный инспектор поднялся со стула, смотря на хозяина квартиры с лёгким прищуром. Гэлбрайт продолжал неподвижно стоять на месте и с почти божественным благоговением наблюдать за тем, как Сеймур тем временем положил свою сигарету в пепельницу и, поправив галстук, выглянул в окно. Гэлбрайт проследил за взглядом своего нежданного посетителя — оказывается за то время, которое они провели вместе, на улицу уже опустилась ночь.
— Я позволю себе высказать вслух то, что, по моему мнению, могло прийти вам в голову, — его гость отвернулся от окна и скрестил руки на груди.
— Ну и что вы мне скажете такого интересного? — почему-то этот жест собеседника показался Гэлбрайту забавным.
— Дело в том, что в вашей голове нет-нет, но мелькала мысль о том, что преступник Джордан Тёрлоу и его жертва Делия Йонс одной крови, — ни секунды не колеблясь, произнёс Сеймур и улыбнулся.
— К-к-как… — при этих словах у Гэлбрайта отвисла челюсть.
— Хотите спросить, как я узнал об этом? — Сеймур догадался, что повергло его собеседника в удивление. — В том-то и дело, что никак. Я просто высказал свою догадку наугад, уверяю вас, — спокойно ответил он.
Гэлбрайт не стал ничего отвечать на это, лишь вздохнул и, подняв глаза к потолку, начал разминать шейные позвонки.
— Да, к слову… — внезапно сказал господин главный инспектор. — Не думаю, что вам будет интересно это знать, но всё же…
Услышав это, хозяин квартиры сразу оживился и посмотрел на своего гостя.
— Это дела давно минувших дней, но я считаю своим долгом сказать вам, что Бэйзлард лишил Дункана жизни из принципов сострадания.
— Вы говорите о той самой операции на головном мозге? — Гэлбрайт прекрасно помнил, о ком сейчас говорил его собеседник.
— Верно, — кивнул Сеймур. — Мне просто кажется, что Бэйзлард решил пойти бедняге навстречу. Смерть дровосека не была несчастным случаем — доктор с самого начала знал, что операция по удалению опухоли закончится гибелью всего мозга, и, понимая, что Дункан всё равно больше не сможет нормально жить в таком состоянии…
— Вы хотите сказать, что доктор Бэйзлард убил Дункана с его молчаливого согласия? — внезапное озарение осенило Гэлбрайта.
— Вы можете интерпретировать мои слова так, как вам будет угодно, — вместо ответа сказал Сеймур.
Господин главный инспектор, сняв шляпу со спинки стула, направился к выходу из квартиры. Гэлбрайт медленно, словно боясь наступить ему на пятки, потрусил вслед за уходящим гостем. Уже взявшись за ручку входной двери, Сеймур повернулся к хозяину квартиры.
— Одно я могу сказать вам наверняка — доктор Бэйзлард не такой кровожадный убийца, каким вы его себе представляете в своих мыслях, — сухо сказал он.
— Хм… — услышав эти слова, Гэлбрайт неожиданно опустил взгляд, будто его обвинили в непозволительных действиях.
— Доброй ночи, — уже с лестничной площадки послышался голос господина главного инспектора.
В этот момент Гэлбрайт внезапно очнулся от своих воспоминаний. Он огляделся, словно совершенно забыл о том, где сейчас находится. Как бы там ни было, сказал он себе, Портленд остался в прошлом, а теперь же он сидит в ванной комнате убогого номера лондонского отеля. Инспектор посмотрел на свои ноги — пока на его коже не было ни единого клопа.
— Что ж, скоро они снова облепят меня с ног до головы, — с некоторой отрешенностью сказал Гэлбрайт, вздохнув при этом.
Выйдя из ванной, он, дрожа от холода, нырнул под одеяло, совершенно забыв о том, что по хорошему ему нужно было выключить свет в комнате. Гэлбрайт так устал после холодной ванны, что, как только закрыл глаза, сразу же уснул. В ту ночь инспектор спал совершенно спокойно, без каких-либо сновидений.
Проснувшись на следующий день, Гэлбрайт с большим неудовольствием отметил, что, пока он спал, клопы снова покрыли его с ног до головы. «Ничего не поделаешь», — подумал он и побежал в ванную, не столько ради того, чтобы помыться, сколько с целью избавиться от паразитов, смыв их под струей воды. Ополоснувшись, инспектор не стал чистить зубы; он даже забыл о том, чтобы вытереться полотенцем после мытья. Подойдя к окну, он посмотрел на дорогу и замер, но на этот раз не потому, что был очарован видом машин — дело в том, что прямо под его подоконником внизу у тротуара стоял некий молодой парень в красной рубашке. Гэлбрайт сразу заподозрил неладное — ибо ему показалось, что этот человек стоял там уже некоторое время, и явно занял удобное место для наблюдения за комнатой, в которой сейчас находился сам инспектор.
Стоя у окна, Гэлбрайт посмотрел вниз на молодого парня. Инспектор не мог видеть его лица, которое было скрыто за широко раскрытой газетой. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «этот парень притворяется, что просто остановился, чтобы прочитать интересную заметку в газете — самый заурядный и избитый шпионский трюк». Внезапно, пока он думал об этом, таинственный незнакомец опустил газету, и Гэлбрайт смог рассмотреть его чуть внимательнее. У шпиона — а Гэлбрайт не сомневался, что это был не случайный прохожий, — были длинные черные волосы, слегка завивавшиеся на концах. Нос у этого парня был слегка вздернут вверх, а черты лица придавали ему смутное сходство со смазливыми лицами молодых японских поп-звезд. Проанализировав всё это, инспектор вспомнил, что видел точно такое же лицо в самолете, когда ещё только летел в Лондон. Похоже, что это был тот самый тщедушный парень, с которым он сидел тогда вместе со спящим стариком… Гэлбрайт, к сожалению, забыл, во что именно был одет тот молчаливый попутчик, но сейчас это не имело никакого значения — в конце концов, не одежда делает человека, а человек одежду — кому, если не полицейскому, следует знать об этом!
Убедившись, что этот парень не заметил его с улицы, Гэлбрайт отошёл от окна и направился обратно в ванную. Теперь он как следует умылся, не забыв почистить зубы. Затем взял бритву — ему захотелось побриться. Увы, инспектор в сотый раз отказался от этого благого дела, потому что, не рассчитав усилий, слишком сильно провёл по щеке и в итоге порезал кожу. Кровь тут же начала течь тонкой и, казалось, бесконечной красной струйкой… «Да, видимо, побриться мне не суждено», — подумал Гэлбрайт, выходя из ванной — ему нужно было найти вату и спирт, чтобы остановить кровотечение. В чемодане он не нашел ни того, ни другого, и он даже вспомнил почему — дело в том, что когда он собирал вещи для поездки, то друзья посоветовали ему не брать с собой алкоголя, иначе его могли бы с высокой долей вероятности остановить на таможне.
Гэлбрайт вызвал в номер консьержа и, пока ждал его прихода, снова пошёл в ванную, где подставил щёку под струю воды. Он знал, что толку от этого будет мало, но, по крайней мере, холодная вода немного притупляла боль от пореза. Вскоре раздался стук в дверь, и инспектор пошёл открывать. Однако вместо консьержа — пожилого мужчины в синем фраке — на его звонок ответила молоденькая горничная.
— Простите меня великодушно, мистер Гэлбрайт, — поспешно начала она прямо с порога, — но мистер Тибор не сможет прийти к вам сегодняшним днём.
Произнеся эти слова, подобно скороговорке, она тут же замолчала и в то же время странно вздрогнула всем телом, как будто кто-то ущипнул её сзади. Инспектор старался не уделять этим странностям слишком много внимания, чтобы окончательно не выйти из себя.
— Почему? — из вежливости спросил Гэлбрайт, хотя по факту ему было всё равно, что случилось с персоналом этого отеля.
— Его увезли в больницу прошлой ночью, — сказала женщина и снова вздрогнула как ужаленная.
— Вы и дальше будете продолжать говорить со мной, выдавливая слова по чайной ложке? — несколько недовольно спросил её инспектор.
Необъяснимое подергивание его собеседницы уже начинало действовать Гэлбрайту на нервы. В чем была причина душевного состояния горничной, ему было неясно, но факт оставался фактом: она вела себя как-то нетипично для нормального человека, из-за чего у него самого в тот момент возникло не очень приятное чувство.
— У мистера Тибора были диагностированы симптомы рака, и я… Я не хочу вдаваться в подробности, — горничная сказала это таким тоном, словно вот-вот расплачется.
— Ладно, давайте не будем об этом, — успокоил её инспектор.
Женщина продолжала стоять на пороге, и Гэлбрайт заметил, что в те моменты, когда она говорила, её шея заметно раздувалась, подобно кузнечным мехам. «Должно быть, у неё что-то не в порядке с лёгкими», — подумал он про себя.
— Не могли бы вы принести мне немного ваты в номер? — обратился он к ней после пяти секунд молчания.
— Извините пожалуйста, говорите чётче, — женщина захлопала ресницами.
— Я позвал сюда человека, чтобы он принес мне вату. Я порезался, — сказал Гэлбрайт громко и отчетливо, чувствуя, как чувство терпения начинает покидать его.
Горничная слушала инспектора, продолжая хлопать ресницами, словно какая-то ночная птица. С каждой секундой её шея раздувалась всё больше и больше, словно воздушный шарик, который вот-вот лопнет. Гэлбрайт недоумевал, почему она так странно себя ведёт…
— Режьтесь себе дальше! — вдруг грубо крикнула девушка.
— Простите, что вы сказали? — Гэлбрайт, удивленный её внезапной вспышкой агрессии, попытался взять себя в руки.
— Вам тут не аптека, чтобы вам таскали всякую лекарственную гадость! — с ненавистью крикнула горничная и вышла из его номера.
— Подождите, куда вы? — крикнул ей вслед инспектор.
— Ко мне за такими вещами не обращайтесь! — донесся её переполненный недовольством вопль из коридора.
Закрывая за ней дверь, Гэлбрайт подумал о том, что, по-видимому, эта горничная была либо дочерью, либо же любовницей старого консьержа — потому что инспектор не мог найти другой причины для её агрессии, да и не очень хотел — он давно понял, что в отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк» гостям никто не рад. Ему пришлось вместо ваты достать из своего чемодана носовой платок — не самый чистый, но хоть что-то — и с его помощью попытаться что-нибудь сделать с порезом. Остановив кровотечение с горем пополам, Гэлбрайт решил, что с него хватит сидеть в этой комнате, в которой кровать представляла собой сплошной муравейник, персонал был неадекватным, а интерьер был далёк от класса люкс. Инспектор приступил к сбору своих вещей, но когда он начал искать, куда положил свою запасную рубашку, как в дверь снова постучали, и ему снова пришлось пойти открывать.
— Мистер Гэлбрайт, к вам посетитель, — это была всё та же горничная, только теперь она, казалось, полностью успокоилась.
— Кто, простите? — спросил Гэлбрайт.
— Немолодой человек, — словно сомневаясь в точности своих слов, ответила девушка.
— Думаю, что этот немолодой человек может подождать, — инспектор был не в настроении принимать в своей комнате незнакомых мужчин.
— Но он сказал, что у него к вам важное дело! — твёрдо сказала горничная.
— Ваша взяла, пускай входит, — Гэлбрайт махнул рукой и отошёл от двери.
Он подошёл к окну и посмотрел вниз. Парня в красной рубашке там больше не было — кто знает, может быть, это и в самом деле был случайный прохожий…
— Добрый день! — окликнул его чей-то вкрадчивый голос.
Гэлбрайт обернулся — в его номер вошёл мужчина средних лет — не такой старый, каким его представила горничная, хотя и с седыми волосами. Очевидно, внезапность, с которой хозяин номера обернулся к нему навстречу, немного напугала этого человека, потому что он слегка попятился, когда инспектор уставился на него. «Хм, похоже что ко мне заявился ушлый докторишка», — подумал Гэлбрайт, глядя на этого незваного посетителя, который был одет в строгий коричневый костюм, поверх которого был наброшен белый медицинский халат.
— Я так понимаю, что вы врач? — высказал инспектор свою догадку вслух.
— Нет, вы допустили ошибку, — ответил мужчина с каким-то лукавым блеском в глазах. — Я работаю в области, которая является ключом к будущему.
— И какой же именно? — Гэлбрайт невольно был заинтригован этим определением.
— В области компьютерных технологий, — спокойно ответил собеседник.
После этих слов седовласый мужчина скромно опустил глаза, но было видно, что на самом деле его чуть ли не распирало от важности. «Так вот оно как», — подумал инспектор. Глядя на этого мужчину, ему невольно пришло на ум воспоминание о том, как еще в 1981 году, когда Гэлбрайт впервые увидел подержанный микрокомпьютер фирмы Тэнди в полицейской академии, то он вступил в спор с его оператором. Тот жизнерадостный парень, сидевший за клавиатурой, говорил стоявшему рядом с ним Гэлбрайту, что компьютер есть продукт промышленной революции, сравнимый с изобретением паровой машины. Не скупясь на выражения, оператор заявил, что массовая компьютеризация — это будущее человечества, которое наконец-то выведет его из болота невежества.
Сам Гэлбрайт ответил тогда на это высказывание тем, что он, конечно, понимает, что вскоре компьютеры будут использоваться во всех сферах жизни, но всё же это не отменяет того факта, что компьютеризация по своей сути является своеобразным мыльным пузырём — ведь простой забастовки работников электростанций по всей Земле будет достаточно для того, чтобы вся электроника — и компьютеры в том числе — превратилась в груду бесполезного металлолома, что неминуемо приведёт к ужасному кризису огромных масштабов. И Гэлбрайт не преминул привести в пример библиотеки — по его мнению, если знания будут только в электронном виде, то с потерей электричества цивилизация откатится к состоянию, близкому к каменному веку, если даже не хуже, поскольку первобытному человеку, не изнеженному благами современного мира, не было бы проблемой жить без света и тому подобных благ цивилизации.
Когда Гэлбрайт высказал тогда свою мысль оператору компьютера, тот закричал, что Гэлбрайт, мол, пессимист, а также, судя по всему, ещё и шпион, подосланный коммунистами. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «нечто подобное было сказано и Фаркрафту в Портлендском университете, только мне повезло больше, ведь меня не выгнали из-за этого разговора…»
Инспектор оторвался от своих воспоминаний и обратился к своему посетителю.
— Хорошо, если вы работаете в сфере будущего, то я, конечно, очень рад… — начал он.
— Ну а как же! — перебил его седовласый мужчина.
— Подождите, я не закончил, — сказал Гэлбрайт, — я хотел спросить, как вы узнали обо мне.
При этих словах посетитель вытащил из кармана маленькую белую карточку и, держа её в левой руке, сказал:
— Я специалист из «Института компьютеризации имени Макото», мы ищем добровольцев… — начал было он.
— Каких таких добровольцев? Я по вашему что, где-нибудь развешивал объявления о том, что хочу… — инспектор прервал его с растущим недовольством.
— А теперь ваша очередь выслушать меня! — повысив голос, седовласый мужчина сверкнул глазами.
— Ладно, дерзайте, — Гэлбрайт, уступив своему собеседнику, шумно выдохнул.
— Нам нужны добровольцы, чтобы мы могли оценить сны компьютера с точки зрения обычного человека, — с некоторым пафосом заявил специалист.
— Сны компьютера? — инспектор изумленно повторил это странное словосочетание из речи своего гостя.
— Это долгая история, — седовласый, казалось, не заметил удивления собеседника, — поэтому вам лучше сразу прийти к нам, и мы всё…
Прервав фразу на полуслове, специалист положил на тумбочку карточку, которую до этого держал в руках.
— Увидимся! — весело сказал он, направляясь к выходу из номера инспектора.
Через две секунды Гэлбрайт подошёл к тумбочке и взял небольшой лист белого глянцевого картона. На этой визитке было всего две строчки — название заведения, о котором говорил посетитель, а также адрес. Гэлбрайт, вглядываясь в маленькие буквы, вдруг услышал, как посетитель хлопнул дверью, и едва не произнес восклицание «Эй, подождите, остановитесь!». Положив карточку на место, инспектор подбежал к двери и открыл её, но в коридоре уже никого не было. Ладно, подумал Гэлбрайт, какой ему смысл гнаться за этим незнакомцем из-за того, что он забыл спросить его о том, откуда тот узнал о его скромной персоне…
Закрыв дверь, инспектор, бросив взгляд на тумбочку, вернулся к кровати. Не желая снова оказаться покрытым клопами, он ограничился тем, что лишь сел на одеяло и уставился прямо перед собой.
В данную минуту в голове у Гэлбрайта царил полный хаос. С самого начала всей этой истории с доктором Бэйзлардом нервы инспектора уже начинали сдавать, но теперь, находясь в чужой стране, в номере этого ужасного отеля, паранойя Гэлбрайта начала прогрессировать всё сильнее и сильнее. Он сразу же начал строить подозрения, что этот посетитель, представившийся ему специалистом по компьютерам, был связан с тем хирургом-гинекологом. Гэлбрайт прекрасно понимал, что его собственный визит на квартиру к Бэйзларду, состоявшийся ещё в Портленде, несомненно, вселил в доктора уверенность в том, что полиция уже установила за ним слежку и не упустит возможности послать за ним полицейского. Поэтому, покинув Америку, доктор Бэйзлард, очевидно, заранее предупредил своих друзей в Лондоне, чтобы они следили за людьми, которые будут его искать. «Эта гипотеза имеет право на жизнь», — подумал Гэлбрайт.
Думая об Америке, инспектор не мог не вспомнить, что было довольно странно, что никому из сотрудников полицейского управления Портленда не было дела до сбежавшего доктора. Всё, что сделала полиция, это арестовала ассистентов Бэйзларда, которые присутствовали при той операции по удалению матки. Их допросили, записали слова и всё, никаких дальнейших действий предпринято не было. Лишь один единственный Гэлбрайт настаивал на том, что не следует закрывать на это глаза — через пару дней после того, как дело о смерти Делии было закрыто, он вызвался на то, чтобы поймать зачинщика этого инцидента. Полиция тогда смотрела на него как на идиота, решившего погнаться за призраком.
Гэлбрайту говорили, что его идея поймать Бэйзларда не имеет смысла, потому что смерть дочери какого-то там фармацевта не была событием, ради которого стоило тратить средства на поимку человека, который к тому же уже успел сбежать в другую страну. Его начальство утверждало инспектору, что полиция Портленда не видит смысла просить полицейскую службу Лондона передать в их руки этого несчастного хирурга. Гэлбрайту тогда невероятно повезло, что кто-то всё-таки подал заявление, и вскоре на руки инспектору выдали визу, ему купили билет на самолет а также забронировали номер в том самом отеле, где он сейчас находился. Вполне возможно, что этим покровителем, пожелавшим остаться неизвестным, был сам господин главный инспектор Сеймур, но у Гэлбрайта не было времени особо разбираться в том, кто именно ему помогал и с какими целями, потому что в то время он уже паковал свои вещи, дабы улететь в Англию.
Из-за переполняющих эмоций и впечатлений инспектору было трудно привести свои мысли в порядок. Гэлбрайт вернулся к сегодняшнему гостю. Этот седовласый мужчина явно знал его в лицо и был прекрасно осведомлен в том, что инспектор остановится в номере именно этого отеля… Кто бы это мог быть? Гэлбрайт начал думать, что его сегодняшний посетитель, вероятно, был помощником Бэйзларда, возможно даже его ближайшим учеником. Очевидно, он принял Бэйзларда, когда тот прибыл в Лондон, и, узнав от доктора приметы Гэлбрайта, каким-то непостижимым образом выследил инспектора и в итоге нанес ему визит, просто чтобы посмотреть на него и убедиться, что за его хозяином ведется слежка…
— Не стоит так торопиться, — тихо сказал себе Гэлбрайт, — нужно успокоиться…
Сидя на кровати, он чувствовал, что мир вокруг него вращается в бешеном темпе канте фламенко. Что усугубляло ситуацию, так это тот факт, что при том, что он не залезал под одеяло, но клопы всё равно каким-то образом залезли ему под одежду. Чувствуя отвратительный зуд по всей коже, Гэлбрайт встал и подошёл к окну, надеясь, что паразиты не доберутся до него здесь. Глядя на уже надоевший ему вид на дорогу, он начал вспоминать, что знал о помощниках Бэйзларда. Насколько он помнил, их было всего двое — мужчина по имени Норман Ван Ризен и женщина по имени Кэтлин Армор.
Сначала они допросили женщину, потому что та легко пошла на контакт с полицией — казалось, что она сама была рада пойти навстречу расследованию. Помимо малоинтересных для Гэлбрайт фактов о том, как она передала Бэйзларду инструменты и другие медицинские принадлежности, она также рассказала интересную деталь — оказывается, врач, прежде чем начать оперировать Делию Йонс, публично заявил о том, что после операции ему нужно будет срочно вылететь в Англию, поскольку он не был уверен в том, что девочка сможет восстановиться после удаления важного внутреннего органа. Когда Кэтлин Армор спросили, помнит ли она то, указывал ли доктор Бэйзлард город, в который он направлялся, она ответила, что он ограничился лишь общим определением страны.
Затем Гэлбрайт вспомнил, как выпытывали сведения у второго помощника, мужчины. Допрашивавшему его полицейскому было трудно добиться слов от этого необычайно угрюмого человека — казалось, доктор Бэйзлард намеренно нанял мизантропа в свои помощники, как будто он знал, что, случись вмешаться полиции, то этот человек не проболтается. Однако Норман Ван Ризен всё же сообщил полиции пару деталей, из которых Гэлбрайту особенно запомнилась вторая. Тогда, уставившись на полицейских полными ненависти глазами из-под густых бровей, этот человек хриплым голосом заявил им о том, что после того, как девочке удалили матку, мистер Бэйзлард вместе с мисс Армор начали извлекать из её органа какую-то штуку — мистер Ван Ризен не мог выговорить её латинское название, — в то время как сам Норман получил от доктора распоряжение, суть которого заключалась в том, чтобы он набрал на телефоне любой телефонный номер и, дождавшись, когда абонент возьмет трубку, прокричать самым истеричным из возможных голосов любую чушь, которая придет ему в голову. Увы, полицейскому, допрашивавшему Нормана Ван Ризена, не удалось заставить его вспомнить слова, которые он тогда прокричал в трубку, потому что, рассказав полицейскому эту историю, мистер Ван Ризен вышел из себя и начал кричать, чтобы его отпустили домой к жене.
В любом случае, эти слова о телефонном звонке заставили Гэлбрайта вспомнить то самое утро, когда на следующий день после дня его отпуска его разбудил звонок, и после того, как он поднял трубку, он услышал истеричный голос, который прокричал «Маэстро, скажите «você»! «Você» означает «вы»!» Тогда Гэлбрайт был не в духе и поэтому немедленно повесил трубку, но теперь, когда он знал, кем был тот неизвестный абонент, до него дошло, почему у него тогда возникло предчувствие какой-то надвигающейся беды. Бедная Делия, подумал инспектор про себя…
Гэлбрайт, которому уже надоело смотреть на проезжающие по улице машины, понял, что не может просто так стоять на месте и предаваться воспоминаниям понапрасну. С этой мыслью он отошёл от окна и начал искать одежду, раздумывая, что же ему предпринять. Он отказался от идеи переехать из этого отеля в другой — во-первых, чувство скупости не позволило ему просто так отказаться от номера, за который он заплатил почти шестьсот долларов (в американских деньгах), а во-вторых, инспектору показалось, что если он сейчас начнёт утруждать себя переездом, то, будучи занятым этим делом, не сможет должным образом осмыслить визит этого странного специалиста.
Одевшись, Гэлбрайт подошёл к двери и, убедившись, что не забыл ни бумажника, ни документов, спустился по лестнице и покинул здание отеля. Он уже знал, какая погода стояла на улице — потому что простоял у окна почти четверть часа, — но он не ожидал, что на улице будет настолько жарко. Сожалея о том, что забыл намочить рубашку перед выходом, он поймал такси и, открыв дверцу, обратился к водителю:
— Отвезите меня в ресторан, который вы бы могли порекомендовать, — сухо сказал Гэлбрайт.
Устроившись поудобнее и захлопнув дверцу, инспектору пришлось подождать, пока водитель соберется с мыслями.
— У меня есть на примете «Клэйр Эн Тон», — сказал он пятнадцатью секундами позже.
— Что это? — равнодушно спросил пассажир.
— Vanitas-ресторан, — ответил водитель, нажимая на педаль.
Машина тронулась с места, и Гэлбрайт, не пытаясь вникать в смысл последних слов водителя, уставился в окно. Он решил довериться кому-нибудь, кто знал Лондон как свои пять пальцев, потому что не хотел искать ресторан сам, поскольку печальный опыт с «Орцинус Оркой Остерией» заставил его отказаться от любых попыток лично найти место для отдыха. «Да», — подумал он, — «конечно, было бы намного проще, если бы я был обычным туристом, которого гид ведёт чуть ли не за руку, но, увы, в моём путешествии инкогнито о таком даже думать не стоит». Инспектор наблюдал, как во время поездки виды города за окном постепенно сменялся сельскими пейзажами.
«Ух ты, как далеко, по-видимому, находится этот «Клэйр Эн Тон», — подумал Гэлбрайт. Неужели коренной лондонец не мог порекомендовать ресторан, расположенный в центре города? Возможно ли, — тут инспектор невольно улыбнулся, — что в центре столицы Англии были такие ужасные рестораны, что лондонцы предпочитали обедать чуть ли не у чёрта на куличках? Но у него не было времени додумать эту мысль до конца.
— Вылезайте, — вдруг грубо произнёс водитель.
— Что, мы уже на месте? — Гэлбрайт очнулся от своих дум и отвернулся от окна.
— Повторяю, вылезайте быстрее, — повторил таксист беззлобно, но твёрдо.
— Хорошо, как вам будет угодно, — инспектор открыл дверцу и вышел из машины.
— Я заправлюсь и вернусь за вами, — крикнул ему вслед водитель, нажимая на педаль.
Гэлбрайт наблюдал за его удаляющейся машиной. «Хм», — подумал он, — «странное поведение у этого таксиста — какая ему разница, будет ли он заправляться со мной или без?»
Инспектор оторвал взгляд от жёлтой машины, которая уже скрылась вдали, и огляделся по сторонам. Он стоял у деревянного забора, за которым виднелся одноэтажный коттедж не особенно привлекательного вида. Что удивило Гэлбрайта, так это то, что это был единственный дом поблизости — весь остальной пейзаж представлял собой степь с выжженной солнцем травой и без единого деревца. «Что это за место?» — спросил себя инспектор.
В следующую секунду до его ушей донесся лай. Собака, которая его издавала, как понял Гэлбрайт, находилась за забором, у которого он сейчас стоял. Он сделал пару шагов от него, как вдруг увидел человека, идущего от обочины к калитке. Какое-то внутреннее чувство заставило инспектора спрятаться. Крепкое телосложение незнакомца — можно даже сказать, гориллоподобное — с его широкими плечами и чёрной, надвинутой на глаза шляпой, вместе создавали довольно угрожающее впечатление. Когда мужчина начал приближаться к забору, лай собаки усилился громче.
Гэлбрайт заметил, как этот мужчина, слегка замедлил шаг, прямо на ходу сунул правую руку в карман своего чёрного пиджака официального вида. Инспектор в немом изумлении наблюдал за тем, как незнакомец достал из кармана сверкающий на полуденном солнце пистолет — чем-то похожий на те, которые использовались фашистами во время Второй мировой войны, — и, взвёв курок, остановился у калитки. «Мне следовало бы отступить в безопасное место», — подумал Гэлбрайт, наблюдая за тем, как незнакомец встал в угрожающую позу и выставил перед собой оружие.
В следующую секунду мускулистый мужчина резко выбросил ногу вперёд. «Ну и силушка у него, прямо богатырская», — подумал Гэлбрайт, глядя на то, как калитка сразу же поддалась удару незнакомца. Внезапно раздался выстрел, и до ушей инспектора донёсся высокий, душераздирающий собачий визг. «Вот чёрт», — подумал Гэлбрайт, — «этот бандит стреляет в животное…» Но как бы то ни было, он, спрятавшись за углом забора, не предпринял никаких действий, потому что понимал, что в чужой стране, да ещё в каком-то непонятном безлюдном месте, ему лучше стараться держаться подальше от неприятностей. Поэтому, когда после пяти выстрелов из-за забора вдруг послышался крик молодого человека — видимо, то был хозяин дома, — Гэлбрайт лишь сухо констатировал тот факт, что бедному псу больше никогда не придётся бегать по поляне вслед за бабочками…
После того, как человек с оружием переступил порог калитки, Гэлбрайт наконец решил посмотреть на то, что там, чёрт возьми, такого происходит. Он медленно, стараясь не шуметь, прошёл немного вперёд и остановился на таком расстоянии, чтобы видеть, что происходит внутри забора. Там в это время происходила бойня — гориллоподобный мужчина в шляпе, у которого в руках больше не было пистолета, наносил сильные удары ногами какому-то молодому парню в белой рубашке, который лежал у него под ногами. Инспектор, вглядевшись в происходящее, отметил, что не мог найти труп собаки. Он высказал предположение, что убийца, вероятно, отбросил животное от ворот, или что собака, не будучи убитой до конца, нашла в себе силы отползти в сторону. Пытаясь осмыслить происходящее, Гэлбрайт не мог не заметить, что движения убийцы были несколько неуверенными, как будто он боялся того, что его удары ногами нанесут слишком серьёзные повреждения. Обычно, думал полицейский, убийцы действуют по велению инстинкта, ввиду чего полностью отдаются чувству агрессии, но язык тела этого человека был таким, как будто он на самом деле не бил парня, но только притворялся, имитировал избиение…
Внезапно Гэлбрайт услышал, как позади него остановилась машина. Он обернулся — оказывается, таксист действительно не обманул его и вернулся за своим пассажиром.
— Садитесь, мы едем дальше, — крикнул таксист из окна.
Инспектор лихорадочно открыл дверцу и забрался в машину, одновременно ударившись макушкой о потолок. Ему хотелось покинуть это место как можно быстрее, но ему пришлось подождать — водитель, тихо ругаясь, возился с ключом зажигания, который никак не хотел поворачиваться. Гэлбрайт, сердце которого бешено колотилось, выглянул в окно. Мускулистый мужчина в чёрном пиджаке, отвлёкшись на звук приближающейся машины, оставил избиение молодого парня и повернулся в сторону дороги. В тот же момент его шляпа непроизвольно слетела с головы, и инспектор наконец смог разглядеть его лицо.
— Боже мой, это же… — прошептал Гэлбрайт одними губами.
Но договорить он не успел — таксисту наконец удалось повернуть ключ зажигания, и машина резко двинулась вперёд. Из-за внезапности этого маневра инспектор не успел вовремя среагировать, из-за чего его лицо против его воли уткнулось в спинку переднего сиденья. Гэлбрайт с проклятием откинулся назад, чувствуя, как у него на лбу начинает медленно набухать шишка.
— Что, ушиблись? — спросил таксист без тени сочувствия.
— Неважно, — ответил его пассажир, ощупывая гематому.
Превозмогая боль, Гэлбрайт опустил руку и, стараясь расположиться как можно удобнее, начал думать о том событии, которое ему довелось наблюдать пару минут назад. Убийца, как он успел заметить, чертами лица был очень схож с фармацевтом, мистером Йонсом — те же выступающие скулы, глубоко посаженные глаза и мощная челюсть. «Ещё один доппельгенгер, или, может быть, даже дрейфахенгер?» подумал инспектор. Но Гэлбрайта смутил тот факт, что лицо этого конкретного человека имело сероватый оттенок, который сильно выделялся на фоне розовых ушей и шеи, как будто на лицо мужчины был нанесён какой-нибудь солнцезащитный крем или же… Гэлбрайт допустил безумную теорию о том, что этот человек носил маску на лице, чтобы походить на отца покойной Делии.
— Грим для инсценировки, спектакля, — прошептал инспектор.
Да, именно это слово он использовал для описания этого инцидента — то, что он увидел, с высокой степенью вероятности могло быть имитацией, умело разыгранным и талантливо инсценированным спектаклем. Гэлбрайт сразу вспомнил слова своего покойного друга — тот рассказывал ему о том, что когда он вместе с нарядом полиции собирался арестовать мистера Тёрлоу, то Фаркрафт с полицией добрался до дома преступника как раз в тот момент, когда мистер Йонс убил собаку Джордана из пистолета и приступил к тому, чтобы затоптать самого хозяина.
Инспектор сравнил рассказ Фаркрафта с тем, что он только что увидел. Да, лично сам Гэлбрайт не был очевидцем того инцидента, но все детали совпали. За исключением того, что он не смог увидеть там собаку — казалось, что вместо настоящего животного за забором стоял скрытый от посторонних глаз проигрыватель, который проигрывал кассету с заранее записанными звуками лая. «Вполне логичное объяснение», — подумал он. Тогда стало ясно, почему у этого драйфахгенгера была такая странная пластика тела — ведь он на самом деле не бил парня, а только разыгрывал сцену избиения, как актёр на подмостках. Единственное, что было неясно, так это то, кто именно устроил этот «спектакль» и, самое главное, с какой целью и для кого было предназначено всё это представление…
В этот момент машина остановилась.
— Мы прибыли, — пробормотал водитель.
Инспектор очнулся от своих мыслей и открыл дверцу, собираясь выйти из машины.
— Подождите минутку, — сказал таксист и сунул ему в руку скомканный листок бумаги.
— Зачем вы дали мне это? — спросил Гэлбрайт, начиная его разворачивать.
— Я просто хочу вам сказать, что если у вас возникнут какие-либо вопросы, просто позвоните по этому номеру, — сказав это, водитель отвернулся и сел за руль.
В конце концов инспектор вылез и, даже не взглянув на отъезжающую машину, стал разглядывать только что полученный от таксиста листок бумаги. В нем было всего две строчки — номер телефона, (020) 1805 1982, а также имя — «Х. Бернэзи».
Хм, подумал Гэлбрайт, с какого такого перепугу таксист решил, что случайный пассажир, которого тот видел впервые в своей жизни, может вдруг нуждаться в его помощи… Инспектор снова подумал о докторе Бэйзларде — и правда, почему бы этому доктору не дать денег случайному человеку с собственной машиной, дабы тот в нужный момент подъехал к отелю, где остановился инспектор, и развёз по нужным местам…
— Это глупо, — сказал инспектор с усмешкой.
Засовывая листок бумаги в карман, Гэлбрайт поднял голову. Он стоял возле четырёхэтажного здания, в котором были всевозможные кафе и витрины магазинов. Таксист высадил инспектора у скромного входа, над которым висела вывеска «Клэйр Эн Тон». Глядя на эти синие неоновые буквы, Гэлбрайт невольно отметил про себя, что из-за этого Бэйзларда у него развилась такая паранойя, что если развивать идею о том, что за всем в этом мире стоит доктор, то сгоряча можно дойти до того, что, если начать копаться в Библии, то выяснится, что Ева дала яблоко Адаму не по наитию какого-то абстрактного змея-искусителя, но только потому, что такова была просьба доктора Бэйзларда, который преследовал идею убийства маленькой девочки Делии, которая родится много поколений спустя в семье фармацевта Йонс…
— О, девочка, — тихо сказал инспектор, — зачем ты ведёшь меня в свою неизвестность?
Эти слова были обращены в пустоту, поскольку Гэлбрайт не ожидал услышать на них ответ. Да и не услышал бы — Делию Йонс похоронили на кладбище Ривер-Вью, недалеко от могилы первой женщины-мэра Портленда. Её похороны остались незамеченными жителями города, потому что никому не было дела до дочери какого-то фармацевта. Никто не написал в «The Asian Reporter» заметку «Смерть под лезвием скальпеля», на её могиле не сидел даже её самый дальний родственник и уж тем более ни один из её одноклассников не пришел туда и не вопил со слезами на глазах «Делия, Делия, слышишь ли ты друга своего?». Единственным, кто по-настоящему сочувствовал девочке из собравшихся на церемонии прощания, был сам Гэлбрайт, который, постояв некоторое время у изголовья её могилы, возложил букет георгинов разных цветов и молча ушёл, оставив похоронную процессию терзаться догадками о связи этого мрачного усатого полицейского с покойной девочкой…
Если бы самого Гэлбрайта спросили об этом, он бы ответил «А была ли вообще какая-нибудь связь?». Действительно, за всю свою жизнь инспектор видел эту маленькую девочку только один раз — когда пришел в дом семьи Йонс по делу о самоубийстве её матери… Но даже этих коротких минут той их встречи было достаточно, чтобы он понял, что именно от него, Гэлбрайта, зависела дальнейшая судьба этого ребёнка. Увы, звонок господина главного инспектора Сеймура, прозвеневший в ту минуту, разлучил их с Делией, и Гэлбрайту пришлось оставить малышку на попечение неадекватного юноши из Федерального бюро расследований и доктора Мэтта Макларена, добросердечного, но по сути бесхребетного человека…
Гэлбрайт отвлекся от этих грустных мыслей и заметил, что, хотя на улице был октябрь, через окно заведения «Клэйр Эн Тон», где он стоял всё это время, были отчетливо видны блестящие серебристые елочки. Он невольно залюбовался ими — украшения были вырезаны из фольги и повешены там же, где были прикреплены занавески.
— Не спорю, красиво, но как-то не сезон, — задумчиво сказал он про себя.
Инспектор открыл дверь и, войдя в небольшой холл, понял, что ему не почудилось — не только фасад кафе, но и его интерьер был полностью украшен к Рождеству. На стенах были развешаны светодиодные гирлянды и еловые шишки, а с потолка свисали игрушечные фигурки каких-то животных. Не хватало только подходящей музыки, подумал Гэлбрайт, который выдвинул гипотезу, что, по-видимому, владельцы этого заведения были настолько ленивыми людьми, что забыли убрать украшения ещё с прошлого года.
Он бросил мимолётный взгляд на стойку, после чего обратил внимание на столики. Инспектор прошел в самый конец зала, где находилась зона приема заказов. Усевшись на маленький мягкий диванчик за низеньким столиком, Гэлбрайт положил руки на его поверхность и с некоторым недовольством заметил, что, кроме него и одной официантки, в этом зале больше никого не было. Видимо, люди, жившие в этом районе, знали, что их ждёт в этом кафе и поэтому старались избегать его. Ожидая, когда девушка соизволит обратить на него внимание, инспектор огляделся по сторонам — теперь, когда он уже привык к неуместному убранству «Клэйр Эн Тона», он смог обратить внимание на высокие потолки и алые стены, оформленные в деревенском стиле. Богато, подумал Гэлбрайт, и это обстоятельство изменило его отношение к истеблишменту к куда лучшему, чем оно было с самого начала. Он даже поймал себя на мысли, что в том, что он сидит в жаркий октябрьский день в комнате, оформленной под Рождество, есть что-то такое, что невольно переносит его на несколько месяцев в будущее.
Через пять минут официантка, которая до этого бегала между столиками с белой тряпкой, наконец соизволила обратить внимание на Гэлбрайта и подошла к его столику.
— Добро пожаловать, что вам будет угодно? — скромно спросила блондинка.
Гэлбрайт поднял на неё глаза. «Красавица», — подумал он. Её стройную фигуру подчеркивало лёгкое платье, плотно облегавшее изящную талию и высокую грудь.
— Могу я взглянуть на меню? — спросил он просто.
Официантка протянула ему сложенный вдвое лист глянцевой бумаги. Гэлбрайт поблагодарил её и взял в руки меню. Просмотрев содержимое, он весьма подивился небольшому размеру списка — в нём было указано только два блюда. Гэлбрайт вспомнил, что таксист, рекомендуя это кафе, назвал его незнакомым словом «vanitas-ресторан». По-видимому, заведение с претензией на что-то оригинальное, подумал Гэлбрайт. Тогда было бы понятно, почему интерьер был оформлен не по сезону…
Инспектор внимательно изучил меню — первым блюдом был коктейль со странным названием «Суджейра». «Это что, сьерра, горная цепь?» спросил себя Гэлбрайт. Под изображением бокала с тонкой ножкой были указаны ингредиенты — коньяк, вода, сахар, лимонный сок.
— Что это значит? — спросил он официантку, стоявшую у столика.
— Это коньяк с карамельным сиропом, — нежным голосом ответила она, опустив глаза, будто бы от смущения.
— Ага… — Гэлбрайт был весьма удивлен таким странным сочетанием ингредиентов.
— Это очень лёгкий напиток, потому что сироп смягчает крепость алкоголя, — пояснила девушка.
— И что, посетители берут у вас эту бормотуху нарасхват? — ещё больше удивился инспектор.
— Очень вкусный коктейль, — уверенно заявила девушка, — попробуйте сами.
— Хорошо, поверю вам на слово, — сказал инспектор и продолжил изучать меню.
Помимо этого непонятного коктейля, на внутреннем развороте глянцевой бумаги была ещё одна строчка «Джантар». Только это название, и всё — ни рисунка, ни состава продукта. На этот раз инспектор даже не пытался вникнуть в истинное значение этого незнакомого ему слова.
— Что это? — Гэлбрайт указал пальцем на строчку в меню.
— Это блюдо, — ответила официантка.
— Это довольно очевидно, но что оно собой представляет? — инспектора невольно начал раздражать игривый тон девушки.
— Рецепт «Джантара» является коммерческой тайной нашего заведения, — с достоинством ответила она.
— Хорошо, я заказываю всё, что есть в этом меню, — Гэлбрайт в гневе взмахнул рукой.
Официантка слегка поклонилась ему и, взяв меню со стола, одарила гостя очаровательной улыбкой и удалилась. Инспектор некоторое время тупо смотрел ей вслед, а потом, снова уставившись перед собой, подумал о том, что заведение было очень странным — ибо в его меню было всего два блюда, из которых одно имело на редкость идиотский состав, а у второго, кроме названия, больше ничего не было указано… У Гэлбрайта возникло подозрение, что повара этого заведения явно готовили не для клиентов, которые к ним почти никогда не приходили, но лишь для удовлетворения каких-то своих непонятных прихотей и экспериментов. Он даже почувствовал, как по его спине без всякой видимой причины побежала волна холодного и липкого пота.
Через три минуты официантка вернулась к его столику.
— Вот ваш заказ, — сказала она тем же нежным голосом.
Она поставила перед ним поднос, на котором стояли стакан с коричневой жидкостью и глиняная миска с салатом. Кроме того, рядом лежала вилка, завернутая в белую салфетку.
— Спасибо, — с некоторым разочарованием сказал Гэлбрайт девушке, которая тут же отошла.
Да, подумал он, глядя на блюда, ему не следовало ожидать ничего сверхъестественного от абсурда, который был указан в меню. Он даже невольно порадовался тому, что под словом «Джантар» подразумевался не какой-нибудь варёный башмак, начинённый гвоздями, а лишь самый обычный салат…
Инспектор решил начать с коктейля. Сделав глоток из высокого бокала, он окончательно убедился в том, что сочетание коньяка и карамельного сиропа было ужасным не только на словах, но и на вкус. Гэлбрайта аж передёрнуло от отвращения, но он не выплюнул жидкость, а проглотил целиком, утешая себя мыслью, что едят же в Китае тараканов…
В результате он всё-таки отодвинул от себя стакан этой бормотухи и, взяв вилку, посмотрел на глиняную миску. По сравнению с коктейлем то, что было в ней, можно было назвать вполне обычной едой — листья салата, смешанные с мелко натертым сыром и ржаными гренками. Да, хваленый «Джантар» оказался на поверку всего лишь самым обычным салатом «Цезарь», только без соуса. Гэлбрайт, ожидавший худшего, невольно вздохнул с облегчением и принялся за еду.
Салат был безвкусным, что было очевидно — без мяса и соуса жевать сухие листья и гренки казалось довольно скучным занятием, но, как ни странно, это было съедобно. Инспектор даже не заметил, как через две минуты опустошил глиняную миску и, вытерев руки салфеткой, откинулся на спинку мягкого дивана, на котором сидел.
Внезапно внимание Гэлбрайта привлекла персона, которая на его глазах вошла в помещение «Клэйр Эн Тона». То была маленькая девочка, которой на вид можно было дать лет пять или шесть, не больше. У неё были большие, ласковые глаза и копна густых золотистых волос, которые сильно контрастировали с её бледным лицом. Малышка была одета в серый шерстяной свитер длиной до колен и юбку неопределенного тёмного цвета. В правой руке она держала вафельный рожок с двумя светло-голубыми шариками мороженого. Изящество, с которой она держала лакомство, придавало всей её фигуре хрупкость и некую трогательность.
Малышка неуверенно прошла вперёд, время от времени оглядываясь по сторонам, словно ища кого-то. Она даже не посмотрела в сторону Гэлбрайта, но несколько раз поднимала голову вверх — очевидно, смотрела на игрушки, свисавшие с потолка. Наконец она подошла к стойке и остановилась там, будучи очарованной фигуркой золотой рыбки, покачивающейся на тонкой нити. Девочка стояла спиной к инспектору, поэтому он не видел её лица, но заметил, как ребёнок протянул руку к игрушке.
Затем к его столику подошла девушка с высокой грудью — официантка. Поклонившись Гэлбрайту, она поставила перед ним раскрытое портмоне из коричневой коже — счёт. Инспектор пробежал глазами по его строчкам — в нём говорилось, что инспектору придется заплатить за удовольствие отведать два блюда около шести фунтов стерлингов. Инспектор полез в карман, где лежал его бумажник.
— Ну как, вам понравилось? — спросила официантка, игриво глядя на гостя.
— Забирайте свои деньги и до свидания, — сухо сказал Гэлбрайт.
Сказав это, он достал деньги из бумажника. Официантка пристально посмотрела ему в глаза и, собрав монеты со стола, ушла. Гэлбрайт встал с мягкого дивана и, взглянув на маленькую девочку в свитере, которая продолжала смотреть на игрушку, направился к выходу из этого заведения. Выйдя на улицу, инспектор заметил, что пока он сидел в этом vanitas-ресторане, на улице уже стемнело. Гэлбрайт, оглядываясь по сторонам, почувствовал некоторую неуверенность — он понимал, что ему практически невозможно сориентироваться в местных условиях, но ему ведь нужно как-то добраться до своего отеля… Взволнованный, он сунул руку в карман и нащупал лежавший там листок бумаги. Вытащив его, Гэлбрайт развернул бумажку и поднес к глазам. Это был тот же номер телефона, который дал ему тогда таксист.
— Ну что ж, Бернэзи, вот и пришла пора прибегнуть к вашим услугам, — саркастически сказал инспектор.
Всё ещё держа листок бумаги в руках, он поднял голову и увидел телефонную будку, которая находилась по другую сторону улицы. Поскольку в это время на дороге почти не было машин, Гэлбрайту было легко перейти дорогу и потянуть дверь на себя. Ещё несколько секунд, и инспектор уже стоял рядом с телефоном. Опустив монету в щель, Гэлбрайт, сверившись с листком бумаги, набрал номер (020) 1805 1982 и поднес трубку к уху. Сначала он услышал длинные гудки, доносившиеся из трубки, а затем в ней раздался щелчок, после чего послышался сонный мужской голос, слегка искаженный помехами:
— Алло, я слушаю вас.
Инспектор был весьма удивлён, услышав этот голос, принадлежавший никому иному, как его старому другу — лейтенанту Нелиссену.
— Нелиссен, приятель, ты ли это? — при звуке знакомого голоса дрожь радости пробежала по спине Гэлбрайта.
— Гэлбрайт? Ну наконец-то! — бодро откликнулся молодой голос. — Я уже начал беспокоиться. Где ты пропадал?
— В Лондоне, как ты знаешь… — Гэлбрайт замолчал.
— Что случилось, язык проглотил? — несколько дерзко спросил его Нелиссен.
— Объясни мне, — начал инспектор, — как так получилось, что я позвонил лондонскому таксисту, но попал в полицейское управление Портленда?
— Говори потише, — казалось, Нелиссен пропустил слова своего собеседника мимо ушей, — кто-нибудь может нас подслушать.
— Меня это не волнует… — сказал Гэлбрайт с некоторой обидой, но молодой лейтенант перебил его.
— Не спорь со мной, — грубовато произнес молодой голос, — информация, которую я тебе передам, не для посторонних ушей.
— Хорошо, — инспектор уступил под давлением своего друга, — что ты хочешь мне рассказать?
— Парочку новостей, — ответил лейтенант с чувством собственной важности.
— Ну что ж, сначала по традиции… — Гэлбрайт хотел сказать «хорошая, а потом плохая», но ему не дали закончить.
— Если ты найдёшь что-то хорошее в любой из этих новостей, то я могу поздравить тебя с тем, что ты тот ещё катагеластик!
— Э-э, кто? — недоумённо спросил инспектор, который никогда не слышал ранее такого слова.
— Это не имеет значения, — Нелиссен снова уклонился от ответа, — ты дашь мне начать?
— Ладно, погнали, — подбодрил инспектор своего собеседника.
— Хорошо, тогда слушай меня, — ответил голос серьёзным тоном, — ты ведь помнишь Джордана Тёрлоу?
— Как я могу не помнить, я же лично его допрашивал, — несколько обиженно сказал Гэлбрайт.
— Конечно, все это уже знают, — укоризненно сказал лейтенант, — как и тот факт, что после аудиенции у него ты совершенно не интересовался его судьбой.
— Ох… — вздохнул инспектор.
Слова Нелиссена были справедливы — говоря по правде, Гэлбрайт, получив от мистера Тёрлоу всю подноготную касательно Делии Йонс, полностью забыл об этом человеке, потому что ему казалось, что нечего даже вспоминать о каком-то нарушителе закона, который выйдет на свободу только через шестнадцать лет. Для инспектора преступник был чем-то вроде растения в горшке — сидит себе на одном месте, ничего не делает… Только, в отличие от растения, у преступника нет харизмы…
— В общем, на следующий день после того, как ты с ним попрощался, — прервал мысли Гэлбрайта лейтенант, — тюремный охранник вошел в камеру Джордана и обнаружил его лежащим ничком на полу.
— Он был мёртв? — высказал свою догадку инспектор.
— Да, — сухо ответил Нелиссен.
— Интересно, с чего это он вдруг так быстро сыграл в ящик, — задумчиво произнёс Гэлбрайт.
— Судебно-медицинская экспертиза установила, что смерть Джордана наступила из-за кислородного голодания мозга, — словно читая с листа бумаги, сказал молодой голос.
— Хм… — задумался его собеседник.
— Лесли Уотмоу, патологоанатом, проводивший вскрытие тела заключенного, нашёл кое-что интересное, — лейтенант вернулся к своему привычному тону.
— И что именно? — Гэлбрайт оживился.
— Он обнаружил злокачественную опухоль в гортани Джордана, — ответил Нелиссен, понизив голос, — рак гортани короче.
Услышав это, Гэлбрайт невольно вспомнил фразу той дёрганой горничной из «Стейт оф Сноу Лэйк» о том, что старого консьержа увезли в больницу с подозрением на рак, но Нелиссен продолжал говорить.
— В общем, Лесли сказал, что это довольно редкий случай, потому что обычно люди заболевают этим к пятидесяти годам, а Джордану, как ты помнишь…
— Я в курсе, — перебил лейтенанта Гэлбрайт, — это всё?
— С Джорданом покончено, а теперь немного о Делии, — казалось, невидимый собеседник улыбнулся.
— Что, у неё тоже… — удивился инспектор.
— Нет конечно же, — тут же вмешался Нелиссен, — да и кому бы пришло в голову откапывать девочку из могилы? — сказав это, лейтенант расхохотался.
— Ладно, прекрати, — по какой-то причине Гэлбрайту было крайне неприятно это слышать.
— Хорошо, — Нелиссен немедленно успокоился и перестал смеяться, — дело в том, что пока ты готовился к посадке в самолёт, мы продолжили расследование этого дела…
— Нет, правда? — невольно удивился Гэлбрайт. — Я думал, все отложили это дело в долгий ящик…
— Не перебивай. Мы обнаружили, что по окончанию гистерэктомии хирурги извлекли нечто из её матки… — лейтенант замолчал, словно переводя дыхание.
— Так что же они извлекли? Давай быстрее, — инспектора несколько напрягла эта пауза.
— Кэтлин Армор назвала это явление папирусным плодом, по её словам, это когда женщина-близнец вынашивает внутри себя второй эмбрион.
— Глупое и антинаучное дерьмо, — Гэлбрайт непроизвольно грязно выругался.
— Ну а чего ты хотел от этой современной медицины… — лейтенант, казалось, о чем-то задумался.
— Хорошо, допустим что они нашли эту штуку, так что же было дальше? — инспектор сгорал от нетерпения.
— Короче говоря, они пожертвовали её Орегонскому колледжу восточной медицины, — ответил Нелиссен.
— Подожди, а это еще зачем? — невольно удивился Гэлбрайт.
— Как медицинский экспонат, а ты что подумал? — молодой голос усмехнулся.
— Ничего подобного я не… — инспектор остановился на полуслове.
— Там, конечно, эту штуку сразу же поместили в стеклянный сосуд с формальдегидом, — начал лейтенант, — и когда я узнал об этом, я не сдержался и сразу же поехал в этот колледж.
— И что же ты там увидел? — в эту секунду Гэлбрайту стало очень интересно.
— Ну… — начал вспоминать его собеседник. — Вокруг сосуда столпилось множество студентов — их ведь хлебом не корми, дай только поглазеть на чудеса расчудесные.
— Весьма любопытно, — ухмыльнулся Гэлбрайт.
— Они стояли вокруг и обсуждали содержимое, — продолжил лейтенант, — один парень заметил, что эта штука была очень похожа на личинку розалии лонгикорн, а кто-то упал в обморок…
— Кто именно? — по какой-то причине инспектора заинтересовал этот факт.
— Две молодые девушки, — щёлкнул языком невидимый собеседник, — видимо, они испугались, что когда они забеременеют, то у них внутри вырастет нечто подобное.
Гэлбрайт невольно подумал, что ситуация вышла на редкость ироничной — девочку спасли от паразита, которым все восхищаются, но никто даже не задумывался о том, из кого именно его извлекли, и поэтому о сочувствии умершему ребёнку даже речи не могло идти.
— У Бога больное чувство юмора, — мрачно сказал инспектор в трубку.
— Я не понял, что ты пытаешься сказать? — недоуменно произнес лейтенант.
— Забудь об этом, я просто размышлял вслух, — честно сказал Гэлбрайт, — но что это всё-таки было?
— Знаешь, я думаю, что Кэтлин Армор назвала эту штуку папирусным плодом сгоряча, потому что, если честно, оно не было похоже на эмбрион, — загадочно произнес молодой человек.
— Так как же это могло выглядеть? — не понял его собеседник.
— Представь себе морского ежа… — начал объяснять лейтенант.
— Панцирь? — перебил его Гэлбрайт.
— Нет, живого, — поправил его молодой человек.
— Ну давай, — поспешно ответил инспектор.
Гэлбрайт нарисовал в своём воображении красный шар, утыканный длинными иглами, который мог существовать только на дне океана.
— Значит, этот эрзац-морской еж плавал там в формальдегиде, — сказал Нелиссен, — а я, глядя на него, подумал, что это…
— Паразит? — тут же высказал своё предположение Гэлбрайт.
— Хуже, — ответил собеседник, — паразит всё-таки отдельный организм, вредный, безусловно, но при желании его можно удалить без потери для хозяина, в то время как здесь…
— Не тяни резину, пожалуйста, — инспектору вдруг захотелось, чтобы этот разговор наконец подошёл к концу.
— Представь, мой друг, что при твоем зачатии в твоих легких сформировался второй мозг, — отклонился от темы молодой голос.
— Что ты несёшь? — Гэлбрайта удивила эта аналогия.
— Слушай меня, — сердито сказал лейтенант, — это был бы совершенно бесполезный придаток, который поглощал бы избыточную энергию твоего тела, но не делал бы ничего полезного.
— Ничего не понял, но очень интересно, — саркастически заметил инспектор.
— …но поскольку у тебя это от рождения, ты считаешь, что это норма, — продолжил Нелиссен.
Гэлбрайт подумал, что в этом была определенная логика — в конце концов, человек действительно не может знать, как другие люди на самом деле чувствуют свой организм, основываясь лишь на своём собственном самочувствии да знаниях, почёрпнутых из медицины.
— И следовательно, — сказал лейтенант, — попытка удалить этот орган может привести к серьёзным осложнениям, потому что твоё тело…
— Ты хочешь сказать, что шансы Делии выжить равнялись нулю? — немедленно спросил его инспектор.
— Если с этой штукой внутри, то я ничего не могу утверждать, — спокойно ответил молодой голос, — но то, что её извлечение привело к смерти ребёнка — факт.
— Бедная девочка… — Гэлбрайт печально вздохнул.
— Но одно я могу сказать наверняка, — продолжил Нелиссен, — даже если бы она захотела, она не смогла бы в будующем зачать и выносить ребёнка.
— Хм… — инспектор почесал усы.
— Ты думаешь, что если у тебя в утробе всё зарастёт какой-то дрянью, то и для ребёночка там тоже местечко найдется? — внезапно разозлился молодой лейтенант.
— Я бы никогда так не подумал, — эти слова слегка задели Гэлбрайта.
— Ладно, давай закончим разговор, — сменив тон, сказал лейтенант, — я боюсь, что наш звонок может быть перехвачен любознательными джентльменами из Столичной полицейской службы.
После этих слов раздался щелчок и начались звуковые сигналы — Нелиссен завершил вызов. В воцарившейся тишине Гэлбрайт вздохнул с некоторым облегчением и, вытерев пот со лба, повесил телефонную трубку. Открыв дверь, он вышел из телефонной будки на улицу и глубоко вдохнул влажный вечерний воздух в лёгкие. Он подумал о том, что если кто-нибудь бы и заинтересовался этим телефонным разговором, то, скорее всего, это была бы не полиция, но больница Модсли. Более того, как он считал, это было бы совершенно справедливо — ибо инспектор пережил такие события, что, если бы он попытался описать их незнакомому человеку, это могло бы вызвать у того самые серьезные подозрения относительно психического здоровья инспектора. Да, подумал Гэлбрайт, попасть в руки врачей из больницы Модсли было бы не такой уж плохой идеей — если бы такое событие действительно произошло, то ему, скорее всего, были бы гарантированы тишина, мягкие стены, белый халат…
Стоя у телефонной будки, он вдруг заметил, что на противоположной стороне дороги, рядом с газетным киоском, стоит тот самый молодой человек в красной рубашке, похожий на японскую поп-звезду, которого Гэлбрайт видел сегодня утром под окном номера своего отеля. Сначала инспектор невольно запаниковал — его дыхание участилось, а сердце заколотилось, — но потом он вспомнил старый добрый трюк, суть которого заключалась в том, что не нужно показывать наблюдателю свой страх, чтобы тот не убедился в том, что может как-то повлиять на свою жертву. С этой мыслью Гэлбрайт, расправив плечи, смело двинулся в сторону ресторана, думая о том, как же ему всё-таки добраться до своего отеля.
Он представил себе, как будет долго стоять на холодном воздухе с вытянутой вперёд рукой, чтобы привлечь внимание проезжающих машин… К своему удивлению, подойдя к фасаду «Клэйр Эн Тона», он заметил, что прямо перед дверями была припаркована желтая машина. Гэлбрайт ускорил шаг и, подняв руку, крикнул водителю, чтобы тот подождал его. Подойдя к машине, он наклонился к стеклу. Водитель удивленно посмотрел на него.
— Куинсборо Террас, отель «Стэйт оф Сноу Лэйк», — поспешно сказал Гэлбрайт.
Мужчина без лишних слов кивнул, и инспектор, открыв дверцу, откинулся на спинку заднего сиденья, после чего водитель повернул ключ зажигания и машина плавно тронулась с места. Выехав на широкую улицу, такси помчалось вперёд, в сторону центра. Гэлбрайт в некотором оцепенении смотрел на мелькающие за окном виды ночного города, не предаваясь никаким мыслям, заметив только, что улицы постепенно становились шире, дома вокруг — выше, и кроме того за окном стали появляться освещенные витрины магазинов и рекламные щиты, на которых мелькали мигающие красочные надписи, призывающие случайных прохожих посетить тот или иной торговый центр, зайти в бар и заказать там бокал пива, или хотя бы купить ненужную мелочь в каком-нибудь киоске… Созерцая ночной Лондон, инспектор постепенно успокоился и расслабился.
— Послушайте, господин хороший, вам, наверное, придётся поискать другой отель! — вдруг послышался голос таксиста.
Это замечание вырвало Гэлбрайта из медитативного состояния, в которое он впал. Подергиваясь, как испуганная птица, инспектор уставился на затылок водителя.
— О чем вы говорите? — неуверенно спросил Гэлбрайт.
— Сами удостоверьтесь! — мужчина махнул рукой перед собой.
Пассажир придвинулся ближе и, прищурившись, стал вглядываться в лобовое стекло. Они уже выехали на Куинсборо-Террас и приближались к месту назначения, но то, что увидел инспектор, невольно повергло его в ужас — четырёхэтажное здание «Стэйт оф Сноу Лэйк» горело вовсю — пламя охватило первые два этажа здания и постепенно подбиралось к крыше. «Ради всего святого», подумал Гэлбрайт про себя.
На пару мгновений он допустил предположение, что это могла быть работа той дерганой горничной. «Эта беззаботная дура, очевидно, случайно установила обогреватель рядом со шторой…» Подобная гипотеза возникла у него потому, что он не сомневался в том, что всё гостиничное оборудование в «Стэйт оф Сноу Лэйк» находилось в том же состоянии, что и номер, который он снимал у них. «Короткое замыкание, искра, и всё…» — нервно подумал он.
— Остановите машину! — едва сдерживая волнение, крикнул он водителю.
— Что толку, господин хороший, ваши вещи наверняка уже сгорели, — с некоторой неохотой водитель нажал на тормоз.
Инспектор не собирался спорить с таксистом и быстро открыл дверцу. Но прежде чем он успел выскочить на улицу, водитель обернулся к нему.
— Я подожду вас тут, а то мало ли, вдруг вам нужно будет поехать в аэропорт или на вокзал… — сказал он заговорщическим тоном.
Уже выходя из машины, Гэлбрайт невольно вспомнил таинственного таксиста, у которого, судя по его визитке, было имя «Х. Бернэзи». Инспектору показалось, что у обоих водителей были какие-то общие черты, по крайней мере, в интонациях и тембре их голосов. Но у него не было времени думать об этом, и он направился к отелю. В ночной темноте здание «Стэйт оф Сноу Лэйк» буквально светилось во мраке, и поэтому Гэлбрайту не составило труда сразу заметить людей, толпившихся вокруг места происшествия. Инспектору захотелось спросить кого-нибудь из толпы, как давно начался пожар, и он начал вглядываться в лица зевак. Он сам не мог точно объяснить себе, каким критериям должен был соответствовать человек, который мог бы быть постояльцем этого отеля.
После пары минут поисков взгляд Гэлбрайта остановился на тучном мужчине в сиреневой рубашке. На вид ему было около тридцати пяти. По какой-то причине инспектора привлек этот человек — видимо, дело было в том, что внешне он был чем-то похож на него самого, потому что у незнакомца были такие же чёрные густые усы и слегка волнистые волосы. Гэлбрайт подбежал к этому человеку, который, с каким-то отрешенным видом глядя на горящий отель, курил толстую сигару.
— Пожалуйста, простите меня… — с уважением обратился к нему инспектор.
Мужчина слегка повернул голову в сторону Гэлбрайта и выпустил облако табачного дыма. «Надеюсь, он не будет возражать», — занервничал полицейский.
— Где пожарная команда? — задал наводящий вопрос Гэлбрайт.
— Да вот же они! — мужчина в сиреневой рубашке затянулся и махнул рукой в сторону.
Инспектор посмотрел туда, куда указывал зевака. И в самом деле, возле здания «Стейт оф Сноу Лэйк» были припаркованы две красные пожарные машины. Люди в чёрной униформе с зелёными нашивками на рукавах сновали вокруг и пытались справиться с огнём, охватившим здание.
— Вы не знаете, когда начался пожар? — Гэлбрайт послал вдогонку ещё один вопрос.
— Я бы сам хотел узнать об этом побольше! — раздраженно воскликнул мужчина и снова выпустил колечко дыма.
Гэлбрайт стоял рядом с этим курильщиком и, непроизвольно вдыхая дым его сигары, думал о том, кто именно был виноват в этом несчастном случае. Версия с неисправным обогревателем казалась слишком банальной — ему, как полицейскому инспектору, казалось, что за пожаром явно стоял некий человек, который преследовал какие-то свои тёмные цели. Конечно же, ему сразу же пришли в голову мысль о причастности к этому событию самого доктора Бэйзларда. «Почему бы и нет», — подумал Гэлбрайт, стоя рядом с усатым тучным мужчиной, «утром был визит подозрительного специалиста, который, убедившись, что я определенно остановился в этом отеле, дал знак Бэйзларду, и тот уже позаботился о пожаре… Хотя нет, это какая-то паранойя», — заключил он.
— Увы, какой позор, — нарушил тишину толстяк в сиреневой рубашке, — я заплатил около четырех тысяч пятисот баксов за полмесяца, «всё включено»…
— Минуточку, вы американец? — услышав, что собеседник назвал цену в долларах, Гэлбрайт заметно оживился.
— Я из Торонто, — ответил его собеседник, — приехал сюда провести отпуск, осталось всего два дня до возвращения в Канаду.
— Спасибо за ответ, — спокойно сказал инспектор, — то есть вы не знаете, сколько людей оказались в ловушке этого пожара?
С этими словами он кивнул в сторону горящего здания «Стэйт оф Сноу Лэйк».
— Плевал я на персонал! — недовольно сказал тучный мужчина. — Я просто вышел погулять перед ужином, возвращаюсь, а тут такое!
Произнеся эти слова, зевака в сиреневой рубашке сердито швырнул сигару на землю и с силой растоптал окурок. «Типичный американец», — подумал Гэлбрайт, «личное счастье — всё, на остальное человечество плевать. Неоконченный ужин для этого туриста важнее, чем жизни людей, погибших в пожаре…» Инспектор совершенно не задумывался о том, что канадцы — а ведь этот человек, по его словам, был именно оттуда — гордились тем, что они не американцы, потому что для Гэлбрайта, родившегося в Англии, обе эти страны были одним и тем же.
— Теперь из-за этих чурбаноголовых мне придется обратиться в посольство, чтобы мне там восстановили мои сгоревшие документы… — упавшим голосом сказал тучный мужчина и поплёлся вверх по улице.
Глядя вслед человеку в сиреневой рубашке, Гэлбрайт вспомнил о том, что сам он тоже оставил свои вещи в комнате. Он проверил свои карманы — слава Богу, сегодня утром он не забыл о том, чтобы прихватить с собой бумажник и визу. Успокоившись, он с некоторым удивлением заметил, что из всех тех вещей, которые он оставил в отеле, ему было жалко потерять только материалы по расследованию дела Фаркрафта.
— Мистер Гэлбрайт? — вдруг послышался сзади чей-то вкрадчивый голос.
Услышав свое имя, инспектор тут же обернулся — позади него стоял пожилой мужчина небольшого роста в чёрной униформе и форменной фуражке. На плече у него висела большая кожаная сумка, украшенная латунным ярлыком королевской почты.
— Извините, вы сейчас ко мне обратились? — спросил он почтмейстера.
Для инспектора было несколько неожиданно услышать свое имя от совершенно незнакомого ему человека, и тот факт, что это был почтмейстер, несколько напряг Гэлбрайта, потому что он не мог представить, кто бы мог отправить ему письмо здесь, в столице Англии.
— Мне было приказано доставить конверт мистеру Гэлбрайту, который остановился в отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк», — начал глухим голосом человек в форме.
— Но как вы меня узнали? — недоверчиво спросил инспектор.
— Узнали? Я просто спросил, — спокойно ответил его собеседник.
С этими словами почтмейстер открыл свою тяжёлую кожаную сумку и начал в ней рыться.
— Ну ладно, тогда отдайте мне посылку, — сказал Гэлбрайт и нервно огляделся по сторонам.
— Перед этим, — почтальон достал что-то из сумки, — вы должны подписать квитанцию о доставке.
— Хорошо, если вам это так необходимо… — пожал плечами инспектор. — Только дайте мне минуту, — попросил он.
Взяв бумагу и ручку из рук почтмейстера, он начал искать, где бы расписаться. Пока он это делал, его собеседник, самим своим видом излучавший какую-то торжественную ауру, неподвижно стоял неподалеку.
— Вот, пожалуйста, — с этими словами Гэлбрайт вернул почтмейстеру квитанцию и ручку.
Мужчина в форме положил их в свою сумку и, достав оттуда конверт, без лишних слов вручил его ошеломлённому инспектору и, развернувшись, исчез в ночной темноте. Получив неожиданную посылку, Гэлбрайт поднес её к глазам и начал разглядывать.
Гэлбрайт отметил, что на плотной белой бумаге, из которой состоял конверт, не было ни единой пометки или даже штемпеля — казалось, почтмейстер вручил инспектору не настоящее письмо, но некий элемент театрального реквизита. Единственное, что вызывало сомнение в подобном, так это то, что содержимое внутри конверта всё-таки можно было прощупать через бумагу.
— Эй, господин хороший! — послышался хриплый крик.
Гэлбрайт, собиравшийся вскрыть конверт, невольно вздрогнул. Оказывается, это был таксист, который стоял рядом со своей машиной и, облокотившись на дверцу, держал в руке дымящуюся сигарету. Теперь инспектор, пользуясь случаем, смог хорошо рассмотреть его лицо — у мужчины была коротко остриженная голова, острые скулы и прямой нос, которые четко выделялись на его загорелом лице. Карие глаза таксиста смотрели на полицейского почти с отеческим упрёком. Гэлбрайт не совсем точно помнил черты лица таинственного «Х. Бернэзи», но, воспользовавшись возможностью хорошенько рассмотреть стоящего перед ним таксиста, он заметил, что он был совершенно не похож на того лысого старика, который привёз его в vanitas-ресторан.
— В чем дело? — спокойно спросил Гэлбрайт.
Таксист выпустил изо рта колечко дыма и стряхнул пепел с сигареты.
— Не угодно ли господину иностранцу отправиться в аэропорт или на вокзал? — мужчина лукаво подмигнул ему.
— Хм, с чего это бы? — инспектор был несколько возмущен тем, что какой-то таксист лучше знал, что ему нужно делать.
— А что ещё вы можете сделать, если ваш отель сгорел дотла? — начал объяснять таксист. — Разве что в другой поехать…
— Подождите, дайте мне собраться с мыслями, — перебил его Гэлбрайт и отвернулся.
По какой-то причине инспектору был неприятен взгляд этого человека, но он не мог не заметить, что в словах водителя был здравый смысл. Скрестив руки на груди, Гэлбрайт погрузился в размышления. Этот совершенно случайный лондонский таксист, сам того не подозревая, поставил его перед сложной дилеммой, суть которой заключалась в том, что инспектор должен был решить, капитулировать ли ему в своей миссии по поимке доктора Бэйзларда или же продолжать её до победного конца. Второй вариант был определенно намного сложнее, поскольку у Гэлбрайта было мало шансов найти незаметного маленького человека, скрывшегося в дебрях мегаполиса. Пока инспектор решал, что же ему всё-таки делать, таксист уже бросил сигарету на землю и садился в машину.
— Думайте быстрее, господин хороший, иначе я уеду и вам придется самому добираться туда, куда вам нужно! — уже сидя за рулём, крикнул таксист из окна.
Гэлбрайт развернулся и пошел к нему — ему не хотелось терять эту машину из виду. Даже не потому, что ему было так трудно поймать другое такси, нет, дело было в другом — ему просто подсознательно хотелось опереться на кого-то, кого он знал хотя бы чуть больше, чем две секунды. Инспектор почувствовал, что ситуация всё больше выходит из-под контроля. Подойдя к машине, он открыл дверцу и забрался на заднее сиденье.
— Вы не знаете, где находится «Институт компьютеризации имени Макото»? — спросил он водителя.
Он не помнил адреса, указанного на той визитке — только это необычное имя оставило след в памяти Гэлбрайта. Таксист, услышав слова пассажира, вытер пот со лба и вздохнул. Видимо, он пытался понять, о чём именно говорил инспектор.
— Господин хороший, очевидно, имеет в виду «Мон-Тек»? — после минуты молчания переспросил его мужчина.
— Что это за место? — Гэлбрайт впервые слышал это слово.
— Был такой электротехнический завод, потом у него сменился владелец, после чего его преобразовали в научно-исследовательский институт электронных технологий, — пояснил таксист.
— Ну, я думаю, мне следует ехать именно туда, — сказал инспектор с некоторой неуверенностью.
Он вспомнил, что таинственный утренний посетитель представился ему специалистом по компьютерным технологиям, так что, сложив два и два, получалось, что таксист указал нужное место, но не под тем именем.
— Я даже не знал о том, что его переименовали, — говорил тем временем таксист, включая зажигание, — я полагал, что они решили оставить уже знакомую людям торговую марку…
Когда машина наконец тронулась с места, Гэлбрайт откинулся на спинку сиденья. Решение поехать в этот институт он принял сгоряча — таксист просто не дал ему достаточно времени на раздумья. Но сейчас, уже направляясь туда, инспектор отметил про себя, что это действие имело смысл — потому что, если этот специалист действительно мог быть связан с доктором Бэйзлардом, то у Гэлбрайта была довольно веская причина посетить это таинственное место. «Кто знает», — подумал он, — «может быть, именно там я смогу завершить свою миссию». Как бы то ни было, у него не было плана дальнейших действий — иными словами, он попросту не знал, что именно будет делать по прибытию в этот институт.
События развивались так быстро, что единственное, на что он мог рассчитывать, — это на удачу. Хотя бы потому, что не факт, что, прибыв туда, он сможет найти там доктора Бэйзларда. Но даже если удача улыбнется ему и человек, которого он ищёт, действительно находится там? Инспектор представил себе, как, увидев доктора в коридоре, он подходит к нему и авторитетным тоном заявляет «Именем закона, вы арестованы». А Бэйзлард, глядя на него с ласковым укором своих маленьких старческих глаз, в ответ на это чешет свои редкие седины и молвит «Полицейский Америки не имеет власти здесь, в Англии, поэтому вы не имеете права сажать меня в тюрьму» и, ухмыляясь, отправится по своим делам в какой-нибудь кабинет, оставляя Гэлбрайта стоять на месте с глупым видом…
Внезапно Гэлбрайт вспомнил, что всё ещё держит в руках конверт, который так и не удосужился вскрыть с тех пор, как получил его от почтмейстера. Инспектор, у которого не было под рукой ножниц, просто оторвал нижний уголок и разорвал конверт пополам. На его колени тут же упали сложенный лист бумаги и небольшой лист картона формата А7. Полицейский осмотрел картонку повнимательнее — на её глянцевой, аквамаринового цвета поверхности, были выведены в два ряда красные буквы английского алфавита, каждая буква которого сопровождалась соответственно информацией о произношении и порядковым номером. Гэлбрайт был весьма удивлен тому, что неизвестный человек прислал ему учебную принадлежность для дошкольника. Инспектор перевернул карточку, надеясь, что на обороте могло быть что-нибудь написано от руки, но, увы, там не было ничего, кроме крошечной надписи «(с) Йорк Мэдивэл Прэсс, 1991» в правом нижнем углу.
Первой мыслью, возникшей в голове инспектора, было «Видимо, меня перепутали с отцом, который заказал своему ребёнку вкладыш для учебы», но он тут же отбросил её — потому что вспомнил, как почтмейстер специально уточнил, что письмо предназначалось не для кого-нибудь иного, но именно для Гэлбрайта, остановившегося в отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк». Правда, могло оказаться, что в том отеле в одном из номеров могли остановиться его тёзка с маленьким ребёнком, но инспектор решил не развивать эту тему и приступил к изучению второго предмета, который лежал в том конверте. Развернув сложенный вчетверо лист бумаги, Гэлбрайт сразу заметил, что текст был набран на пишущей машинке. Ну, конечно, подумал он, это же отличный способ поставить дело в тупик — ведь если бы письмо было написано от руки, то нетрудно было бы догадаться, кто был его автором!
Разобравшись с первым впечатлением, инспектор изучил этот предмет немного внимательнее. Обе стороны белого листа бумаги были заняты под длинное послание, напечатанное очень мелким шрифтом. Чёрные чернила во многих местах облупились, из-за чего буквы выглядели несколько размытыми, и текст был не очень разборчивым. Гэлбрайт, в чьи обязанности входило расшифровывать непонятные рукописные сообщения, не видел ничего сложного в том, чтобы понять, что именно было написано в машинописном документе.
«Для наивного человека среднего возраста», так было озаглавлено это загадочное письмо. Почему-то инспектор сразу догадался, что оно было адресовано именно ему, и, слегка обидевшись на определение «наивный», начал читать.
«Я не буду называть Тебя по имени, потому что очевидно, что послание предназначено только для Тебя», — так начиналось это послание.
— Тогда почему бы тебе не представиться? — прошептал Гэлбрайт одними губами, чтобы таксист его не услышал.
«Ты ведёшь себя как влюблённый подросток, и, знаешь, наблюдать за любовными страданиями со стороны довольно неприятно. А если честно, то это просто раздражает. В стародавние времена мне довелось наблюдать за двумя людьми, которые испытывали чувства к одной и той же девушке. Все трое были одного возраста, и их связывал тот факт, что они вместе учились в одной семинарии».
— Зачем мне знать о какой-то истории любви между тремя школьниками? — саркастически спросил Гэлбрайт неизвестного автора этих строк.
«Первый юноша — назовем его для краткости Парфенионом — влюбился в девушку — назовем её Евдокией — с раннего детства. Он следил за каждым её шагом, поклонялся ей как Богине, но в то же время боялся приблизиться к ней, избегал её взглядов и стыдился, когда незнакомые люди произносили при нем её имя. В то время как второй юноша — Андроник — заинтересовался этой мадемуазель уже тогда, когда его учеба в семинарии подходила к концу. В отличие от Парфениона, он не колебался и во время каникул воспользовался представившейся возможностью и уединился с Евдокией в её доме. После этого Андроник был с позором исключен из семинарии, но зато у него и Евдокии родился ребёнок. Факт рождения наследника полностью компенсировал то обстоятельство, что его отец остался с незаконченным средним образованием».
— Молодец, что я могу сказать… — саркастически заметил Гэлбрайт.
«Если Ты не смог установить связь между этой историей и Твоей текущей ситуацией, то уж извини меня за то, что я не принял во внимание Твой уровень знаний и коэффициент интеллекта».
— А вот это уже хамство! — инспектор едва сдержался от того, чтобы не закричать.
«Поэтому я позволю себе оказать Тебе услугу, поскольку считаю Тебя опытным человеком, который сможет решить сложную задачу, если ему дать несколько подсказок».
— Что, сначала оскорбил, а потом льстишь? — это письмо всё больше задевало Гэлбрайта за душу.
«Главная причина, по которой я пошёл на уступки, заключается в том, что мне надоело наблюдать за тем, как взрослый человек криминальной профессии дрожит над порученным ему делом, точно так же, как Парфенион боялся приблизиться к Евдокии. Ты, как тот юноша, теряешь почву под ногами, когда упоминается имя жертвы, из-за чего вместо расследования, которым Ты должен заниматься, Ты на самом деле просто топчешься на месте».
— Интересная ассоциация, — подумал инспектор, постепенно успокаиваясь.
«Но все, что Тебе нужно, — это смело смотреть в лицо опасности, не бояться делать резких движений и не принимать во внимание трудности, как тому, второму подростку. При таком положении дел Ты, как и Андроник, получил бы то, чего хочешь — в его случае это был сын, а в Твоём — чувство выполненного долга. Увы, к сожалению, ты вряд ли сможешь это сделать — характер человека невозможно просто так изменить нравоучительными советами — поменяется только объем его знаний, но в остальном он останется прежним».
— Ну конечно, люди же никогда не меняются, — вспомнил Гэлбрайт известное изречение.
«Поэтому я закончу напоминанием Тебе о том, о чём Ты должен был узнать за всё это время — В начале было Число. Дважды — Четыре и Пять. Отныне я просто буду надеяться на то, что Ты сможешь разгадать головоломку, с которой справятся даже те люди, которые испытывают серьезные проблемы с арифметикой и логикой».
На этой несколько презрительной и высокомерной ноте письмо подошло к концу. Гэлбрайт скомкал листок бумаги и выбросил его в боковое окно машины — боковым зрением он успел заметить, как порыв ветра подхватил его и понес куда-то в тёмные просторы ночного шоссе. Откинувшись на спинку сиденья, инспектор на долю секунды подумал о том, что это был поступок не полицейского, обязанного хранить вещественные доказательства, но взволнованного романтика. В любом случае, Гэлбрайта это не особо волновало, как и тот факт, что, когда он опускал стекло, то в машину ворвался необычайно холодный ветер.
Инспектор начал анализировать, кто бы мог быть автором этого двусмысленного и неясного сообщения. Было бы сложно с точностью идентифицировать этого человека из-за машинописного текста письма, поэтому инспектору пришлось полагаться на его содержание. Было ясно как божий день, что автор строк, который не представился читателю, был прекрасно осведомлён о том, кто такой Гэлбрайт. Кроме того, этот таинственный человек каким-то непостижимым образом знал о том, как инспектор относится к своему расследованию — фраза, касающаяся реакции на имя жертвы, недвусмысленно намекала на это. Гэлбрайт сразу же отверг версию с доктором Бэйзлардом — просто потому что устал подбрасывать дрова в костёр своей паранойи. Вместо этого он выдвинул гипотезу, что письмо мог написать никто иной, как господин главный инспектор Сеймур. В его личности всегда была какая-то скрытность, и это не ограничивалось его манерой говорить загадками — достаточно было, к примеру, взять его неожиданный визит в квартиру Гэлбрайта…
Инспектор вспомнил одну из последних строк, которыми заканчивалось письмо: «…В начале было Число. Дважды — Четыре и Пять». Отсылка к Евангелию от Иоанна, как считал Гэлбрайт, была намеренно вставлена автором этого сообщения, чтобы на её фоне скромные по своей сути цифры выглядели претенциозно и интригующе.
— Ну, четыре и пять, — повторил он, — интересно, что это может значить.
Пытаясь успокоиться и собраться с мыслями, Гэлбрайт опустил руки на колени и только сейчас обнаружил, что всё это время на них лежала та самая картонка, которая лежала в конверте вместе со злополучным письмом. Инспектор схватил её и поднес к глазам. Он уже видел, что на ней были перечислены буквы английского алфавита, под огромными красными буквами которых мелким шрифтом были напечатаны цифры — индексные номера. Тогда, как только он вскрыл конверт, эта картонка показалась ему забавной ошибкой почтальона, но после прочтения письма этот скромный по своей сути аксессуар дошкольника приобрёл в глазах инспектора загадочное и многозначительное значение.
Гэлбрайт был настолько поглощён своим маленьким расследованием, что даже не заметил, что в это время в салоне играло радио, которое водитель включил, дабы не ехать в гробовой тишине с неразговорчивым пассажиром. Только когда Гэлбрайт начал просматривать детский алфавит, до его ушей донеслись слова, которые шли из динамиков:
— Привет! Сейчас вы слушаете радиостанцию «Дом Ай Дабл», с вами диктор О'Джирард, — произнес со швейцарским акцентом голос зрелого мужчины.
Инспектор не мог не заметить, что этот О'Джирард говорил с таким ликованием, как будто он только что вернулся с какого-то пира и ещё не совсем протрезвел. Но, скорее всего, диктору просто было трудно скрыть переполнявшую его радость, которая чувствовалась в каждом его слове. Но почему? Гэлбрайт, которому невольно стало любопытно, внимательнее прислушался к радио.
— Ни для кого не секрет, что вчера, двадцать шестого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года, Верховный Совет Советского Союза принял Декларацию о распаде Союза Советских Социалистических Республик. Наша радиостанция верит, что это День Великого Триумфа для всех…
Голос диктора потонул в шуме аплодисментов и радостных криках толпы — было очевидно, что в студии начался салют. Гэлбрайту даже показалось, что он услышал хлопок пробки и шипение пены — очевидно, кто-то открыл бутылку шампанского прямо рядом с микрофоном. Но этому празднику жизни положил конец таксист, который на этой жизнерадостной ноте потянулся к радиоприемнику.
— Улыбочку шире, господин капиталист… — сказал он, неизвестно к кому обращаясь.
Таксист не закончил фразу — он просто переключил канал радио, после чего вновь положил руки на руль. Теперь в салоне машины раздавались звуки джаза. Однако инспектор, которому удалось услышать предшествовавшую музыке новость, был невольно ошеломлён. Дело было не в том, что он беспокоился о судьбе какого-то там государства — Гэлбрайт был поражен тем, что, по словам диктора, сегодня было двадцать седьмое декабря.
— Сейчас же только середина октября… — озадаченно пробормотал полицейский себе под нос.
Он не мог понять, что произошло — неужели время без видимой причины действительно пролетело быстрее и в итоге перескочило сразу на два месяца вперёд?
— Это явно чья-то ошибка… — повторил про себя рациональный инспектор.
У него было два предположения на этот счет. Первое заключалось в том, что, возможно, диктор О'Джирард оговорился, когда объявлял дату. Гэлбрайт сразу же отверг эту идею — он справедливо полагал, что маловероятно, чтобы радио так откровенно дезинформировало своих слушателей, выдавая чёрное за белое.
Вторая гипотеза, которую выдвинул инспектор, была о том, что это могло быть шуткой таксиста. От подобной мысли отдавало откровенной паранойей — зачем какому-то водителю вдруг ни с того ни с сего собирать кучу людей в одной комнате, чтобы раздавать им листки бумаги со сценарием и, записав их актёрскую игру на какую-то аудиокассету, вставить её в магнитофон своей машины и проиграть в нужный момент нужному пассажиру? Против этого предположения выступал также тот факт, что Гэлбрайт ясно видел, что водитель именно что включил радио, а не нажал на кнопку магнитофона — если только это не было оптическим обманом. Всякое, конечно, могло случиться, но инспектор не считал себя пупом земли, вокруг которого вращался весь мир. Гэлбрайт решил не мучить себя бессмысленными догадками и обратился к водителю, который, переключив каналы радио, продолжал молча вести машину.
— Извините, не могли бы вы сказать мне, какое сегодня число? — спросил инспектор вежливо и даже с некоторой кроткостью.
Этот простой и невинный вопрос вызвал у мужчины неожиданную реакцию — он мгновенно обернулся и уставился на своего пассажира. Гэлбрайт невольно отшатнулся — ему показалось, что таксист внезапно сошёл с ума и вот-вот разорвет его на куски. Но в следующую секунду водитель понял, о чём его спросили, и широко улыбнулся.
— Ах, господин хороший, на вид вы такой интеллигентный, но… — начал он.
— Что вы имеете в виду? — страх Гэлбрайта уступил место недовольству.
— Я говорю о том, что такому человеку, как вы, не подобает напиваться до беспамятства, — укоризненно сказал мужчина.
— Что вы себе позволяете? — полицейский нахмурился.
— Ну а как ещё вы умудрились забыть, что сегодня двадцать седьмое декабря? — таксист подмигнул ему и наконец повернулся обратно к лобовому стеклу.
— Вы, должно быть, шутите… — этот ответ поставил Гэлбрайта в тупик.
— Ничего подобного, — пробормотал таксист, — проверьте сами, если мне не верите! — и он сделал жест левой рукой.
Уже вышедший из себя инспектор послушно выполнил указания мужчины и выглянул в боковое окно — они ехали по прямой дороге, по обе стороны которой простирались заснеженные поля, за которыми едва угадывались редкие здания. Единственным источником света были фары автомобиля, которые освещали дорогу впереди него, и в этом свете было хорошо видно, как редкие снежинки кружатся в воздухе и медленно падают на заснеженный асфальт. Гэлбрайт был сбит с толку и схватился за голову обеими руками. Вид природы за окном машины безмолвно дал ему понять, что у него оставался только один способ объяснить себе происходящее вокруг — а именно то, что произошло чудо, и полицейский необъяснимым образом переместился во времени.
В связи с этим он вдруг вспомнил, что в детстве он читал книгу — сборник фантастических рассказов, — в которой было много интересного, но одну историю он запомнил надолго. Насколько Гэлбрайт мог теперь вспомнить, в ней речь шла о двух студентах, которые нашли сломанные напольные часы в доме пожилого родственника. Взяв их с собой, они показали их профессору, и тот решил их завести. Его действия привели к тому, что вся троица вдруг угодила в прошлое, во времена Восьмидесятилетней войны. С годами инспектор забыл имя автора рассказа, его название и почти все детали, но то обстоятельство, что в этом произведении действие внезапно перенеслось из девятнадцатого века, который был ему более или менее знаком, в шестнадцатый, запечатлелось в его памяти.
Гэлбрайт поднял глаза к потолку — от всех впечатлений, которые он пережил за этот день, у него закружилась голова. Здравый смысл подсказывал ему, что фантастика — это вымысел, но сейчас-то он находился в реальности! Если бы он попытался вкратце описать кому-нибудь постороннему то, что с ним только что произошло, то результатом было бы полное непонимание со стороны случайного человека — ведь получалась такая бессмыслица, что инспектор сел в такси осенью, после чего на улице сразу же наступила зима. Как самая обычная и банальная легковушка смогла переместиться на два месяца вперёд?
Из этого бешеного водоворота мыслей инспектора вывел знакомый тенор. Гэлбрайт отвернулся от окна и прислушался — голос пел под аккомпанемент джаза, который доносился из радиоприемника. Пассажир не удержался и тронул водителя за плечо.
— Послушайте, это не… — и инспектор произнес два слова, которые звучали как название французского журнала мод.
— Да, это они, — утвердительно кивнул водитель, которому, похоже, тоже было приятно слушать эту песню.
— Они действительно выпустили новый альбом в этом году? — Гэлбрайт был удивлён.
Он вспомнил о том, что эти ребята в этом году были настолько заняты гастролями, что у них просто не было времени собраться в студии и порадовать своих преданных слушателей очередным полнометражным шедевром.
— Какой ещё альбом? — спросил водитель. — Только один трек.
— Хм… — полицейский почесал подбородок.
— Но это не просто случайная композиция, — начал уточнять водитель, — но песня к новому фильму Эрнста Вильгельма Вендерса!
Гэлбрайт никогда раньше не слышал об этом человеке. По-видимому, он просто не особенно интересовался тем, что в последнее время происходило в мире кино.
— Ладно, я был рад узнать об этом, — поблагодарил его Гэлбрайт и откинулся на спинку стула.
Он начал слушать песню, лившуюся из динамика радиоприемника. Красивый голос вокалиста обладал манящей и гипнотической силой, которая идеально сочеталась с аккомпанементом, очень похожим на джаз, что было совершенно нехарактерно для этих ребят, которые в основном играли на синтезаторах. Текст невольно запал в душу Гэлбрайту — насколько он мог понять, лирический герой этой песни чувствовал себя чужим в реальном мире, и поэтому он отправился в загробный мир, который считал своим истинным домом. В припеве он взывал к своим родителям, надеясь на подобающий прием с их стороны. Инспектору показалось, что подобный текст явно предназначался для тех, кто разочаровался в жизни.
Анализируя содержание песни, игравшей на случайном канале радио, Гэлбрайт не мог не подметить её сходство с заупокойной мессой. И он не мог не задаться вопросом, по ком звучит этот реквием? По Джордану Тёрлоу — молодому человеку, которому не было места в этой жизни? Может быть, по Делии Йонс — маленькой девочке, которая не успела познать этот мир? Или, в конце концов, по нему самому, инспектору Гэлбрайту, который недавно был вынужден бросить все свои силы на то, чтобы понять смысл жизни?
— Делия… — прошептал он.
Как только имя этой девочки пришло ему на ум, инспектора сразу же охватила решимость. Он вспомнил о картонке с алфавитом и, взяв её в руки, снова принялся изучать. Сами буквы были напечатаны крупным шрифтом, а их порядковые номера — чуть мельче.
— Как это там было, четыре и пять… — инспектор вспомнил последние строки из того письма.
На картонке эти цифры соответствовали буквам «D» и «E», и они — какое совпадение! — шли одна за другой.
— Это вполне естественно, — Гэлбрайт ухмыльнулся в усы.
Он вспомнил, что, если верить радио, то сейчас на улице стоял декабрь — то-бишь двенадцатый месяц. Он снова опустил глаза — на картонке это число соответствовало букве «L».
— Ну ка… — он заинтересовался решением этой логической головоломки.
Девятой буквой от начала была «I». Гэлбрайт подумал о том, что она могла нести ответ сама по себе — ведь в римской системе счисления эта буква соответствовала цифре «один» (1). И она, кстати, также сослужила свою службу при формировании ответа, потому что «A», самая первая буква английского алфавита, как раз подходила под это число.
— Ну что ж, у меня получилось D-E-L–I-A. Идеально… — вырвалось у Гэлбрайта.
Инспектор попробовал эту фразу на языке и случайно обнаружил, что оба его последних слова — «Делия» и «идеал» — состояли из одних и тех же букв, только расположенных в разной последовательности. «Одно лучше другого», — выдохнул он. Теперь Гэлбрайт не сомневался в том, что таинственный автор письма совершенно точно имел в виду именно эту девочку. Но какой во всем этом мог быть смысл? Это что, было лишнее напоминание для инспектора? Неизвестный автор призывал Гэлбрайта восстановить справедливость во имя покойной дочери фармацевта? По какой-то причине полицейский сразу же вспомнил своего покойного друга Фаркрафта, которому нравилось находить необычные зацепки в вещах, в которых другие люди ничего бы не заметили. Мертвецы писем не пишут, но логика его друга и автора послания, пожелавшего остаться неизвестным, была очень схожей…
— Возможно, суть следует искать не в морфемике, а в арифметике, — тихо сказал инспектор.
Предчувствие подсказало ему, что если он сложит цифры, то загадка разрешится сама собой. Он боялся ошибиться в своих расчетах, поэтому обратился к таксисту.
— Извините, у вас есть калькулятор? — кротко спросил он.
— Хотите посчитать, сколько денег вам переведут через месяц? — весело сказал водитель и открыл бардачок.
— Что-то в этом роде, — Гэлбрайт решил поддерживать беззаботный тон разговора.
— Если не секрет, на что вы их потратите? — спросил водитель, роясь в вещах.
— На праздники, конечно, — уклончиво ответил инспектор.
Водитель тем временем продолжал искать то, о чём его просил пассажир. Наконец он вытащил из самых глубин бардачка небольшое электронное устройство.
— Просили? Держите, — и он протянул полицейскому Casio fx-7000G.
Инспектор повертел в руках серебристый калькулятор. У этого видавшего виды устройства был маленький зелёный экран и пять рядов крошечных кнопок.
— Если бы вы только знали, сколько денег я потратил на его покупку… — сказал водитель с неожиданной теплотой, и впервые в его голосе послышались нотки грусти.
«Не надо было спешить с покупкой продукта, когда его только выбросили на рынок», — подумал Гэлбрайт, сосредоточившись на устройстве. Значит, D-E-L–I-A. Инспектор сверился с картонкой — оказалось, что это слово, будучи выраженным в цифрах, трансформировалось в 04-05-12-09-01. Гэлбрайт начал тыкать в маленькие кнопки калькулятора.
— Какую операцию мне следует выполнить в первую очередь… — спросил он себя, имея в виду операции математического, а не криминального характера.
Для начала он решил вычесть цифры. На матово-зеленом дисплее Casio fx-7000G высветилось «-23». Отрицательное число ничего не значило для инспектора. Затем он решил произвести сложение. Он получил цифру «31». «Это уже имеет смысл», — подумал инспектор. Например, ему самому шёл тридцать один год…
— А что, если я сложу оба этих ответа? — решил Гэлбрайт.
Он набрал на калькуляторе «-23+31». Результатом было число «8».
— Восемь… Делии было восемь лет, когда Джо встретил её… — пробормотал полицейский, словно в трансе.
Да, подумал Гэлбрайт, неспроста один немецкий ученый говорил как-то о том, что математика — царица наук…
— Возьмите, — он протянул калькулятор его владельцу.
— Ну как, удалось узнать, сколько потратить на праздники? — шутливым тоном спросил водитель, убирая электронное устройство в бардачок.
— Скажем так, я сильно стеснен в средствах, — улыбнулся Гэлбрайт в ответ.
— С чего это вдруг? — в голосе водителя слышалось удивление.
— Честно говоря, я не горю желанием работать, — инспектор смущенно опустил глаза.
— Ладно, я понял вас, — кивнул ему водитель и вернулся к управлению.
Гэлбрайт, который несколько устал от решения математических задачек, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Уже без калькулятора в руках он просто ради забавы перевернул число «тридцать один» (31). Результат невольно вызвал у него усмешку — потому что число «тринадцать» (13), которое у него вышло, славилось тем, что порождало вокруг себя нездоровый ажиотаж. Забавно, думал Гэлбрайт, когда чрезмерно впечатлительные люди боятся пекаревой дюжины, не в последнюю очередь из-за того, что в свое время какие-то шарлатаны породили некий культ, который по своей сути нужен был только для того, чтобы вселять страх в души глупых и необразованных людей. И, как отметил инспектор, эта миссия по отуплению народа увенчалась успехом — ибо этот крайне нелепый по своей сути культ со временем не только не был погребён во глубине веков, но, напротив, его отголоски проникли во все сферы жизни людей и стали такой же неотъемлемой частью культуры, как, например, субкультура хиппи.
Гэлбрайт подивился тому, как люди позволяют забивать свои головы подобной чепухой, и подумал о том, что если бы этим шарлатанам довелось услышать о происшествии с бедняжкой Делией Йонс, то они, что было весьма вероятно, немедленно назвали бы её кем-то вроде ведьмы, повесили бы на неё все смертные грехи — в общем, превратили бы историю о редком медицинском случае в какую-то идиотскую мистическую сказку, которая вызывала бы недоумение у любого мало-мальски образованного человека.
— Я не могу придумать худшего поступка, чем демонизация маленького ребёнка, — печально вздохнул Гэлбрайт.
Погрузившись в невесёлые размышления, инспектор не заметил, как машина вдруг остановилась.
— Мы уже на месте, господин хороший! — весело сказал ему водитель.
Гэлбрайт оторвался от своих мрачных дум и посмотрел в окно. Снаружи простиралось заснеженное поле, которое шло аж до горизонта. Тут и там между сугробами торчали редкие деревца.
— Вы уверены, что мы прибыли по правильному адресу? — недоверчиво спросил таксиста полицейский.
— Думаете, я обманываю вас? — обиженно сказал водитель.
Инспектор решил не вступать с ним в пререкания и открыл дверь. Сильной метели не было, но редкие снежинки продолжали кружиться в воздухе. Было бы безумием выходить на улицу в такой лёгкой одежде, но Гэлбрайта, который пребывал в каком-то странном, отрешённом состоянии, это больше не волновало. Выйдя из машины, он сделал два шага вперед и вдохнул свежий воздух. Порыв холодного ветра взъерошил его волосы.
— Я сказал отвезти меня в институт! — крикнул он, оглядываясь по сторонам.
— А это что? Сарай?! — ответил таксист из окна.
После этих слов мужчина со всех сил надавил на педаль, и машина тут же тронулась с места, вскоре исчезнув вдали. Дрожа от холода, инспектор оторвал взгляд от дороги и развернулся на каблуках. Его негодование было вызвано тем, что он-то ожидал увидеть типичное здание стереотипного института — то-есть огромное четырехэтажное строение с длинными рядами окон, с колоннадой у главного фасада и с загадочными латинскими надписями над главным входом. Но вместо этого инспектор увидел скромный одноэтажный дом. Хотя, честно говоря, назвать это «домом» было бы преувеличением. Сооружение гораздо больше походило на гараж для автомобилей, построенный из шлакоблоков, отделанных темно-синей штукатуркой.
Гэлбрайт присмотрелся повнимательнее. Здание имело форму параллелепипеда с четырьмя окнами по длинным сторонам. На самом конце этого здания размещалась двойная деревянная дверь с маленькими окошками из толстого жёлтого стекла. На этом, собственно, и заканчивались все архитектурные изыски — никаких указателей, надписей или табличек. С виду это действительно был обычный, ничем не примечательный гараж, или, как выразился в сердцах Гэлбрайт, сарай. Но инспектор решил не торопиться с выводами и подошёл вплотную ко входу в это здание. Как только он потянулся было к медной ручке, за стеклом дверей загорелся свет, а затем за ними что-то звякнуло и раздался тихий щелчок. Гэлбрайт немедленно отпустил ручку и слегка попятился — в следующий момент дверь медленно открылась.
На пороге стоял молодой человек в белом халате, наброшенном поверх чёрной рубашки. Полицейский поднял голову — у незнакомца был желтоватый оттенок кожи, маленькие тонкие губы и зачесанные назад чёрные волосы. Азиат, тут же понял инспектор. Незнакомец посмотрел на Гэлбрайта, и в его узеньких и раскосых глазах появился блеск вежливого любопытства. В первый момент у Гэлбрайта даже промелькнула мысль, что он уже где-то видел это лицо — может быть, в каком-то фильме, — но он тут же отогнал эту мысль.
— Добро пожаловать, — почтительно произнес азиат и слегка склонил голову.
Инспектор не мог не заметить, что у его собеседника были проблемы с произношением буквы «Л» — вместо неё у азиата получалось «Р», из-за чего это его «добро пожаловать» прозвучало почти как «добро пожаровать».
— Я рад, что вы почтири наш скромный институт своим визитом, — подобострастно произнес незнакомец с ужасным акцентом. — Входите, вас ждут.
Торжественность, которая чувствовалась в словах этого азиата, только подчёркивала атмосферу абсурда, окружавшую Гэлбрайта в тот момент. Переступив порог, инспектор последовал за своим проводником, не имея ни малейшего представления о том, куда тот его ведёт. Они прошли по узкому и короткому коридору, после чего оказались в комнате, похожей на раздевалку, стены которой были выкрашены в не особо презентабельный и, что уж тут говорить, унылый серый цвет. Гэлбрайту сразу бросилась в глаза лестница, ведущая вниз, расположенная прямо напротив входа в это помещение. Справа от неё располагалась дверь лифта, рядом с которой стояла металлическая вешалка для одежды, на которой висело несколько белых халатов — точно таких же, как тот, который был на встретившем его азиате.
За этой одеждой Гэлбрайт не сразу заметил стоящего поодаль мужчину, который также был в халате. Присмотревшись повнимательнее, инспектор узнал в нём того самого седовласого специалиста, который этим утром навестил его в номере отеля «Стейт оф Сноу Лейк».
— Ого, так вот вы где! — раздался весёлый возглас этого мужчины.
Седовласый радостно помахал рукой, и полицейский увидел, как его лицо на мгновение расплылось в улыбке — казалось, что тот увидел старого друга, с которым не виделся много лет. Через секунду улыбка исчезла с лица мужчины и он перевёл взгляд на азиата, стоявшего рядом с инспектором, после чего подмигнул ему и слегка склонил голову в лёгком кивке. Азиат кивнул седовласому в ответ, после чего направился к лестнице. Гэлбрайт хотел было последовать за ним, но седовласый остановил его.
— Придержите коней, уважаемый, придержите коней, — сказал он, хлопнув в ладоши.
— Чем я могу быть полезен в этом месте? — спросил Гэлбрайт, с интересом глядя на специалиста.
— Мне хотелось бы сказать вам несколько слов, — собеседник, казалось, его не слышал. — Я уж боялся, что вы не придёте.
— Почему? — инспектор не понял, о чем говорил седовласый.
— Два месяца и восемь дней прошло с тех пор, как я вручил вам визитку, — ответил мужчина, подняв палец вверх.
Гэлбрайт был удивлён точностью, с которой его собеседник назвал время. Судя по всему, он никогда не жаловался на свою память. Кроме того, инспектор начал догадываться о том, что люди здесь действительно с нетерпением ждали его визита. Чем больше полицейский думал об этом, тем сильнее им овладевало смутное чувство тревоги. Чтобы отвлечься от него, Гэлбрайт решил сосредоточиться на предстоящем разговоре.
— Да, я не особо торопился, — уклончиво ответил он.
Не говорить же этому седовласому мужчине, что он на самом деле переместился во времени, сев в какое-то такси, — ибо это не только прозвучало бы глупо, но и могло навести учёного на мысль, что у инспектора не всё в порядке с головой.
— Хорошо, — специалист остался доволен таким ответом, — а теперь накиньте это.
С этими словами он снял с вешалки один из белых халатов и протянул его Гэлбрайту.
— С чего это ещё? — спросил полицейский, недоверчиво вертя в руках этот предмет одежды.
— Из гигиенических соображений, — ответил седовласый мужчина.
— Ха, вы боитесь, что я занесу микробы в ваш сарай? — набрасывая халат на плечи, ухмыльнулся инспектор.
Специалист, казалось, был оскорблен подобным выражением своего гостя. Он дёрнулся всем телом и бросил на Гэлбрайта укоризненный взгляд.
— Я понимаю, что вас не очень впечатлил фасад нашего института, но не спешите с выводами! — торопливо заговорил он.
— А где именно находится сам институт? — с любопытством спросил Гэлбрайт.
— Под землёй, — торжественно произнёс специалист.
Он указал рукой на лестницу, на верхних ступеньках которой в это время стоял, прислонившись к стене, тот самый азиат, который, собственно говоря, был первым, кого Гэлбрайт увидел в стенах этого странного места. Казалось, что азиат только и ждал знака седовласого, потому что он в ту же секунду отошёл от стены и, словно собираясь поклониться, слегка согнул свои колени, но в следующее мгновение тут же выпрямился и замер на месте.
— Макото-сан считает, что чем бриже черовек к ядру Земри, тем борьше его разум открыт для всеренской мудрости, — при этих словах в глазах азиата вспыхнул безумный огонек.
— Что за чушь он несёт? — спросил Гэлбрайт седовласого мужчину.
— Простите великодушно молодого господина Манабу за то, что он слишком боготворит своего учителя, — смущенно сказал специалист.
— Меня не волнуют отношения между учеником и его учителем, — несколько грубо заметил Гэлбрайт. — Объясните мне в двух словах, что здесь происходит?
— В пылу своих чувств Манабу упустил из виду тот факт, — начал седовласый мужчина, — что Монтези решил скрыть свои разработки от посторонних глаз.
— Монтези? Макото? Кто все эти люди? — инспектора уже начинал раздражать этот старик со своим азиатским дружком.
— Пока мы будем спускаться, у нас с вами будет достаточно времени, чтобы ввести вас в курс дела, — специалист, казалось, не заметил недовольства инспектора.
После этих слов седовласый направился к лестнице, а его спутник-азиат — теперь выяснилось, что он был японцем — последовал вслед за ним. Гэлбрайт молча посмотрел им в спину и решил направиться к лифту.
— Нет-нет-нет, — крикнул ему седовласый, — попрошу вас следовать за нами!
— Но почему бы нам просто не воспользоваться лифтом? — спросил Гэлбрайт, всё же убирая руку с кнопки вызова.
— К вашему сведению, наш институт расположен на такой большой глубине, — начал специалист тоном музейного искусствоведа, — что во время поездки на лифте ваш мозг рискует не справиться с быстрой сменой давления.
— Ну и в чём тут дело? — на инспектора это заумное оправдание не произвело ровно никакого впечатления.
— Да в том, что вы, мой уважаемый и нетерпеливый друг, просто потеряете сознание прямо в его кабине, — с явной издёвкой произнес седовласый.
— Вы мне что, угрожать вздумали? — невольно насторожился полицейский.
— Угроза — оружие трусов, — надувшись от важности, вмешался в разговор японец. — Макото-сан всегда говорир, что черовек обязан…
— Запомните — у меня нет никаких обязательств перед вами двоими, — справедливо перебил его Гэлбрайт.
После этих слов инспектор отошёл от лифта и встал рядом со своими собеседниками. Перед ним открылся вид на винтовую лестницу, уходившую глубоко в круглую бетонную шахту. Её ступени освещались редкими жёлтыми диодами, подвешенными на алюминиевом проводе, который был протянут над перилами лестницы. Конец этой стальной спирали терялся в темноте, из которой не доносилось ни единого звука. При виде этого глубокого спуска вниз по спине полицейского пробежал холод — за всю свою сознательную жизнь он никогда не видел такой большой глубины. Гэлбрайт почувствовал, как у него непроизвольно задрожали руки, и он с трудом сдержался от того, чтобы не поддаться порыву страха и не броситься прочь, то-есть к выходу из этого места.
Он посмотрел на седовласого — тот, казалось, не испытывал совершенно никакого дискомфорта, спокойно глядя вперёд. Затем инспектор повернулся к японцу — тот смотрел на Гэлбрайта с любопытством, и его глаза, казалось, говорили ему «Что, испугались? Это урок для вас, чтобы не грубили ученым!».
— Ну что, в путь? — бодрым тоном сказал специалист.
С этими словами он ухватился одной рукой за железные перила и начал неторопливо спускаться вниз по лестнице. Японец последовал за ним. Гэлбрайт не спешил идти за ними и облокотился на перила.
— Эй, подождите секунду, — тихо сказал он им вслед.
Седовласый, казалось, не слышал его и продолжал идти, и только его желтолицый спутник оказал гостю услугу, слегка откинув голову назад и странно посмотрев на Гэлбрайта, скосив глаза.
— Пообещайте мне, что по окончании этой экскурсии я вернусь обратно целым и невредимым, хорошо? — с неожиданной мягкостью попросил его инспектор.
— Не волнуйтесь, — раздался голос специалиста, — вы наш гость, и поэтому мы ни в коем случае не имеем права желать вам зла.
Японец же не сказал ни слова, лишь поманил инспектора пальцем и, отвернувшись от него, продолжил свой путь. Гэлбрайт, несколько опечаленный этими словами, пожал плечами и послушно последовал за ними обоими. В воздухе шахты, в которой находилась лестница, висел слегка затхлый подземный запах — что-то среднее между запахом плесени и гари. Любопытно, что чем ниже они спускались, тем теплее становился воздух.
— Пожалуйста, не топайте! — внезапно крикнул седовласый.
Инспектор только сейчас осознал, что всё это время его спутники молча шли по металлическим ступеням, в то время как он, в своих лоферах, и в самом деле очень отчетливо топал. Гэлбрайт посмотрел на пятки идущего перед ним японца и не смог удержаться от улыбки — на босых ногах молодого человека были резиновые шлёпанцы, очень похожие на те, которые носят загорающие на пляже туристы. Подобная обувь настолько диссонировала с белым халатом учёного, что инспектор не смог удержаться от того, чтобы не прокомментировать это вслух.
— Забавный у вас здесь дресс-код, — сказал он, пытаясь замедлить шаг.
— Вы говорите о тапочках? — спросил его седовласый мужчина, продолжая спускаться. — Мы бы и вам их предложили, но подумали, что вы начнете жаловаться.
— Но почему именно шлёпанцы? — спросил Гэлбрайт через голову молчащего японца.
— Ноги дышат, а также топанье не мешает разговору, — спокойно ответил специалист.
Гэлбрайт наконец справился со страхом, охватившим его пару минут тому назад. Теперь вся эта ситуация казалась ему забавной до такой степени, что он был почти уверен в том, что это происходило в каком-то комедийном фарсе.
— И что вы хотите мне сказать, господин… — инспектор хотел дождаться, пока учёный назовет ему себя.
— Зовите меня просто специалистом, — ответил седовласый.
— Что ещё за конспирация? — инспектор почувствовал подвох.
— Мы, учёные, народ скромный, — загадочно сказал специалист, — поэтому имён у нас нет.
— Торько когда черовеку удается добиться успеха, он имеет право пубрично называть себя, — внезапно заговорил японец, до этого хранивший молчание.
— Хм… — Гэлбрайт нахмурился. — Подождите, а как же Манабу? — он вспомнил имя азиата.
— Господин Манабу имеет репутацию первого помощника своего учителя, — ответил специалист, — и он достоин того, чтобы к нему обращались по имени.
— Значит ли это, что вы недостойны? — полицейский изумился такой несправедливости.
— Я всего лишь исполнитель, о котором никто никогда не упомянет, — печально сказал седовласый. — Подобно музыканту в оркестре, ведь слушатели сначала говорят о композиторе, затем о дирижере, но никого не волнует личность того, кто сам издаёт звуки музыки.
В словах специалиста было зерно истины, но Гэлбрайту это всё равно казалось недостаточным оправданием того факта, что человек, который вчера утром — а на самом деле два месяца тому назад — нанёс неожиданный визит инспектору, и при всём этом продолжает скрывать от полицейского свое имя.
— Сколько нам ещё идти? — спросил Гэлбрайт специалиста.
— Лучше не спрашивайте об этом, — уклончиво ответил тот.
Это означало, подумал инспектор, что институт действительно был расположен довольно глубоко под землей. Странно, очень странно — зачем так тщательно скрывать от человеческих глаз то, что относится к компьютерным технологиям?
— Тогда не могли бы вы рассказать мне о том, кто этот Монтези, о котором вы упомянули? — снова задал вопрос инспектор.
— Pourquoi pas? — воскликнул седовласый мужчина по-французски. — Это именно то, что входит в нашу программу для ввода начинающих в курс дела.
— Любопытно, и скольких людей вы смогли наставить на путь истинный? — саркастически заметил полицейский.
— Пока ни одного, вы первый, кто удостоирся такой чести, — снова подал голос японец.
Шагая позади своих спутников, Гэлбрайт быстро понял, почему ему выпала честь стать первым гостем этого института — дело в том, что мало кому захотелось бы спускаться глубоко под землю, вдыхая спёртый воздух и стараясь не покатиться кубарем с винтовой лестницы. У инспектора возникло ощущение, что он спускается в Марианскую впадину или, не дай Бог, туда, где происходили действия «Божественной комедии» самого Данте…
— Монтези был инженером-конструктором, — тем временем начал специалист, — который со школьных времён лелеял идею создания вечного суперкомпьютера.
— Что-что? — переспросил Гэлбрайт, не веря своим ушам.
— Вечном в том смысле, — словно делая сноску, сказал седовласый, — что интегральные схемы, составлявшие основу машины, не изнашивались бы со временем.
— Конечно, при собрюдении усровий экспруатации, — нравоучительно вставил японец.
— Господин Манабу прав, суперкомпьютер не протянул бы и дня, если бы его поставили под дождем, но кому может прийти в голову идея подобного акта вандализма? — согласился с собеседником специалист.
— Ну, да… — тихо сказал Гэлбрайт.
— В общем, — продолжил рассказ седовласый мужчина, — Монтези, будучи ещё в студенческом возрасте, переехал из своего родного Чили в Англию, и в её столице он быстро наладил связи с заинтересованными в этом людьми.
— Вы хотите сказать, что в Лондоне нашлись какие-то наивные производители комплектующих, которые поверили на слово какому-то южноамериканскому студенту и выполнили все его безумные прихоти? — недоверчиво переспросил инспектор.
— Это невероятно, но факт, — кратко сказал специалист.
— Зачем, скажите на милость, этому Монтези понадобилось рыть эту шахту? — Гэлбрайт всё ещё не мог принять слова своего собеседника за чистую монету.
— Холодная война, — столь же лаконично ответил специалист, — Монтези не хотел, чтобы спецслужбы вмешивались в его работу.
Ну да, подумал полицейский, это же так очевидно… Но всё жё, как получилось, что проект такого масштаба остался неизвестным широким массам? Для Гэлбрайта это было не меньшей загадкой, чем тот факт, что он сам каким-то образом совершил путешествие во времени.
— Адриан Монтези со своими подопечными, — продолжил седовласый, — за пару лет создал прототип суперкомпьютера. Разработка велась непосредственно под землёй — специально для этих целей там были возведены мастерские, в которых собирались микросхемы, блоки памяти и остальные компоненты.
— Звучит как фрагмент из какой-то фантастической истории, — не удержался Гэлбрайт.
— Обрасть науки, в которой мы работаем, обычному черовеку всегда кажется научной фантастикой, — поспешил вставить слово японец.
— Именно поэтому я стараюсь не использовать в своей речи термины, которые вам в любом случае были бы непонятны, — отметил специалист.
— Спасибо на добром слове, — саркастически ответил инспектор.
— Самая первая программа, которая была записана в память компьютера, — сказал седовласый мужчина, — было чрезвычайно примитивной, тогда ещё не могло быть и речи о том, чтобы симулировать наш мир.
— А теперь, значит, он уже может его симулировать? — их гость не смог удержаться от ухмылки.
— Не забегайте слишком далеко вперёд! — строго сказал специалист.
Гэлбрайт истолковал это замечание как положительный ответ на свой риторический вопрос. Что ж, это довольно любопытно, подумал он.
— Адриан Монтези в конце концов достиг своей цели и компьютер смог функционировать вечно и без остановок, — торжественно произнес седовласый мужчина.
— А в дальнейшем, я так понимаю, он унёс свой секрет вместе с собой в могилу? — пошутил Гэлбрайт.
— Побойтесь неба, Монтези жив! — в благоговейном страхе воскликнул специалист.
— Ладно, я пошутил, — успокоил собеседника инспектор.
— Изобретатель был так воодушевлён своим успехом, — продолжил седовласый мужчина, — что по окончании тестового запуска компьютера он немедленно помчался в Ведомство интеллектуальной собственности Соединенного Королевства, где тут же зарегистрировал товарный знак «Мон-Тек», что было сокращением от «Монтези Текнолоджис».
— Как-то этот его поступок не вяжется с тем, как он, по вашим собственным словам, скрывал до этого свои разработки от спецслужб, — заметил несоответствие Гэлбрайт.
— Эйдориан Монтеши быр очень странным гайдзином, — начал оправдываться японец, — и никто не мог понять, что творирось у него в горове.
— Почему вы оба говорите о нём в прошедшем времени? — не удержался от вопроса их гость.
— Сейчас узнаете, — сказал специалист. — Когда Монтези зарегистрировал торговую марку, он выступил на международном конгрессе. Единственным, кто заинтересовался изобретением этого чилийца, был японский профессор Макото Шугарами.
Гэлбрайт не мог отделаться от мысли, что, по-видимому, все остальные ученые, присутствовавшие на том конгрессе, посчитали этого южноамериканского инженера сумасшедшим и не поверили ни слову из его рассказа о вечном суперкомпьютере. Да и кто бы мог поверить в подобную ерунду…
— У Макото-сана есть теория, — с энтузиазмом начал японец, — что компьютерное программирование подобно обучению черовека, когда резурьтатом доржна быть не машина, выпорняющая зароженную в нее программу, но искусственный интеррект, который может думать сам по себе, без вмешатерьства оператора.
— Что ж, сильно сказано, — невольно похвалил Гэлбрайт молодого собеседника.
— Увы, на родине у Макото-сана быра прохая репутация, ибо учёные презирари его и относирись к его мысрям как к пустой бортовне, — продолжил с ужасным акцентом азиат свой рассказ.
— Хм, типичная история о непризнанном гении, — пробормотал полицейский.
— И поэтому, когда профессор узнар о творении Эйдориана Монтеши, он сказар, что с этим гайдзином он наконец-то сможет вопротить в жизнь свою мечту о создании искусственного мира, — сказав это, японец начал тяжело дышать, словно в божественном благоговении, хотя возможно это были всего-лишь признаки усталости ввиду долгого спуска по спиральной лестнице.
Было что-то странное в этом союзе чилийского инженера и японского программиста… Но таков мир, и раз уж две души нашли друг друга, то Гэлбрайту было бессмысленно спорить с этим.
— В качестве демонстрации своих возможностей профессор Макото показал Монтези прототип своей программы, которая на основе введенной в неё информации выдавала в ответ вполне осмысленные предложения, — специалист взял инициативу рассказчика на себя.
— Подобно тому, когда ребёнок повторяет действия взросрого, — объяснил его спутник-азиат.
— Вы хотите сказать, что какой-то неизвестный мне японский профессор развил модель фон Неймана и добился в этом невиданных успехов? — спросил Гэлбрайт.
— Неизвестность — понятие относительное, — заметил седовласый. — Вы знаете, кто такой Томас Кайт Шарплес?
— Пф-ф, откуда мне знать? — полицейский не понял намека.
— А ведь если бы вы интересовались компьютерами, то вам было бы известно, что это был главный программист электронного числового интегратора и вычислителя, — наставительным тоном произнёс специалист.
— Ладно, я понял, — сдался Гэлбрайт перед этой длинной и заумной фразой.
На пару минут воцарилось молчание. Все трое — инспектор, седовласый мужчина и японец — продолжали спускаться по плохо освещенной винтовой лестнице, и казалось, этому спуску не будет конца. Гэлбрайт с удивлением отметил, что за всё это время он ни разу не запыхался — очевидно, движение по спирали практически не давало нагрузки на ноги.
— Программа профессора Макото так восхитила Монтези, — через три минуты продолжил седовласый мужчина, — что тот, недолго думая, назначил японского профессора на должность главного программиста своего суперкомпьютера.
— Макото-сан взяр с собой штат своих сотрудников, среди которых был и ваш покорнейший сруга Манабу, — с достоинством произнёс японец.
— В течение двух месяцев, — рассказывал специалист, — команда японских программистов усердно работала, не покладая рук, и по итогу продемонстрировала свою работу Монтези.
— Эйдориан Монтеши быр так поражен беспрецедентными открытиями моего учитеря, — немедленно вмешался его спутник-азиат, — что он прекронирся перед его гением и передар ему весь проект.
— Но куда по итогу он всё-таки делся? — задал вопрос Гэлбрайт.
— Монтези в итоге покинул «Мон-Тек», — сказал специалист, — но перед уходом он попросил профессора об одолжении.
— И каком же именно? — не унимался инспектор.
— У него было две просьбы, — продолжил седовласый, — чтобы штат работников полностью забыл о его персоне и заодно сменил торговую марку.
— И каковы же были успехи? — полицейский был удивлен такими требованиями чилийца.
— «Мон-Тек» был перерегистрирован под новым названием «Институт компьютеризации имени Макото», — произнес седовласый уже знакомое Гэлбрайту слово.
— Но, как бы этому гайдзину не хотерось, никто из нас не забыр об Эйдориане Монтеши, — вставил слово японец.
Ну, конечно, подумал Гэлбрайт, в конце концов, тот факт, что этот человек создал технологию, которая может работать вечно, гораздо важнее, чем какая-то программа, записанная в суперкомпьютер.
— Он действительно ушёл по своей собственной инициативе? — возникли подозрения у полицейского.
— Макото-сан рично уморяр Эйдориана Монтеши не бросать своё детище, но гайдзин был непрекронен, — словно оправдываясь, сказал азиат.
— Ладно, и что было дальше? — инспектор проигнорировал это объяснение.
— Когда коллектив института был возглавлен Макото Шугарами, — специалист снова заговорил, — все участники приступили к работе над созданием «Ящика Макото» — именно так называл свое творение сам профессор.
— И что программисты клали в этот ящик? — иронично спросил Гэлбрайт.
— В блоки памяти суперкомпьютера начали заносить всевозможную информацию, — начал перечислять седовласый мужчина, — начиная от таких наук, как алгебра или философия, и заканчивая такими мелочами, как цены на билеты в Африку или список лучших духов для молодых девушек.
— Никогда не слышал подобного вздора, — сказал инспектор, — зачем, спрашивается, забивать суперкомпьютер всякой ерундой?
— Макото-сан хотер, — начал японец, — чтобы компьютер распорагар таким коричеством информации о нашем мире, чтобы создать на её основе свою собственную виртуарьную копию.
Гэлбрайт подумал о том, что эта идея была весьма схожа с греческом мифе о Сизифе, ведь, в конце концов, мир, который окружает людей, состоит из такого множества мелочей, что на сбор одной только этой информации должны уйти десятилетия. Но пути учёных неисповедимы… Инспектор даже решил, что у профессора Макото, по-видимому, были какие-то проблемы со здоровьем, которые не могли позволить ему зачать наследника, и именно поэтому профессор решил создать своеобразного электронного ребёнка из реле и строчек кода.
В тот момент, когда эта мысль пришла в голову Гэлбрайту, ему в глаза внезапно ударил яркий свет. Полицейский тут же остановился и невольно заслонился руками от света.
— А вот и наш институт, — услышал он торжественный голос седовласого.
До ушей инспектора донеслись далёкие крики и чьи-то весёлые переговоры, но он не мог разобрать слов — люди говорили на непонятном ему языке. Через несколько минут его глаза, привыкшие к темноте, приспособились к белому свету люминесцентных ламп, висевших на потолке, и постепенно Гэлбрайт начал различать окружающий его интерьер.
Теперь он со своими двумя спутниками стоял посреди длинного коридора с блестящими металлическими стенами, который уходил вдаль и терялся за поворотом. Мимо него проходили люди, которые в глазах полицейского были похожи друг на друга как две капли воды, потому что все они были одеты в белые халаты, наброшенные поверх повседневной одежды. Прохожие косились на него, но не останавливались и двигались дальше. Внезапно Гэлбрайт заметил, как один из них слегка притормозил и повернулся к своему товарищу.
— Манабу-кун но тонари ни татте иру коно бака ва даредесу ка? — сказал этот человек по-японски.
— Коре га ваташитачи но гесутода омоимасу, — ответил его собеседник.
Молодые люди прошли мимо Гэлбрайта, который продолжал стоять на одном месте. Вскоре он понял причину, по которой все так на него смотрели — дело в том, что кроме специалиста, работавшего здесь, инспектор был единственным европеоидом, который среди толпы японцев выглядел пришельцем из другого мира.
— Простите, что сказали эти джентльмены? — обратился он к Манабу.
Учёный посмотрел на инспектора.
— Эти двое сказари, — начал переводить Манабу, — что они очень рады тому, что мы пригласили почтенного гостя в наш институт!
Озорной огонёк, загоревшийся в глазах японца, заставил Гэлбрайта на долю секунды усомниться в правильности этого перевода, но в сущности ему было всё равно, правильно ли Манабу передал иностранцу смысл мимолетного замечания своих коллег. Зато инспектор заинтересовался тем, как такое большое количество людей могло оказаться под землёй.
— Кстати, они здесь живут или… — спросил он.
— Только работают, — коротко ответил специалист.
— Но как они добираются до сюда? — спросил Гэлбрайт.
— На такси… — начал седовласый, но инспектор перебил его.
— Я имею в виду, как они спускаются под землю, — уточнил он.
Было бы странно, подумал полицейский, если бы все эти ученые тратили больше часа своего времени на то, чтобы добраться до своих рабочих мест.
— На лифте, конечно, — ответил специалист.
— Что, неужто эти японцы не теряют сознания, пока спускаются сюда? — Гэлбрайт вспомнил фразу своего собеседника, когда тот отговаривал его ехать на лифте.
— Физическая подготовка, — автоматически ответил Манабу.
«Что-то эти ученые не похожи на людей, занимающихся спортом», — подумал Гэлбрайт, глядя на своих собеседников и на проходящих мимо худых молодых людей в белых халатах.
— Может быть, это просто дело привычки? — сказал инспектор.
— И это тоже, — кивнул специалист.
Внезапно рядом с ними остановилось двое человек. Конечно, это также были японцы, но на этот раз они не ограничились комментариями на своем языке, а поклонились Гэлбрайту и протянули ему руки.
— Привет, — сказал на довольно хорошем английском тот, что был помоложе.
— Приветствую, — жизнерадостно произнёс его старший товарищ.
Очевидно, они были братьями, подумал инспектор, пожимая руку сначала одному, потом другому.
— Это наши новые сотрудники, — шепнул ему специалист.
— Надеюсь, их имена не будут для меня тайной? — саркастически заметил полицейский.
— Конечно нет, — седовласый мужчина, казалось, не понял его намека. — Познакомьтесь с братьями Окамура — Шинодой и Ичиносе.
При этих словах старший недовольно хмыкнул, а его младший брат грустно улыбнулся. Подобная реакция братьев несколько смутило Гэлбрайта.
— Я рад, что наконец-то нашёлся доброволец, готовый протестировать наш суперкомпьютер, — сказал Ичиносе.
— Надеюсь, гость оценит плоды наших трудов, — поддержал Шинода своего брата.
Инспектор вздохнул — его не устраивало то, что эти ребята говорили о нём так, словно для них он был не человеком, а каким-то подопытным кроликом. Дело было не в самих словах — фальшивой стене чувств, — а в интонации этих двоих. Гэлбрайт приготовился к худшему.
— Как вы называете проект института между собой? — спросил он братьев.
Он задал вопрос не столько из любопытства, сколько для того, чтобы понаблюдать за реакцией этих двоих и оценить, не появится ли на их лицах раздражение от чрезмерной назойливости гостя.
— Мы называем это D.O.O.R., — ответил Шинода.
— Вы можете мне сказать, как это расшифровывается? — не унимался инспектор.
По тому, как японец отчеканил буквы, Гэлбрайт догадался, что это была аббревиатура. Старший брат нахмурился и, склонив голову набок, на несколько секунд задумался, словно решая, отвечать на вопрос полицейского или нет. Затем его лицо просветлело.
— D.O.O.R. — это, грубо говоря, ориентированная на цифровые технологии объективная копия, — ответил он.
Старший сын семьи Окамура так сильно растягивал гласные, что могло создаться впечатление, что он таким образом старался усилить эффект от своих слов, но на самом деле это лишь убедило его собеседника в том, что английский Шиноды был далеко не идеальным.
— Не слушайте его, — внезапно вмешался в разговор Ичиносе, — мой брат слишком педантичен и не видит скрытого смысла в названии нашего проекта!
Шинода строго посмотрел на своего младшего брата, но тот, казалось, не заметил упрека. Гэлбрайт не мог не восхититься Ичиносе. Только сейчас полицейский заметил, что эти братья не были точными копиями друг друга — у каждого была своя характерная черта, которую он, европеоид, всё-таки смог разглядеть в каждом. У Шиноды, к примеру, была решительная складка над верхней губой, что придавало его лицу что-то мужественное, в то время как у Ичиносе, напротив, в лице была какая-то детская округлость, не лишённая своеобразной красоты и очарования. А вот что у них было общего, так это то, что они оба были почти одного возраста, и у обоих были тёмные глаза и короткие волосы.
— И какой же смысл вы видите в этом громком слове? — спросил инспектор младшего сына семьи Окамура.
— D.O.O.R. — это дверь в будущее! — с искренним восторгом воскликнул Ичиносе.
После этого Шинода наклонился к брату и начал что-то сердито шептать ему на ухо — видимо, делая выговор за то, что тот повёл себя неуместно в стенах института. Но Гэлбрайта куда больше удовлетворил ответ Ичиносе — ибо он думал, что в нём было гораздо больше смысла, чем в громоздкой и заумной последовательности слов, на которой настаивал его старший брат. Затем внезапно заговорил седовласый, до этого спокойно наблюдавший за разговором между гостем и двумя новыми сотрудниками института.
— А теперь простите, мне нужно идти, дела, — вот, что он сказал в этот момент.
По окончанию этой непродолжительной тирады специалист слегка кивнул инспектору и быстро направился к развилке коридоров. Не дойдя нескольких шагов до поворота, он обернулся и помахал Манабу, после чего исчез в левом коридоре. Японец последовал примеру своего иностранного коллеги и направился вслед за ним. Гэлбрайт несколько минут смотрел ему в спину — сочетание строгого белого халата и голых пяток продолжало веселить полицейского.
Когда Манабу скрылся за поворотом коридора, инспектор снова перевёл взгляд на братьев и только теперь заметил, что они также носили шлёпанцы. «Ничего не поделаешь», — подумал он, — «в этом подземном институте всё не так, как у нормальных людей». Он задал себе, по сути, глупый вопрос: меняют ли сотрудники обувь по приходу на работу или они даже на поверхности продолжают носить тапочки? Гэлбрайт посмотрел на старшего из братьев — тот стоял у стены, на которой был написан логотип — три огромные красные буквы «M.C.I.». По-видимому, это была эмблема института.
Шинода сосредоточенно шевелил губами и, казалось, совершенно забыл о госте.
— Извините, но что мне теперь делать? — инспектор повернулся к Ичиносе, который в свою очередь от скуки вертел в руках шариковую ручку. — Где ваш суперкомпьютер, или как он там называется, D.O.O.R.?
Эти слова вывели старшего брата из транса, и он, перестав шевелить губами, посмотрел на инспектора.
— Сейчас мы приведём вас туда, куда нужно, — несколько задумчиво произнес японец.
— Если у вас возникнут какие-либо вопросы, не стесняйтесь обращаться к нам, — вмешался его младший брат.
— В таком случае, — Гэлбрайт невольно почувствовал вдохновение, — прежде чем вы отведете меня к аппарату, не могли бы вы устроить мне аудиенцию с профессором Макото Шугарами?
Полицейский вложил в эти слова всё своё чувство собственного достоинства, потому что считал, что не должен позволять другим помыкать им, как будто он был каким-то безвольным животным. После некоторого молчания Шинода криво усмехнулся, и Гэлбрайт невольно почувствовал, что этими словами выставил себя на посмешище. Но это всё равно было намного лучше, чем если бы инспектор вёл себя как безвольный и наивный идиот.
— Макото-сан уехал в Токио, — сказал Шинода.
— По делам? — из вежливости спросил Гэлбрайт.
— Профессор решил отдать дань уважения своему любимому писателю, — сказав это, Ичиносе воздел руки к потолку.
— В каком смысле? — инспектора удивил ответ младшего брата Окамура.
— Макото-сан удостоил своим посещением зимнюю резиденцию… — и Ичиносе произнёс незнакомое Гэлбрайту имя, которое, по-видимому, принадлежало какому-то японскому писателю.
— Ладно, это его дело, — махнул рукой их гость, имея в виду самого профессора Макото, а не его любимого писателя.
Не повезло, подумал Гэлбрайт, что судьба привела его в этот институт именно в тот момент, когда его ректор был в отпуске. Придётся полицейскому доверить свою жизнь в руки этих двух непоседливых болванов, которым инспектор абсолютно не доверял. Он уже начал жалеть о своем решении приехать сюда, но внезапно ему в голову пришла мысль.
— Кстати, вы случайно не знаете доктора Бэйзларда? — спросил Гэлбрайт у обоих братьев.
Он задал вопрос наугад, не ожидая получить на него положительный ответ. Собственно говоря, так оно и случилось.
— Нет, мы впервые слышим это имя, — хором ответили братья Окамура. — А кто это?
— Ну, низенький такой, с лысиной и очки носит, — инспектор по памяти перечислил характеристики доктора.
Братья пожали плечами — никто из них не видел человека с такими приметами. Инспектор пал духом. Ичиносе положил руку ему на плечо.
— Пойдемте с нами, уважаемый гость, — успокаивающим тоном сказал японец.
Братья одновременно повернулись к нему спиной и направились по коридору, и Гэлбрайт, слегка помедлив, последовал вслед за ними. Они втроём шли по узким проходам и бесчисленным коридорам, облицованными металлическими пластинами, которые блестели в белом свете потолочных ламп. Иногда в стенах попадались ниши, в которых располагались газовые баллоны и аккумуляторы. Часто стены пересекали длинные трубы, от которых исходил слабый гул — по-видимому, то был трубопровод отопления.
Но инспектору были малоинтересны архитектурные изыски места, в котором он оказался, да и технические тонкости этого института его нисколько не волновали — его мысли были заняты совершенно другими проблемами. Он быстро шёл за братьями Окамура, стараясь не отставать от них ни на шаг, и думал о том, что если бы не эти двое, то он, вероятно, заблудился бы в этих однообразных металлических кишках туннелей, в каждом из которых, казалось, было по меньшей мере тысяча проходов и ответвлений.
Наконец братья остановились в небольшом укромном уголке. Инспектор встал позади них и наблюдал за тем, как Ичиносе подмигнул ему и, повернувшись лицом к двери из рифленого железа, с видимым усилием налёг на ручку. Та не поддавалась японцу. На секунду по лицу Гэлбрайта скользнула усмешка. Шинода, нахмурившись, посмотрел на своего младшего брата.
— Отойди, братишка, — сказал он и слегка толкнул Ичиносе.
Тот, будто в страхе, тут же отскочил от двери и, ссутулив плечи, прижался к стене. Старший же брат тут же схватился за ручку и потянул её на себя. Массивная дверь распахнулась так резко, что Шинода чуть не потерял равновесие и сумел удержаться на ногах, только ухватившись за дверной косяк. Его гость снова ухмыльнулся, но когда японец повернулся к нему, то инспектор тут же замолчал и на всякий случай сделал шаг назад, словно опасаясь того, что его улыбка могла вызвать неудовольствие у его собеседника.
Секунду Гэлбрайт и Шинода смотрели друг другу в глаза, затем второй перевел взгляд на своего младшего брата, который уже пришел в себя, и ухмыльнулся.
— Тогда решать вам, — весело сказал Шинода.
— Простите, вы ко мне обращаетесь? — Гэлбрайт не понял, кому была адресована эта странная фраза.
— Конечно, — лаконично отрезал старший брат Окамура, снова переведя свой взгляд на инспектора.
В глазах японца читался интерес — примерно такой же, как у учёного, наблюдающего за поведением лабораторной крысы. «Мне не нравится этот взгляд», — подумал Гэлбрайт, но спорить с учёным он не стал и переступил порог. Оказавшись внутри, он услышал, как тяжелая дверь за ним начала медленно закрываться. Полицейский молниеносно обернулся и обеими руками навалился на неё.
— Веди себя прилично, дуралей! — с неожиданной грубостью пробормотал Шинода.
Инспектору пришлось повиноваться, и когда дверь за ним захлопнулась, он с подозрением огляделся по сторонам. В комнате, куда он попал, было темно — единственным источником света в ней была красная лампочка, тускло мерцавшая на потолке. Гэлбрайт нерешительно сделал пару шагов в темноту, как вдруг до его ушей донесся громкий щелчок, и комната осветилась ярким светом всё тех же флуоресцентных ламп, которые были в коридоре.
— А теперь слушайте, гость, — раздался раскатистый голос, за которым последовало шипение помех.
Полицейский повернул голову в ту сторону, откуда доносился источник звука. Голос шёл из динамика, висевшего прямо над дверью.
— Продолжайте двигаться вперёд, гость, и делайте то, что я вам говорю, — сказал невидимый диктор.
Инспектор пожал плечами и повернулся на каблуках. То, что открылось его глазам, оказалось комнатой с низким потолком, покрытой такими же железными пластинами, как и остальная часть интерьера этого странного подземного института. Гэлбрайт двинулся вперёд. Он увидел вмонтированную в стену приборную панель, рядом с которой стояло нечто похожее на стул, который, как мог с уверенностью сказать полицейский, был явно сделан из хромированного металла. Его спинка слегка изгибалась назад, а сиденье и подлокотники были обиты чем-то похожим на искусственную кожу.
Гэлбрайт невольно вздрогнул, когда увидел этот стул — он сразу же проассоциировал эту конструкцию с электрическим стулом, на котором в некоторых штатах Америки до сих пор проводились казни. Было странно видеть подобную вещь в английском компьютерном институте, которым руководили японцы, но в данный момент полицейскому было не до смеха.
— Итак, вы видите «место зрителя», — снова раздался искажённый помехами голос.
«Хм, очень подходящее название для этой конструкции», — саркастически подумал Гэлбрайт. Он подошёл к стулу и коснулся пальцем обивки. Оказывается, он был обит резиной. «Чтобы меня случайно не ударило током?» подумал инспектор.
— Садитесь в него и нажмите на красную кнопку, которая находится слева от вас, — подал команду голос диктора.
Гэлбрайт не спешил садиться на этот стул. Ему пришла в голову мысль, а не было ли всё это частью плана доктора Бэйзларда, суть которого могла заключаться в том, чтобы заманить инспектора как можно дальше от поверхности земли, а затем посадить на электрический стул и всё, нежелательный человек был бы устранён… Полицейский решил обратиться к невидимому обладателю этого наглого голоса. Он не ожидал, что ему кто-нибудь ответит или хотя бы просто услышит, но попробовать всё же стоило.
— Эй, как вас там зовут… — крикнул Гэлбрайт, мотая головой по сторонам.
— Что? — вопросительно прогремел голос.
— Почему именно этот стул? — спросил инспектор.
— Чтобы подключиться к мыслям D.O.O.R., — громко провозгласил диктор.
— Я не понимаю, где здесь логика, — крикнул полицейский.
— Вы садитесь на место зрителя, и по нажатию кнопки к вашей голове подключается специальный адаптер, позволяющий вам читать сны суперкомпьютера, — громко объяснил голос.
— Почему всё так сложно? — почти капризно воскликнул Гэлбрайт.
— Ничего сложного, — невидимый диктор, казалось, улыбнулся, — вы просто садитесь и подключаетесь.
— Это правда, что во всём вашем институте вы не смогли отыскать ни одного человека, который мог бы просто вмонтировать в этот суперкомпьютер самый простой экран? — спросил Гэлбрайт.
— D.O.O.R. предоставляет информацию в виде последовательности электронных импульсов. Мы активно работаем над тем, чтобы суперкомпьютер мог преобразовать их в непрерывный поток видеосигнала, но на данном этапе все задачи, связанные с визуализацией, перекладываются на мозг «зрителя». Принцип этот схож с литературой — ведь по сути книга является простым набором букв, но в вашей голове их последовательность трансформируется в яркие образы, — после этой тирады голос затих.
Из-за помех и эха, царивщих в этом помещении, было невозможно понять, кому на самом деле принадлежал этот голос, но когда Гэлбрайт услышал подобную аналогию из уст невидимого оператора, то он сразу подумал о том, что человеком, сидевшим в данный момент у микрофона, мог быть никто иной, как уже знакомый ему седовласый специалист. Однако полицейский не стал вступать с ним в перепалку — ибо какой мог быть в этом смысл, если он сам всё ещё был заперт в помещении, похожем на тюремную камеру…
— Садитесь на место, — снова раздался голос.
«Что ж», — подумал Гэлбрайт, — «вы достаточно надавили на меня». Он поправил свой пиджак и устроился на стуле.
— Теперь нажмите на кнопку, — продолжил диктор.
«…и я получу результат», — подумал инспектор. Гэлбрайт повернул голову влево и увидел прямо рядом с подлокотником небольшое углубление в приборной панели, в котором мерцал синий огонёк. Он наклонился ближе. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это была круглая пластиковая кнопка с едва заметной выпуклостью посередине.
— Нет уж, не всё сразу! — полицейский поднял голову вверх.
— Какие ещё вопросы? — прогремел голос из динамика.
— Не могли бы вы описать в общих чертах, что я увижу в этих «снах»? — закричал Гэлбрайт, словно борясь за свою жизнь.
— Хорошо, — пробормотал диктор, словно делая ему одолжение. — Профессор Макото Шугарами не намеревался создавать конкретную личность машинного разума суперкомпьютера, он просто загружал в него информацию. Однако, когда мы провели сеанс так называемого «первого чтения», то мы обратили внимание на то, что D.O.O.R. в своих мыслях считает себя молодым американским мафиози, который живёт в европейском городке.
«У этого мозга крайне необузданное воображение», — подумал Гэлбрайт, не отдавая себе отчета, о ком именно он говорил — о вполне себе живом профессоре или об этой мертвой машине.
— Как зовут этого вашего «электронного мафиози»? — спросил инспектор.
— Эдвин Дефорест, — сухо ответил голос.
— Хорошо, джентльмены, я готов, — наконец согласился полицейский.
Гэлбрайт отвёл взгляд от блестящего металлического потолка и снова посмотрел на голубую лампочку. Он немного поколебался — почти как тогда, когда впервые садился в свой первый самолет. Тогда суть была в том, что он покидал свою родную Англию с целью попасть в неизведанную землю обетованную, а теперь — какая ирония судьбы! — он совершил обратное путешествие, дабы проникнуть в мысли каких-то электронных мозгов, находившихся в глубинах подозрительного подземного бункера, по непонятным причинам называвшего себя институтом.
Гэлбрайт вытер рукой пот со лба и, с нежностью подумав о бедной маленькой девочке по имени Делия, из-за которой он, собственно, и совершил путешествие из Портленда в Лондон, решительно протянул руку к кнопке…
Раздался едва слышный щелчок, и на потолке, прямо над головой Гэлбрайта, приоткрылась небольшая панель, откуда вниз выдвинулся манипулятор, заканчивающийся тремя серебряными когтями. Со звуком сервоприводов они начали медленно приближаться к голове инспектора, который непроизвольно поёжился в своем кресле.
— Расслабьтесь, гость, — раздался голос, — и закройте глаза.
Полицейский подчинился невидимому собеседнику. Он почувствовал, как три пальца манипулятора обхватили его затылок и бока головы. Гэлбрайту не было больно, но ощущение было не из приятных — казалось, что его голову сжимали в тисках, что было недалеко от истины.
— А также перестаньте думать, — сказал диктор.
Услышав это, инспектор открыл глаза. Он хотел спросить, как ему следует понимать эту просьбу, но с ужасом обнаружил, что язык перестал ему повиноваться — очевидно, через стержни манипулятора был послан какой-то парализующий импульс. Но, к счастью для него, невидимый оператор, казалось, понял, что гость требует объяснений.
— Это необходимо для того, — начал рассказывать голос, — чтобы поток ваших мыслей не прерывал поток информации электронного сознания, потому что в противном случае вы рискуете ничего не увидеть. И да, — строго заметил диктор, — закройте глаза, я же вас попросил.
Гэлбрайт подумал о том, что это было весьма похоже на то, как реклама в кинотеатрах настоятельно рекомендует зрителям не задаваться вопросом, а просто наблюдать за тем, что им показывают на экране. С этой мыслью он постарался как можно плотнее закрыть глаза, одновременно замечая, что комната начала погружаться в темноту…
Прошел час, и комната, в которой он находился, снова наполнилась флуоресцентным светом. Инспектор почувствовал, как чьи-то руки начали снимать металлические клешни манипулятора с его головы. Он с трудом открыл глаза — рядом с ним стояли оба брата Окамура. Шинода высвободил голову Гэлбрайта из объятий машины, затем кивнул Ичиносе, после чего они вдвоём помогли инспектору подняться со стула.
— Устали? — вежливо спросил Шинода гостя.
— Я в порядке, — прохрипел он. — Спасибо за то, что проявили ко мне заботу.
Ноги полицейского едва держали его — всё его тело было настолько сильно измучено, как будто он пробежал несколько миль по пересеченной местности. Если бы не эти двое японцев, Гэлбрайт неминуемо упал бы на пол. Братья подхватили инспектора под руки, и всей троицей направились к выходу. Гость поднял голову — прямо на пороге стоял специалист, который смотрел на него с улыбкой.
— Мы можем пройти? — обратился к нему старший брат Окамура.
— Да-да, конечно, — седовласый мужчина отступил в сторону.
Когда они оказались в коридоре, японец отпустил Гэлбрайта, и он прислонился к стене, тяжело дыша. Впечатления от сеанса чтения снов компьютера заполнили его голову. Инспектор постоял так несколько минут, затем поправил пиджак и посмотрел на специалиста и братьев Окамура, стоявших неподалеку от него. Казалось, они с нетерпением ждали, когда он наконец решит поделиться с ними своими мыслями по поводу их изобретения.
— Что ж, джентльмены, — медленно произнёс Гэлбрайт, — это было здорово, скажу я вам!
— Как бы вы описали то, что увидели? — автоматически спросил его Шинода.
Лицо Ичиносе сияло от счастья — ему, как понял Гэлбрайт, было очень приятно слышать похвалу в адрес работы, к которой он приложил свою руку.
— Это можно сравнить с остросюжетным фильмом, — честно признался полицейский.
— Ха, это весьма интересное замечание! — воскликнул специалист и поднял палец вверх.
— Что? — Гэлбрайт непонимающе уставился на седовласого.
— Если бы Адриан Монтези не покинул наш институт, то он не преминул бы воспользоваться вашей идеей, — пояснил его собеседник.
— С чего вы это взяли? — инспектор не понял этих слов.
— Для общего развития, — продолжил седовласый, — Монтези в детстве мечтал стать режиссёром кинофильмов, но его родители хотели вырастить инженера, а не гуманитария, поэтому ему неохотно пришлось пойти против своих желаний.
— Любопытно, — инспектор почесал усы.
— Я полагаю, что у Монтези всё ещё гнездится в голове мысль о том, что ему не следовало подчиняться воле своих родителей, — сказал специалист.
— Хм… — Гэлбрайт погрузился в раздумья.
— Потому что это могло бы послужить понятным объяснением тому, почему он так легко передал свой проект в руки японского профессора, — закончил свою речь седовласый мужчина.
Да, подумал Гэлбрайт, люди подчас бывают такими забавными — у гения, изобретателя вечного суперкомпьютера, вскрылся такой тривиальный комплекс, который в конечном итоге заставил своего владельца отказаться от изобретения.
Полицейский посмотрел на братьев Окамура — те молча стояли, опустив глаза.
— Итак, вы считаете, — инспектор повернулся к седовласому, — что этот ваш суперкомпьютер можно использовать для создания фильмов?
— Pourquoi pas? — снова воскликнул специалист по-французски. — Было бы очень даже неплохо, если бы мы смогли научить D.O.O.R. отображать его сны на целлулоидной ленте в качестве серии изображений. Тогда мы бы могли передать подобный материал какой-нибудь киностудии, которая записала бы озвучку и в итоге смонтировала киноленту!
Ичиносе Окамура присоединился к этому изречению. Молодой японский ассистент сказал, что ленту со снами их суперкомпьютера с радостью приняла бы некая американская студия, которая была известна тем, что пыталась сэкономить каждый цент на создании своих фильмов, чем всегда успешно обманывала своих зрителей, в чём уподоблялась лисе.
— Я уверен, что фильм, снятый суперкомпьютером, побил бы рекорды на многих международных кинофестивалях, — продолжил седовласый с сумасшедшим блеском в глазах.
— А в случае, если критики оценили бы такой фильм по достоинству, то его, возможно, даже показали бы по кабельному телевидению! — сказал Шинода.
— Джентльмены, вы в самом деле в это верите? — Гэлбрайт не мог поверить своим ушам.
— Нет, мы просто шутим, — специалист тут же принял серьезное выражение лица.
Гэлбрайт не мог не признать, что у этих ученых было хорошее чувство юмора, и то, как они формулировали свои шутки, только укрепило его во мнении о том, насколько опередило своё время их изобретение. «Некая дверь, которая закроется за киноиндустрией», — подумал он. Понятное дело, что последнее слово будет принадлежать не самому суперкомпьютеру, а аудитории, но что поделаешь, СМИ любят драматизировать события.
Размышляя о киноиндустрии, Гэлбрайту в голову пришла идея — а что, если бы вдруг случилось так, что всё это приключение, которое ему удосужилось пережить, было бы решено экранизировать? Стоя в металлическом коридоре подземного института, инспектор начал прокручивать в голове идеи того, какие трансформации могла бы претерпеть его злополучная история, угоди она в дрожащие от нетерпения руки кинематографистов — как он был уверен, это точно были бы ребята из Голливуда.
Очевидно, что основное место действия из не очень известного города Портленда перенесли бы в Нью-Йорк — почему-то этим работягам из Лос-Анджелеса очень нравился этот многострадальный город. А вот Англия была бы полностью исключена из сюжета, потому что продюсер решил бы сэкономить на съемках в Лондоне. Кто знает, может быть, они бы не поленились на роль самого Гэлбрайта выписать из Франции ажно целого Бельмондо — ведь этот актёр славился тем, что мог творить чудеса, и любые, даже самые заурядные персонажи в его исполнении внезапно оживали и приобретали глубину, не присущую им до этого. Инспектору стало интересно, как бы критики отреагировали на участие французского актера в американском кинофильме?
Затем Гэлбрайт в своих мыслях добрался до многострадальной Делии — её история определенно не могла бы попасть на экран без сокращений, цензуры и переосмысления. Инспектор сразу представил себе, как стараниями американских сценаристов скромная маленькая девочка по имени Делия превратится в какого-нибудь сурового и мрачного мальчика или, ещё лучше, в дерганого подростка с комплексами по имени Делиан — но ни в коем случае не Далиен, дабы зрители, не дай Боже, не спутали этот фильм с ещё не вышедшей пятой частью нелепых — по скромному мнению инспектора Гэлбрайта — приключений какого-то дьявольского мальчишки.
Инспектор не видел ни одного фильма из этой хорошо известной киноманам франшизы, четвёртую часть которой, как ему было известно, показали по кабельному телевидению шесть месяцев тому назад — ну или же четыре, если не считать его путешествия во времени в такси, — но он помнил слухи среди поклонников попкорновых кинолент, что в этой самой части у того непослушного мальчика без видимой на то причины — имеется в виду, если игнорировать факт того, что продюссеры попросту захотели нагреть руки на новом фильме, — вдруг ни с того ни с сего появилась сестра — такая же противная и нелепая, как сам тот мальчишка. Или, может быть, всё было совершенно наоборот, и у этого мальчика не было никакой сестры, а девочка эта могла бы быть — чем чёрт не шутит? — его дочерью, которая была как две капли воды похожа на своего несовершеннолетнего отца? Размышляя о родстве персонажей в каких-то дурацких фильмах, инспектор Гэлбрайт поймал себя на мысли, что начинает ненавидеть весь американский кинематограф в целом и эту кинофраншизу в частности.
Тот факт, что голливудские кинематографисты решили бы заменить Делию мальчиком в экранизации приключений Гэлбрайта, инспектор объяснил себе тем, что смерть маленькой девочки — даже если бы смерть как таковая осталась бы за кадром — вызвала бы шквал возмущенных писем от женщин с оскорбленными материнскими чувствами, чего любая студия, разумеется, ни за что бы не допустила и постаралась бы избежать любыми средствами. Впрочем, изменение пола центрального персонажа могло бы произойти, если бы создатели фильма решили сохранить сюжет фильма, в котором герой — которого, как считал Гэлбрайт, определенно сыграл бы Бельмондо — должен был начать расследование убийства ребёнка.
Но в том случае, если эти плуты-кинематографисты решат, что фильм должен стать мелодрамой — а что, тогда можно будет сэкономить на спецэффектах, плюс не нужно будет напрягаться с актером-ребёнком, — то в таком случае роль Делии могли бы отдать какой-нибудь немолодой, но хорошо сохранившейся актрисе, а весь сюжет перепишут стандартным голливудским способом, который предполагает обязательную, хотя и совершенно неоправданную любовную сцену между героем и героиней (обычно заканчивающуюся затуханием в первых десяти кадрах).
В подобном развитии ситуации весь сюжет переделали бы до неузнаваемости, сведя всю историю к банальному детективу, где весь хронометраж доктор Бэйзлард — молодой и симпатичный гинеколог, а ещё лучше простой стоматолог — будет выступать в роли очередного подозреваемого, которого Бельмондо в развязке с надлежащим пафосом убьёт парой выстрелов из полицейского кольта. И в фильме не будет ни единого слова о смерти Делии от рака — точнее, от попытки вылечить её от очень похожего на него заболевания — ведь персонаж с её именем, которого сыграет взрослая актриса, будет жить до самого конца и в финальных кадрах соединит свои губы с губами Бельмондо под слащавую мелодию, исполняемую симфоническим оркестром — поскольку мода на синтезаторную музыку осталась в восьмидесятых.
С изменением возраста Делии проблема с попытками адаптировать Джордана Тёрлоу для экрана сразу снимется — ведь это весьма сложный человек с сомнительными моральными качествами, который плюс ко всему был настолько неоднозначен, что его история в лучшем случае вызвала бы у зрителей отторжение, а в худшем — резкую критику в адрес режиссёра, которого начнут обвинять в якобы потакании педофилам, хотя на самом деле это было совершенно не так. Ну, или, подумал Гэлбрайт, Джо тоже сменят пол, и в сюжете появится какая-нибудь дурочка с его именем, которая будет бороться с Делией за сердце привлекательного главного героя и бросать на того томные взгляды, сопровождаемые странной улыбкой.
Хотя нет, решил инспектор, создатели фильма скорее всего пойдут по более лёгкому пути, и в таком случае мистер — или же миссис — Тёрлоу просто исчез бы из сюжета, ибо лишний сюжетный акцент в фильме был бы не нужен — ведь зачем тратить лишние деньги на приглашение актёра на незначительную роль, если можно просто ограничиться короткой фразой из уст Бельмондо, по которой зрители поймут, что у его героя были в прошлом мимолетные отношения с дочерью некоего журналиста, а появление в его жизни Делии в итоге пробудило в нём давно угасший интерес к женскому полу — это не только удешевит производство фильма, но плюс ко всему подобная деталь весьма придётся по вкусу одиноким холостякам за сорок, которые ходят в кино, чтобы там ассоциировать себя с мужественными главными героями, которые щелчком пальца кладут к своим ногам весь женский актерский состав киноленты…
— Теперь вы можете идти домой, — внезапно раздался голос специалиста.
Инспектор вздрогнул, когда седовласый положил руку ему на плечо, отвлекая его этим от мыслей о возможной экранизации его приключений.
— Ну наконец-то, — ухмыльнулся Гэлбрайт, вытирая пот со лба, — а то я уже грешным делом решил, что буду торчать здесь до конца своих дней.
И они вчетвером направились вперёд — седовласый впереди, братья Окамура за ним и в самом конце сам Гэлбрайт. Ему снова пришлось долго тащиться по узким металлическим коридорам подземного института, то и дело уступая дорогу случайным сотрудникам, которые попадались ему на пути. Казалось, проникновение в сны компьютера подействовало на инспектора подобно сеансу психотерапии — потому что теперь его больше не беспокоила клаустрофобия, и он чувствовал себя свободно и уверенно.
Наконец они остановились в холле, где в это время уже никого не было. Седовласый прошёл вперед и нажал на кнопку вызова лифта.
— Что, теперь вы позволите мне подняться наверх по-человечески? — Гэлбрайт всё ещё помнил фразу седовласого о лифтах.
— Теперь нет необходимости подниматься по винтовой лестнице, — ответил специалист, не заметив упрёка в словах полицейского.
— Мы вызвали для вас такси, — обратился Шинода к гостю.
— Когда вы достигнете поверхности земли, вам придется немного подождать машину, потому что институт находится далеко от города, — предупредил Ичиносе.
— Что ж, спасибо вам… — Гэлбрайт слегка поколебался, подыскивая слова. — Друзья! — в итоге выпалил он, после чего пожал руки обоим братьям Окамура.
— Да, кстати, — седовласый, стоявший у лифта, снова поднял палец, — в помещении мы заранее повесили шубу на вешалку.
— О чем вы говорите? — не понял его слов инспектор.
— На улице зима, а вы легко одеты, — специалист посмотрел на Гэлбрайта с теплотой, нетипичной для такого пожилого человека.
— Хорошо, — полицейский слегка кивнул.
Массивные двери лифта медленно открылись, и сердце Гэлбрайта внезапно упало — ему показалось, что от этой поездки будет зависеть вся его дальнейшая судьба. Бросив последний взгляд на седовласого и братьев Окамура, он шагнул в открывшуюся перед ним кабину лифта, после чего двери за ним закрылись. Инспектор так долго ждал момента, когда он наконец-то сможет покинуть этот институт, но теперь, когда он уже ехал в лифте, ему ни с того ни с сего стало не по себе, потому что всё происходящее было похоже на какой-то странный сон. Кроме того, он испытывал почти суеверный страх, что лифт может застрять между этажами.
Но вскоре кабина лифта остановила своё движение, и когда его двери открылись, Гэлбрайт вышел в ту же комнату, где его встречали специалист вместе с Манабу. Пройдя несколько шагов вперёд, полицейский заметил, что на вешалке больше не было ни одного белого халата, зато там висела обещанная седовласым меховая шуба, в которую Гэлбрайт немедленно облачился. Одежда пришлась ему впору, за исключением, может быть, того, что рукава шубы были немного коротковаты. Интересно, подумал он, кому принадлежала эта шуба — седовласому или одному из тех японцев? Во всяком случае, это не сильно беспокоило инспектора, который, пройдя через двойные деревянные двери, оказался на улице. Была ночь, снег шёл не переставая. Инспектор вздрогнул от холода и поднял голову вверх. Вдохнув холодный воздух, Гэлбрайт пришёл в себя и, оглядевшись, увидел впереди огни приближавшейся к нему машины. Сомнений быть не могло — японцы сдержали свое обещание.
Гэлбрайт неожиданно для самого себя вдруг почувствовал такой прилив сил, что ему вдруг захотелось петь, и он, медленно шагнув вперёд, начал перебирать в уме песни, запавшие ему в душу. Он вспомнил, как ещё в Портленде смотрел в нелегальном кинотеатре немецкий фильм, в финальных титрах которого звучала песня, которую он тогда запомнил из-за того, что она была на английском языке. Засунув руки в карманы шубы, Гэлбрайт начал напевать её слова.
— Lonely presence, damaged the work, You can't, ох… — он запнулся. — Everything the God…
Инспектор очень быстро отказался от этого дела, поняв, что не помнит точных слов этой песни. По крайней мере он знал о том, что в ней пелось о человеке, который выступал в роли Господа Бога, и пытался построить новый мир. Как бы то ни было, мелодия этой песни, которая, как помнил инспектор, исполнялась на фортепиано, навсегда осталась в его памяти, и поэтому Гэлбрайт, отказавшись от попыток спеть песню, просто прокручивал её мелодию в своей голове, наблюдая за приближающимися огнями машины…
Абсолютная пустота.