Яблоко жизни

(отрывок из повести) 

Яблоко – очень полезный продукт для организма человека: его сок, мякоть, кожура являются неоценимым источником питательных и целебных веществ. Нет болезней, которые не поддавались бы лечению с помощью сил, заключенных в яблоках…           
                                                   Из восточных сказаний о животных и растениях       

Пока не заболеешь, на жизнь смотришь совсем по-другому… Мария не припоминала, чтобы так заболевала раньше. Началось с небольшой простуды, потом «прицепилось» – ангина, кашель, ОРЗ; дальше – осложнения: миозит, остеохондроз… и прочее. Муж настоял, чтобы положили в госпиталь, мама обещала, что с детьми справится. Положили в неврологическое отделение. В палате, где находились еще три женщины, Марии не понравилось, и не потому, что там было плохо, а, наверное, просто болеть не привыкла. Да и соседки (хоть и ни ей, ни друг дружке не ровесницы) говорили об одном и том же: о болезнях, семейных неурядицах, а чаще пересказывали разные сплетни. Мария старалась помалкивать, не ввязываясь в разговоры. Зачем ей это? Скорее бы, скорее вылечиться и уйти домой – вот чего ей хотелось с самого начала. Почти всю первую неделю не вставала – только в столовую да на уколы, прогревания, анализы...

В голову приходили разные мысли, иногда самые нелепые!

И зачем жизнь устроена так, что люди должны болеть?

Уже в первые дни она заметила, как по вечерам в коридор из предпоследней палаты выезжал в кресле-каталке, ловко с ним управляясь, молодой еще человек. Однажды, проезжая мимо Марии, задержавшейся у кабинета дежурной медсестры, он обронил на пол свернутую в трубочку газету. Мария тут же нагнулась, хотела поднять…

Подняла, конечно, но еле разогнулась: спину пронзила боль.

– Ну, зачем же вы так… – сказал он. – Я бы смог и сам – нет, не сам, а кто-нибудь помог бы. Зря вы, небось, себе навредили!

– Ничего, сейчас полегчает, – ответила Мария, вымученно улыбнувшись. – Простите, пойду к себе.

В палате спросила у сестры, которая принесла вечерние градусники:

– Кто это у вас на коляске разъезжает?

– А, это Анатолий Скуратов, наш, наш больной, – отвечала та на ходу. – Несколько раз в году его лечим.

– Что же с ним?

Медсестра посмотрела на нее снисходительно и покачала головой:

– Мария Афанасьевна, у него – совсем не то, что у вас, да и у всех остальных. Не озадачивайтесь. Поняли?

На другой день пришел муж, Валерий, принес, что Мария просила. Передал привет от домашних, с работы.

– Что, лучше тебе? – спросил он.

– Конечно, – улыбнулась Мария, не привыкшая к долгим разлукам с семьей, с Валерой. – Разве может стать хуже, когда сразу столько людей заботятся обо мне?!

– Чего народу говорить?

– Это и говори. – Она вспомнила, что... – Валера, кстати: наверное, недели две проваляюсь тут. Представляешь?

– И ладно, – он смотрел на Марию с нежностью; чувствовалось, что устал, замотался. – Не переживай. У детей все в порядке. Скоро каникулы – норовят на улицу, за уроки не усадить. Правду сказать, скучают они без тебя… Олечка прямо рвалась сюда, а Кирилл приказал, чтобы ты отлеживалась, мол, намаяться еще успеешь!

– А мама как?

– Ну, Анастасия Григорьевна не унывает! – Валера засмеялся, вспоминая напутствия тещи, какими она провожала его сюда. – Велела о детях не беспокоиться, ко всему относиться с терпением.

– Я тоже сильно соскучилась, – вздохнула Мария. – А Оля исправила тройку по русскому?

– Вот и не знаю… – Валера наморщил лоб. – Да забудь ты пока обо всем! Исправит еще, успеет к концу четверти, я проверю. А ты давай держись, полечись тут, даже если поскучать придется, лишь бы поправилась. Смотри у меня, лечись как следует… – он вспомнил о своих делах, которым не было конца и края. Посидели еще немного, поговорили… – Ну, давай, не грусти напрасно, а мне пора.

– Уже?

– Ага, – Валера засобирался. – Не провожай, сам дорогу найду.

Через несколько дней Марии разрешили гулять во дворе. Только одеваться – теплее: весна обманчива! Мария что-то не решалась высунуть нос на улицу, отвыкла от прогулок до такой степени, что даже в холл выходила только изредка.

Выезжал туда же и Анатолий. В этот раз Мария увидела его, подошла.

– Как дела, Анатолий? Мне сказали, что вас так зовут.

– Да, меня все знают, – медленно, немного запинаясь на согласных звуках, произнес он. – А вас как величать?

– Меня? Мария Филатова, Мария Афанасьевна – просто Мария,– она не знала, о чем можно говорить с человеком, больным так… так серьезно. – Я давно не лежала в больницах, а теперь угодила… Но, думаю, дело идет к завершению, скоро выпишут.

– Замечательно, а меня – не скоро, как минимум через месяц.

– Боюсь и спросить: почему?

– Вот и не спрашивайте! – махнул рукой Анатолий, криво усмехнувшись. – Ладно, поеду. Скоро ко мне гости придут, хочу их встретить. Отвезут в душ, помоют, то да се. До свидания!

Мария вернулась в палату, прилегла, задумалась... Жалко парня! После ужина пошла позвонить домой: там все хорошо. Валерия Игнатьевича посылают в командировку на неделю, по его снабженческим делам, но раньше, чем через неделю, ее и не выпишут. Хочется, хочется вернуться, уже надоели казенные стены! На работе близится квартальный отчет, да и маме нелегко ухаживать за детьми, управляться по хозяйству… 

На другой день пришли две девочки с работы, принесли огромную сумку гостинцев.

– Да куда ж столько, мне не осилить! – удивилась Мария.

– Ничего, поправляйтесь, Мария Афанасьевна; это от чистого сердца – наши собирали!

Что тут делать? Сумка тяжеленная! Оставила пока в палате, а вечером спросила у медсестры:

– Можно ли угостить чем-нибудь этого… Анатолия Скуратова?

– Почему нельзя? Конечно, можно, ведь к нему особенно часто не приходят, пусть порадуется.

Мария сложила банки-склянки, фрукты и конфеты в пакет; подошла к нянечке, просила передать. Та тут же и отнесла, одобрительно взглянув на Марию. Утром Марию вызывали к начальнику отделения, на консультацию. Решили, что добавят новые  лекарства, уменьшат количество уколов, отменят физиотерапию. Да! Выпишут к понедельнику.

После тихого часа Мария сходила на массаж, потом отдохнула – посидела в холле, поразмышляла о себе. Сколько можно киснуть? Все, хватит болеть, размышлять, без дела маяться, пора встряхнуться… Вернулась в палату, вытащила сапоги, шапку, надела пальто прямо поверх махрового халата, намотала на шею платок, вышла на улицу: надо же заново привыкать к здоровой жизни, к свежему ветру! Во дворе встретила Анатолия, все на той же коляске. Он был одет в куртку, ноги укутаны одеялом. Рядом приятный мужчина нетерпеливо прикуривал сигарету.

– Мария Афанасьевна! – поприветствовал ее Анатолий. – Как я рад! А со мной – Федор, мой друг с детства. Федя, ты что, уже уходишь?

– Ага, только завезу тебя в палату. – Федор посмотрел на Марию с напускным безразличием, сделал две короткие затяжки и поправил одеяло на ногах у Анатолия.

– Не, в палату меня не надо, – остановил его Анатолий. –  Это я и сам умею. Мы тут с Марией погуляем немножко. Ладненько?

Мария сказала, что может погулять, но не больше получаса.

– Вот и я столько же. До свидания, Федя, – Анатолий улыбнулся.

– Звони, если что. Ну, будьте… – Федор ушел, подкатив Анатолия к широкой асфальтовой дорожке: по ней будет удобнее ехать. Анатолий проводил его долгим взглядом и, взглянув на Марию, взялся за рычаги управления. Коляска покатилась довольно легко, Мария шла рядом.

– А вы сами сможете… – она никогда раньше не присматривалась, как передвигаются инвалиды на колясках без посторонней помощи, да и почти не сталкивалась с этим. Да, не позавидуешь.

– Еще и как смогу, вас, Мария Афанасьевна, беспокоить не стану, – опередил Анатолий возможные вопросы.

– Я вовсе не к тому сказала, не к тому хотела спросить...

– Ладно, понял, – Анатолий покатил коляску быстрее, и Марии пришлось прибавить шаг. –  Спасибо за вчерашнее угощение. Вкусно – полжизни бы отдал! Нет, это просто шутка такая. Не подумайте, что я с голоду пухну.

– Нечего мне думать! – Мария встряхнула головой, отгоняя пустые мысли.

– Вот и ладненько.

 Мария с удивлением наблюдала, как быстро Анатолий работает руками, как ловко обращается с коляской, как размеренно вращаются ее колеса. Казалось, все получается легко и просто!

– Что, раньше такого не видела? – спросил Анатолий, наблюдая, какой эффект производят его действия на Марию.

– Видела, наверное, но… не так близко.

– А, это… Это, знаете, может случиться, ну, не с каждым, конечно…

– Я думала, что такие болезни – с детства, – осторожно произнесла Мария, не зная, что вообще говорить.

– Не с детства, хотя… – Анатолий догадывался, что Мария не имела представления о подобных заболеваниях. – Вижу, вы меня жалеете. Я бы и сам себя жалел, да поздно уже.

– Как же… Как это произошло? – вырвалось у Марии.

– Интересуетесь? – Анатолий усмехнулся. – Не обижайтесь, я… не к словам цепляюсь… Просто устал я от своего положения, устал ждать, что будет хуже и хуже.

– Почему нельзя ждать улучшения? –  удивилась Мария.

– Зачем ждать того, что не будет никогда?

– Никогда?

Анатолий остановился и спросил, глядя на Марию пристально:

– …Мария, простите, сколько вам лет?

Мария в ответ пожала плечами:

– А что? Это имеет для вас значение?

– Нет, но мы, я вижу, близки по возрасту – значит, вам легко сопоставить… – Анатолий неожиданно замолчал. – Мне тридцать девять лет, и десять из них я болею, а восемь – фигурально выражаясь – прикован к этому креслу. Видите?

– С вами что-то случилось? Как раз восемь лет назад? – осторожно спросила Мария, прикидывая, что у нее было в то время.

– Вот, вот… Скажи кто раньше, ни за что бы не поверил. Жил себе и жил, да так, что завидовали – через одного. Теперь-то – было бы чему... Врачи говорят: рассеянный склероз. Это неизлечимо.

– Я ничего не слышала о таких болезнях и таких диагнозах.

– Бог тебя миловал, прости, что обращаюсь на «ты». Можно? – Анатолий улыбнулся.

– Конечно, можно: мы же почти ровесники, – ответила Мария. –  Но… как же так? Чтобы не было улучшения? Ведь любая болезнь, наверное, как-то поддается лечению.

– Любая? – Анатолий бросил острый взгляд на Марию, вздохнул. – Куда там! Угораздило же меня… Ты – такая деликатная, воспитанная, угостила меня давеча… Очень вкусно, спасибо тебе… Я за тобой наблюдаю, я внимательный; встретил бы я тебя раньше, да не болел бы при этом… – Анатолий помрачнел, но тут же придал себе бодрости: – Эх, устроен-то я был хорошо! Женился по душе, жена – красавица. Родился сын. Все выходило отлично. Преград на пути не было, никто не мешал, начальство уважало, все проблемы решались быстро, в два счета. Носил я погоны; как закончил училище – сразу попал в транспортную милицию. Там и работал… Слышала про такую службу?

– Никогда, – отвечала Мария, которая и на самом деле никогда ничего общего не имела ни с милицией, ни с транспортной милицией. Она удивлялась, да не очень – чего только на свете не бывает!

– А я долго работать собирался. И не нужно мне было в каких-то очередях на квартиру стоять, на машину – тоже, добывать товары и продукты – не приходилось. Мы такой контингент обслуживали, что все это нашему брату полагалось без проволочек. Поняла? Квартира у меня была – игрушечка, обставлена по последней моде; хрусталь, ковры, мебель… Жене – подарки, наряды, все в дом тащу. Сыну – уж ему-то только «птичьего молока» не хватало, да со временем раздобыл бы. И вдруг… – Анатолий запнулся на полуслове, припоминая неприятные подробности. – Обычный грипп; ну, болел – на бюллетене, правда, долго не сидел, волка ноги кормят… Работал, работал, да чувствую: не то, с силами собраться не могу, а расползаюсь, как медуза, по дну – все сильнее развозит и развозит. Ну, меня к врачам в те годы было палкой не загнать, да если с постели не встать – какая тут работа? Вот так... Забрали в госпиталь, обследовали, поставили тот самый диагноз.

– Сразу же?

– Почти.

– Лечили? – спросила Мария. – То есть правильно лечили?

– Лечили, еще и как, а вот чем и правильно ли, нет ли – даже не спрашивай… Главное, что время летело, а ни на грамм не становилось лучше; выписывать на работу не собирались. Промаялся полгода. Представляешь? Все, вышел в тираж. Дали группу. Комиссовали. Кинули пенсию – три копейки; потом, правда, чуть-чуть прибавили, спасибо начальству, похлопотали за меня...

– Так все просто? – удивилась Мария. – А семья, жена?

– Вот то-то, что жена… – тут Анатолий словно споткнулся обо что-то. – Врачи ей обрисовали положение, объяснили культурно. Она – ко мне: «Разводимся, сына беру с собой, квартиру делить не будем, тебе на работе комнату отдельную дадут – пообещали». А я все в госпитале лежу, понимаешь? Притаскивает хахаля, говорит: «За него замуж выхожу». Представляешь? «Подпиши, – твердит, – документы, мы тебе все без хлопот оформим. Не подпишешь – хуже будет».

– Но… разве нет законов на этот счет? – неуверенно спросила Мария.

– Куда хватила! Законы есть, но как говорил один мой друг, мы привыкли жить не по законам, а по понятиям. Чего-то добиться можно, если силы на это иметь… – невесело усмехнулся Анатолий.

– А сын? – спросила Мария так, словно о своем ребенке.

– Что – сын! – Анатолию тяжело и больно было объяснять свою историю до конца, но раз уж начал… – Ему тогда пять лет исполнилось. Жена сказала: мол, раз в месяц будешь с ним встречаться, если захочешь. А вообще – ни к чему… Меня все это окончательно…  в медузу превратило бы, но друзья не дали. Вот ты Федю только что видела: работали-то вместе недолго, близкими приятелями не считались. Помогал я ему несколько раз, и он – мне, иногда, по мелочевке… Не думал, не гадал, что человеком окажется, а он – вот те на! – тогда первый ко мне прибежал, весь мой расклад узнал, с юристами своими советовался. Он же и в комнату новую меня определил, он да еще один капитан. Вон как! Кто б подумал? Так вдвоем за мной и ухаживали – не в службу, а в дружбу, как говорится. Понимаешь?

Мария не ожидала таких откровений; но понимающе кивнула.

– У меня ведь родных нет совсем, только брат в Белгороде, – продолжал Анатолий. – Родители померли недавно там же, в Белгороде... Есть и школьный друг, Иван Рябичев, с которым… Ну, повздорили мы когда-то по глупости, разбежались в разные стороны. Федя его нашел, расписал мои беды-горести, так Иван моментально, в тот же день прибежал ко мне. Думаешь, у него своей семьи нет? Семейка еще та... Но звонить ему можно и днем, и ночью. Вот, видишь, и коляску эту достал: хорошая штука, удобная. Без друзей-то я теперь – полный труп.

…Не будь у Марии живого воображения, история Анатолия лишний раз доказала бы ей, как мало можно уповать на прочность семьи или надеяться на благодарность общества. Но она принимала все близко к сердцу и невольно принялась переживать за Анатолия, как за близкого родственника – прониклась по-настоящему.

Но что же делать, что ему отвечать, ведь он ждет!

– Анатолий, – сказала она, – я мало понимаю в медицине, хотя моя мама всю жизнь медсестрой-акушеркой работала. Сама я – на заводе, в отделе кадров, ничего интересного. Не знаю, чем бы тебе помочь: мои знакомые – совсем не те люди. У тебя дома телефон-то есть?

– А как же! – обрадовался Анатолий, польщенный вниманием Марии. – Мне это положено; прямо в моей комнате и стоит, на тумбочке возле кровати. В прихожей – общий, для соседей, они у меня хорошие. Хочешь мне домой позвонить? Мне можно надеяться?

– Попробую что-нибудь узнать для тебя, – отвечала Мария. – Только не знаю, получится ли. Оставлю тебе свой телефон, даже два: домашний и рабочий – вдруг пригодятся.

За разговорами они не заметили, что оказались почти у госпитального крыльца. Мария почувствовала, что немного озябла. А как Анатолий? Он улыбнулся ей, мол, все нормально! Она пошире распахнула двери.

Анатолий произнес, заезжая:

– Спасибо, добрая ты душа. Встретил бы тебя раньше…

*** 

Марию выписали, как обещали; бюллетень не продлили, а сразу – на работу. Мама, Анастасия Григорьевна, сказала, что раньше-то больным давали долечиться до конца. Мария тут же вспомнила Анатолия, пересказала его историю – как ему «дали вылечиться» и до какого конца... Домашние посочувствовали для приличия, но увидев, как на Марию подействовал этот Анатолий, остались недовольны. Валера образумил ее: не надо так реагировать на чужое несчастье. Вот как? Мария не обиделась на мужа, хотя и не согласилась с ним: от чужого до своего – один шаг! Ей хотелось навестить Анатолия, пока тот еще оставался в госпитале – не сумела: дела навалились со всех сторон, скучать или заботиться о новых знакомых было недосуг.

Анатолий позвонил сам месяца через два, спросил, не забыла ли его Мария, а она – обрадовалась, сказала, что помнит, конечно же.

– Как себя чувствуешь? – спросила она.

– Ничего. Вроде, справляюсь, – Анатолий отвечал бодро. – Даже могу приготовить себе завтрак, сварганить обед. На кухню – на коляске, катаюсь вовсю, коридор позволяет. В основном, приплачиваю соседям, чтобы покупали на мою долю продукты и готовили, а больше их почти не беспокою. Ну, ванную занимаю раз в неделю, когда ребята меня купать приходят… Ты уж звони, пожалуйста, хоть голос твой услышу.

– С сынишкой-то видишься?

– Ага, недавно привозили ко мне. Так и просидел на стуле возле шкафа, близко не подошел. То ли сам брезгует, то ли мать научила меня остерегаться... Пока еще ничего, видать, не понял, а ведь не маленький, скоро четырнадцать стукнет. У тебя дети-то есть?

– Разве я тебе не говорила? – спохватилась Мария. – Сыну – пятнадцать, дочери – десять. За ними нужен глаз да глаз. Мамочка моя меня просто выручает; она всю жизнь с нами живет. Мы с мужем работаем от звонка до звонка, а она у нас – домоправительница и воспитательница.

– Прости, что отнимаю время. Позвони, когда сможешь.

  …Анастасия Григорьевна слушала этот разговор и ворчала в сторонку: мол, разве можно помочь всем без разбору? За долгие годы медицинской практики она столько раз сталкивалась с бедой, разбитыми жизнями, смертью! Хорошо, хоть – внуки здоровенькие, правда, Олечка слабовата. Надо закаляться! Машенька-то в детстве болела, особенно лет до пяти, потом выправилась, подросла. Так-то и в каждом доме – что-нибудь, да не все – слава Богу, но не станешь же из-за этого…

– Мама, ты уж не записывайся в закоренелые эгоистки, – остановила ее Мария. – Анатолий ни на что не претендует, поверь. Ему нужно, прежде всего, человеческое участие. А чтоб у нас в семье несчастий больше не было, лучше бы не отворачиваться, к примеру, от Анатолия. Неужели тебе еще нужно что-либо объяснять, когда ты с отцом прожила двадцать лет, с человеком, который погибал, но товарищей выручал.

– Выручал-то он, конечно, выручал, – только и сказала Анастасия Григорьевна. –  Выручил бы кто его – когда он…

Анастасия Григорьевна, степенная и рассудительная, прежде никогда и ничего не осуждала без повода, но смерть мужа, погибшего под снежной лавиной в горах Тянь-Шаня, здорово подкосила ее и поубавила степенности. С годами боль притупилась, однако чувство обиды на тех, из-за кого, как она понимала, погиб Афанасий Леонидович, осталось в ее душе навсегда, и никуда от этого не денешься...

Мария знала, как тяжело матери, и поэтому попросила ее:

– Мама, успокойся, пожалуйста, будь так добра, и пойми: тогда, наверное, папе нельзя было помочь, а теперь вот – Анатолию – надо попробовать помочь, или хотя бы посочувствовать. Ведь он так одинок!

Нет, Анастасии Григорьевне затея дочери не понравилась, да подумала: пусть пока все останется, как есть, а там видно будет, может, и не всплывет эта тема. Мария, напротив, решила больше никому ничего не рассказывать, а позванивать Анатолию – по мере возможности – почаще.

...Лето обещало быть погожим – хорошо бы! В середине июня Анастасию Григорьевну с детьми отправили на дачу, сами с Валерой занялись ремонтом квартиры: уже лет пять собирались. Замечательно, что за лето управились с ремонтом, думали – не успеют. В сентябре дети пошли в школу – закрутился новый хоровод хлопот. На заводе у Марии началась реорганизация, пошли перестановки, и начальство предъявляло  к сотрудникам все новые требования. Она замоталась, заработалась – и Анатолию сумела дозвониться только в ноябре, с работы, в обеденный перерыв. Трубку долго не брали. Мария перезвонила. Трубку взяли, только голоса слышно не было: лишь шипение и возня. Она хотела положить трубку, но наконец раздался приглушенный голос Анатолия:

– Мария, это ты?

– Я. Почему сразу трубку не берешь?

– …Долго тянулся, – его голос показался очень слабым. – Ребята поставили аппарат на другой конец тумбочки. Еле достал.

– Расскажи, как дела.

– Плохо… Врачиха приходила, говорила, что дальше будет хуже. Надо куда-то ложиться.

– Может, тебе лучше определиться в специализированное учреждение? – спросила она, припомнив, что существуют какие-то дома или пансионаты для инвалидов. – Разве нет таких?

Анатолий нервно засипел, трубка шипела и трещала. Погодя сказал:

– Ребята мои все разузнали… Какие дома-терема? Кому и где я нужен? Ясное дело: держись, говорят, до конца, там – труба дело. Поняла? Держусь вот… Стараюсь не расклеиваться…

– Давай, смотри мне! – постаралась подбодрить его Мария.

– Смотрю… – Анатолий примолк. – Раньше все сокрушался о прошлом, а теперь научился мириться с настоящим – другого-то нет...

– И правильно… 

– Знаю, – Анатолий словно преодолел неприятные воспоминания и сказал повеселее: – А еще у меня – новшество: Иван заказал где-то пульт дистанционного управления для телевизора, принес и настроил – здорово! А то я сидел в четырех стенах, и что вокруг делается, не знал. Скоро телефонный аппарат с большими кнопками притащит, чтобы мне было удобно управляться с ними. Да и так, другие «подпорки и крючки» под меня приспособил, это тебе не очень интересно, наверное.

– То есть тебе все хуже, – все-таки сделала неутешительный вывод Мария. Кнопки, крючки, подпорки...

– Не буду нагнетать… Пока – не хуже. Лекарства, продукты – все с доставкой – ребята стараются. Только кто бы еще новые мысли пристегнул к моим старым мозгам!

– Ну, не раскисай. Скоро позвоню. Счастливо.

Мария положила трубку. Да, не позавидуешь.

Дома все-таки собралась с духом и спросила у мужа:

– Валера, а в инвалидных домах очень плохо?

– Что, там еще твоя нога не ступала? – Валера словно ждал, что Мария заговорит об этом, и нарочито строго начал выговаривать: – Ты на что нацелилась? Может, будешь в собесе работать на общественных началах или благотворительный фонд откроешь? Попечительница безотказная...  Если бы я тебя не знал! Давай-ка я позвоню этому твоему подопечному, разберусь с ним, все объясню, по местам расставлю!

– Да что ты! – одернула его Мария. – Как ты можешь судить о человеке – ты его даже не видел ни разу! Ну, маму я понимаю, а ты? Ведь точно знаю: ты не такой бессердечный, каким хочешь показаться. Эх... Но не буду, не буду больше об этом… – Мария обиделась до слез. – Анатолию и без меня люди помогают, а я – просто, из вежливости…

– Ах, ты Машка-ромашка! – засмеялся Валера, разгоняя набежавшие было тучи, и обнял пригорюнившуюся Марию с жаром. – Так я и поверил… Ведь за это я тебя и полюбил когда-то, за сердце твое беспокойное… Помнишь, как мы познакомились? Не забыла еще?

Еще бы Марии не помнить их первой встречи, случившейся в деревне у бабушки! До сих пор она частенько вспоминает, как все произошло – после третьего курса, на летних каникулах… Однажды, поздно вечером, выбираясь с корзинкой грибов из лесу, она выходила на дорогу. Издалека заметила, как молодой парень тащит к машине какого-то человека. Парня она, кажется, встречала в деревне, а другого – никогда раньше не видела, однако не испугалась и подошла к ним поближе. Оказалось, молодой парень, Валерий, случайно обнаружил неподалеку тяжелораненого лесоруба и не смог оставить его без помощи. – «А как же все вышло? Где его начальство, например?» – «Лучше не спрашивать…» – Уже второй месяц за ближним лесом рубили просеку под железнодорожное полотно, и вот сегодня – на тебе! Мария поняла, что беднягу нужно срочно отвезти в город, а не в сельский медпункт, как собирался Валерий, потому что помочь ему могли только в больнице.

Тем более – в медпункте никого и нет – на ночь-то глядя!

Так и села в незнакомую машину с незнакомым человеком; так и отвезли лесоруба в районную больницу скорой помощи – там его вовремя прооперировали, спасли, значит. Словом, так и познакомились они с Валерой, а бабушка – та расхваливала его своей внучке: смотри, мол, какие у нас ребята-молодцы, не то что ваши, городские!

Давно все было, да очень хорошо запомнилось…

Валерий Игнатьевич тоже ничего не забыл. Ему пришлись по душе милые привычки Марии, которые не изменились с молодых лет, правда, иногда удивляла ее почти детская наивность во многих взрослых вопросах, особенно если дело касалось чего-то весьма отвлеченного, общественно-полезного – ну, как в кино про героев-комсомольцев тридцатых годов, ставших «образами для подражания в массах». До смешного доходило! Например, узнает, что случилась какая-то неприятность у соседей по лестничной клетке – тут же бежит к ним: не помочь ли чем (зачем помогать-то, когда эти пьяницы сами виноваты?); услышит, что в школе до сих пор не топят и дети болеть начали, звонит учительнице: спрашивает – все ли окна заклеены к зиме (что толку чего-то заклеивать, когда здание построено с учетом экономии – во все щели ветер свищет!); увидит в телевизионных новостях какую-то заваруху или  беду, тут же заикнется: а как люди (как будто ее первейшая и прямая обязанность – заботиться о чужих людях)?! И это – искренне... Кажется, теперь все привыкли больше думать о себе и о своих, а она…

– Жалко парня, жалко… – вздохнул Валерий. – Уж звони этому Анатолию, только знаешь, что? Пользы от твоих или моих звонков будет мало. Я кое-что узнал – и ничего утешительного сказать не могу. Поспрашивал у своих ребят, наводил справки у наших дотошных медиков (специально в энциклопедиях копались!) – все говорят: ремиссия растягивается до нескольких лет, а случается, больной и скоротечно умирает – за несколько месяцев. Относись ко всему этому спокойно. Ладно? Ты мне дорога, у нас двое детей… Да мне ли убеждать тебя? У нас в семье кто-то кого-то бросал? Вспомни! Вот так. Люблю я тебя, за это, наверное, и люблю… – Валерий расчувствовался, думая о  том, что любому человеку можно угодить в такую беду, откуда не будет выхода назад...  Не каждому везет!

Ох уж, Валера, истинный отец семейства – оберегает покой семьи... С тех пор Мария решила, что будет звонить Анатолию только с работы, чтобы не тревожить домашних. Девчонок в отделе не посвящала в свои заботы, да их-то, молодых, чужие беды не интересовали. А вот Анатолия... Иногда он отвечал сразу же, а то поднимали трубку соседи, сдержанно отвечали, что Анатолий, наверное, спит, или – что не может говорить, или – что к нему пришли. Марию это успокаивало ненадолго. Хорошо, что, по всей видимости, Анатолия в квартире не притесняют.

Дома об Анатолии больше не заговаривала.

Прошло некоторое время, и Мария успела привыкнуть к мысли, что ее домашние потеряли интерес к ее «опекунству». Но как-то раз, на кухне, перед тем, как бежать на вечернюю тренировку по баскетболу, Кирилл неожиданно спросил Марию, что там творится у Анатолия. Мария оглянулась, прикрывая дверь: не слышит ли мама или Валера. Да нет, вроде бы, они заняты другим. Кирилл же, уплетая третью котлету прямо со сковородки, проговорил нарочито небрежно:

– Ты, мам, можешь на меня рассчитывать. Если надо, могу полы у него помыть или в аптеку сходить. Петьке я рассказал, ну, и он тоже… Ты не думай, мы все понимаем, и вспомни, как у Петьки долго болел дедушка – мы и ему помогали, тебе с папкой не докладывали...

– Ишь ты, Тимур, Тимур и его команда! – засмеялась Мария, потрепав сына за вихры. – Надо будет, скажу. Когда пострижешься?

– Ты чего, мам… – мотнул головой Кирилл. – Так – самая мода. Мы с Петькой соревнуемся, кто из нас будет больше  на того футболиста похож – ну, из рекламы. Да ты его не знаешь! А у Олечки-то… Ой, забыл, что это тайна! – спохватился Кирилл.

– Вот и забудь, бестолковый… Козлятки вы мои глупые…

Распахнулась дверь, и влетела Олечка, то ли догадавшаяся, о чем они говорят, то ли краем уха услышавшая весь разговор. Подбежала, обняла Марию, запрыгала рядом, подпевая: 

– Ах ты, мама-коза,
Голубые глаза:
Молоком она готова
          напоить всех подряд,
Только бабушка и папа
              не велят, не велят! 

– Умора с вами! Какие у вас тайны? – засмеялась Мария. – Да и от вас никакой тайны не удержишь. Додумались же, сочинители мои ненаглядные! В школе-то за сочинения что ставят? Вот то-то…

2005 г.