Старость - не радость

Жанр:

Вид:

В дверях о порог стукнула палка, зашаркали шаги, и медленно и тяжело вошла сильно ссутуленная, сухонькая старушка, которая когда-то была высокой прямой женщиной.

Увидела на окне пустую банку в пакете и уже улыбалась мне снизу вверх немного неуверенно:

-Забыл?

-Забыл. Вчера умчался домой. Из головы вылетело.

-Сегодня-то еще придешь?

-Если приду, то принесу.

Вчера она принесла банку мне на работу в музей, чтобы я наложил меду.

На ее темных седых волосах повязан старый цветной платок, на ссохшемся теле – выцветший, когда-то черный, посеревший рабочий халат, на ногах из-под него – фиолетовое трико, и шерстяные носки в калошах. В руках – обыкновенная палка, обглаженная ладонями до воскового блеска.

Ей уже за восемьдесят лет, но в глазах и на морщинистом узком лице ум и ясность.

-Я тебе отдам сейчас за дрова-то. – Она просит привезти дров и все хочет отдать деньги вперед.

-Нет, не возьму. Пока не привезу. Сейчас-то еще нечего. Уж где-нибудь в октябре.

-А то возьми. Сколь скажешь, столь и отдам.

-Нет, нет.

-Ну, я на тебя, Виктор, надеюсь. Уж как-нибудь выкрой, привези тележку, - и она опять снизу вверх неуверенно и просительно улыбается. – А то как деньги сохранить - не знаю. Племянник этот постоянно просит, требует: дай на бутылку, дай десятку, - какой-то лосьон пьет.

В голосе и на глазах ее разом появляются слезы.

-Уж как жить-то не знаю, как доживать. И Бог-то меня прибрать не хочет. Как жить-то, Виктор, не знаю, - говорит она сквозь слезы.

Потом немного успокаивается, садится с трудом на стул и все говорит, рассказывает. На старческих веках поблескивает мутноватая влага.

-Сегодня опять требует. Не просит даже, а требует. Не дала. Говорит, с голоду у тебя подохнешь. А какой с голоду. На выпивку ему надо. Я чего куплю, все домой приношу. Впрятки нигде не ем. ...Тупая, говорит, ты, ничего у тебя в голове нет. Всю жизнь со стариком, говорит, прожили и ничего не нажили, ничего у тебя нет. Все было, когда с мужем жили. И люди нас уважали. Мы к людям ходили, и люди к нам ходили. Ох, Кузьма, Кузьма, зачем ушел?.. Ничего, говорит, нету. А у тебя-то вот, говорю, почему ничего нет. Молодой еще, не как я, пятьдесят лет, а ничего нету, ни дома, ни семьи. …Ведьма, говорит, ты. …Ох, тяжело как жить, Виктор. Отравиться бы да боюсь. Надо было таблетки собирать, когда в больнице лежала, мужики выбрасывали.

-Не выдумывай, - кричу я ей в глуховатое ухо.

Она благодарно улыбается. Но, вспомнив и усмехнувшись, снова продолжает свое.

- …Они говорят, вот опять отраву дали, и несут таблетки в туалет выбрасывать. …И повеситься-то боюсь. …Уж как-то бы до смерти доходить. Уж поскорее бы.

-Не торопись, успеешь.

-Дак кто спорит, Виктор. …Это моя ошибка была, что позвала его к себе жить. Думаю, родня все-таки. Один мается. Ну вот теперь и получила. Ведь родня, а хуже чужого, чужие люди так не делают. Обзывается, грозит. …В дом престарелых не берут, затемнение в легком нашли. А я ведь не чахоточная, нет. – Она опять как-то несмело, но с убедительностью и просьбой, чтобы я поверил, смотрит на меня.

-Врачи нашли пятнышко, а ничего больше не находят, никакие анализы. И все равно думают, что туберкулез. А кашляю-то от бронхита. …А пятнышко-то откуда, я знаю. Еще давно, Кузьма был жив, слазила с вилами с сеновала и наткнулась боком. Поболело и прошло. А вот, видать, до легкого проткнула, и темное там осталось, на фотографии теперь показывает.

…Из сельсовета звонили в интернат стариковский, я просила, секретарь мне говорит, надо зубы лечить, - она водит согнутым пальцем около рта, из которого видны редкие желтоватые зубы. – Челюсть надо вставлять. А где столь денег взять? Это тысячи две надо, не меньше. Это двух пенсий не хватит. А жить ведь надо на чего-то. Сашка этот работать не хочет. Тут предлагали кочегарку топить, - не идет. Триста рублей, говорит, не деньги. А чего не идти, хоть мешок муки купим, говорю, - не хочет. Привык уж не работать. Лежит целыми днями. Печка который день не топлена, я не могу совсем, он не хочет даже печку истопить. В доме надо прибираться, у меня силов нету, вот бы ему заняться. Всю избу закоптил, когда я в больнице лежала. Хуже, чем в бане, в избе-то. Говорит, у тебя печка плохая. А надо дрова подальше ложить, а не у самого чела. Он наложит близко, вот дым в избу и валит.

…Тут вот приехала из больницы, он лежит пьяный. Во дворе была, - Катя, старуха, с ней, видать, пировали, заходит, сует бутылку, отдай, говорит, ему. Я отдала, он сразу же из горлышка высосал. Потом уснула, просыпаюсь от шума. Катя уж в избе, они ругаются. Потом до драки дошло, он ее стукнул, она убежала. Орал на нее, я, кричит, тебе двести рублей дал, а ты одну только бутылку принесла, где остальные? А она говорит, только на бутылку дал. Вот, двести рублей ухайдакал. Может, говорю, куда спрятал, да забыл. Он искал, не нашел, а потом с меня же стал требовать. И теперь все считает, что я ему должна. Уж два раза за горло хватался, – и она берется руками за халат и платье около шеи. – Как жить-то так? И ведь родня. Хуже чужого. Я уж спать-то боюсь. Грозится, дак. А позавчера пьяный был, я видела, в огороде втихаря самогонку из горлышка пил. Денег не давала, дак все равно где-то нашел, купил, или в долг дали. Всю ночь не спал, ходит, стучит, курит без перерыву, пачки на ночь не хватает. Нисколько ночью не спала, боялась. Сегодня вот спала.

…В люди разве что уйти. Все бросить, оставить ему и уйти. Народ опять чего скажет. Нехорошо как-то. А люди меня зовут, хоть сейчас иди… Ну ладно, я тебя задерживаю, пойду, - и она опять морщинисто, но как-то чисто улыбается мне, с трудом поднимается. – И ходить-то не могу… Ты уж привези дров-то, надеюсь на тебя. Выручи. Тут как-то мужики привезли тележку, крест накрест какие-то батоги навалены, не как ты укладываешь. Пьяные, наверно, наваливали. Думают, если старуха, так возьмет, ничего не понимает. Если сложить аккуратно, кубометра два наберется, дак ладно. Нет, говорю, у нас не так продают, по-другому, по-хорошему. Не взяла у них. Ну, я буду на тебя надеяться…

Она медленно спустилась с крылечка, постукивая палкой, и, сильно ссутулившись, шаркая, пошла через дорогу.

Из соседней комнаты вышел еще один гость, слышавший весь разговор.

-Она мне тоже как-то жаловалась. Долго рассказывала. Я уж не стал сейчас выходить, а то затянется. Ей выговориться надо. Вот выговорилась и пошла.

Ушел гость, ушла старушка. Вот она сидит сейчас на лавочке у своего дома напротив через дорогу. Одна крупная, морщинистая, темная рука безвольно лежит на колене, другая, полуприкрыв рот, подпирает скорбное лицо.

* * *

Ушли её светлые годы,

Их нет и не будет, красивых,

И возраст уж с предками сводит,

Что жили в просторах России.

Покрыты морщинами руки,

И сердце болит днём и ночью,

И мучат душевные муки:

Душа возноситься не хочет.

Душа, как и сердце, живая,

Но только она не стареет,

Душа у неё молодая –