Стрельцы. Глава 3. Поход.

Русское царство уже более полугода скрыто вело подготовку к возобновлению военных действий на южных рубежах против Высокой Порты и Крымского ханства. Принципиальное решение о подготовке к войне было принято на всех уровнях: Первым Царём Иваном Алексеевичем, Вторым Царём Петром Алексеевичем и Боярской думой.

С осени дьяками Разрядного приказ рассылались грамоты всем разрядным и городским воеводам о проведении сбора ратных людей и готовности к выступлению в поход.

27 января 1695 года Большой воевода Белгородского приказа боярин Шереметьев Борис Петрович встретил в дороге, надеясь к обеду быть дома, в Белгороде.

Воевода Шереметев с удовлетворением наблюдал слаженную работу ямских станций, и ему отрадно было видеть, как ямские тройки с вихрем проносятся по дорогам, как отчаянно и задорно свистят ямщики.

Проводимые реформы в стране коснулись и Ямского приказа, он был ликвидирован, а его функции отошли Стрелецкому приказу. Но это не отразилось на работе ямщиков: их всё также тщательно отбирали, принимали сильных, выносливых, трезвых и ответственных, давали им льготы по уплате государственных податей, выделяли землю под строительство домов, выдавали жалование. Поступая на службу, ямщики обещали в кабаках не пропиваться, не воровать, не сбегать с работы, беречь лошадей и имущество; за нерасторопность и другие провинности им грозило наказание кнутом. Вся страна под кнутом!

Борис Петрович улыбнулся, который раз вспоминая уважительное обращение царя Петра Алексеевича, перекрестился: «Слава Богу, сильный государь пришёл! С ним можно и в огонь и в воду. Всё сделаю, что смогу, живота не пожалею для него!»

Всю дорогу он размышлял о предстоящем походе, вспоминал предыдущие, намечал первоочередные дела, которые необходимо исполнить по прибытию в Белгород.

От размышлений его отвлекли замедление хода и шум на дороге. Через минуту карета остановилась: лошади сбились с шага, фыркали, ямщики ругались.

Боярин попытался протереть оконце кареты, чтобы посмотреть на местность, но бросил эту затею и требовательно стукнул в дверь: служивый распахнул её и воевода по ступеньке шагнул наружу, огляделся.

На спуске с холма, перед небольшой дубовой рощей, которая сжала санный путь, двое саней перекрыли дорогу; вокруг суетилось несколько человек, заменяя сломанную пополам оглоблю, а возможности объехать это место никакой не было.

Служивые воеводы кинулись расчищать дорогу, а Борис Петрович использовал нежданную остановку для отдыха от езды.

Ему были знакомы эти места, а впереди уже просматривался его городок: на правом высоком берегу Северского Донца, светлым островом выделялась Белая гора с остатками старой Белгородской крепости.

Муравский шлях, по которому двигался воевода, уже закончился и ушел далеко вправо, устремляясь на юг, в Крымское ханство. Вдали, вокруг городка рассыпались починки: Стрелецкое, Драгунское, Пушкарное, Казацкое; с запада и северо-запада город подковой охватывал лес, с востока – болота; справа – тонкой ниткой вдоль городка протянулась река Везелица.

Воевода пробежался взглядом, рассмотрел Свято-Троицкий собор и перекрестился: «Вот я и дома». И через некоторое время обоз миновал главную проезжую башню крепости Московскую.

Ранней весной 1695 г. формирование Крымской большой рати под началом Большого воеводы Боярина Шереметева было закончено, полки и соединения сосредоточились на территориях Севского и Белгородского разрядов, а начальники занимались обучением личного состава.

Позднее, в мае, войска соединились в более чем стотысячную армию, которая в начале июня выдвинулась из Белгорода, сопровождаемая длинными обозами с припасами для войск и кормами для лошадей, переправилась через Днепр, двинулась по его правому побережью в низовья реки, к устью, для взятия османских крепостей и исполнения царской воли. Всё шло по плану; всё, как указывал царь; всё, как ожидали турки и татары.

1 марта государь, Петр Алексеевич проводил Военный Совет, присутствовали близкие бояре, генералы Гордон, Головин и Лефорт; в комнате находился и Меньшиков, незаменимый царёв помощник, его глаза и уши, готовый исполнить любое указание. В строжайшей тайне обсуждались вопросы, связанные с передвижением к устью Дона Азовской тридцатитысячной армии для штурма и взятия Азовской крепости. В укомплектованную армию входили регулярные полки нового строя, в том числе полки московских стрельцов, из которых были созданы три отряда, во главе с генералами Гордоном, Головиным и Лефортом. Главнокомандующий не назначался, а армией руководил военный совет в составе этих генералов: решения военного совета могли быть исполнены только после утверждения их Петром Алексеевичем, который участвовал в походе в качестве бомбардира бомбардирской роты Преображенского полка.

В первый весенний месяц, 7 марта из Москвы через Тамбов выступил авангард, сводное соединение с двумя солдатскими и четырьмя стрелецкими полками под командованием генерала Гордона, всего около десяти тысяч человек с орудиями и повозками. Они надеялись скрытно достичь низовья реки Дона, обеспечить там прием основной части Азовской армии и, используя эффект неожиданности, обложить и захватить турецкую крепость Азов.

Генерал Гордон рассчитывал через месяц уже быть в Черкасске, но весенняя распутица вносила в планы свои коррективы.

9 марта 1695 года иностранный купец, грек Никон в вечернее время возвращался домой со второго повытья Посольского приказа и Стрелецкого приказа, где оформлял дорожные документы на свой срочный отъезд в родную Грецию; торговлю оставлял на молодого помощника Агафона.

Сегодня утром Никон получил от прибывшего земляка, грека Никоса, весть о тяжелой болезни матери с просьбой приехать домой и попрощаться. Он сразу же кинулся с подарком к своему знакомому, подьячему Белоухову и тот пообещал к вечеру выписать ему дорожную грамоту.

Никон уже десяток лет вёл оптовую торговлю в Москве, обрусел, прижился у молодой вдовы стрелецкого пятидесятника Ольги, многие знали и доверяли ему и его товарам.

-«Странно, что раньше я ничего не слышал об этом Никосе и не встречался с ним, -подумал Никон. Но, как и все живущие на чужбине, был рад земляку и отнёсся к нему с доверием. Приняв его в доме ранним утром и получив нерадостную весть Никон, соблюдая законы гостеприимства, завел разговор о многострадальной Греции и об османах, наводнивших её, но Никос не поддержал его, а на вопрос о сфере его деловых интересов – отмолчался. Общих знакомых у них не нашлось, а письмо о тяжёлом состоянии матери, как сказал Никос, он получил в пути, через третьи руки, от земляка, с которым пути разошлись в Речи Посполитой – тот направлялся в Псков. На этом разговор между ними как-то незаметно скатился к паузам, а вскоре, гость попрощался и, торопясь, покинул их дом, отказавшись отобедать.

Темнело быстро, сумрак вперемешку с туманом заполнил город, где-то уже стучали молотки и трещотки сторожей. Никон задумчиво шёл по улице. Мысленно он был уже в дороге: решил ехать пусть по опасному, но наиболее короткому пути: через Воронеж и далее до турецкого Азова, а там морем до Стамбула и Афин.

Никон рассчитывал, что пока доберётся до Воронежа, ледоход пройдет, реки очистятся ото льда, он найдет попутчиков и с ними рекой спустится к Азову.

В Стрелецком приказе он успешно оплатил подорожную до Воронежа – специальный документ на пользование казенными лошадями и повозкой на ямских станциях. Все проблемы по проезду им разрешены, осталось только на станциях оплачивать ямщикам за прогоны. А там, как Бог даст!

-«Хороший человек этот подьячий Белоухов, вошёл в положение, быстро подготовил документы. Конечно, помог отрезок материи, но как без этого»,- озабочено размышлял Никон, ощупывая завёрнутые в тряпицу письмо от матери, выписанные дорожную грамоту и подорожную, свернул в проулок стрелецкой слободы: до угла дома вдовы Ольги оставалось пройти ещё три дома. Краем глаз он заметил мелькнувшую тень справа, хотел повернуться, но удар в голову опрокинул его наземь.

Ольга заждалась: ужин – запечённые в горшке кусочки рыбы, остыл; несколько раз выглядывала в окно и выходила из избы, ребятишки не дождались, уснули, а Никона всё не было. Прождала ночь, лежала без сна, ворочалась, а утром чуть свет поднялась и решила: пока дети спят, сбегать в лавку Никона и узнать, что с ним произошло.

Выскочила из избы, набросив на двери сверху щеколду. Туманное, раннее мартовское утро хозяйничало на улице, съедая снежный покров и скрывая окружающие предметы; даже поверхность проезжей дорога и пешеходной тропы по обочине можно было увидеть с трудом.

Ольга быстро пошла по тропке в сторону главной дороги, но перед выходом из проулка встала, как вкопанная перед неясным, темным, расплывчатым очертанием человеческого тела с откинутой ногой, перекрывающей поперёк половину тропинки.

Она сразу поняла – это Никон, боязливо подошла к лежащему на боку телу, правая сторона которого опиралась на забор. Наклонилась, заглянула под шапку: запёкшаяся струйка крови из-под волос, с виска, пересекала бледное тонкое лицо поперёк, по векам глаз; рука была подвёрнута, белая кисть ладонью вверх выставлялась из-под тела.

Ольга протянула свою руку и осторожно, пальцем дотронулась до лба Никона – лоб был холодным, провела ладонью по щеке и почувствовала, что жизнь ещё не покинула это тело. Она быстро выпрямилась и кинулась стучать в двери соседям: выскочили мужики, стрельцы, убедились, что Никон жив и занесли его в избу Ольги, положили на скамью, раздели.

Через час прибежал ярыжка, потом целовальник, расспрашивали, выясняли; вызванный лекарь обработал рану на голове, сделал перевязку, сказав, что Никон не жилец и в избе наступила тишина.

Ольга несколько дней не отходила от Никона: протирала его, смачивала губы, пыталась ложкой вливать в него тёпленький куриный отвар, ещё раз вызывала лекаря, помогала и смотрела, как он меняет повязку на голове, чтобы потом самой менять её. Малолетние детишки, мальчик и девочка, притихли и часами жалостливо смотрели на Никона, подходили и ласково гладили по руке: они любили его и считали своим отцом.

Через пять дней заботливого семейного ухода Никон зашевелился, пришёл в себя, сначала непонимающе смотрел на окружающих, но на следующий день, когда память вернулась, попросил пригласить подьячего Посольского приказа Белоухова, а следом и целовальника. Он рассказал им о Никосе, об исчезнувших письме от матери, дорожной грамоте и подорожной для проезда, а также о своих подозрениях: гонец не является тем человеком, за которого выдавал себя: он ни разу не перекрестился, носит особым образом усы и бритую бороду и меньше всего похож на купца. Грек ли он?

К делу подключился Тайный приказ. Установили, что в Москву Никос приехал две недели назад с юга Речи Посполитой, представлялся купцом, жил в заезжей избе, но никто из греков знаком с ним не был.