Посмотри на меня, 2006 г.
Роза, стоящая в узкой старинной вазочке на подоконнике спальни, резко покачнулась, когда Марта нечаянно задела ее, раздраженно откидывая книжку. Антон невольно заметил, «сфотографировал» этот момент, словно запечатлел стоп-кадр. Марта подошла к туалетному столику, присела на банкетку и принялась выговаривать, глядя в зеркало, припудривая лоб и подправляя карандашиком «стрелки» в уголках глаз:
– Ну и зачем ты мне это подсовываешь? Разве я – настолько тупая или совсем бездарная, чтобы не понять подтекст, который ты вкладываешь в эти устаревшие строчки, в этот эпиграф? Тоже мне, обиделся на меня, или на кого еще? Ладно, оставь, посмотрю потом, сейчас некогда. Да, в декабре будет юбилей у нефтяников, меня просили подготовить что-нибудь этакое, чтобы и отражало, и не очень фонтанировало – наверное, похожее на «Зарево огней». Один из них сидел в Колонном зале, когда я пела на пятидесятилетии какой-то электростанции у энергетиков – если правильно запомнила, четырнадцатого июля – и ему понравилось – тут же взял у Левы запись. Левочка, ты куда пропал, не слышишь, что ли?
Она встала и принялась закидывать в сумочку все подряд: косметичку, записную книжку, лазерные диски. На секунду задержала взгляд на видеокассетах: брать или не стоит? А, не надо… – и поправила прическу перед зеркалом. В это время из ванной показался Лев Исаакович, вытирая шею и лицо махровым полотенцем. Он плюхнулся на диван рядом с Антоном, поднял валяющуюся на полу книжку, прочел название:
– «Осуждение поэта», стихи и поэмы; сочинения тринадцатого века, автор не известен. Ого! Эту книжку еще недавно было не сыскать днем с огнем, а ты… Чего же ты, Марточка, разбрасываешься старинными изданиями? Да и Антоше неловко, разве не видишь? Он ее хранит как реликвию… Нет, нельзя поэтов до такого состояния доводить, чтобы они готовы были головой – да в холодную воду, как я – только что. А то, Антоша, ванна – полная, давай, если охота! Да я шучу, шучу, дружище, ты же знаешь… – Лев Исаакович чихнул несколько раз – видно, вода была очень холодная! – Марта, ты хотела нам еще что-то сообщить?
Марта, уже одетая для выхода, крикнула из прихожей, небрежно скидывая тапочки и надевая туфли:
– Все, меня уже нет. Да, Антоновы стихи, которые показались более или менее подходящими для песен, я отметила: можете прикинуть вместе. Особенно в третьей части посмотрите! Вон рукопись – на кресле у окошка. Надеюсь, скоро вернусь; Антоша, дождись, если не спешишь. Ой, чуть не забыла! Где ключи от машины, почему на месте нет? – Марта порылась в карманах Левиного пиджака, висевшего на вешалке в прихожей, отыскивая ключи. – Все, ушла.
Дверь глухо захлопнулась. Лев Исаакович поднялся, стряхивая с седеющих волос последние капельки воды, еще раз промокнул голову полотенцем и отнес его в ванную – никаких фенов он не признавал. Открыл на кухне холодильник, достал бутылочку «Боржоми»:
– Давай, Антон Павлович, присоединяйся, а то от жары лопнуть можно! – и сам выпил почти всю бутылку.
Антон подошел к окну спальни, отодвинул вазочку от края подоконника, поправил розу. Посмотрел в окно и увидел, как Марта ловко выводит красную «Ауди» из тесного ряда машин, стоящих длинным косяком вдоль тротуара. Эта красная машинка очень походила на свою хозяйку: раз – и след простыл! Современный мир вращается с огромной скоростью, и Марта успевает не сбиться с его орбиты. Зато Антон едва плетется вслед... Позавчера он передал Марте большую подборку своих стихов, как она и просила, а вместе с ними – издание десятилетней давности, книгу «Осуждение поэта», о которой упомянул неделю назад. Марта обронила вскользь, что хочет полистать ее. И вот, пожалуйста, полистала! А его стихи… Интересно, что же она выбрала? Именно по этому поводу Антон и пришел сегодня с утра, как договаривались; думал: посидят, поговорят… Вдруг позвонил этот Сергей Анастасов – и Марту понесло в направлении «неожиданно возникших интересов», как она выразилась. Понеслась на всех скоростях! И кто он такой, Анастасов? Ну, какой-то певец, «фишка сезона», «звезда» из Болгарии, что ли, все секунды расписаны – но она же не сговаривалась с ним раньше! Лев Исаакович нисколько не удивился поступку Марты, да он не в счет, ибо давно ко всему привык, а вот Антон...
«Да, а кто такой я и зачем со мной считаться?» – подумал Антон с обидой, но тут же смирился, чтобы не грызть себя. А Лев Исаакович уже вынул графинчик красного винца, поставил жареную курицу подогреваться в микроволновке, нарезал куски помидоров, ломти хлеба.
– Антон, давай пообедаем, давно пора. Курицу, думаешь, кто готовил? Верно угадал, кроме меня некому, – он засмеялся, предвкушая похвалу. – Я с Мартой всему обучился, чего прежде не делал. Думаешь, музыку писать, аранжировать, сводить по голосам – самое трудное для меня? Уверяю: далеко не так! Творчество – порой настоящее удовольствие, но все же привязанное к действительности, а действительность – видишь сам, какая. Время, конечно, дружок, нужно на все, это так, это так… Да и здоровье чтоб не подкачало: это – важнее всего. Раньше жена (моя первая жена) за мной, как за ребенком, ухаживала: все подбирала, что кину не так: кашки-малашки варила – диету соблюдала; знала, на какую полку – сборник нот, на какую – нотную тетрадь поставить. А придут в гости коллеги – каждому тапочки, креслице, горячий чаек… – Лев Исаакович погрустнел. – Теперь вот, брат, меня такая «стрела» увлекла, что сопротивляться бесполезно!
Антону казалось неудобным уточнять у Льва Исааковича, лучше или хуже ему стало с Мартой, чем с первой женой, но Лева все сказал сам:
– Никогда не думал, конечно, что собственную музыкальную студию оборудую, что эстрадной музыкой займусь. Интересно – вроде как к молодежи стал ближе, да и сам помолодел. И веришь – не жалею нисколько, доверяюсь во всем Марте; у нее отличный нюх! Ты слышал, как она говорит: ставка – на шлягер! Слышал, Антоша?
– Конечно, конечно, – закивал Антон, стараясь побыстрее успокоить Льва Исааковича, чрезвычайно переживавшего за Марту, за свое искусство и словно забывшего о еде, хотя подогретая курица напоминала о себе вкусным запахом, потянувшимся из микроволновки.
– Понимаешь, дружок, – продолжал вдохновенно Лев Исаакович, – допустимы: легкая лирика, ностальгические зарисовки, жанровые песни, о службе и о дружбе, к юбилеям – пусть поют по случаю и слушают под настроение. Но шлягер, ты пойми! – Лева даже руку положил на сердце для убедительности, – шлягер – это все. Он заводит, закручивает публику, как юлу, и – понесло: люди забывают о своих делах – и поют, поют, поют! Это очень важно психологически – не только для исполнителя, но и для слушателей… Так-то! Если нет песни, которая будет к месту всегда, которую будут узнавать по первым аккордам – пиши: пропало. – Лев открыл холодильник и вынул пакет с зеленью. – Видишь, чуть не забыл… – и вздохнул о том же: – Нет шлягера – нет популярности, нет певца – таков закон жанра, а законы нужно уважать!
Антон, сидя напротив Льва Исааковича за кухонным столом, слушал внимательно, успевая лишь изредка вставлять несколько слов в его монологи: пусть поговорит, раз ему так хочется. Наконец Лев Исаакович разлил вино в низенькие бокалы, и они приступили к еде. Правда, пока рассуждали о шлягерах, курица успела остыть изрядно – однако служителям искусства она понравилась и в таком виде. Вино – выше всяких похвал, да и все остальное оказалось очень вкусным!
Размышляя о Марте, о Леве, Антон сравнивал их со старыми знакомыми, которых знал давно – нет, эта чета резко отличалась от всех остальных. «Шоу-бизнес», «эстрадный жанр», шлягеры… Раньше он имел об этом весьма расплывчатое представление, а за последнее время услышал столько нового, чего бы не узнал вовек, если бы не познакомился с ними: его понятия об эстраде претерпели «революционные» изменения. И Марта, и Лев Исаакович – оба по-своему раскрывали ему глаза на этот вид искусства, а Марта… Лев Исаакович не упускал ни одного случая, чтобы поближе познакомить Антона с «эстрадным вертепом», как он его называл. Да, существуют законы, законы построения и «закручивания» или «раскручивания» вертепа – как у всякого жанра, так и у эстрадного имеются свои законы. Конечно, законы нужно уважать, никто этого не отрицает, и Лев Исаакович уважать их научился – так научился! Да и вообще он – большой молодец, потому что и все остальное делать научился: и на кухне управляться, и машину водить, и ее же ремонтировать, и бытовую технику чинить, и порядок в квартире поддерживать, и приспосабливаться… к неожиданностям разного рода! А прежде всего, творческое амплуа переменил – и все не ради «вертепа», а исключительно ради своей «стрелы», ради Марты!
А Марта… Марта стоила того, стоила…
***
Антон вспоминал, как увидел ее впервые, и случилось
это зимой прошлого года. В Центральном Доме ученых чествовали
известного ученого-историка, профессора Петра Андреевича
Степанова, с которым Антон Павлович какое-то время работал
вместе, вернее, под его началом, помогал ему готовить
докторскую диссертацию. К тому же Петру Андреевичу нравились
философские стихи Антона, которые, может, «и не всем
понятны, да ценности своей от этого не теряют». Петр Андреевич
пригласил Антона на свой вечер – и тот, хотя и без особого
желания, пришел: отказываться неудобно. Большой зал был
заполнен почти целиком, поздравления и речи произносили долго,
но наконец все сказали, что хотели, и юбиляру вручили
причитающиеся дипломы, подарки и цветы.
После торжественной части объявили перерыв, потом – концерт, немного классики, остальное – эстрада, как нынче принято. К середине концерта народ устал, некоторые стали уходить. Антон тоже хотел уйти, но не решался. Вдруг в самом конце концерта его зачем-то вызвали из зала, и, выходя, уже почти в дверях, он обернулся и увидел, что на сцену выходит певица, которую никогда раньше ему не приходилось ни видеть, ни слышать. Задержаться стоило: она запела и... На фоне грохотавшей только что музыки, оравших ансамблей и безголосых попрыгунчиков она смотрелась как… как лилия среди сорняков. Дивное пение, внешний вид, манера держаться выгодно отличали ее от всех тех, кто выступал ранее.
Что это? Казалось, эту песню, это танго, эту мелодию она пела только для него. Антон застыл, очарованный ее голосом и грацией, – на пороге в неизвестное, почувствовав что-то теплое, щемящее, задушевное, такое живое и чистое... Он совершенно забыл, зачем сюда пришел, и унесся далеко – от стареющей публики, заполнившей зал, от холодной январской погоды, от тягостных раздумий, одолевавших в последние дни; мысленно просил, обращаясь к певице, имени которой не запомнил:
«Взгляни, посмотри на меня, ты остановила
мой бег в безадресное пространство, ты поразила меня,
разбудила во мне что-то тонкое, нежное, давно забытое…»
Певица пела, вроде бы ни к кому не обращаясь, не провоцировала зал на готовые сорваться аплодисменты, что только усиливало эффект исполнения по сравнению с предыдущими артистами. Как она пела!!!
– Ну, посмотри же, посмотри на меня! – еще и еще раз шептал Антон. – Так, как тебя слушаю я, наверное, никогда не будет слушать никто, – такие слова вырывались из души Антона и летели навстречу ее голосу, цветам, дрожащим в ее руках, микрофону, стоящему далеко и – отдельно… Как же она пела!!! Он никогда не слышал и не видел ее раньше, это точно. Правда, он не давал себе труда коллекционировать имена и титулы «звезд», да и какие это звезды?! Антону Павловичу было неохота проводить время возле телевизора, перелистывать модные журналы, «тусоваться» в кулуарных предбанниках компаний и союзов, куда был вхож по роду деятельности. Но чтобы разбираться в эстраде, особенных способностей не требуется; критерий один: нравится или нет. Антону Павловичу нравились некоторые популярные песни, некоторые исполнители, а вообще он уважал только классику.
Антон по образованию – историк, недавно защитил кандидатскую. В гуманитарном университете, где он читал лекции и проводил семинары, нагрузка по часам была небольшая, платили немного, но на жизнь хватало вполне. Насчет «потусоваться» с нужными людьми – скучно и противно, ведь кроме денег и собственного престижа их ничего не интересует: так, любили поболтать об исторической неизбежности, о тенденциях литературы, а кроме того, чтобы блеснуть эрудицией, иногда вспоминали какие-нибудь стихи, но только не стихотворения Антона, и ему это было неприятно... И домашняя обстановка уже давно складывалась не лучшим образом: Татьяна, его жена, вовсе не считала, что на зарплату Антона «жить можно», основательно полагая, что с его-то головой и задатками надо бы постараться, поднапрячься и устроиться «как люди». Как люди – вот эти люди? Антону всегда приходилось много работать, особенно в последние месяцы, только то время, что он проводил в архивах и библиотеках, начальство не оценивало никак; «ну, когда наберется достаточно материала, который можно обобщить, вот тогда…» Сын Аркадий все чаще слышал, как мать говорила об отце: неумеха, недотепа, размазня.
Что же касается творчества… До сих у Антона случались только редкие публикации в профессиональной периодике, в писательских и поэтических альманахах, да иногда удавалось (примерно раз в три года) издавать тоненькие сборники собственных стихов. Надеяться, что когда-нибудь кто-нибудь поможет издать собрание сочинений и все признают в нем «великого» поэта, – не приходилось. Татьяне, коллеге по работе и завоевательнице по натуре, все эти его «нищенские дела» надоели – за те двадцать лет, что она его знала: сколько же может продолжаться такое творчество – на «холостом ходу»? Она пробовала заинтересовать мужа коммерцией, уговаривала устроиться в солидную фирму консультантом, где хорошо платят, но при этом понимала, что «агитирует» бесполезно. Антона это не привлекало: там, видите ли, не поощряется творчество, а насаждается ремесло. В конце концов, прошлым летом Таня, не долго раздумывая, взяла с собой Аркадия и укатила в Австралию, на работу по контракту, в невесть какую даль, на пять лет. Отговаривать ее смысла не было: такое впечатление – что всю жизнь туда собиралась!
– А сын? – заикнулся потрясенный Антон.
– Аркаша уже взрослый, разберется сам. Упускать шанс нельзя, а вернуться обратно всегда успеем. И тебе без нас – самое оно: не нужно будет отвлекаться на пустяки, мешающие творчеству, – в сердцах высказалась Татьяна, вспоминая, во что ей вставали привычки и повадки мужа. Антону оставалось только соглашаться, но…
Надежда на то, что сын разберется, оставалась.
В день отъезда Татьяны с Аркадием ему приснился невообразимо странный сон, совершенно не соответствующий происходящему в жизни. Проснувшись, Антон долго думал над ним – не мог отделаться просто переживанием и в тот же день написал стихотворение…
ПОТОМ…
Когда-нибудь я главное пойму,
Ну, а пока – мне это ни к чему;
Все на потом оставлю! А пока…
Что снилось мне? Что вдаль бежит река,
Что горы устремились в вышину,
Что ветер гонит быструю волну,
Что мы с тобой забрасываем сеть,
Что мы спешим, боимся не успеть…
Мы не успели… Рыба уплыла…
И я исчез, и ты меня звала…
…Призналась ты: тебе такой же сон
Приснился той же ночью! Связь времен
Как будто сеть опутывает нас…
Ты понимаешь это? Свет погас,
Хотя светло… Прошу в последний раз:
Потом, потом, но только не сейчас!
Не сейчас... А когда же? Ждать… Чего? Кого? Татьяну? Аркадия? И сколько времени их ждать? Диана, смазливая студентка с третьего курса, как-то, дождавшись окончания лекций, лукаво улыбаясь, сказала:
– Хорошо, что Татьяна Александровна уехала, туда ей и дорога – так весь наш курс считает. Что такое Австралия, как не большая деревня? И вам нечего горевать, да и было бы о чем. Пользуйтесь свободой!
– Курс считает… – Антон не удивлялся осведомленности студентов, однако не ожидал услышать это от них, и так скоро, а вернее – от Дианы.
– Конечно, – улыбнулась Диана, – наплюйте на все, прекращайте киснуть, а лучше приходите сегодня к нам на вечеринку в стиле «фри», поговорим, потанцуем, почитаем ваши стихи. Идет?
Антон пообещал неосторожно – пришлось идти. Вечеринки, по существу, не было: забежало два-три человечка, да через полчаса разлетелись кто куда – у всех обнаружились срочные дела. О его стихах даже не заикнулись! Антон остался с Дианой, а она… Диана призналась, что давно хотела иметь умного и чуткого друга, такого, как Антон Павлович. Антон был польщен и очарован девушкой, которой до той поры не замечал. – «Все так просто?» – «Конечно, и незачем придумывать сложности!» Они стали периодически встречаться «без сложностей», но продолжалось это слишком недолго: не прошло и двух месяцев, как Диана заявила без предварительной подготовки, что ей подвернулся «более умный и чуткий друг», и просила оставить ее в покое. В покое? Антон был обескуражен…
Павел Николаевич, отец Антона, с грустью наблюдал за сыном, понимая, как тому нелегко. Антон всегда делился с отцом личными переживаниями, то есть рассказывал все, что считал возможным, однако, в неприятные подробности старался не посвящать. У них давно установилась простая схема дружеских взаимоотношений, что Антона радовало. Павлу Николаевичу Диана не понравилась – и по описанию сына, и воочию, – когда им пришлось однажды нечаянно столкнуться, и тем более, когда узнал, что она исчезла с глаз вместе… с профессиональным гонщиком-испытателем. Исчезла? Исчезла, да не совсем: вскоре объявилась, плакала, просила простить за ошибку, и Антон обрадовался было, но… Через некоторое время у Дианы возник интерес к дрессировщику из заезжего цирка… Отец, невольно оказавшийся в курсе событий и не ожидавший таких переворотов, называл ее выходки не иначе, как «фокусами Дианы». Антон же подумал: «Так мне и надо, это мне и причитается, этот позор я заслужил за то, что сам допустил! И чтобы я и чтобы она… и чтобы теперь… И чтобы я стал... Ведь женщина – это…»
Тревога Павла Николаевича возрастала, но что она значила по сравнению с терзающими Антона муками, а более того – омерзением, которые он испытывал все сильнее? Нет, так не пойдет; он сделал над собой усилие – и распрощался с Дианой навсегда, дав себе зарок: никогда не смотреть в сторону женщины как предмета временного интереса. Как и прежде, иногда встречал Диану в стенах института, и она вела себя с ним непринужденно, будто ничего между ними не было. Говорят, что теперь так и принято в обществе – легко встречаться, легко расходиться, мол, наступило такое время, когда любовь заменяется новыми формами взаимоотношений партнеров. Такое время? Время инстинктов, что ли?
Про «теперешнее время» всегда много говорят и пишут.
Стихи по этому случаю Антон писать не стал…
Но разве он мог ожидать, что встретит Марту, да еще так скоро?
…Этот вечер в Доме ученых запомнился Антону надолго. Когда концерт подошел к концу, он не захотел дожидаться окончания всей программы чествования юбиляра, хотя спешить ему было некуда: дома ждал только отец. Павел Николаевич не обижался на поздние возвращения сына, а скорее радовался, что Антон где-то с людьми, думал, что это отвлекает его от грустных воспоминаний о жене и сыне, о Диане... Антон редко задерживался так долго, как сегодня. Пора! Он решил поторопиться – сбежать поскорее, дабы прекратить работу воображения, предупредить несбыточные грезы любви – сыт по горло. Вот сейчас – стоит только выйти на улицу, сделать сто шагов в сторону метро и… И все же, выходя из зала, забывая, куда и почему шел, еще раз остановился и обернулся в дверях. Что это с ним? И неужели… Ему нечаянно показалось, что он задержался на повороте дороги, неведомой ранее, зацепился мыслью за прошлое – не столь далекое, но уже описанное в старых книгах. Показалось, что уже где-то видел эту красивую, яркую женщину, слышал этот глубокий и звучный голос, знал ее всю жизнь.
Бывает ли так? «Нет, так не бывает», – сказал он сам себе, подгоняя движения и мысли в сторону побега. Скоро он забудет навязчивое видение – и чтоб никаких стихов вдогонку! Вот еще!!!
Антон уже спускался по лестнице, как его остановили приятели:
– А разве у тебя не приглашали на банкет в Голубую гостиную?
– Приглашали, право слово, – Антон вспомнил, что приглашение было, только засунул куда-то.
– Так пошли, а то Петр Андреевич обидится!
Что поделаешь? Если отказаться, они доложат Петру Андреевичу, что, дескать, не уважает… Несдобровать! Пришлось пойти. В фойе уже собралась целая компания, только Петр Андреевич запаздывал. В гостиную ввалились развеселой толпой, так и не дождавшись его. Хороша гостиная, ничего не скажешь! Антону не приходилось бывать здесь раньше... Не успел он оглядеться по сторонам, как к нему подскочил невесть откуда появившийся старинный институтский приятель, радиожурналист Григорий Садовченко, а вместе с ним подошли двое незнакомых: молодая, ослепительно красивая, рыжеволосая женщина (Боже, это она!) и высокий, весьма пожилой худощавый мужчина. Григорий представил им Антона, назвав его историческим поэтом и поэтическим историком. Представил и Антону – солистку популярной группы «Локомотив-плюс», лауреата международного фестиваля «Уральские агаты», лауреата конкурса песен, посвященного городам Кавказа, «Кавказские звезды», дипломантку финского фестиваля «Приглашает Хельсинки», лауреата первой премии Всемирных фольклорных фестивалей в Берлине, Вене и Праге, лауреата Международных фестивалей эстрадной музыки в Аргентине и Мексике, лауреата европейского конкурса песни «Содружество наций», обладательницу Сертификата Берлинской академии искусств и так далее и тому подобное… (Антон слушал перечисление этих фантастических титулов как зачарованный) – словом единственную и неповторимую в своем роде – Марту Стрелецкую! Рядом с ней – ее продюсер, иногда аккомпаниатор, композитор и аранжировщик, одновременно супруг – Лев Исаакович Потоцкий. При этом Марта ослепительно улыбалась присутствующим, а высокий, суховатый, похожий на складной перочинный нож, Лев Исаакович, слегка склонив голову набок, смотрел куда-то в пол и снисходительно прислушивался к словам Григория.
– Не удивляйся, Антон, что я так хорошо помню некоторые титулы Марты, – переведя дух, закончил Григорий, – я же частенько выдаю ее материалы на «Музыкальной радиоволне», а еще в прессе. Ведь я, помнится, об этом говорил?
Антон смущенно улыбался, задерживаясь с ответом, потому что, и в самом деле, Григорий что-то рассказывал ему (о Марте ли?), но что именно – не вспомнить. Даже подарил диски с музыкальными записями... Не слушал, конечно, помусолил да засунул подальше, а теперь-то как быть? Он только-только догадался, что сказать, но Григорий, не давая никому рта раскрыть, сам говорил за всех, и с вдохновением:
– Мало того: на прошлой неделе я имел удовольствие преподнести Марте Борисовне твой позапрошлогодний сборничек стихов, «Желтый шар» – помнишь, ты подарил мне несколько экземпляров? И она отыскала в нем… Да она и сама скажет, наверное: просила твой телефон, а тут – ты и сам объявился.
Антон уже стал соображать в приближении к реальному, но так до конца и не поверил: неужели правда, правда, что все это происходит? Странно, как устроена жизнь… Мама Антона была оперной певицей, меццо-сопрано, солировала в известных театрах, работала с выдающимися дирижерами, много гастролировала. Сумела привить сыну вкус и любовь к настоящей музыке. Антон не обучался музыке специально – не захотел, – но чувствовал ее каждой клеточкой. Иногда прослушивал любимые мамины пластинки, любительские записи ее собственных выступлений: профессиональных осталось не так много. Часто слушали вместе с отцом… Мама умерла восемь лет назад, а до сих пор они с отцом не привыкли; отец не верит в это, так и говорит: вышла ненадолго. Иногда Антон заставал Павла Николаевича за странным занятием: слушает мамины записи, перебирает ее фотографии, разговаривает с ней вслух – и она словно отвечает ему!
Да, музыка не дает человеку
умереть окончательно,
делает все расставания временными.
Марта уже говорила что-то, и Антону показалось…
– Да я вижу, что вы меня не слушаете, – вытянул его из мыслей о прошлом приятный голос Марты.
– Извините, пожалуйста, – опомнился Антон. – Меня захватили ассоциации, мне трудно это объяснить. Простите еще раз. Вы мне напомнили о том, что, казалось, поглотило далекое прошлое, а на самом деле – рядом.
– Неужели я смогла повлиять на вас – прямо с ходу? – темно-зеленые глаза Марты распахнулись с удивлением. – Как же это, если вы меня не знаете? Но, получается, это вы сначала подействовали на меня, как ни странно, ведь я вас немного знаю – по вашим же стихотворениям, в том самом сборнике, – тут лицо Марты приняло строгое выражение, и она сказала по-деловому: – Мы с Львом Исааковичем хотели как раз поговорить с вами вот о чем. Мне очень понравилось у вас одно стихотворение, «Пленники ночи» – именно оно созвучно моему теперешнему состоянию, но не только; в нем есть то, о чем я не пела раньше, и мне это интересно... Льву Исааковичу оно тоже понравилось, он почти закончил работу: написал музыку, доделывает аранжировку. Вообще-то, мы не должны бы это делать, не ставя автора в известность, если автор стихов жив и здравствует. Понимаете? Ну и… – Марта улыбнулась чарующе. – Антон Павлович, как вы к этому отнесетесь?
Если бы Антону кто-то вчера сказал, что сегодня вечером он увидит женщину, которая так его ошеломит, он бы ни за что не поверил после всего того, что он понял о женщинах – за свою не столь короткую жизнь. Нет уж, хватит воздушных замков, и вообще, так не бывает! Или бывает? Вот уж философия неудачника: бывает, не бывает... В эту минуту у него над ухом раздался густой бас виновника торжества, Петра Андреевича Степанова, который только что присоединился к их обществу:
– Позвольте побеспокоить всех и выразить свой восторг в адрес несравненной звездочки, украсившей наш «исторический» небосклон своим неожиданным появлением в такой знаменательный для меня день… – он поклонился Марте и галантно поцеловал ей руку. – Не хотелось бы мне показаться дремучей невеждой в вопросах эстрадного жанра…
– Но знаю одно: часть моего сердца теперь и навеки принадлежит вам, несравненная Марта Борисовна, – продолжил со смехом Григорий, прищуриваясь от удовольствия: Марта произвела на всех выгодное впечатление, надо будет отметить это в передаче. – Так выпьем же за успехи Петра Андреевича, за процветание науки, а вслед за этим – за яркую звезду, неожиданно засиявшую на переменчивом небе эстрады!
Зазвенели фужеры с шампанским, прозвучали радостные тосты и пожелания. К ним подходили новые люди, говорили похожие слова. Петр Андреевич чокался, отвечал им, а Марта мило улыбалась гостям. Лев Исаакович и Григорий переговаривались между собой, не мешая высказываться остальным. Несколько раз Марта посмотрела на Антона пристально, с нескрываемым интересом. Почему? Антону казалось, что все происходящее было заранее записано на кинопленку в не известном науке измерении, а теперь это «крутят» здесь. Или все происходит с кем угодно и где угодно, но только не с ним, а ему просто кажется...
Ну и пусть, зато как легко и здорово! Хотелось и дальше чувствовать эту легкость, сохранить экзальтирующее состояние, ощущение тропического зноя, которым повеяло от Марты. Зазвучала приятная латиноамериканская мелодия, захватила Антона, вырвала из повседневности, увлекая в тропики, в джунгли, в цветение диковинных растений. Марта, услышав мелодию, двинулась ей навстречу, оставив центр всеобщего внимания, – «поплыла» на волнах музыки в другой конец гостиной, что-то подпевая и танцуя в такт. Антону же все больше хотелось закрыть глаза, предаться упоению легкости и покоя, доступного только в этом «измерении», мысленному созерцанию образа Марты, звучанию ее голоса… Или – все-таки – этого не может быть? Неожиданно вспомнил, что полтора часа назад хотел уйти отсюда – да, как можно скорее скрыться, чтобы не попасть в плен этим тропикам, этой музыке, этой женщине – «измерение» имеет свои пределы… Теперь уж незаметно уйти не удалось. Как только Антон выбрал момент и направился к выходу, это не ускользнуло от внимания Льва Исааковича – он догнал и остановил его:
– Решили исчезнуть, не прощаясь? – и, не ожидая объяснений, согнулся почти пополам, извлек из заднего кармана брюк визитную карточку: – Пожалуйста, Антон Павлович, позвоните нам в ближайшее время; песня почти готова. Через неделю мы с Марточкой отбываем на гастроли в Иркутск, наверное, недели на две. Хотелось бы до отъезда успеть довести «Пленников ночи» до конца, освободить себя из их плена, так сказать. Договорились? – Лев Исаакович поморщил лоб… – А если не возражаете, можем и теперь наметить день и час, когда вы можете подъехать к нам, чтобы не в ущерб вашим собственным делам. Удобнее всего – у нас. Как, согласны?
Антон обещал позвонить: он так стушевался, что был не в состоянии вспомнить, какое расписание у него на завтра – вроде, занят только после обеда... Марта уже кокетничала с кем-то в противоположной стороне зала, и смех ее звучал нежными трелями, отзываясь в сердце Антона переживанием прошлых страданий, когда он неосторожно отдавал себя в распоряжение любви… Неужели это может повториться опять?
Лев Исаакович потянул Антона к столу, и они еще разок выпили за знакомство, за творчество, за успехи. Лев Исаакович заметно захмелел, но устойчивости не терял, чем приятно удивил Антона. Наконец они наметили близкую встречу – и распрощались. Замешкавшись на пороге, Антон едва не налетел на официанта с огромным подносом пирожных – взял в сторону, обернулся, поискал глазами Марту. А она стояла все там же, спиной к нему, уже в обнимку с молодецким летчиком, прилетевшим из некоторых «высотных измерений», видимо, не по адресу. Или как раз по адресу? Они громко пели бравый гимн Воздушному флоту, кто-то их фотографировал, снимал на кинокамеру.
– Ну, посмотри же, посмотри на меня! –
тихо попросил Антон, но его голос
потерялся в окружающем шуме…