Змей Горыныч

Жанр:

Вид:

Пролог

Последние дни ходила Марена по земле, оттого и лютовала, остатки своей мощи, растрачивая на бурю, разыгравшуюся за околицей. Завывала вьюга яростно, и слышался в том вое, плачь богини зимней, о красоте своей увядшей и молодости прошедшей. Умирала Марена, владычица стужи и колючих метелей. Наступала пора пробудиться ее сестре младшей – Леле златовласой.

По велению Мары серчал ветер грозный, закручивал вихры снежные, обжигая студеным дыханием; крепчал Морозко, свирепея, тяжелым шагом, огибая свои владения.

Тепло было в натопленной клети. Печь еще хранила остатки жара, согревая прижавшуюся к ней женщину. Совсем молодая она была, но горя хлебнула столько, что навек нескольких бы хватило.

С самого младенчества воспитывала ее мачеха и хоть не была она чересчур злобливой или жестокой, но и на слова добрые не щедрилась. С детства была приучена Малуша к работе тяжелой и там, где свое дитя родная мать жалела, ей приходилось трудиться, показывая, что не зря она получает кусок хлеба за общим столом.

Особливо тягостно стало девушке, когда батюшку ее прибрали к себе сестрицы-Лихоманки. Пять ртов прижил отец от жены новой, всех кормить надобно и каждая ложка каши теперь была на счету в семье, оставшейся без кормильца. Потому не противилась и долго не раздумывала Малуша, когда посватался к ней охотник Могута. И ничего, что с лица не очень то и пригож, зато сильный и ловкий, за таким, как за крепким тыном будешь.

Привел он молодицу в дом, доставшийся ему от родителей, и стала она в нем полноправной хозяйкой. Потекла жизнь размеренная и спокойная, и муж молодой, глядя на супружницу, убеждался, что не зря выбрал Малушу. И нрав у нее кроткий и покладистый, и хозяйка она умелая и расторопная. А когда затяжелела молодка, счастью Могуты не была конца. Родится сын, станет он обучать его охотничьему ремеслу, а коли дочка, то будет матери помощница. Так думал Могута, но не суждено было мечтам его сбыться. Задрал мужчину на охоте медведь и рогатина не помогла, обломилось древко, раззадорив зверя, и не причинив ему вреда. Плакала Малуша горько, когда огню предавали тело мужа, плакала потом, когда в доме пустом одна сидела.

Вдовья доля незавидная, все равно, что сиротская. Осталась Малуша одна во всем белом свете. Мачеха не в счет, свой бы выводок на ноги поставить. «И былинка в поле обрастает всходами. Вот народится дитя, и я буду уже не одна, - рассуждала Малуша».

Ребенок рос в ней не по дням, а по часам и скоро женщина ощущала уже, как он шевелится у нее внутри. Уставать стала Малуша больше прежнего, работа не так ловко спорилась в ее руках, приходилось больше отдыхать. А вечерами, засыпая, оглаживала она живот, представляя пухлощекого малыша со светлыми волосами как у Могуты. И разливалась любовь в сердце ее настрадавшемся рекой бескрайней, потому как не было у нее никого ближе и дороже этого ребенка.

Пела метель свою песню тоскливую, оттого не сразу услышала Малуша негромкий стук. И кого это в час поздний да в непогодь разыгравшуюся принесло? Может, показалось и это ветер бросает комья снега в дверь. Но будто в ответ на ее мысли, стук снова повторился. С тяжким вздохом поднялась Малуша с лежанки и поспешила открывать щеколду гостю запоздалому. Вначале и не поняла она, кто перед ней стоит из-за снега мерзлого, округу застилавшего. А приглянулась и ахнула: опираясь на посох резной, возвышалась на пороге фигура старухи костлявой.

- Пусти, милая, погреться, - хриплым голосом просипела гостья, и огонь блеснул в ее глазах тусклых.

Негоже путнику отказывать в крове в такую то стужу. Зачем чуров обижать, ведь и отвернуться могут.

- Проходи, бабушка, - отступила Малуша, - всем места хватит.

Зашла старуха в избу, а у Малуши дрожь по телу пробежала, таким холодом ледяным от незнакомки повеяло.

- Садись к печке, обсохни, - пригласила хозяйка.

Степенно, точно княгиня, подошла старуха к очагу, развязывая платок и снимая кожух. Под ним у нее оказалась простая рубаха с вышивкой на горловине и по подолу, и угадывались в том узоре знаки Марены зимней. Седые косы гостьи лежали на впалой груди, а между ними блестел медальон серебряный с лебедь-птицей в середине.

Не ускользнуло от старухи, как пристально рассматривает ее женщина и тонкие старческие губы растянулись в понимающей улыбке. Смутилась Малуша под внимательным взглядом гостьи и суетливо потянулась к котелку на печи.

- Киселем клюквенным угостись, бабушка, - предложила Малуша, - еще теплый.

Как должное принимала она ухаживания хозяйки, сидя на лавке, и разговор не спешила завязывать. Служительница Марены перед ней, догадалась Малуша. И что забыла она в такую погоду в их веси? А та, будто угадав думы женщины, сказала:

- Шла я на капище, дары Матушке преподнести. Да видно другой путь она мне уготовила, раз наслала пургу снежную и к дому твоему привела.

Отшатнулась Малуша от волхвицы, неосознанно схватившись за живот. Не к добру служительница смерти переступила порог избы ее. Словно ощущая тревогу матери, задвигался плод, и судорогой боль отдалась внизу живота Малуши.

- Сила кроется в тебе за слабостью внешней, - опять заговорила старуха, - три дубка зачала, и выносила. Да ты сядь, не бойся. Хочешь, судьбу твою скажу?

Глаза странные у волхвицы: выцветшие и непроницаемые, а в глубине искры огня зарождающегося пляшут. И голос поменялся, стал обволакивающим и тягучим.

Подсела Малуша к гостье и тут же ладонь ее накрыла старушечья морщинистая рука. «Какая холодная, - удивилась женщина». До костей пробрался озноб леденящий, сковывая в тиски стылые, оковы незримые.

- Спряла Макошь, мать всего сущего, нити крепкие; соткала полотно из них шелковое; пошила три рубахи белоснежные, украсив узором искусным: Перун с Громовиком принесут победы доблестные, Стрибожич – удачу великую, Молвинец защитит от наветов злых и проклятий. Удался орнамент на славу для подвигов ратных, дел добрых. Только как без воздуха не может существовать ничего живое, так и без любви, самое пламенное сердце зачерствеет. Вплела в рисунок Лада пресветлая звезду огненную, а вместе с ней пламя неукротимое и жаркое, которое всякого сделает мягким и податливым. Любовь истинную несет оберег Ладин, любовь трепетную и искреннюю. Но все же не делится она на четверых, как не делима жизнь с судьбою. Искру ослепительную даровала богиня юная, что костром пылающим сожжет сердца молодецкие, превратившись в полымя погребальное. Не стать дубкам древами развесистыми, не свить на них птицам гнезд родовых, не оставят они корней в землице сырой. Сгинет твой род молодица, - были последние слова вещуньи.

Малуша вырвала вдруг ставшую липкой от пота ладонь. Сердце, птицей в клетке, трепыхалось в ее груди.

«Сгинет твой род, сгинет твой род, сгинет твой род, - звучало в голове и потемнело в глазах от накатившей слабости». Кабы не схватилась за стол, так бы и упала навзничь. Долго она приходила в себя, боясь разлепить тяжелые веки. Дышала глубоко и часто, пока не почувствовала в себе силы вновь взглянуть на вещунью.

- Как мне спасти моих детушек? – обратилась Малуша шепотом к гостье.

Улыбнулась ведьма, и на миг лицо ее преобразилось, став молодым и красивым. Ждала она этого вопроса, зная, что мать на все пойдет, ради спасения своих детей.

- Отдай их Матушке, княгине навьей. Только ей по силам нити судьбы переплести. Жизнь вечная ждет твоих сыновей.

Смотрела старуха в глаза женщине и видела, как отчаянье в них сменяется решимостью.

- Пусть будет так, - произнесла Малуша и тело ее пронзила боль жгучая.

Завыла вьюга пуще прежнего, отозвался ветер свистом диким, заглушая крики роженицы несчастной. Всю ночь бушевала стихия зимняя, лишь к утру стихла так же внезапно, как и началась. Падал с посветлевшего неба снег, мягкий и пушистый, застилая следы, что вели от небольшой избы.

1 глава

Недобрая слава идет о черных горах, что непроходимой громадой возвышаются на самом краю света. Они настолько высокие, что их вершины протыкают небо, а белые снежные шапки, сливаются с облаками. Жизнь давно покинула эти холодные глыбы, и только ледяные ветра полируют их своим стылым дыханием.

Скудная растительность у подножия гор не дает пищи зверям. Но больше страх заставляет их сторониться этих мест. Трехглавый змей выбрал черные горы местом своего логова. И насколько ужасно чудовище в своей мощи и силе, настолько прекрасно оно снаружи. Огромные головы змея держатся на длинных гибких шеях. Перепончатые крылья, как и цепкий хвост, имеют на концах острые ядовитые шипы. Когда он летит, то закрывает собою половину неба, и солнце с луной, играют бликами в его драгоценной чешуе. Золотые пластины чередуются с серебряными и от их блеска слепнет все живое. У каждой головы свой цвет глаз: у средней - зеленый изумрудный, у правой – синий сапфировый, у левой – сиреневый аметистовый, но всякий кто взглянет в них мертвеет, навсегда превращаясь в холодный серый камень.

Огонь подземных недр живет в нутре змея, вырываясь языками смертоносного пламени из зубастой пасти. Он и есть сама смерть. И прозвали его в народе Змей-Горыныч, потому что жил он в горной пещере.

Далеко-далеко, там, где солнце встаёт,

А царица-луна золотая садится.

Змей трёхглавый в пещере подгорной живёт,

Над вершинами снежными любит кружиться.

Бездны навьего мира создание он,

Зёрна смерти как сеяльщик в землю бросает.

Извергающий пламя, огромный дракон,

Взглядом глаз разноцветных, он всех убивает.

Непомерную дань собирает с людей,

Каждый год на Купалу летает за платой.

Забирает прекрасную деву злодей,

В свой чертог уносясь, с ношей в лапах зажатой.

Но недолго он нежится пленниц теплом,

Взором с ними иль рано, иль поздно, встречаясь.

И становятся девушки камня куском,

В изваянья застывшие, в миг превращаясь.

Юных девушек вечна теперь красота,

И пускай от неё стужей с холодом веет.

Не откроются больше для вдоха уста,

Никогда ни одна из них не постареет.

2 глава

Приближалась волшебная ночь Купалы, когда зажигались священные костры и молодые пары водили вокруг них хороводы; ночь, когда девушки на выданье плели венки и пускали их по воде, гадая на судьбу; ночь, когда расцветает цветок папоротника, наделяющий нашедшего его даром предвидения и способностью находить зарытые глубоко в земле клады.

Только не радовался люд в славном граде Любече приходу праздника. В пору собирать валежник и сухостой не для купальских костров, а для тризны. Ходил сам не свой, боярский сын Красен – его невесту в этом году отдавали на откуп Змею-Горынычу. Расцвела Заряна в свою шестнадцатую весну, что яблонька, и нет ее пригожее, хоть всю округу обойди. Очи, точно озера бездонные, окинет взором, а кажется, в душу заглянула. Волосы – белёный лен, а уста - сморода спелая. И голос ее, что капель вешняя, чистый и звонкий, а коль рассмеется, то и у других губы помимо воли в улыбках растягиваются.

Влюбился боярыч без памяти, и хоть нечета ему была дочь десятника, да только не противились родители выбору единственного сына и готовились засылать по осени сватов. Лишь для Красена с Заряной этим летом светило солнце, и лишь для них пели птицы, и не было их счастливее во всем белом свете. Казалось никто, и ничто не может омрачить их радости и любви, да только лихо подкралось тучей темной, накрыв мглой беспросветной, сумраком колючим.

Поведала Заряна любимому, что вызвал князь нынче батюшку ее к себе, чтобы сообщить, что дочь его змею трехглавому отдана будет. Сама рассказывает, а слов не разобрать из-за рыданий горьких, плача надрывного.

- Любушка моя, голубка ненаглядная, – прижимал к себе безутешную девушку Красен. – Как же это, - и такая пустота непроглядная разливалась в сердце молодецком, что, хоть вешай камень на шею, да прыгай в омут самый глубокий.

- Видно не судьба мне повой надеть, да деток малых качать, - еле слышно шептала девушка.

- Не отдам, - зло выкрикнул Красен, - не Змею, не князю. Пусть другую ищут, а мы с тобой убежим. Время еще есть, два дня осталось до Купалы.

Затеплилась надежда в очах бездонных, огоньком слабым, и тут же погасла, не успев разгореться.

- Нет, не могу я так, другую девушку обрекать на участь страшную. Коль выпала мне доля недобрая сгинуть в лапах чудовища крылатого, то с честью я вынесу испытания уготованные.

Стиснул зубы боярыч, но ничего не сказал, не помогут слова кручине его затаённой и Заряне от них легче не станет. Целовал он ее ручки белые, гладил персты тонкие, а сам думу думал тяжкую, как спасти суженную от доли незавидной.

Вот и сумерки вечерние багряным кружевом оплели небо лазоревое, и звезды, словно бисер драгоценный, рассыпанный рукой щедрой, стали загораться на пути луны выплывающей, когда Красен, проводил Заряну до дома. Долго он прощался с горлинкой любою, но утро летнее близко, а ночь еще ближе, дело еще было у боярыча в час поздний.

Ночь овеяна тишью, приятной прохладой,

Не тревожит округу кузнечик-трескун.

Луг пред озером хмелем порос с дикой мятой,

Поселился в лачуге здесь старый колдун.

В ворожбе с колдовством преуспел мудрый Ве́дан,

Говорят, водит дружбу с самим водяным.

Служит ворон ему, он кудеснику предан,

От рожденья хозяин его был слепым.

Ворон тот необычный, был снега белее,

На плече старика он обычно сидел.

Чем сильнее волшба, тем взгляд птицы тускнее,

Ворон, как и колдун с каждой чарой старел.

Хоть и был Красен не из робкого десятка, но с опаской он пробирался сквозь травы высокие, да крапиву жгучую к хате колдуна. Не всякий при свете солнца полуденного решался заходить к нему, не говоря уже про час послезакатный, когда нежить пробуждается и хозяйничать начинает.

Заухал совсем рядом филин, треснула ветка под ногами, а боярыч того и гляди сорвется на бег. Злой морок с ним играется, водит по заколдованному кругу. Бывало, собьет одинокого путника с дороги, заморочит голову, тому кажется, что половину пути одолел, а на самом деле, на месте топчется. После утром находят скитальца уже мертвым – все силы за ночь нечисть высосала.

- Чур, меня, – прошептал Красен, и пелена будто спала, и морок отступил. Слаб он пред защитой рода.

Открылись взору боярыча поляна и обветшалая хата с покосившейся крышей. Выглядел домишко хлипким и ненадежным. В морозы, да стужу такой и не натопишь, со всех щелей выдует. А колдун ничего, живет, и зимой без кожуха ходит, словно холод ему нипочем.

Спит, поди, уже Ведан, а как разбудишь его, вдруг осерчает и прогонит? Но и отступать Красену некуда. Ступил он на прогнившие доски, что некогда были крыльцом, только занес руку, чтобы постучать, а дверь сама с натужным крипом приоткрылась, будто приглашая войти. Повеяло с хаты кудесника травами сушеными, да сбитнем земляничным. Переступил боярыч порог, всматриваясь в сумрак лачуги, разбавленный лунным светом, и аккурат наткнулся взглядом на хозяина, сидевшего на лавке, лицом к гостю незваному. Оторопел Красен сразу, да быстро спохватился, в пояс, поклонившись колдуну старому.

- Доброго здравия, - обратился с почтением мо́лодец к Ведану, - прости, что явился в час поздний. Дело у меня срочное и помочь только ты можешь.

- Ведаю я, зачем ты пришел, - надтреснутым голосом заговорил старче. – Судьбу хочешь обмануть, колесо жизни обратить. Немногие смельчаки на это решались, а еще меньшему числу это удавалось.

Не выпроводил колдун Красена, и то хорошо. Приготовился боярыч слушать, а старик не торопится, словно раздумывает. Ворона ручного снял с плеча костлявого, посадил перед собой на стол и глазами невидящими впился в птицу. И пока смотрел он на нее, росла за Веданом тень ворона, на стены лезла, в углах ломалась. Вот-вот доползет до Красена, к носкам сапог уже подобралась, но ворон захлопал крыльями огромными, защелкал клювом изогнутым, и тень пугливо уменьшилась, рассеялась как предрассветный туман. Не по себе сделалось боярычу, но колдун еще своего слова не сказал.

- Слушай, Красен, сын боярский, и запоминай. Надобно тебе изловить дочь хозяина озерного и поменять местами с зазнобой своей. Времени у тебя мало осталось для исполнения задуманного. Последняя ночь.

Растерялся Красен, смотрит на колдуна, силясь понять, не насмехается ли он над ним. С малых лет детям вбивали в головы, что лучше не связываться с русальим народом, особенно на купальской седмице. Заманят, завлекут девы озерные красотою своей колдовской, захороводят в плясках диких, а потом утянут на дно глубокое, прижмут камнем тяжелым и будешь лежать там, пока косточки не истлеют и в ил не превратятся.

- Как же мне поймать ту, что соткана из лунного света и в жилах которой, вместо крови горячей, течет водица холодная?

- А ты согрей ее, - колдун усмехнулся. – Кусок льда, можно растопить горячим дыханием, руду железную расплавить в кузнице жаркой, и полено оживает в руках резчика искусного. По закону мироздания – живое становится мертвым, но и из нави бывают, возвращаются в явь. Я все тебе сказал, Красен, сын боярский, и даже боле. А теперь ступай, устал я.

3 глава

Гладь озёрная рябью поддёрнута зыбкой,

Белой дымкой клубится молочный туман.

Из воды вышла девушка поступью гибкой,

В звёздном свете сияет её мокрый стан.

В наготе не прикрытой, прекрасна русалка,

Облепила её грива медных волос.

Вдалеке сёстры девы играются в салки,

А она на песчаный присела откос.

Вместо гребня проводит по прядям перстами,

Напитались озёрной водицей они.

По спине стройной вьются густыми волнами,

Лунных бликов в них ярко мерцают огни.

Наблюдает за девой озёрною Красен,

Глаз бесстыжих не в силах от ней отвести.

Долгий взгляд на русалку бывает опасен,

Может в воду она за собой увести.

«Ох, и хороша, - подумал Красен. – Поди, догадайся, что мавка перед тобой: ни хвоста, ни плавников нет. Все как у девки, только кожа больно бледная и прозрачная».

А у самого пот от волнения на шее собрался, по спине каплями крупными скатывается. И комары облепили, лезут докучливые в нос и глаза, норовят укусить побольнее.

- Ух, окаянные, - не выдержал боярыч, припечатывая пискунов. Да видно громко вышло, потому как встрепенулась русалка, вглядываясь в густые заросли.

- Кто здесь? – родниковым переливом зазвенел голос девушки.

Не было смысла укрываться дальше. Вышел Красен из тени на свет лунный, стоит, не жив, не мертв под взглядом изучающим.

- Кто ты? – зажурчала водицей ключевой красавица.

- Незваном меня зовут, - в последний момент опомнился юноша. Имя настоящее сказать, дать власть над собой нечисти.

- А я, Русалина, - мавка повела покатым плечом, откинув подсохшие волосы назад.

Ни тени смущения не было в ее зеленых, словно болотная тина, глазах, а лишь интерес и обещание. Не укрылось от нее, как судорожно сглотнул юноша, завороженно осматривая ее обнаженное тело. Отступив назад, она сладко улыбнулась, протянув ему тонкую руку.

- Потанцуй со мной Незван. Скучно мне среди батюшкиных подданных. Шишиги да болотницы воду целыми днями мутят; топляки сети людские рвут, рыб выпутывая, а сестры, когда не хороводят, то на сомах большебрюхих катаются. Племя озерное обширно, только бескровное и хладное оно, а ты теплый и желанный.

Не хуже меда хмельного пьянили речи девичьи. Сделал шаг он навстречу Русалине, и закружилась земля под ногами боярыча, остались лишь ее очи искрящиеся, и смех журчащий. Сам не заметил Красен, как оказался в объятьях страстных, отдаваясь на волю ласкам умелым, поцелуям дразнящим. Налилась плоть огнем желания, затуманивая разум. И вот уже боярыч нависает над девушкой обнаженной, оглаживая стан ее стройный. На миг он оторвался от Русалины, снять рубаху мешавшую, но хватило этой заминки, чтобы рассудок прояснился, и туман в голове Красена рассеялся. С ужасом он осознал, что чуть не случилось непоправимое, и отпрянул юноша от мавки озерной. Скривилось лицо у девушки, будто вот-вот заплачет, и жалобно зазвучал голос ее, обращенный к Красену.

- Иди ко мне, желанный мой, ненаглядный. Полюблю тебя так, что забудешь обо всем на свете. Единственным будешь, сокол мой ясный.

Зашумело в голове у Красена. Голос Русалины проникал прямо в сердце, и хотелось ему довериться и подчиниться. Закрыл глаза боярыч, борясь с чарами русальими и вызывая в памяти образ Заряны.

- Неужто краше меня встречал? – горячо шептала Русалина, - посмотри на меня, Незван.

Велик был соблазн, и с каждым словом мавки все труднее становилось ему противиться. Опять потянулась Русалина к Красену, увлекая на траву мягкую. Весь облик ее дышал страстью неутоленной, сладостью запретной. Чувствовал боярыч, что проигрывает борьбу с самим с собой. В отчаянье схватил он рубаху смятую, и натянул на стан девичий, прикрывая наготу бесстыдную. Вскрикнула русалка, отталкивая юношу. Болью подернулись глаза ее прекрасные, и жемчугом перламутровым скатились слезы по щекам порозовевшим.

- Сними, прошу, - взмолилась она жалобно, – жжет рубаха, печет, мочи нет.

Выгнулась дугой Русалина и закачалась по траве росистой, царапая землю когтями острыми. Кожа ее покраснела и покрылась волдырями, как при ожогах от крапивы жгучей. Завыла девушка надрывно, и каждый стон ее был пропитан мукой нестерпимой, страданием невыносимым.

Испугался Красен, что сестры могут Русалину услышать: сбегутся на шум, тогда точно беды не миновать. Словно отвечая на его мысли, вода в озере забурлила, поднимая волны беспокойные. Неужто сам водяной пожаловал?

Схватил боярыч девушку и, не разбирая дороги, кинулся сквозь крапивник высокий в сторону стен городских. И ноша была легкая и путь близкий, но из сил выбился Красен, пока до ворот добежал. Дыхание перевел лишь у тына, а девушка казалось, и не дышала вовсе. Слишком тихо она лежала на его руках, не подавая признаков жизни.

- Умаял, девку, – оскалилась ночная стража, пропуская Красена через городские ворота.

Непотребные шутки и веселый смех дозорных резали слух боярыча, но он, не обращая на них внимания, нес свою ношу к терему отчему. Рассвет алый, костром, пылающим загорался над окоёмом, когда Красен, наконец, добрался до дома. Челядь в такое время уже не спала, и сонная сновала по двору, окунаясь в ежедневную рутину. С удивлением она косилась на сына хозяйского и на девушку, прижатую, к его голой груди. Рыжие волосы незнакомки стелились по земле и тонкие лодыжки с узкими ступнями неприкрытой белизной бросались в глаза всякому. В дверях столкнулся Красен с сенной девкой Малашкой и, окинув ее быстрым взглядом, коротко обронил:

- Следом ступай.

В ткацкую занес он русалку, бережно опустив на лавку. По-прежнему Русалина не приходила в себя, но кожа ее была теплая, и синяя жилка билась на девичьей шее. Малаша запалила лучину и с любопытством взирала на спутницу боярыча.

- Будь с ней, не куда не уходи. Очнется, немедля зови, - приказал Красен.

Будет теперь, о чем черни посудачить. Но Красену было не до того, усталость неодолимая навалилась на него тяжестью пудовой. Оставил он русалку под приглядом Малаши, а сам поднялся в клеть просторную, упав на постель застеленную, и тут же забылся сном глубоким.

4 глава

Разбудила Красена матушка, боярыня Добронега. Сквозь сон он услышал ее ласковый голос, обращенный к сыну:

- Поднимайся, сынок. Вставай, солнце уже высоко.

Нехотя разлепил он опухшие веки, щурясь от ослепительного света, проникающего в раскрытые ставни. Перевернулся и застонал: голова была тяжелая и дурная, как после знатной попойки.

- Все на свете проспишь, - по-доброму журила Добронега сына, а у самой беспокойство плескалось в глазах серых, и тревога.

Сперва не разобрался Красен, почему одетым почивал и заспался так поздно, а потом вспомнил, что с ним приключилось ночью. Всплыли в памяти и пронеслись вереницей картинки, как он ходил за советом к колдуну и на ловы русалки. Знать спит еще девка, раз Малашка не приходила.

Нехотя поднялся Красен с налёжанной постели и подошел к ушату с водой родниковой. С головой окунулся боярыч, прогоняя остатки сна, а Добронега уже протягивала ему рушник и рубаху свежую следом.

- Во что ты ввязался, сынок? – допытывалась Добронега. – Ночь дома не ночевал. Дворня шепчется, что по заре с девицей воротился. Знаю, замыслил что-то, только добром ли твоя затея обернется?

- Заряну я хочу спасти, нет жизни мне без нее, - твердо произнес Красен. – Русалку я давеча поймал, она сейчас в ткацкой спит под присмотром Малаши.

- Нешто так можно, - охнула женщина, в испуге прикрывая рот рукой.

- Не волнуйся матушка, - задержался юноша на пороге. – Коли выгорит дело, быть свадьбе по осени.

- Куда ты опять собрался? – вдогонку спросила Добронега.

- К князю мне надо, - обронил Красен, выходя из опочивальни.

Богаты и обширны княжеские хоромы. Доводилась в них уже бывать Красену на пирах праздничных и из братины золотой пить вино заморское. Потому без слов пропустили его дозорные в терем, а тиун проводил боярыча к володарю.

Собрались в гриднице нарочитые мужи. Был среди них и отец Красена, боярин Наум. Удивление промелькнуло на его лице, а боярыч уже склонился перед князем Богуславом в поклоне.

- Что, за срочность привела тебя ко мне, - откинувшись на спинку высокого кресла, князь с любопытством посмотрел на юношу.

Смолкли голоса собравшихся, и муху можно было бы услышать, пролети она сейчас.

- Великий княже, беда привела меня к тебе, - начал Красен. – Завтра на закате, невесту мою, Заряну, отдадут на погибель верную Змею-Горынычу. Но не одну жизнь заберет чудовище трехглавое, а две. Связаны наши судьбы с ней, и как тень пропадет без света, так и я сгину без Заряны.

Помрачнел князь и оттого резче обозначались морщины на его обветренном лице. Много времени он проводил в походах, оттачивая умение свое воинское в битвах с врагами, но даже ему с его дружиной не под силу было истребить зло крылатое.

- Каждый год мы отдаем Змею чьих-то невест и дочерей. Думаешь, горе их женихов и родителей меньше твоего? Так было, и будет, что одна жертва спасает многие жизни. Ни тебе и ни мне менять этот уклад.

Богуслав гневался. Стало это понятно по яростному блеску в его глазах и плотно сжатой челюсти. Вперед вышел боярин Наум, заслоняя собой сына.

- Прости его княже. Молод, Красен и горяч, сам не ведает, что говорит.

- От слов своих я не отказываюсь, - отстранился боярыч от широкой фигуры батюшки. - Есть у меня на примете та, что заменит Заряну.

Поднялся шум в гриднице, заволновались нарочитые мужи, а князь поднял вверх руку, призывая бояр к тишине.

- Продолжай, - велел Богуслав юноше.

- Русалку я изловил ночью. Можешь проверить и спросить у стражников. Видели они, как я проходил мимо них с девушкой. Откупимся мавкой. Она такая же нечисть, как и Змей, никто по ней не будет печалиться, и слез не пройлет.

- Дивные речи ты говоришь, боярский сын, - задумчиво оглаживая бороду, произнес князь. – Сам додумался, али кто научил.

Смутился Красен, но глаз от Богуслава не отвел, прямо сказал:

- Старый колдун Ведан, что возле озера живет, подсказал.

- Что ж, взглянуть я хочу на водяницу, - князь поднялся с кресла, оправляя кафтан. – Веди меня к ней, а там и волю свою озвучу.

Быстро по граду разлетелась весть о ночной вылазке Красена. Обступили терем боярина Наума зеваки, авось русалку удастся увидеть. И даже гридни княжеские, сопровождавшие Богуслава, не смогли их разогнать.

Не приходилось еще Добронеге привечать у себя столь знатного гостя. Бегала челядь, выполняя наказы хозяйки, а сама она в низком поклоне предлагала князю угоститься хлебом румяным и чаркой меда пенного. Отказался Богуслав от угощения, не за тем он наведался к Науму. Велел сразу его отвести к мавке.

Заливал свет ткацкую сквозь открытые окна, играя бликами на лице спящей девушки. Отбрасывали ресницы тень на ее дивный лик, из приоткрытых губ виднелись жемчужно-белые зубы, а медные локоны лишь подчеркивали бледность русалочьей кожи.

Не обратил князь внимания на Малашку, сразу подойдя к русалке. Следом за ним проследовал верховный волхв. Склонился Богуслав над девушкой, всматриваясь в ее лицо, и не удержался, коснувшись золота девичьих волос.

- Отчего же не просыпается она? - спросил князь у волхва.

- Потому что не живая она еще, но уже и не мертвая, - пояснил мудрый кудесник. – Одной ногой она на порог яви ступила, а вторая все еще остается за чертой бытия. Не дает вода разогнаться крови по венам, как борются зима с весной, так и в ней борются два начала. И будет спать она сном непробудным, пока одно из них не одержит победу.

- Есть ли способ разбудить ее? – нахмурился князь.

- Подумать надобно, - отступил волхв в тень и ничего больше он от него не добьется, понял Богуслав.

- Что скажешь, княже, - с надеждой в голосе обратился Красен к покидавшему терем князю.

- Найдет волхв средство оживить озерную деву, исполню твою просьбу, потому как не обманешь Змея.

***

Силен был волхв и могущественен, но и он не ведал всех тайн мироздания. Трудную задачу задал ему князь, за чертоги нави придется заглянуть, чтобы разгадать ее. Вглядывался чародей в наговоренную воду священного источника, шепча слова заветные, наговоры древние. Долго боги не внимали его мольбам, уже и не чаял он дождаться ответа, когда подернулась вода легкой рябью, открывая чародею врата в нижний мир. Взгляд волхва застыл, уносясь в дали, недоступные смертным.

Неизменно приходилось чародею расплачиваться за помощь духов. И в этот раз, рассекая руку острым ножом, отдал он каплю своей крови, утоляя их жажду. Уже ночью опять волхв переступил порог боярского терема. Обращаясь к Красену, вручил кудесник ему амулет:

- Силу он имеет необычайную: с одной его стороны начертан Коловрат, что символизирует победу света над тьмой, жизни над смертью, а Жива с обратной стороны, олицетворяет единство и неразрывную связь яви с навью. Повяжи водянице его на шею, и пока он будет на ней, она останется человеком. Никто не сможет снять амулет, и даже она. Только тебе будет подвластно освободить ее от бремени человеческой жизни.

Все сделал Красен, как наказал ему волхв. Не потревожил он глубокий сон Русалины, когда повязывал тесьму с оберегом на ее тонкую шею. По-прежнему она спала, только вздрогнула, когда амулет коснулся ее белой кожи. Еще какое-то время Красен постоял, всматриваясь в девушку, а после вышел из покоев, тихо затворив за собой дверь.

Беспокойным был сон боярыча этой ночью, и лишь рассеялась мгла черничная, как он был на ногах. Не терпелось Красену взглянуть на Русалину, к ней он заявился, уповая на чудо.

Прижав покрывало к груди, с испугом взирала девушка на вошедшего юношу. Словно затравленный зверек она сидела на лавке, и страх волнами исходил от нее.

- Незван, где я? – были ее первые слова. – Помню только озеро, а потом темнота.

- Ничего не бойся, - Красен приблизился к Русалине. – Ты в тереме моего отца, боярина Наума.

- Что ты со мной сделал? – мшистая зелень глаз мавки потемнела. – Я не чую боле своих сестриц и батюшки. А еще все внутри жжёт и крутит.

Будто в ответ на ее слова в животе у девушки громко заурчало. Улыбнулся Красен, перехватив недоуменный взгляд Русалины.

- Ты голодна, тебе надо поесть.

Красен выскочил за дверь, поймав проходившую мимо холопку.

- Живо принеси какой-нибудь снеди.

Девушка оказалась сметливой и тут же скрылась за углом, только кончик толстой косы мелькнул. Боярыч воротился в ткацкую, присаживаясь рядом с Русалиной.

- Ты не ответил, Незван, - голос мавки дрожал, выдавая ее страх и смятение.

Опустил Красен взгляд, пряча глаза от мавки.

- Ты должна мне помочь, Русалина.

- И ты отпустишь меня? – надежда, прозвучавшая в голосе озерной девы, полоснула ножом по сердцу.

- Да, - не умел Красен лгать, но сейчас он напоминал себе паука, оплетающего жертву невидимой паутиной обмана.

- Я верю тебе Незван, - мимолетная улыбка коснулась пухлых губ девушки. – Что я должна сделать?

- Всему свой час. Вначале поешь.

Холопка вошла вовремя, избавляя Красена от дальнейших объяснений. Крынку с молоком и румяный хлеб, завернутый в рушник, поставила она перед Русалиной. Низко поклонившись боярычу, служанка выскользнула из ткацкой, только дух жаркой поварни, оставив после себя.

- Ешь, тебе силы нужны, - Красен указал девушке на расставленную снедь.

- Я не знаю, что нужно делать, - растерянный взгляд мавки метался от стола к юноше. Ей, дочери навьего мира, не нужна была пища, никогда она не вкушала людских яств, потому как питалась она силой человеческой, высасывая саму жизнь.

Не усомнился в ее словах Красен, и, отломив край ноздристого хлеба, откусил кусок, запивая парным молоком.

- Попробуй, - вложил он в маленькую ладошку водяницы угощение. В точности повторяя за боярычем, впилась она белыми зубами в хлебную мякоть и делая глоток из крынки. Не спеша жевала русалка, смакуя людскую еду, а проглотив удивленно сказала:

- Вкусно. Почти так же как кровь, такое же теплое и сладкое, - добавила она, отпивая молоко.

Не обманывала Русалина, нахваливая снедь, но от слов ее, пробежал по коже Красена мороз, и передернуло его от отвращения. Вдруг вспомнил он, что сидит перед ним, одно из самых опасных и коварных существ нави, и человеком мавка остается только, пока на ней надет колдовской амулет.

- Ты ешь, - обратился он к Русалине, подавив гадливость, - сейчас позову к тебе Малашку. Она поможет тебе умыться и одеться.

Как и обещал Красен, скоро явилась сенная девка. В руках она держала красное платье, богато расшитое золотой нитью и бисером. В тон ему прилагались сапожки из мягкой кожи. Завершало наряд золотое очелье, украшенное драгоценными самоцветами. В убранстве таком выдавали замуж знатных боярышень, и неведомо было Русалине, что отныне стала она невестой змеевой.

***

Менялось небо, заполняясь рябиновыми и маковыми цветами. За стенами града вспыхивали первые костры и потянулись вверх столбы густого, удушливого дыма. Ночь огня надвигалась мягкой поступью. Люд ждал и одновременно боялся ее наступления.

Самый большой и жаркий костер разложили на холме. Князь Богуслав с ближниками и волхв собрались вокруг него. Бросая в огонь душистые пучки трав, шептал седой старик заклинания, выпрашивая у Богов благословения на свершение обряда. Взметнулось пламя языками смертоносными, давали Боги свое дозволение. Кивнул волхв Красену, давая ему знак привести девушку.

В одеянии под стать самой княгине, шла Русалина под руку с боярычем и заиграла красота русалки с новой силой. Шепот пролетел по толпе, трудно было распознать в этой прекрасной незнакомке, дочь озерного хозяина. Все в ней было от человека, и даже неуловимо прихрамывала мавка, видно натерли сапоги ноги, непривычные к обуви. Привел боярыч Русалину к волхву, выполнил его приказ.

- Кто отдает эту девушку? - прогремел голос старика над холмом.

- Я, - отозвался Красен и сполохи огня окрасили его лицо.

- Добровольно ли ты сюда пришла? - теперь волхв обращался к Русалине.

- Да, - не раздумывая ответила водяница, как научил ее Красен.

- Добро, - старик удовлетворенно кивнул, показывая боярычу головой, чтобы тот удалился. - Выпей, дитя, - притянул девушке деревянную плошку волхв. – Снадобье погасит твою тревогу, и не даст разрастись страху.

Осушила Русалина плошку до дна и тут же накатила на нее слабость, глаза сами собой закрылись и если бы старик ее не поддержал, так и упала бы она наземь, что былинка скошенная. Подбежали княжеские гридни, забирая ношу из рук волхва, положили русалку на ложе, подготовленное заранее, затянули девушки песнь, призывая Змея за платой. Разнеслись их голоса над округой, подхватил ветер их песню жалобную, и все живое замолчало, оплакивая жизнь загубленную.

Полнеба закрыв, взмахом крыльев могучих,

Чудовищный Змей черной тучей летит.

Ветров повелитель холодных, колючих,

Над требой людской, словно коршун парит.

Пригнулись мужи, пряча взгляды от Змея,

Склонились и челядь, и князь Богуслав.

Подняться с колен, пред драконом не смея,

Все ждали, дыханье в груди задержав.

А он камнем вниз к деве зелья вкусившей,

Схватил, в дали дальние вновь уносясь.

Навстречу луне, золотой свет дарившей,

За зубчатой кромкой лесов растворясь.

5 глава

Ночь и день летел Змей - Горыныч, сжимая драгоценную ношу в когтистых лапах. И еще ночь, и день ему предстояло лететь. Не знали устали его могучие крылья, рассекая воздушные просторы. Он летел над облаками, вдыхая звездную пыль, и небесные светила отражались в его разноцветных глазах.

Волхв знал, что дать выпить Русалине, чтобы она уснула. За все время в пути она так и не очнулась. Спасительна была ее темнота и блаженна, потому как оставшаяся в ней частичка навьего мрака не смогла бы вынести ужаса этого долгого полета.

Белые вершины гор встретили хозяина холодом и безмолвием. Прежде чем приземлиться, чудовище бережно опустило ношу на один из каменных выступов. Сложив перепончатые крылья, Змей подошел к девушке. Точно зверь, он осторожно обнюхал ее, с шумом втягивая воздух. Все три головы тихо зарычали, выпуская клубы пары из широких ноздрей. Запах, чужачки был странным и одновременно притягательным. Она пахла кровью и человеческим жилищем, но кожа ее была белее, чем у любой из смертных, и красота ее была сотканной, словно из лунного света. Змей мягко отступил, растягиваясь на острых камнях. Веки у двух голов медленно закрылись, и только аметистовые глаза левой головы оставались открытыми. Они неотрывно следили за девушкой, впитывая ее совершенную красоту, потому что уже завтра ей суждено превратиться в лишенную жизни твердь.

***

Холод пронизывал кожу сотнями острых иголок, сковывая тело стальными латами, пробираясь до костей. Любое движение отзывалась тягучей болью в измученной теле. Русалина приподнялась, и хриплый стон сорвался с ее потрескавшихся губ. «Где, я? – была первая мысль». Еще вчера жар купальских костров горячил кровь, опаляя плоть, а сегодня хладное дыхание гор проникало под тонкое одеяние водяницы. Повсюду, куда хватало глаз, простирались каменные глыбы, покрытые островками растительности. Их острые, отточенные ветрами вершины, покрывали седые шапки вечных снегов. Они вгрызались в голубое небо, видимо, это и был край света.

Выступ, на котором примостилась Русалина, был высотой в два человеческих роста и крутым. Цепляясь за поросший зеленым мхом валун, она нащупывала ногами опору для спуска. Окоченевшие пальцы дрожали и не слушались. Чувствуя, что ей не удержаться, она соскользнула, неловко упав к подножию. Сквозь пелену слез, она посмотрела на кровь, выступившую на расцарапанных ладонях. Казалось, что хуже уже быть не может, но стоило ей подняться, как боль яркой вспышкой пронеслась по ноге. Все же при падении Русалина подвернула ступню, и теперь хромая, она с великой осторожностью шла по скалистому покрову.

Кругом не было ни души. Ежась от холода, девушка брела, всматриваясь в каменную пустошь. Незнакомое место пугало, вселяя чувство удушающего одиночества. Оно давило, оплетая паучьими сетями липкого страха.

Еще издали Русалина заметила зияющий черной бездной вход в пещеру. Отражаясь от ее стен ветер, завывал свою грустную песню, и солнечные лучи рассеивались в вязком царстве мрака, не затрагивая каменных сводов. Девушка в нерешительности замерла перед широким входом. Затхлой сыростью тянуло с пещеры, а еще где-то в ее глубинах капала вода. Русалина хотела пить, и жажда пересилила в ней страх перед неизвестностью. С опаской ступила она в просторный грот, на миг, ослепнув в черничной мгле пещеры. Когда зрение вернулось, водяница замерла от неожиданности: статуи девушек стояли вдоль каменных сводов, и было их бесчисленное множество. Русалина обходила изваяния, любуясь искусной работой мастера, создавших их. Красоту и хрупкость каждой из них ему удалость передать с невероятной точностью, и казалось, что они вот-вот должны ожить, но в последний момент их что-то напугало. Неподдельная личина ужаса коснулась лиц девушек, будто самой смерти они заглянули в глаза. Одна девушка выставила перед собой руки, словно укрываясь от неминуемой участи, рот другой – застыл в немом крике, а на щеках еще одной – замерли слезы. Волны боли и безысходности исходили от статуй. Они были продолжением каменной тверди, ее сердцем и душою.

Пугающее совершенство изваяний притягивало и отталкивало. Жуткую тайну скрывали горы, и Русалина стала частью этой тайны. Пятясь от каменных фигур, девушка оглядывалась назад, мечтая быстрее выбраться наружу. Водяница задыхалась, затхлый воздух пещеры убивал ее, сдавливая грудь. Еще немного и она окажется на свободе. Светлое пятно выхода было так близко, всего-то несколько шагов… Но внезапно, огромная тень закрыла солнечный свет, а затем появился он, хозяин тени.

Ужасом наполнилось все существо Русалины. Величие и могущество, сила и мощь соединились в чудище, представшем перед ней. Головы неведомого зверя потянулись к водянице, и сил не было у нее, чтобы сдвинуться. Жарким дыханием обдал ее Змей, и кольцо гибких шей стянуло хрупкую фигуру мавки в кокон. Последнее, что запомнила Русалина, перед тем как провалится в темноту, были глаза чудища, пронизывающие, с вертикальным черным рачком.

Скоротечным русалки забвение было,

Как туман поутру ускользнул вязкий сон.

Тело Змея-Горыныча мавку обвило,

Крепко спал исполинский, крылатый дракон.

Чешуя драгоценная Змея сияет,

Кожу девушки через наряд холодит.

Зверь во сне ее крепче к себе прижимает,

Навий страж, он добычу свою сторожит.

Затекло тело Русалины в неудобном положении, но пошевелиться было боязно. «Эх, Незван, за что ты мне долю незавидную уготовил? Ведь поверила тебе, на беду свою. Знала бы, на что иду, лучше бы в костер купальский кинулась. Что так, что так погибать». Мыли, одна другой мрачнее, роились в голове девушки, и жалость к себе перемешивалась со злобой на весь род людской. Спал хозяин гор, не ведая о думах печальных, терзавших его пленницу, и Русалина незаметно для себя уснула, под мерное дыхание чудища.

Водяницу разбудил порывистый гул ветра. Подскочив с каменного ложа, она увидела Змея, взмывающего в бескрайнее небо. Размеренными и плавными взмахами перепончатых крыльев, он набирал высоту, растворяясь в багряном облаке рассвета. Опять Русалина оставалась одна среди безмолвной тверди, но она рада была своему одиночеству: все ж лучше, чем находился под присмотром ужасного стережника.

Обойдя твердые хребты, девушка с тоской посмотрела на поросшие вдалеке лесом холмы. Зеленое море притягивало взгляд, напоминая девушке о родной березовой роще. Шелест ветра средь густых крон, звон росы на резных листьях, щебет птиц представляла она, глядя на зеленые просторы. И сердце русалки наполнилось тоской и грустью. Воздух в лесу был сладкий, наполненный духом пряных трав и сладких цветов. А здесь он был обжигающе холодным и колючим, здесь он был промозглым и звенящим.

Подавив горький вздох, Русалина задержала взор на пещере. Страх навивал на нее глубокий грот, и в тоже время завлекала ее извечная темнота и манила. Как и в первый раз, кромешный мрак окутал девушку, а после рассеялся он перед навьем зрением водяницы. Смело шла Русалина мимо каменных изваяний, не рассматривая и не задерживаясь возле них. И прошла бы, минуя, да ненароком заметила небольшую груду возле одной из статуй. Подойдя ближе, наклонилась девушка и осторожно дотронулась до бесформенного вороха. Мягкий бархат ощутили ее пальцы, а развернув находку, Русалина поняла, что это свита. Видно обронила ее одна из девушек и сколько пролежала она здесь неведомо.

Обрадовалась обретению водяница, будет теперь чем согреться, от ставшего привычным холода. Накинув на плечи мягкую ткань одеяния, Русалина углубилась в пещеру. Многими переходами разветвлялась она, и незнамо, что таилось за ними. Ведомая чутьем, свернула мавка направо. Сыростью и влагой тянуло с узкого тоннеля, и не было для нее того веянья желаннее и дороже. Очень скоро русалка набрела на небольшое углубление, куда стекалась вода с пологих стен пещеры. Вода в чаше была такой же черной, как и мгла, царившая вокруг, и ледяной, словно растаявший ледник. С жадностью припала Русалина к калюже, делая торопливые и судорожные глотки. Лишь теперь она поняла, как хотела пить: еще дважды мавка наклонялась к углублению, прежде чем утолила жажду. А после Русалина умылась, втирая студеные капли в лицо. Мысленно обратилась она к воде, пытаясь хоть что-нибудь узнать об этом месте гиблом, но ее родная стихия была безмолвной и неживой, не откликнулась она на призыв водяницы, и расстроенная девушка откинулась на влажные камни. Не могла мавка понять, что не так с этими горами, но и становиться их частью она не хотела.

Назад водяница возвращалась тем же путем. Другие разветвления пещеры она осматривать не стала, человеческое тело просило отдыха. Слабость в последнее время стала ее постоянным спутником, а на выходе из пещеры, она пошатнулась. Закружилось все перед глазами у Русалины, и, схватившись за выступ, опустилась она на каменный полог. Рваными глотками хватала девушка свежий воздух и пелена усталости отступила. Не решаясь встать, до самого заката просидела девушка возле входа, проваливаясь на короткие мгновения в зыбкий сон.

А в вечерних сумерках прилетел Змей-Горыныч. Плавно опустился он возле девушки и разноцветными глазами впился в бледное лицо пленницы. Сил у Русалины не осталось даже на испуг, с безразличием взирала она на дракона, готовая принять любую участь. А он не торопился, медленно обнюхивая водяницу, точно силясь понять, что с ней не так. Дольше всех задержалась возле Русалины левая голова. Ее длинный острый язык осторожно коснулся девичий руки, и тихий рык вырвался их огромной пасти. Девушка даже не пошевелилась, все также вяло наблюдая за Змеем из-под опущенных ресниц. Дракон отступил, укладываясь рядом с мавкой. Как и прошлой ночью, он спал подле Русалины, оберегая ее сон и покой.

6 глава

Утром Русалина не встала, сил не осталось даже на то, чтобы поднять голову. Она была сильно истощена: кости обтянутые кожей, черты лица заострились, лишь провалы глаз чернели на ее бледном лице. Постоянно хотелось спать, и девушка уже не различала, где сон, а где явь. Змей не отходил от водяницы, его большие ноздри раздувались каждый раз, когда он наклонялся к ней и тоскливый вой зарождался где-то внутри его огненного нутра. В очередной раз, не добившись отклика от Русалины, зверь оглушительно зарычал, и языки смертоносного пламени вырвались из его пастей вверх мощным столбом. Разбежавшись, дракон взлетел, и порывы ветра подхватили его могучее тело.

Мягкие волны сна качали девушку, словно на колыбели, поэтому она даже не заметила отсутствия своего стража. Он вернулся скоро, и к громкому дыханию чудища прибавилась жалкое, испуганное блеяние. Змей осторожно толкнул Русалину головой, призывая проснуться. Водяница даже не пошевелилась, и тогда зверь прикусил ее руку.

- Ах, - тень боли набежала на лицо мавки и она разлепила сомкнутые веки. Разноцветные круги поплыли у нее перед глазами, и ей пришлось проморгаться, чтобы обрести ясность во взгляде. Сзади за драконом, поджав переднюю ножку, стоял козленок. Белый комочек пугливо жался к серому камню, точно силясь слиться с ним, и тогда про него забудут. Он уже не издавал ни звука, а лишь дрожал, беспокойно дергая острыми ушками.

Русалина перевела непонимающий взгляд на Змея, ища ответ на его загадку. Дракон же повернулся боком и молниеносным движением схватил козленка, ломая ему кости. Хруст, режущий слух пронесся над горами, жизнь мгновенно покинула тело беспомощной жертвы. Змей бросил убитого козленка к ногам Русалины и выжидающе на нее посмотрел.

- Чего ты хочешь? – девушка впервые обратилась к чудищу. Голос русалки после долгого молчания охрип и больше напоминал карканье вороны.

Будто отвечая на ее вопрос, Змей прокусил шею козленка острыми зубами, и алая кровь окрасила молочно-белую шерсть животного. Помимо воли Русалина облизнулась. Кровь пахла изумительно, ее сладковато-приторный запах щекотал ноздри девушки, и рот русалки наполнился слюной. Когда Русалина жила в озере, она с сестрами часто забавлялась с людьми, приталивая их, чтобы затем полакомиться пряной кровью. И не было ничего вкуснее той живительной влаги: она как источник вечной жизни, продлевала их молодость и красоту.

Собрав последние силы, девушка подтянулась к козленку. Больше не раздумывая, она припала к ране на его шее и маленькими глотками стала пить кровь. Но чем дольше она пила, тем сильнее разгорался ее голод. Перестав себя сдерживать, Русалина вгрызалась в теплую плоть жертвы, разрывая ее зубами, и стон наслаждения сорвался с ее перепачканных губ. Только когда она поняла, что не сможет выпить ни глотка, мавка оторвалась от козленка. Сытая усталость растеклась по венам девушки и ее неумолимо начало клонить в сон.

Змей все время находился рядом, с интересом наблюдая за водяницей. Он смотрел, как она кутается в свиту, пристраиваясь возле входа в пещеру. Дракон последовал за ней, укладывая возле своей пленницы.

- Спасибо, - уже проваливаясь в сон, прошептала Русалина. Дуновение ветра напоминал ее шепот, но дракон услышал и понял.

***

Полуденное солнце играло в серебристых облаках, ныряя в них, чтобы затем прорезать огненными стрелами. Русалина нежилась в их тепле, подставляя лицо слепящим бликам. Она купалась в их ласке и тоска по родному озеру отступала. Ей уже не было так одиноко среди черных гор, рядом находился золотой дракон. Он лежал возле входа в пещеру, и мерное дыхание вздымало его исполинское тело.

Русалина зажмурилась, украдкой наблюдая за Змеем. Ослепительной и дивной была его красота, и хотелось прикоснуться к ней, ощутить ее частицу под своей ладонью. Осторожно, крадучись, Русалина подошла к чудищу, и с не меньшей опаской дотронулась до средней головы. Пластины на солнце нагрелись, и обожгли девичью руку. С громким вскриком она одернула ладошку, болтая ею в воздухе. Головы дракона встрепенулись, и черные змеиные зрачки расширились, затапливая радужку. Позабыв о боли, Русалина наклонилась к чудищу, позволив его языку коснуться ожога. Нежность и скрытая сила таились в этих бережных прикосновениях, и холод породило пламя.

- Яр, - слетело с губ девушки, и Змей понял, что отныне это его имя. Искры бушующего огня зажглись в его глазах, и Русалина увидела свое отражение на самом их дне.

Дракон поднялся на когтистые лапы, встряхивая длинными шеями. Обогнув мавку, он зашел в пещеру. Гулким эхом отражались его шаги от высоких стен грота, оседая вековой пылью на каменной тверди. Яр остановился, обернувшись в сторону девушки.

- Рррр, - зарычал дракон и, повинуясь его зову, Русалина последовала за ним. Лабиринты широких тоннелей сменялись на их пути, и водяница запуталась в бесконечных переходах пещеры. Яр настойчиво шел вперед, все дальше и дальше уводя за собой Русалину, и когда, наконец, он остановился, терпение девушки было вознаграждено. Отступил дракон, пропуская свою спутницу вперед, а та, от открывшейся картины, застыла.

Сплошным покровом раскинулся перед ней лес. Только он необычным, не живым, но не менее от этого чудесным и прекрасным. Каменные сосульки свисали со свода пещеры, а навстречу им тянулись острые иглы застывшей тверди. Проникающий откуда-то сверху свет, придавал этому волшебному месту особое очарование и таинственность. Под внимательным взглядом Змея, Русалина нерешительно ступила в это царство безмолвия. Затаив дыхание, она обходила каменные наросты и ее ладони оглаживали их шероховатую и неровную поверхность.

«Чу́дное место», - промелькнула мысль в ее голове. Ни одна сосулька не напоминала другую: вот словно брызги застывшей воды повисли в воздухе, а здесь каменная бахрома причудливо свернулась, будто под порывом сильного ветра; а тут огромная щука разинула пасть, c двумя рядами острых ровных зубов, кажется, засунь руку, и вмиг она ее отцапает.

Долго блуждала Русалина по диковинному лесу, все ей было интересно оглядеть и потрогать, а крылатый страж верно дожидался ее возле входа. Только когда стал меркнуть свет, водяница с сожалением воротилась к Яру.

- Красиво, - вымолвила она, обращаясь к Змею и восторг, прозвучавший в ее словах, невидимой лаской коснулся чудища. И опять запутанными переходами они возвращались назад: Яр впереди, а Русалина следом за ним.

Полюбился водянице «каменный лес», как она его назвала, и дорогу к нему она запомнила. Теперь она туда ходила одна, чаще, когда Яр улетал. Там, среди каменных пик, она представляла себя хозяйкой горной, владычицей всемогущей.

А когда не обходила она свои владения, то подолгу сидела на скальном выступе, любуясь далеким окоёмом, утопающим в буйной зелени деревьев. Затаив дыхание, с жадностью ловила она лучи умирающего солнца, скользящие над вершинами величественных деревьев. Малиновый закат отражался в мшистой зелени ее глаз, теряясь в их глубинах. Яр чувствовал тоску мавки, хоть и не показывала она вида, и за ее веселостью и беззаботностью, скрывалась затаённая печаль.

***

В один из дней, Змей не улетел, как обычно, а остался с Русалиной, чем несказанно удивил ее. Утробно рыча, он тыкался клыкастыми мордами ей в руку, настойчиво привлекая ее внимание. Растерянно девушка отступала, вглядывалась в змеевы глаза.

- Чего ты хочешь, Яр? – наконец, под напором дракона сдалась Русалина, а Змей склонился, присаживаясь на огромные лапы, и головами указал на свою спину.

- Я не могу, - девушка поняла задумку чудища и сделала шаг назад, но гибкая шея левой головы обвила ее стан, подталкивая к спине.

Яр сердился, и клубы едкого пара с шипением вылетали из его ноздрей. Смертоносное жало драконьего хвоста выбивало дробь о камень, и мавка не решилась его больше злить. Цепляясь за драгоценные чешуи, она взобралась на него верхом. Обхватив руками шею средней головы, девушка пригнулась и замерла. Дракон поднялся, и, разбежавшись прыгнул. Дыханье перехватило в груди у Русалины, и со страхом она взирала, на стремительно приближающуюся землю. И когда, казалось, что падения уже не избежать, Яр резко взмыл, расправляя перепончатые крылья. Они поднимали его вверх и облака под их мерным взмахом рассеивались, открывая путь к небесным просторам.

Ветер бросал волосы водяницы в лицо, но она ни на миг не отрывалась от Змея, во все глаза, рассматривая Сварожьи владения. На земле они всегда казались ей пронзительно голубыми, словно озерная гладь, а на самом деле небосвод был ярко-синим, бездонным и необъятным.

Верхом на трёхглавом драконе крылатом,

Летела водяница сквозь облака.

Его грозный рык прокатился раскатом,

Для всех прозвучал он как гром свысока.

Ласкал нежно ветер девичии пряди,

Купались в их золоте солнца лучи.

Сияли венцом они в алом закате,

Стекая по Змею как будто ручьи.

Леса и озера внизу простирались,

Жилища с тянувшимся дымом из труб.

Чем ниже к земле они с Яром снижались,

Тем меньше её становился испуг.

Цветущих лугов их встречали просторы,

Хрустальная песня извилистых рек.

Всего лишены были этого горы,

Там холод ветров и искрящийся снег.

Далеко от гор улетел дракон: поля с золотистой рожью остались позади, черной тучей пронесся он над редкими деревушками, зеркалом серебряным раскинулось под ним озеро. Заросли высокого камыша опоясывали водную гладь, а белые кувшинки драгоценным ожерельем разрослись вдоль песчаного берега. Не укрылось от Змея, как часто задышала Русалина, как крепче она к нему прижалась, силясь лучше рассмотреть озеро. Повинуясь чутью, Яр снизился, и, сложив крылья, плавно опустился рядом с водой. Без слов мавка поняла своего грозного стража. На негнущихся ногах она ступила на землю, и медленно обойдя его, подошла к озерной глади. Прикрыв глаза, водяница глубоко вздохнула. Затрепетали ее изящные ноздри, улавливая такие знакомые, дурманящие запахи.

Дракон наблюдал, как девушка наклонилась, и, набрав полные ладошки воды умылась. Хрустальные капли стекали по ее бархатной коже, а он завидовал им, потому что они касались ее, доставляя ей радость. Зелень глаз мавки потемнела, как после дождя. Оглянувшись на Яра, водяница поймала его огненный взгляд, и будто что-то для себя решив, стала несмело раздеваться. Полетели в сторону свитка и платье, а следом сапожки и чулки. Оставшись в одной нижней рубахе, она медленно зашла в воду. Словно руки любимого она ласкала тело Русалины, вызывая волну дрожи.

Змею была видна только ее спина с намокшими прядями медных волос, и как бы ни хотел он лучше рассмотреть девушку, он так и не сдвинулся с места, оставшись лежать на берегу. Гребя перед собой руками, водяница поплыла, а затем головка ее скрылась под водой. Яр обеспокоенно поднял головы, всматриваясь в поверхность озера, но лишь легкая рябь, сверкающая на солнце, пробегала по ней. Долго не появлялась Русалина, а когда всплыла, счастливая улыбка озарила ее лик. С веселым смехом плескалась она в воде, кружась на середине озера и поднимая прозрачные брызги. Перевернувшись на спину, и раскинув руки, она лежала на поверхности, убаюканная шелестом ветра в густых камышах.

Накупавшись и вдоволь нарезвившись, Русалина подплыла к берегу и, приминая ногами сочную осоку, вышла из воды. Мокрая рубаха облепила стройный стан девушки, подчеркивая ее соблазнительные изгибы. Влажная ткань натянулась на полной груди, обозначая бусины темных сосков, а лучи заходящего солнца прощальной лаской огладили впалый живот водяницы.

- Хороша водица, - вымолвила Русалина, отжимая подол рубахи, - еще бы хоть раз здесь побывать.

Не мог ей ответить Яр, но слова девушки запомнил. В горы они воротились уже в сизых сумерках, и Русалина, утомленная полетом, тут же уснула, а Змей, словно цепной пес, сторожил сон и покой своей госпожи.

7 глава

Примирилась с новой жизнью Русалина, привыкла к молчаливому присутствию дракона трехглавого, не леденело сердце больше от вида его. Как мог, угождал он ей, и почти всегда капризно надутые губки девушки растягивались в улыбке. Частой гостьей теперь стала водяница на озере. По первому зову подставлял Яр ей спину, чтобы затем унести к излюбленному месту. Нередко там они задерживались на ночь, лишь поутру возвращаясь в каменные чертоги.

Эта ночь не отличалась от предыдущих: Русалина плавала в нагретой за день воде, любуясь отражавшимися в ее ровной глади серебряными звездами. Стайки юрких рыб то и дело щекотали ей пятки своими плавниками, а скользкие водоросли норовили сплестись с длинными волосами водяницы. Оттого не сразу она обратила внимание на толчок в ногу. Может корч, какой полусгнивший задела. Повернувшись, девушка заскользила в обратную сторону, но словно невидимая сила потянула ее на дно. Ноги мавки оказались в плену чьих-то цепких рук, сковавших ее движение. Забарахталась в воде Русалина, пытаясь вырваться из захвата, но невидимка был сильнее и одним рывком увлек ее на глубину.

Рот девушки раскрылся в немом крике, и быстро уходящие пузыри воздуха поднялись к поверхности. Водяница распахнула глаза и столкнулась с взглядом таким же, как у нее зеленых глаз. Они были бездонными как самое глубокое озеро и холодными точно студеный криничный ручей. На миг в них отразилось удивление, а затем Русалина осознала, что свободна, и всплыла наверх.

Яр ревел на берегу, раздирая острыми когтями твердую землю. Красные языки пламени вырывались из его пастей, выжигая окружающую растительность. В бессильной ярости, он не сразу заметил девушку и с надрывным воем отступил, впиваясь в нее глазами.

Рваными глотками, хватая воздух и отплевываясь, Русалина выплыла на мелководье. Кровь стучала в голове, заглушая все остальные звуки, руки и ноги тряслись от пережитого испуга, и водяница без сил упала на песок. Все еще тяжело дыша, Русалина оперлась на локти, заметив силуэт белокурой девушки, исчезающей под водой.

Больше этой ночью водяница не купалась и всю следующую седмицу не появлялась на озере. Впервой ей было испытывать страх в родной стихии, но в тоже время назад ее тянуло, снова хотелось увидеть ту, которая чуть ее не погубила. Долго противился Яр уговорам водяницы, но все же сдался под натиском ее просьб и, разрезая крыльями небосвод, доставил девушку на место.

В этот раз не спешила Русалина раздеваться, меряя берег озера мелкими шажками. С трудом пересилила она волнение и с трепетом зашла в воду. Неведомое смятение охватило ее, когда рядом с ней всплыла головка девушки. Белые волосы с голубым отливом разметались вокруг ее острых плеч, а алые губы незнакомки растянулись в улыбке, являя ряд остроконечных жемчужных зубов.

- Я тебя ждала, - кружась вокруг Русалины, хрустальным дождем прозвенела девушка.

- Кто ты? – водяница вертела головой за незнакомкой, стараясь не упустить ее из вида.

- Я здесь живу, - девушка погрузилась в воду и всплыла за спиной у Русалины. – Это мое озеро, я здесь хозяйка. Меня зовут Росинка. А вот ты, кто? – русалка откинулась на спину, отплывая от мавки.

Русалина и сама не ведала, кто она. Когда-то она была такой же русалкой, беззаботной плясуньей, озерной царевной. Только после встречи с Незваном, жизнь водяницы поменялась и сама она изменилась. Ей нравилось дышать, ощущать, радоваться, но она сожалела об утраченных умениях, и до сих пор не смогла привыкнуть к хрупкости человеческого тела.

- Я не знаю, - честно ответила Русалина.

- Ты такая же, как я, - задумчиво протянула Росинка, - но от тебя пахнет человеком. – Я чую твою теплую кровь, мне хочется прокусить твою кожу и отведать ее сладость.

В подтверждении своих слов, русалка провела по губам узким красным языком. Русалина отшатнулась, увеличивая между ними расстояние. Рядом был Яр, и она знала, что он ее не оставит и спасет. Росинка не отмела опасений девушки, и в одно мгновение, оказавшись рядом, обратила внимание на ее шею:

- Что это у тебя?

Водяница дотронулась до медальона, вертя его между пальцами:

- Не знаю, верно, Незван подарил.

- Какой странный, - Росинка приблизилась, рассматривая необычный оберег. – Узлом скручен особым, словно, тот, кто повязывал, не хотел, чтобы его развязали.

Русалина прислушивалась к словам Росинки, не понимая, к чему она клонит, а та, не унимаясь, приговаривала:

- Колдовской оберег, заговоренный. Не всякому под силу его снять.

- Откуда тебе это ведомо?

- Вода нашептала, - улыбнулась Росинка. – Хочешь быть мне сестрицей? – поймав взгляд Русалины, вдруг спросила русалка. – Людей здесь мало ходит, только если путник какой завернет. Больше зверье лесное забредает водицы испить. Одиноко мне здесь.

- Но как? – Русалина сглотнула ком в горле.

- Коли найду способ освободить тебя от заклятья, согласишься остаться?

Остаться здесь? Девушка обвела глазами озеро. Звучало маняще: опять стать частью водного мира, вернуться к прежней к жизни. Могла ли она об этом мечтать? Взгляд Русалины затуманился, унося ее в прошлое, но громкий рык Яра, вырвал мавку из воспоминай. Будто почуяв неладное, он топтался на месте, а его длинные шеи, словно огромные змеи, закручивались в кольца. Чудовищный дракон беспокоился за нее, и Русалина не скрывая сожаления, повернулась к Росинке:

- Не могу. Он без меня пропадет, - кивнув в сторону Яра, сказала водяница. – Ему тоже одиноко среди черных гор.

Губы Росинки презрительно скривились и стали похожи на хищный оскал.

- Что тебе до этого ящера? Через год он улетит за новой девушкой, и про тебя забудет. А может это случится и того раньше, коль его Марена призовет. Он ее прислужник и охраняет Калинов мост.

- Нет, он этого не сделает, - Русалина покачала головой, отплывая от русалки. – Он меня любит.

- Тебе откуда, то ведомо? – вдогонку ей бросила Росинка.

- Потому что и я его люблю, - тихо призналась девушка.

Не удивилась Русалина своим словам. Давно она подозревала, что те чувства, которые она стала испытывать к Змею, перестали быть привычкой. Когда его не было рядом, ее душили непонятные тоска и одиночество, и тогда, она вглядывалась в далекий окоём, ожидая его. А с ним ей было спокойно и уютно, своим молчанием он говорил ей больше, чем другие говорят тысячей слов.

Сделав свой выбор, Русалина вышла на берег и устремилась к Яру. По очереди гладя каждую голову, она нежно шептала:

- Тише, успокойся, я с тобой.

Ее ласка гасила пламя, бушующее внутри дракона, и тьма рассеивалась, уступая место свету. Ни он, ни она не видели русалку, наблюдавшую за ними из воды, и блеск злобы, вспыхнувший в ее глазах и сделавший их черными.

***

С обрядовыми песнями род людской провожал юную Лелю и с богатыми требами встречал плодородную Сиву. Она определяла урожай плодов садовых и время их поспевания, от нее зависело, будут ли нынче полны бочки и кадушки моченых яблок.

Вместе с ней пришла на землю осень нарядная. Раскрасила Сива яркими цветами рощи и дубравы, золотом укрыла поля и луга. Не придется народу голодать, угодила богиня, оправдала людские надежды. Дожди обильные пришли на смену солнечным дням, а вслед за ними повылазили шляпки белых и черных груздей, серые и желтые волнушки, красные головки подосиновиков. Пироги да каша с грибами, хрустящие соленья станут долгой зимой напоминанием о щедрости Сивы.

Русалина с грустью прощалась с летом. Сменила тепло сырость промозглая, и все чаще колючие ветра обжигали своим дыханием нежную кожу водяницы. Дни сделались короткими и пасмурными, а ночи длинными и холодными. Все реже и реже пресветлый Хорс показывал свой медный лик, все труднее ему становилось пробиться сквозь тяжелые тучи, нависшие над непроходимыми горами. Казалось, они вот-вот должны лопнуть, и тогда с них уже посыпится белый снег.

Прощальным подарком послала Сива на землю последний по-летнему жаркий день. Русалина не хотела провести его среди серых камней, потому попросила Яра отнести ее к озеру:

- Хочу напоследок взглянуть на бирюзовую водицу. Недолго осталось ждать прихода зимы, и тогда заморозит она ее, превратив в кусок стылого льда.

Никогда не отказывал дракон водянице и этот раз не стал исключением. Быстрее ветра летел Змей, поскорее хотел он доставить радость девушке.

***

Озеро уже не было прежним: вместо белых кувшинок, опавшие листья устилали его поверхность, и желтая пожухлая трава окаймляла покатые берега. Оно было по-осеннему прекрасным и волшебным. Полуденное солнце палило нещадно и на лбу водяницы выступили бисеринки пота. Смахнув их рукой, она с сомнением посмотрела на воду. Заметив ее нерешительность, Змей легонько подтолкнул девушку к водоему.

- Я быстро, - снимая с себя одежду, сказала Русалина, - окунусь только и сразу выйду.

Яр отступил, пропуская девушку, и в ожидании ее лег у самой кромки воды. Прерывистые вздохи мавки доносились до его острого слуха, и легкие всплески воды сопровождали ее уверенные гребки. Но внезапно все стихло, и девичий крик разрезал тишину. Змей вскочил, и его взору открылась ужасная картина: темно-зеленые водоросли, будто тугие веревки оплели шею и голову девушки, чудовищными щупальцами разрывая на ней рубаху.

Расправив крылья, Яр бросился в озеро. Лапы дракона вязли в илистом дне, затрудняя его движения. Вода достигла бронированного брюха Змея, и он замер. Дальше хода не было, и яростный огонь вырвался из его разинутых пастей. Раненным зверем ревел Яр, и сквозь красную пелену на глазах он увидел, что Русалина проигрывает борьбу с водной стихией. Она ослабла, и в глазах ее соединились боль вместе с отчаяньем. А рядом плавала белокурая русалка, с диким клекотом вместо смеха, наблюдая за драконом.

- Яр, - глухо прохрипела девушка. - Яр, - то ли стон, то ли мольба.

Забурило озеро белой пеной, закрутился водоворот, и разверзлась бездна. Невесть откуда взявшийся ветер поднял высокие волны, которые сомкнулись над Русалиной, навсегда отрезая ее от Змея. В лютой злобе зарычал Яр, и небеса вторили ему громкими раскатами грома. А озеро наоборот успокоилось, вновь став гладким и безмятежным.

Одолев плен вязкого дна, дракон выбрался на сушу. Сгорбившись, он повернулся не к водоему, ощеривая зубастые пасти в свирепом оскале. Его распирало от скопившегося гнева, а набрав полную грудь воздуха, он выплюнул шквальный огонь. Загорелась сухая трава, вспыхнули кусты и деревья, полетели птицы спасаясь. Пламя растекалось полноводной рекой, оставляя после себя черную сажу и смерть. В алое зарево окрасилась округа, а зверю было мало. Его убили, и он убивал.

Но и у чудовищ бывает предел. Яр упал, поднимая клубы серого пепла, и раскаленная зола беспросветным дождем падала на его тело. Внутренняя боль душила, причиняя невыносимые муки. Прозрачная слеза скатилась с аметистового глаза, прочертив дорожку по остроконечной морде. Змей встряхнул левой головой, сбрасывая оцепенение, и взгляд его привлек тусклый блеск у закрайка озера.

Грузно поднявшись, он подошел к воде, широкими лапами разгребая песок вперемешку с сажей. Сквозь комья грязи его стальные когти царапнули по шершавой поверхности. Это был медальон Русалины. Разорванная тесьма жалкими обрывками свисала по его бокам, и сам оберег был с отколотым краем. Вода навсегда смыла запах Русалины, теперь он был, лишь жалким напоминаем, о той, которая никогда уже не вернется.

Плакал зверь, ну а с ним небеса умирали,

Проливаясь осенним, звенящим дождём.

Вою Змея вторя, они громко стенали,

Песнь печали и скорби, слагая о нём.

Никогда больше в горы дракон не вернулся,

Не расправил он крыльев, и в небо не взмыл.

Возле озера Змей исполинский свернулся,

Изваянием мёртвым навеки застыл.

Полируют ветра его стылое тело,

Солнце жжёт, заметают седые снега.

И под гнётом времён оно в землю осело,

Становясь её частью теперь навсегда.