78.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 33. МАМА. И ПРОЧИЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ.

78.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 33. МАМА. И ПРОЧИЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ.

Я очень хотела любить маму, но получалось и так, что она этому существенно мешала всегда, и когда я была ребенком, и когда вошла в зрелый возраст. И тогда, когда я не знала еще Бога, Бог Указывал мне на качества родителей, то, что неизменно повторяется и неумолимо поддерживается философией человека, его пониманием себя и принятием себя, как личности правой, так имеющей право мыслить и проявлять себя, находясь в неком оправдывающим себя коконе поведения, где никак нет места раздумью над собой, корректировке своего выбора, речи, поведения… Это была догма проявлений, как отца, так и мамы, отвергающая все мои детские ожидания, где никак не возможно было рассчитывать на снисходительность, ибо это было вне их правил, может быть унизительно, но попытаться вникнуть в своего ребенка и извлечь хоть малые причины – был для каждого труд утомительный и не представлял собой ценности.

При наличии меня - меня ругали или били, или достаточно строго говорили со мной, при отсутствии меня – меня предоставляли самой себе, не утруждая себя по мере возможности более деликатным и старательным выяснением, что же собой представляет их дочь. А потому, я была накормлена, была  в свою меру одета, знала крышу над головой и чистую постель, меня купали ребенком, мама исправно со мной ходила в Одесскую баню, и для пущей важности контролировали мою учебу. Все как со всеми детьми. Но только любви родительской я не ощущала никак…

Для материального человека это бич, плохо. Был бы бич и для меня. Но особая опека родителей Богом отводилась на основании все же моей кармы и их ступени материального развития, я предоставлялась самой себе и познавала другую радость – радость свободы и погружения в себя, ибо это было привлекательно, успокоительно, и даже наслаждало.

Вообще, погружение в себя – это не дар, это естественное состояние многих детей и взрослых. Но тяготеть к этому - это уже что-то большее. С материальной точки зрения это считается как не правильным состоянием человека, но с религиозных позиций – это есть уже путь к Богу, азы сосредоточения на Боге, Который присутствует в человеке, это то, без чего не обходится на духовном плане. А направляет внутрь себя Бог именно по Плану Бога, ибо это есть начало медитации духовной. Вкус к этой медитации  знают в своей мере все, но когда это сильно проявлено, то можно сказать, что Бог посмотрел на этого человека и непременно поведет его к Себе, ибо он уже не привлекается настолько материальным миром и его проявлениями, его природой и его взаимодействиями, связями и зависимостями… Все это  уже отработало свое в прошлых рождениях.

И в свое время человек начинает тяготеть к Богу в себе, не ведая о том, и далее к религии и духовным практикам, и далее уже стоит вопрос о его выходе на духовный план в свое время через путь преданного служения, который может занять одну или две жизни.

Я уходила в себя достаточно часто, и Бог провоцировал такую практику чаще всего через именно моих родителей (позднее – через общение с другими людьми), которые чисто формально выполняли свои функции и тем помогали мне к ним не привязываться, но очень часто печалиться и погружаться в себя… И этому способствовала в немалой степени именно мама, ибо от нее  я ожидала много тепла, а оно нежданно оборачивалось безразличием ко мне, не желанием  защищать меня от отца, не желанием говорить со мной по душам, но выполняла свои функции мамы чисто автоматически и здесь неукоснительно. Но… чтобы интересоваться миром  или душой другого, надо быть в себе наполненным этим чувством проникновения и понимания других, надо быть серьезно битым человеком или многострадальным, как и религиозным.

Думаю, что о душе на тот период мало кто рассуждал в семьях. Все вопросы выяснял ремень. Не помню, чтобы когда-то в обществе поднимался вопрос о детских психологах, о подходе к ребенку… А потому все было топорно и дети преимущественно Волею Бога становились от боли мудрее и понятливее своих родителей, в том и преуспевали в своем развитии и уже сами начинали в свое время копаться в мирке своих детей… Как и я. И все же многое, многое упуская, ибо Бог для каждого сохраняет его толику недоступности и не досягаемости, как и не понятности, ибо многое и много дети должны решать только с Богом в себе.

У мамы была особая ступень высокой духовной нравственности; она, эта нравственность, не очень пересекалась с моей нравственностью и почти совсем не пересекалась с нравственностью отца. Мама жила по достаточно упрощенной схеме, но была в ней незыблема и другой жизненной философии не проявляла никак. Суть ее понимания никогда не оформлялось в устойчивый мыслительный процесс, никогда не формулировалось ею, никогда не выдвигалось ею на первый план ни в каком диалоге. Ее нравственность проявлялась в некотором убеждении, что так надо, и другие понимания в нее могли входить только как насильственным путем.

Для мамы было главное, чтобы в семье был порядок и еда. За эти вещи она ложилась плашмя, но их не проповедовала, не облекала в диалогах со мной ни в какое требование или наставление. Это было просто ее кредо, незыблемое, на которое никто не мог посягать, ибо оно ни от кого ничего не требовало, но только обставляло уютом, но достаточно простого порядка.

Также, для мамы было важным накормить в ее доме людей, кто бы то ни был. Она в своей незамысловатой добродетели могла одалживать деньги человеку, не осуждая его, не углубляясь ни в какие причины и следствия. В домашний труд она толком никогда не вовлекала меня, но просто ругалась, обзывала меня, но исправно и начинала и заканчивала любое дело по хозяйству сама.

У отца была несколько другая истина, его нравственность была нравственностью бывалого человека, который считал, что никому и ничего не должен, кроме своей семьи. Далее его нравственность не распространялась никак и имела при этом свою философию. Также, нравственность отца была основана на простом или очень простом, аскетическом образе жизни, который он замыкал на природе, с нею связывая и развитие и отдых и любопытство. Но борцом за природу и ее сохранность не был никогда, и это ему, кажется, и в голову не приходило.

Отец особо не понимал смысл семьи, ее назначение по большому религиозному счету, не особо в этом направлении и напрягал себя, но, тем не менее, здесь находил свою паству, которой без устали и собственным примером проповедовал непрерывно аскетический образ жизни и очень отдаленное понимание имел касательно добродетели. Она упиралась только в маму и меня и то потому, что это была его семья, и такое понимание невесть откуда, но в нем теплилось и поддерживалось, но в очень экзотическом или тоталитарном виде… И, тем не менее, имея конфликты в понимании нравственности, мать и отец держались Богом, и хотела мама или нет, но эти отцовские некоторые нормы жизни все же впитала в себя Волею и Планом Бога, а отец все же усваивал науку семьи и того комфорта, который все же семья в той или иной мере ему создавала, как и определенность, и таким образом как бы оцивилизовывался от постоянного ощущения себя вечным и ни от кого не зависящим бродягой. Ибо быть ему йогом было еще рано и рано. Надо было усвоить просто уроки семейных отношений, обязанностей и долгов и кое в чем поднять мыслительный процесс мамы на более высокий уровень, граничащий пока с примитивизмом. Ибо она была из деревенской простой семьи и никаких наук по развитию интеллекта в своей изначальной среде не проходила.

Если бы ни Бог, я бы никогда не поняла, что удерживало этих двух людей. Но Бог Указал мне, что это было необходимо по их обоюдной карме, по качествам каждого, по тому, что и один и другой имел ко мне отношение в прошлых рождениях, и они оптимально подходили  для того, чтобы развить во мне те качества, которые были необходимы, дабы можно было со мной заговорить в свое время Богу, и также, для того, чтобы передать друг другу частично те качества, которые были необходимы каждому на его ступени материального и духовного развития, т.е в маме посеять семя аскетизма, а в отце преломить его бунтарский от природы дух, успокоить  нормальным бытом и дать ему устойчивое пока отношение к семье в противовес  к  его постоянным устремлениям к свободе и независимости в любом виде.

В июле 2002 года во второй половине дня в нашу коммуналку раздался звонок. Звонила Светлана. Она сообщала, что сейчас находится у бабушки Нади, что бабушку парализовало, и она не может ходить. Это был действительно удар, никак не ожидаемый мной, который перекрывал все мои планы надолго… Это был поворот в новую жизнь, полную печали, проблем, потрясений. Это был период, когда я начинала метаться между мамой и Туласи, а также Светой, где порою надо было и забирать Славика из детского сада или просиживать с ним достаточно долго, когда он болел, ибо Света должна была работать. Тагир ей помогал только продуктами и одеждой для Славы, почти никогда не выдавая деньги наличкой. А они были нужны всегда.

Начинался период больниц, лекарств, посещений мамы врачом из поликлиники и непременно ухаживания за мамой, что было непросто и вследствие ее достаточно неугомонного характера и в связи с тем, что отказываться от активной жизни она вовсе не собиралась и потому была и в этом положении крайне требовательная и вокруг нее нам с Леной надо было вращаться постоянно.

Мама наотрез отказалась, чтобы ее кормили через зонд, но настаивала на том, чтобы любую пищу толкли до приемлемой жижицы и так могла съедать хорошие миски еды в надежде, что именно отсюда у нее возьмутся силы, чтобы начинать вставать. Мама была парализована частично. Однако, у нее была отобрана речь и правая рука не слушалась, так что свои требования она озвучивала или просто криком, как могла жестикулируя, или корявым почерком пыталась донести до нас, свои требования, которые порой было и невозможно донести, от чего она нервничала, гневалась и махала рукой, с болью пытаясь отвернуться от нас к стене.

Однако, болезнь протекала так, что время от времени, по возвращению с больницы, она начинала потихоньку ходить, неимоверно радуясь и пытаясь в этом направлении себе помогать. Но рука правая почти не слушалась и речь не возвращалась. До конца 2002 года, весь 2003 год и до марта 2004 года мама была в непроходимом состоянии страдания. Все облегчения оказывались временными, и ее попытки начать ходить, хоть и радовали ее, но не на долго. Болезнь не отступала, вводя ее и нас в отчаяние, где карета скорой помощи столь часто стала подъезжать к нашей калитке, что уже полулицы знало, что мама тяжело больна, но никто не наведывался, ибо не та была ситуация, но почти ситуация мрачного прогноза…

В последние дни своей жизни мама уже окончательно слегла, потеряла аппетит, исхудала столь стремительно, что уже почти не оставалось никакой надежды на ее излечение. Дни потянулись полные печали, недобрых предчувствий и глубокой боли… За день до смерти мамы Бог Сказал мне, что завтра утром в восемь часов утра это начнется. И далее Сказал, что и как будет происходить. Все именно так и произошло. В восемь утра мама впала в кому. Приехавшие врачи сказали, что мама умирает. К двенадцати дня сердце мамы остановилось. В этом момент из угла комнаты очень четко, ясно, достаточно громко было произнесено три раза слово «мама». И все. И тишина. Истошный крик вырвался из меня сам, Лена плакала. Смерть мамы Бог сопроводил чудом, показав нам, что мама не умерла, ее душа здесь. Эти слова, произнесенные непонятно каким образом, мы слышали обе, и я и Лена. Они действительно прозвучали… Объяснение им было дано Богом позже.

Похороны были очень скромными. В шкафу мы нашли с Леной две тысячи рублей. Все остальные деньги ушли на лечение, на больницы, на препараты, на надежду… Тагир, отец Славочки, дал еще две тысячи, и на эти деньги мама была похоронена и помянута, очень и очень скромно.

Этот период был очень тяжелым и для Лены и для меня. Лена сама была больным человеком (сахарный диабет), была достаточно полной  женщиной, медлительной, с трудом ходила и не могла пошевеливаться быстрей, как обычно ей частенько говорила мама. Но и ей приходилось со всей тщательностью, как она могла, смотреть больную сестру, ибо мне приходилось отлучаться  и к Туласи в свою коммуналку, и к Светлане, когда ситуация была безысходная и надо было или забирать ребенка из детского сада и кормить, и дожидаться Свету с работы или просиживать с ребенком, когда он болел. Также, некоторые препараты было почти невозможно достать ни в одной аптеке, и приходилось не ездить, а буквально исхаживать все аптеки города, идо они были многочисленны, одна на другой, но часто это было безрезультатно, и только какими-то чудесными путями этот вопрос иногда разрешался после долгих поисков сердобольными соседями.

Весьма непросто вспоминать о своих родителях тому, кто говорит с Богом и смотрит на все через призму совершенных духовных знаний, кто, любя своих родных, уже не может быть сентиментален и видит многие вещи, как они есть, ибо очень многие события в этой связи такому человеку комментирует Сам Бог, Указывая на то, что в материальном бытии может показаться несущественным или быть незамеченным.

Ни одна пара не имеет стихийной или ничем не обусловленной причины. Все пары соединяются только Богом и ведомы к друг другу только Личностью Бога, как и родителям даются именно те дети, которые были запланированы только Богом. Все есть взаимные кармичесиве долги, которые люди отдают друг другу именно в семье через семейные отношения, что относится и к супругам и к родителям и детям.

Мама моя была человеком достаточно волевым, но волю свою направляла на вещи по большому счету примитивные или не требующие особого мыслительного процесса, но старания и здесь выполнение своих супружеских обязанностей в ту меру, которая была ей позволительна на ее ступени материального преимущественно развития. Т.е. мама все силы всегда направляла на быт, на то, чтобы в доме был порядок, чистота, настирано, наглажено, чтобы был приготовлен всегда обед, чтобы отмечались праздники, чтобы как-то создавать этим уют.

Отец, напротив, был человеком аскетичным, игнорировал дни рожденья, предпочитал простой быт и простую еду, как и одежду, отдых непременно активный в каменистых горных областях, дикой природе, где беспросветные леса и лучше всего те места, где не ступала нога человека. Соединяя их, Бог желал маме передать элемент аскетического образа жизни преимущественно, что делал всегда через моего отца достаточно жестко и неумолимо.

Мама же, в свою очередь, помогала отцу своими качествами несколько отойти  от его демонических качеств и устремления к бродяжничеству к семейному быту, что было для обоих в некотором роде и мучительно, и создавало трения сильнейшего порядка, но Бог давал отцу к маме чувства, которые и примиряли их, и таким образом решался вопрос о материальном развитии, как одного, так и другого.

Что касается меня, то Бог не давал ко мне великой родительской любви никому, и в этих условиях я просто не должна была наработки аскетического образа жизни из прошлого рождения как-то растерять, но преумножить их, ибо без них я не смогла бы выполнить то, что мне по моей судьбе уготовал Сам Бог в плане написания Святых Писаний. Это преумножение аскетизма еще в родительском доме, да и после обращалось для меня многими обидами и на мать и на отца.

Мне многие вопросы хотелось задать маме, и я задала ей незадолго до ее кончины. Но нигде она не ответила мне сколько-нибудь с пониманием и объяснением. Я спрашивала маму, за что она сильно, чисто по-женски, тягая за волосы, жестоко избила меня, когда я прогнала ее любовника из дома, будучи еще подростком, так расправившись со мной, что я реально хотела выброситься со своего балкона. Но. Увы. Второй этаж. Я осознала, что только покалечусь… Да и Бог не дал на тот период совершить такого рода отмщение.

Я спросила маму, почему она никогда не защищала меня, когда отец меня избивал так, что по всему телу были синяки с кулак, бил жестоко, наотмашь, без скидок, без сожаления, и ремнем и руками, разве что ни ногами…

Я спросила маму, почему, когда я ей пожаловалась на домогательство отца, она ничего не предприняла, никак перед ним этот вопрос не поставила, он вообще не поднимался.

Я спросила маму, почему, уже будучи взрослой женщиной, здесь, в Ростове-на-Дону, когда я предприняла попытку самоубийства, почему, когда я оказалась в психиатрической больнице, почему на второй день этого события она не отменила празднование Нового Года в первых числах января и накрыла праздничные столы, зная, что я было на волоске, по сути, от смерти, что я накладывала на себя руки…

Почему, также, она при всех стала после этого события меня называть больной женщиной, крутя пальцем у виска, как некогда так делала касательно Лены, хотя знала, что я в норме, и  понимала, что, когда человек травится, он делает это не от недостатка ума или психической несостоятельности, но потому, что находятся в великом потрясении, с которым Волею Бога не каждый может и должен справляться.

Я спросила ее также, почему, когда нас пригласила соседка на поминки своего мужа, когда я, хорошо его зная, как соседа мамы, оплакивала, за столом плакала, то она объяснила всем мои слезы двумя словами: «Да у них были шуры-муры». О каких шуры-муры можно было говорить? Я только здоровалась с человеком, и он отвечал. И все. Так почему же мама так говорила и так себя проявляла?

Почему, также, мама, когда я была у нее в период, когда она ломала шейку бедра, и помогала ей, почему она не позволила стирать своим порошком, когда я, находясь у нее с Туласи, вынуждена была пользоваться ее средствами. Почему запретила, имея в своем доме не одну пачку порошка? Почему пожалела на пятилетнюю внучку горсти порошка? Ведь, была я у нее не по своей воле, а помогала ей, ибо она ходила с трудом.

Я также спросила маму, почему она и словом не защитила меня в ситуации, которая произошла не так и давно. Однажды я пришла к маме в дом. В этот момент кто-то постучался в калитку. Я пошла открывать. У калитки стоял восемнадцатилетний сын соседки справа. Он, не объясняя, стал меня материть, не подбирая слов. За это я его попыталась отрезвить пощечиной, на что он ударил в ответ с такой силой, что у меня из носа брызнула кровь, покапала по земле, одежде. На это я крикнула ему: «Да будьте вы все прокляты!», ибо эта семья принесла маме очень много бед. Он направился к выходу, крича: « Мама! Она нас всех прокляла!». Но  и на этот раз мне слова проклятия дал Бог, ибо меня невинно, ни за что, из-за каких-то своих разборок с мамой, в которые я не была посвящена на тот период, ударил юнец. Он вышел за пределы прохода. Там уже стояли соседки справа и слева, мать этого Анастаса, который меня ударил, и обсуждали это событие. Следом на Пирамидную вышла мама. Не знаю, о чем они говорили, но я решила пояснить соседке, что нельзя так решать вопросы и присылать в дом к пожилой женщине своего сына. Увы. Как только я вышла за пределы калитки, его мать без слов набросилась на меня и избила в присутствии моей мамы, но достаточно жестоко и унизительно, била руками, била головой о каменную стену ее гаража, били в присутствии других соседей… Мама молчала, не сказав ни слова, не вмешиваясь, не пытаясь защитить, хотя было так, что я ее от соседей защищала… Избивая меня, ее соседка кричала, что наведет на меня смерть, что это будет в пятницу, что я дождусь кары. В пятницу ее сын разбил дорогостоящую машину, а ее супруг вскорости был парализован…

На все вопросы мама отвечала  просто: «Этого не было, не помню…». Горько я оплакивала  уход мамы, понимая, однако, что мама так проявляла себя, как было угодно Богу, и не было и не могло быть иных причин, ибо и не должна была я очень любить своих родителей и не должна была понимать, что все мне дали только они, как и жизнь, но понимать, что все было мне дано только Богом, и каждый проявлял себя так, чтобы я не привязывалась к родственникам сильно, но в допустимую меру, ибо на самом деле это чувство привязанности было у меня, и его также надо было изничтожать, переводя меня на рельсы чисто духовного восприятия всех событий в моей жизни, видя Причиной всему только Бога, таким образом через проявление родителей сохранявшим во мне направленный только на Бога ум, видящий во всем только Божественную Волю и Божественную изначальную причину.

Только Бог через них, родителей, и их несовершенство давал мне аскетизм, умеренную добродетель, терпение, видение во всем только Бога, в свою меру понимание, почему люди так или иначе поступают, и отсюда – не осуждение.

Ибо все в пути, все у Бога учатся, и те качества отрицательные, которые они проявили для развития во мне качеств положительных, те качества в следующей жизни Бог своими Божественными путями и своим образом жизни, как и окружением, поправит и не даст на тех качествах почивать дальше, но поднимет на более высокую ступень материального и духовного развития, ибо нет никого у Бога, кто бы, помогая своими отрицательными качествами другому, в этих качествах и остался.

И все же я маму любила, и очень часто подумывала в детстве и в юности, что, наверное, дети всегда сильнее любят родителей, чем их любят сами родители. Я и теперь  так могла думать относительно своей мамы. Но вместе с тем, имея уже и своих детей, я стала думать и о том, что так, как я их люблю, они не смогут меня любить, нет более сильной любви, чем любви к своим детям…

Но и то и другое понимание Бог неизменно во мне корректировал самыми разными путями, утверждая во мне только одно истинное понимание, что все дети Бога, что никто не может любить свое творение сильнее, чем Бог, и быть милосерднее к своим детям, чем Бог. Поэтому, в любом случае, Бог давал устояться только одному пониманию и сути, как извечной и неизменной, – любить надо только Бога, ибо и строгость родителей и милость родителей и все другое есть один в один Управление ими Личностью Бога и по Плану Бога и на родителей и на ребенка.

Мама умерла в 2004 году, 23 марта. Я вошла в наследство в сентябре этого года, мне выплатили некоторые деньги за похороны, и, таким образом, мне удалось купить первый свой мобильный телефон «Моторолла» за две тысячи, черно-белый, который был для меня величайшим приобретением, ибо теперь я могла быть на связи с моими детьми, где бы они ни были и где бы ни была я.

Туласи шел уже семнадцатый год, и она упросила Свету взять ее в свою бригаду и научить малярному делу, ибо была в своих великий надеждах купить машину и открыть свое ИП. В этой связи я перешла жить на Пирамидную, где еще оставалась Лена, но почти каждый день приезжала к Туласи, готовила у нее, по графику дежурств по-прежнему убирала в коммуналке в нашу очередь, ходила к Свете присматривать за Славиком, ибо он уже пошел в первый класс и надо было его встречать со школы, приводить домой, кормить, делать с ним уроки и дожидаться Светы. И далее уже направляться на Пирамидную. Так Бог устроил мой быт и быт моих детей. Вечером неизменно я контролировала Туласи или приезжала к ней с ночевкой. 

Так случилось, что Нина, крестная Светланы, сестра Саши, поругавшись как-то со Светой, отказала ей в совместной работе, поставив в такую ситуацию, что она оказалась вне работы и вне возможности зарабатывать на жизнь, имея на руках Славочку. Это привело Свету в большую печаль. Но, поразмыслив, она решила с Туласи организовать свою бригаду, ибо малярное дело Светлана хорошо уже освоила и пригласила к сотрудничеству бывшую квартирантку бабушки Ирину и, таким образом, Светлана и Туласи стали работать самостоятельно, давая объявления и находя также себе прорабов, обеспечивающих работой.

Так, дети мои Волею Бога искали свой путь, постепенно приобретая специальность маляров, осваивая ее до того уровня, когда уже начали выполнять достаточно сложные отделочные работы, включая евроремонт. Все было по замыслу Бога, дети мои проходили свою нелегкую школу жизни, становились на ноги постепенно, имея от Бога правильное мышление, зная Бога, уповая на Бога, надеясь на Бога, имея в себе и милосердие и терпение, и старание, и умение преодолевать, и зная простой образ жизни, и аскетизм, и добродетель.

Добродетель Светланы была (и есть) вообще неисчерпаема. В свое время она безвозмездно помогла Туласи со стационарным телефоном; она, когда бабушка только заболела, приехала в ее дом с полной сумкой еды. Она не купила ее, ибо денег не было. Она все выгребла из своего холодильника, что для Славочки привез его отец Тагир, и привезла бабушке. Но это бабушка есть не могла, ибо это были не те продукты, но стала хорошо есть Лена. На это я собрала все продукты снова в сумку и отвезла и водворила все на место, сказав Светлане, что продукты привез Славику отец, и пусть они и будут для вас. А бабушка  не может есть это, мы ей еду готовим и толчем, ибо она не может жевать. А Лене я сказала, что она может пойти и купить себе продукты любые за свои деньги. И это она приняла без обид. Ибо до болезни сестры свои деньги с пенсии неизменно собирала, а кормились они за счет денег с продажи семечек и арахиса и прочих сладостей на переезде, когда мама была жива и здорова.

После смерти мамы Лена не знала, как теперь ей дальше жить, или уехать  к себе домой на Сквозную, или продолжать теперь жить со мной. У меня характер был несколько прямолинеен и не совсем сговорчив, но делить нам с Леной было нечего. Я тетю любила, но хорошо понимала, что, живя с мамой, она частенько осуждала меня, подозревая, что я не работаю и, собственно, занимаю иждивенческую позицию, живя  на те крохи, которые давал Марков для Туласи и на то, что я, по сути, ела у мамы, когда смотрела за ней. На самом деле, это и был План Бога таким образом поддерживать меня, ибо в 2003 году я должна была отказаться от инвалидности любой группы и, по сути, таким образом оставалась без средств к существованию. Объяснять кому-либо, как со мной работает Бог и что от меня требуется, было уже бессмысленно, все происходило стихийно или автоматически, меня приходилось кормить за счет маминых сбережений, ну, и потому, что я почти безвылазно присматривала ее, что требовало очень немалых усилий и что позволяло мне в доме матери и питаться.

А Туласи я привозила деньги от отца и помогала закупать продукты и готовила ей, как и следила за тем, чтобы она не осталась голодной. Все вообще было строго впритык, все полностью было Управляемо Богом, и если заканчивались средства в одном месте, то Бог указывал, где их можно взять в другом.

На оставшиеся после похорон деньги, те деньги, которые дали двоюродные братья и соседи мамы, когда прощались с ней, я прожила вплоть до сентября, очень скромно их расходуя, и только в сентябре получила некоторые деньги с маминой книжки, как и за похороны, и еще некоторое время могла так жить, начиная Волею Бога думать, однако, о том, где их брать в дальнейшем.

Туласи, между тем, помогал отец, и она постепенно начинала зарабатывать, работая со Светой учеником маляра и получая свои от этого проценты. В моей жизни, в жизни моих детей все постоянно было под божественным неизменным и неослабным контролем. Бог никого не баловал, никого особо не поощрял, всех, включая Лену и маму, вел через аскетизм, добродетель, давал каждому свои страдания и иногда это было далеко не в слабую меру. Ибо, если говорить точно, то этот период болезни мамы был очень и очень тяжел для всех, он был тяжел и физически, и на уровне переживаний, и на уровне проявлений качеств, и материально, безусловно.

Мама срывалась, кричала ни своим голосом, сильно всех обижала, переставала всем верить, запрещала иногда входить в свою комнату, плотно закрыв двери, и мы должны были с Леной целями днями находиться в маленькой восьмиметровой комнатке, прислушиваясь, что она делает, не стонет ли, не зовет ли, не упала ли…

Еще будучи в состоянии  ходить, она постоянно пересчитывала свои деньги, переставала доверять, боясь, что их у нее могут своровать; она уже больная пересчитывала сдачу, которую я приносила, когда ходила за молоком и тем, что ей еще можно было есть; она пыталась контролировать нас и так держать в своей узде, будучи больной, так,  что это уже было ненормально; она писала очень коряво и непонятно, как могла, нам некие записки, пытаясь донести до нас свои требования, но прочитать хоть слово уже было невероятно. Оставалось только связываться с ней на ее кивок головы да или нет, но и здесь мы не угадывали и подвергались вновь и вновь ее истерикам..

Мама этот период переносила очень тяжело, она никак не хотела отпускать меня и оставаться с Леной, ибо считала Лену очень медлительной и бесполезной, хотя я говорила ей, что мне надо проведать Туласи или надо пойти к Маркову и принести ей от отца деньги, приготовить еду.

Мама всегда, даже будучи здоровой, как-то плохо понимала, что у меня есть дети, и я не могу у нее долго задерживаться. На это она неизменно говорила: «Ничего с твоими детьми не случится.». Но случалось. Два раза случалось. Бог уберегал Туласи. Но с ней два раза была ситуация, которая могла привести к беде. Даже с Богом, говоря с Богом, я всегда была в великом напряжении, и потрясения меня никак не обходили, ибо так вел Бог, и так надо было все переживать и строить свой мир даже с Богом своими руками.

Первый случай был, когда мама только заболела, когда ее парализовало, и надо было у ее постели дежурить в больнице. Туласи на выделенные папой деньги купила белый полушубок  у соседки по коммуналке, с капюшоном, ношенный, но еще добротный и теплый. Но капюшон был таков, что из него не очень была обозрима дорога. Переходя трамвайные линии, Туласи была сбита машиной, которая отбросила ее на рельсы метра на три, ибо скорость машины из-за трамвайных путей была умеренной. Рядом шедшая с ней подруга успела всем через сети сообщить, что Туласи сбила машина; уже все друзья ее слали соболезнования. Но Туласи не на долго потеряла сознание, пришла в себе и пошла, не отделавшись даже ушибами… Однако, эта весть успела достичь и меня от самой Туласи. Она сказала, что все обошлось. Впоследствии мы претензий к водителю не стали предъявлять. Но потрясение мое не передать, хоть и все обошлось. Это была такая боль, что я, уединившись, взяла иглу и прошила ею свою щеку несколько раз, ибо иного пути для себя не видела как принести себе боль… боль была. За дочь. Хвала Богу. Обошлось.

Было и так, что, когда я была у мамы, Туласи, неразумный мой ребенок, подросток, включила в позднее время на всю катушку свой магнитофон… Соседи стали возмущаться, покрывать ее матом, угрожать ей. Гильщанская Лена в гневе стала тарабанить в ее железную дверь так, что грохот разносился до первого этажа. Наталья из 58 квартиры с коридора кричала Туласи, которая сидела с ее дочкой Дашей запершись, чтобы они ни за что двери не открывали, ибо Гильщанские стоят у двери с ножом… Это как? Мне рассказали соседи, как и рассказали о том, что к Туласи тарабанят пьяные молодые парни и требуют, чтобы она открыла им дверь. Так что коммуналка далеко не присматривала за моим ребенком. А напротив, была опасна и угрожала… Это мама не понимала…

В семнадцать лет Туласи сошлась с молодым мужчиной Анзором и начала с ним жить. Это был армянин из достаточно благополучной армянской семьи, но где-то потерявший паспорт и занимавшийся, сколько я его знала, его восстановлением… Почти нигде не работал, занимал у Туласи деньги,  охранял ее от коридорных нападок, вместе с ней готовил еду, ходил по магазинам и часто с ней ездил к своей семье в ростовскую область, откуда они привозили разные закрутки, продукты, и отношения с его родственниками у нее были отнюдь не плохими.

Так повел Бог Туласи, давая ей свой опыт, свой вход в мир материальных отношений, развивая в ней таким образом качества, понимание, видение жизни, проводя ее по своим терниям… и не особо подпуская меня к ее выбору, ее отношениям, к ее решению вопроса о заработке, но просто посвящая меня через нее в ее планы и события ее жизни, везде Божественно помогая и охраняя ее, но и не устраивая ей простой путь, но путь своих преодолений.

Никому Бог легко и просто жить не давал, но все, как бы то ни было, было под Божественным контролем, все было неслабым испытанием, все было и так, что никто ничего не терял, но входил в суть жизни, как все другие, через потрясения, через потери, через безденежье, через труд, через разных людей, через опасности… И в этом пути каждого я не могла и пальцем пошевелить, никогда.  И на самом деле никто не может.

Всегда для моих родных пути были неисповедимы, и никто из них не должен был встать на греховный путь. Или очень греховный путь. Но все, что приходилось каждому делать и переживать, все это был тот опыт, который Бог каждому и уготовил до рождения и тот, который своим опытом и должен был откладываться в багаж каждого. Но говорить человеку, что ничего с твоими детьми не случиться, нельзя. Мама этого не понимала и не только в отношении моих детей, но и тогда, когда я была молода. Когда отец ехал за мной в Москву, она ему сказала: «Постарайся ее не брать домой». А между тем, я ночевала на вокзалах и в аэропортах, зимой…  и очень на тот период нуждалась в помощи… А мама… она просто боялась, боялась всегда, кто бы и что бы ни сказал. Это для нее было важнее. Но… где же теперь моя мама? Об этом и о другом в следующий раз.