Стакан гранёный

Дядя Ваня, неторопливо переставляя ноги, ковылял в сторону родного барака.
Он с удивлением и даже с каким-то внутренним восторгом замечал, как сильно раскачивается под старыми башмаками грунтовая дорога;  как щерится покосившимися штакетинами забор, тянущийся вдоль дороги. И даже июльское солнце, готовое скрыться за горизонт, катается в лиловом безоблачном небе, точно оранжевый мяч, подкинутый детской рукой.
Дядю Ваню Столетова в посёлке знают все, от мала - до велика.
- Палыч, а ты сможешь вот такую штуку выточить? Надо - позарез!
Дядя Ваня сдвинет замасленную кепку козырьком  назад, прищурит левый глаз, примерится и включит свой агрегат. Токарный станок у него знатный, добротный, потому и имя ему дал подходящее - «Добрыня».
- Ну, Добрынюшка, не подкачай!

В руках токаря, откуда ни возьмись, появится железная болванка. Цветная стружка, в ореоле летящих искр, замысловатым кружевом полетит к ногам, а гул в мастерской поднимется такой, словно одновременно бьёт в набат десяток колоколов.
Дядя Ваня, обжигаясь, вынет из железной пасти готовую деталь, подует на неё нежно, словно в темечко - ребёнку, снова прищурит левый глаз. Потом оботрёт готовое изделие о грязную спецовку и нехотя, будто не желая с ним расставаться, протянет заказчику:
- Держи, мил человек.
Заказчик выудит из-за пазухи пол литра  «беленькой», предварительно завёрнутой в газету, льстиво улыбаясь, протянет мастеру:
- Не побрезгуй, Палыч!
Дядя Ваня снова оботрёт руки о спецовку, бережно примет бутылку в широкие, с крупными пожелтевшими ногтями, ладони:
- Яхшы!
«Яхшы» - любимое дяди Ванино словечко, он употребляет его к месту и не к месту, когда доволен своей работой и когда не очень, когда трезв и когда пьян. Но что означает это слово, которое приклеилось к нему ещё с армейских времён, как погон – к гимнастёрке, уже не припомнит. «Яхшы» - так любил повторять старший лейтенант Ахметзянов, которого Иван Столетов шибко уважал за честность, прямоту и человечное отношение к солдатам.
- Хороший ты, Ваня, человек, правильный. Мал-мало слабый, однако. И руки у тебя золотые. Куда после армии лыжи навострил?
- Механиком или токарем хочу выучиться, товарищ старший лейтенант.
- Яхшы! – отвечал старлей Ахметзянов.
То ли из уважения, то ли из симпатии к старшему по званию, приклеилось слово к Ивану на долгие годы…

Да, у токарного станка дядя Ваня был и царь, и Бог!
В лицо его знал не только каждый тракторист или механик в колхозе, но и последний забулдыга в посёлке.
- Палыч, опохмелиться нема? Нутро горит – страсть!
- Заходи, коли горит, налью.
Дядя Ваня пошарит рукой в глубине колченогой тумбочки, заваленной шурупами, гайками, грязной ветошью, и выудит из недр, пропахших железом и солидолом, мутный гранёный стакан да початую бутылку водки.
- Наливай, скока душа просит…

Да, многогранен был Иван Павлович Столетов, как гранёный стакан! Душой никогда не кривил, перед колхозным начальством не заискивал, к слабым относился с пониманием, потому как и сам имел грешок – тягу к спиртному.
К родной жене Иван давным-давно повернулся одной гранью души, и не хотел поворачиваться другим боком, как ни крути. Характер у Натальи оказался железным, и если в начале семейной жизни такое противоречие казалось взаимодополняющим и взаимовыгодным, то по истечении многих лет совместной жизни разность во взглядах на жизнь лишь увеличила пропасть между супругами. Последние годы жена звала Ивана не иначе, как алкашом и дармоедом. Он соглашался с таким определением, но с одной только оговоркой:
- Дармоедом  никогда не был и не буду. Покамест руки на месте, и глаз – вострый, на кусок хлеба всегда заработаю.
- Брал бы ты с людей за калым не водкой, а деньгами, давно бы машину купили, - жена, собирая ужин,  в сердцах швыряла тарелки и ложки на потёртую клеёнчатую скатерть.
- Не дают деньгами-то, нет денег у людей… А совсем без оплаты никак нельзя, нехорошо это, - виновато откликался Иван и, крепко зажав ложку в дрожащей руке, приступал к трапезе.
- Как это денег нет у людей? Совести у них нет, вот что!.. Вон, у Синицыных, и «Жигули», и стенка «Горка» последней модели. А мы чем богаты?
Иван громко икнёт, отрёт губы шершавой ладонью:
- И мы, Наташа, не хуже других живём.
- А могли бы жить лучше, если бы не твоя поганая водка!
- Ты в шифоньер-то загляни. Скока одёжки у тебя в шкафу?.. Во-о-от! А у меня, окромя спецовки, ничего нет.
- Я секретарём в правлении колхоза работаю, мне положено хорошо одеваться. А тебе, Иван, на кой одёжа нужна? Дальше своего токарного цеха никуда не ходишь.
Иван хотел что-то возразить, но, подумав, молча встал из-за стола и, прихватив пачку «Беломор-Канала»,  вышел на свежий воздух. Дымя папиросиной, он долго размышлял о том, почему граней соприкосновения с женой с каждым годом становится всё меньше и меньше. Однако ответа на свои вопросы так и не находил…

Дядя Ваня, покачиваясь, словно маятник, пересёк улицу, даже не взглянув по сторонам – нет ли машин. До дома оставалось всего ничего - обогнуть угол «Гастронома», пройти по тротуару промеж  невысоких тополей… Эти тополя дядя Ваня посадил вместе с соседом  несколько лет тому назад, и каждый раз, возвращаясь с работы, радовался тому факту, что тополя на неблагодарной, глинистой почве хорошо прижились, с каждым годом всё больше набирая силу.
- Дяденька Ваня идёт! – услышал он из-за угла барака звонкий детский голос. И тут же, словно по команде, навстречу ему вылетела стайка галдящих ребятишек.
Глядя на детей, глаза Ивана отчего-то потемнели, а губы широко расползлись в глупой, по-детски наивной улыбке.
- ЗдорОво, пацаны! А Ирка моя где?
- Васа Илка на лавоцке сидит и здёт.
Дядя Ваня схватил карапуза за тёплую ладошку, обретая некоторое равновесие, дыхнул перегаром:
- Сашок, а папка твой дома?
- Нету, - беззубо улыбнулся Сашок. – В галаже пьяный спит.
- Охламон твой папка! – радостно откликнулся дядя Ваня. – Ничё, завтра суббота, проспится твой папка, и снова за «баранку» сядет.
- Дядь Вань, айда домой, - мальчик постарше взял его за руку и потянул в сторону дома.
- Васька, коленку где зашиб? – Дядя Ваня потрепал мальчишку по рыжим вихрам.
- Это я с яблони свалился. Заживёт, небось…
- Якшы.
Дядя Ваня, будто слегка протрезвев, в окружении ребятни, шагнул в тень двора…

Иринка, сидя на лавочке,  давно поджидала отца. Бежать навстречу, как остальные, она не спешила. Во-первых, Ирка уже взрослая - осенью исполнится десять лет! Во-вторых, в самой глубине души, Ирку съедает ревность, которую она сама плохо осознаёт. Ирка не может понять одного: почему именно её отца бежит встречать местная детвора? Неужто из-за этих дешёвых пряников и конфет? Ну, почему соседские дети не виснут на шее у отца Кольки Морозова или, например, Людки Сомовой? Загадка!
Ирка, надув губы, чертит на земле носком сандалии непонятные загогулины, иногда поглядывая на окна спальни -  мамка ещё не спит, отца ждёт.
Лавку у подъезда, с аккуратными подлокотниками и ажурной спинкой, тоже смастерил Иркин отец, спустя неделю после того дня, как они получили комнату в бараке.
- И зад некуда приткнуть! - Ворчал тогда отец, доставая инструмент -стамеску, ножовку, молоток. – Дом, значицца, есть, а лавки и песочницы, значицца, сами мастерите. И дела никому нет!

- Иришка, - дядя Ваня грузно опустился на скамью рядом с дочкой. – Я тебе глянь чего купил.
На лицах детей, окруживших скамью, проступило явное любопытство. Дядя Ваня, чуть замешкавшись, достал из нагрудного кармана помятую подтаявшую шоколадку.
- Вот, шоколадка. Называется - «Сказки Пушкина».
Он протянул дочери шоколад, провёл рукой по спутанным волосам, но Ирка так сильно тряхнула головой, сбрасывая руку отца, что дядя Ваня несколько оробел…
Дочка, на радость отцу, получилась полной его копией: чёрные брови – красивыми полукружьями на высоком лбу… Кожа смуглая, волос каштановый, с медным отливом. Черты лица приятные, мягкие...
- А мне соколадку?
Сашок взглянул на дядю Ваню круглыми блестящими глазами, нервно комкая в руках подол испачканной рубашонки.
- Обождите, мальцы, я щас.
Дядя Ваня похлопал по карманам, наконец, достал из-за пазухи шуршащий бумажный кулёк:
- Там ириски, батончики, кушайте на здоровье… Тока поровну делите, шоб без обид!
Ребятня, не мешкая, побежала к песочнице – делить сладости.
Только Сашок не сдвинулся с места. Он забрался к дяде Ване на колени, за каждую пухлую щёчку положив по ириске. Разговаривать с набитым ртом Сашок не мог, лишь с победным видом раскачивался на колене и взирал  на Ирку.
- Ириш, мамка дома?
- А где же ей быть? – Ирка шуршит фольгой, отламывает мягкий, точно глина, кусочек шоколада. – Мамка опять ругалась, что тебя с работы долго нет. Сказала – «опять папка придёт на рогах».
Дядя Ваня вздохнул, отвёл взгляд и, со словами «погоди-ка, малец», снял Сашка с колен и тяжело поднялся с лавки.
- Спасибо, дядь Вань! – кто-то из детей запоздало крикнул вслед.
Дядя Ваня, не оборачиваясь, махнул рукой и решительно шагнул в темноту подъезда. Запах пыли, кошачьей шерсти и июльской духоты привычно ударили в нос. Дядя Ваня с силой захлопнул потемневшую дощатую дверь…

Ирка останется сидеть на лавке до тех пор, пока окончательно не стемнеет. Она специально выждет время, когда дома уляжется очередной скандал и можно будет спокойно поесть прямо из сковородки остывшую жареную картошку, запивая её мутным чаем… И потом, отвернувшись к стене и засыпая под тиканье ходиков, всласть мечтать о том, как однажды Ирка, мама и отец поедут к морю... И поедут не на скрипучем поезде, а на новеньких «Жигулях»! На папке, вместо промасленной спецовки, будет  красоваться костюм с галстуком, а мамка сделает на голове «химию», как у одной тётеньки - в модном журнале. А Ирка… Ирка будет ехать на заднем сиденье автомобиля и считать проезжающие машины. Людка Сомова, которая из квартиры напротив, сказала, что если насчитать ровно пятьдесят машин и загадать желание, то желание обязательно исполнится! А мечта у Ирки только одна. Вернее, две: чтобы отец больше не пил, и чтобы мамка стала добрее. Потому что у одного из них есть характер, но не хватает доброты, а у другого – с точностью до наоборот.
Ирка улыбается, и засыпает крепким, спокойным сном…
Ранним утром свежий июльский ветер (соседка сказала – «быть дождю») разгонит конфетные фантики по всему двору.  И разноцветные бумажки, точно яркие бабочки, будут цеплять взгляды прохожих  до тех пор, пока их не втопчут в пыль… Или же бойкий июльский ливень не смоет «бумажных бабочек»  в придорожную траву.
- Пап, сегодня суббота, - Ирка спросонья,  в ночной рубашке, умоляюще смотрит на отца, - поедем на реку, карасей ловить?
- Якшы! После дождя карась клюёт отменно.