Под гармошку...
Вид:
Они крадучись шли по узкому и длинному коридору старого, неуютного общежития. Запахи, звуки и крики разливались отовсюду, соединяясь в одно целое, непонятно соединимое, гонимое всякое нормальное существо прочь, туда, на воздух, где в тишине вечернего, прохладного воздуха всё растворялось, дышало и пело. Пело тихо, протяжно, под нежную музыку гармошки. Лопухов с Викой прошли мимо открытой и битком набитой людьми маленькой комнаты, но вернулись, пытаясь разглядеть происходящее внутри неё. Там, под исходящие хохот, смех и крики плясали на перепляс двое здоровенных детин. Они приседали, хлопали руками по груди, ногам и пяткам, разворачивались непонятно как в расступающейся и опять сужающейся перед ними толпе, таких же, как и они молодых, разных, но увлеченных этим танцем.
Они плясали заразительно, радуясь каждому правильному движению. Среди толпы нашёлся гармонист, которого усадили на низкий табурет, дали стакан самогона и вот этот вояка, как пошёл, как пошёл по клавишам сверху вниз и… обратно. Вскоре толпа вырвалась в коридор, за ними вприсядку танцующие и вслед, уже порядком захмелевший, гармонист. Его опять усадили на стул и он, закрыв глаза, вслепую гулял по клавишам, играя один и тот же мотив.
Пляшущих сменили другие. Закружилась, как колокольчики, в разноцветных юбках другая половина человечества и вот уже вся толпа, а с нею и выбегающие, звенящие дети, выскакивающая из своих спальных комнат молодежь, а вслед за нею и кто постарше вырвались из душного, узкого помещения на улицу и пошла, пошла гулять их разудалая, забитая душа, в плясках и танцах раскрывая всё накопившееся у неё за многие годы жизни в этом непонятном, но удивительно раскрывающем их души танце.
Лопухов был не только созерцателем, но и созидателем. Вместе с этой массой людей, отплясывающей, отбивающей, пляшущей, просто танцующей, целующейся, смеющейся, они с Викой, обхватив друг друга за плечи, плясали, кружились, смеялись и были уже заняты только собою. Вскоре, вышедши из бурлящей толпы, где, как и они, каждый был занят собою, а не другими, обнявшись, лёгкой походкой, свободно пошли по узкому, длинному коридору в комнату проживающего здесь Лопухова.
* * *
Эх, милый мой
Соловей, пташка.
То ко мне, а то к другой,
А я не промокашка.
* * *
Ах, милка моя,
Говорилка моя
И чего наговорила
Говорилка твоя...
разносилось с улицы…
Они плясали заразительно, радуясь каждому правильному движению. Среди толпы нашёлся гармонист, которого усадили на низкий табурет, дали стакан самогона и вот этот вояка, как пошёл, как пошёл по клавишам сверху вниз и… обратно. Вскоре толпа вырвалась в коридор, за ними вприсядку танцующие и вслед, уже порядком захмелевший, гармонист. Его опять усадили на стул и он, закрыв глаза, вслепую гулял по клавишам, играя один и тот же мотив.
Пляшущих сменили другие. Закружилась, как колокольчики, в разноцветных юбках другая половина человечества и вот уже вся толпа, а с нею и выбегающие, звенящие дети, выскакивающая из своих спальных комнат молодежь, а вслед за нею и кто постарше вырвались из душного, узкого помещения на улицу и пошла, пошла гулять их разудалая, забитая душа, в плясках и танцах раскрывая всё накопившееся у неё за многие годы жизни в этом непонятном, но удивительно раскрывающем их души танце.
Лопухов был не только созерцателем, но и созидателем. Вместе с этой массой людей, отплясывающей, отбивающей, пляшущей, просто танцующей, целующейся, смеющейся, они с Викой, обхватив друг друга за плечи, плясали, кружились, смеялись и были уже заняты только собою. Вскоре, вышедши из бурлящей толпы, где, как и они, каждый был занят собою, а не другими, обнявшись, лёгкой походкой, свободно пошли по узкому, длинному коридору в комнату проживающего здесь Лопухова.
* * *
Эх, милый мой
Соловей, пташка.
То ко мне, а то к другой,
А я не промокашка.
* * *
Ах, милка моя,
Говорилка моя
И чего наговорила
Говорилка твоя...
разносилось с улицы…