Город

Доводилось ли вам путешествовать на рассвете лет? Путешествовать в то прекрасное время, когда ваши мысли ещё не успели зациклиться вокруг быта и коммерции, а зона комфорта ещё до конца не определена и дрейфует в море жизни где-то возле берегов родного дома? Путешествовать с чистой юношеской памятью, которая охотлива до новых впечатлений и впитывает всё, как губка? Путешествовать исключительно в одиночестве, без компании и шума, смеха, общества друзей или подруг? Путешествовать с целью, со стремлением и желанием, но без надежной опоры и каких-либо гарантий? Путешествовать. Не командироваться или переезжать, не проезжать или проведывать, а именно путешествовать? Доводилось ли?

Если всё же «да», то помните ли вы свой первый город? Недоверчивый взгляд таможенника? Соседство с несуразным и странным попутчиком, сидящим в самолёте справа от вас?

Когда вы, будучи человеком ещё не искушенным в жизни, ещё не способным правильно проанализировать причины и прикинуть последствия, срываетесь вдруг и сломя голову несётесь на встречу своей мечте? Переполняемые доблестью, чувством авантюры, страхом, азартом? Чувством внутренней победы над собой, но с неотстающими вопросами о правильности принятого вами решения? А может не стоило..? Или всё-таки.. А что со мной будет..?

Вспомните, какого это – оказавшись далеко от родного города, испытать на себе резкое чувство отчуждения и панического одиночества, какого-то детского, совсем ещё детского уныния. Почувствовать в себе острый недостаток жизненного опыта, но вместе с тем и сильную, и точно бессознательную, потребность его приобрести.

Пусть вся эта фатальность и дотошность не кажется вам натянутой и раздутой, будто я стараюсь обратить внимание на вещи, и внимания то недостойные. Жизнь каждого человека – это путь, а ведь мы, идя куда-то, непременно отмечаем про себя всё то новое, что нам открывается, стараемся запомнить дорогу назад. Но некоторые моменты жизни забываются, хотя и были весьма яркими и определяющими для человека. И, оглядываясь теперь на свою жизнь, я с полной уверенностью могу заявить – первое путешествие является одним из моментов, забывать которые нельзя.

1

Ощущение того, что я оказался далеко от дома, не пришло ко мне так сразу, не ошарашило и не огрело меня. Бетонная плита расстояния, которой меня придавило позже, формировалась со временем, из взглядов проходящих мимо людей, из вида соседей, из пейзажа, который был вокруг и неподавимого чувства устроенности всего вокруг. Приезжий я как бы не вписывался в общую концепцию обустроенной жизни города, его кажущуюся гармонию и упорядоченность. Больше всего, конечно, такое чувство вызывали люди.

Всё-таки есть у них что-то от муравьёв. Вот предположим, что вы вышли на прогулку утром понедельника. Идёте себе, дел у вас нет, планов на сегодня тоже, предоставлены вы сами себе, попутному ветру, деревьям, дороге и пешеходным переходам. А люди вокруг спешат, крутятся, едут, думают, говорят по телефону, толпятся в автобусах. Они образуют собой тот знаменитый ритм города, который так походит на ритм муравейника. Этот ритм так может повлиять на вас, что заставит отчасти сетовать на себя за то, что сами никуда не идёте, а вашу неприкаянную беззаботность начнёт душить паническое желание тоже куда-то спешить.

Вот и муравей – не может он спокойно прогуливаться и чувствовать себя легко в то время, пока остальные на его глазах спешат куда-то, суетятся, работают, образуя, так сказать, «общее дело». Ему неловко, стыдно, неуютно. Он норовит поскорее и себе это «дело» найти. Это какое-то примитивное стадное чувство, отличное, в то же время, от чувства толпы. Вы не подражаете, вас не несёт за остальными, вы не готовы за ними молча следовать или делать то же самое, что и они, ведь главное не в «деле», а в том, что они стремятся, знают, спокойны. А у вас ощущение потерянности, отчуждённости от общего процесса, какой-то экзестенциальной потери самого себя и яркого желания найти, устроиться, вклиниться.

Так и я в Т., наблюдая за людьми сидя на балконе, проходя мимо них на улице, сидя рядом в транспорте, всё смотрел и думал : «Как же им, наверное, легко живётся! До чего их существование комфортно, а ощущения просты и приятны. Ощущение дома, своего края, места, тепла и ощущение стабильности. Куда бы они сейчас не шли, что бы не намеревались сделать -  вечером они всё равно окажутся дома, ужинать будут в привычном месте, засыпать в своей кровати, будут думать о земляках, будут ими окружены. А что есть здесь у меня?» Все они, все, кого бы я не встретил, казалось, очень крепко стояли на ногах и уже тем были выше меня, что не думали об этом, не обращая внимание на своё мироощущение, пропуская его, как нечто само собой разумеющееся. Им было невдомёк чувство потерянности – они были дома. И что я за человек такой, который думает об этом в путешествии? Молодой я человек, неопытный.

 

В такие моменты у меня очень сильно обострялось чувство тоски. Но не столько хотелось вернуться, сколько обрести уверенность здесь, осесть, причаститься. Найти себе место у них, встроиться и избавиться наконец от этой незримой грани между нами, стать для Т. сейчас, но что ещё важнее, здесь, своим.

 Однако, несознательно тяжелое влияние людей из Т. никак не меняло формирующееся у меня впечатление. Я понимал, что здесь проблема скорее во мне, а потому не держал на местных никакой обиды, и чем больше был там, тем больше в них влюблялся. Может быть главное потому, что они не напоминали мне людей из Р, чем, честно говоря, очень сильно смогли удивить ещё с самого начала. Ведь все мы воспитаны в одних и тех же традициях, все ходили в школы, большинство из нас - советские, читали одинаковые книги, думали, вроде как, примерно об одном и том же. Но имея те же руки, те же ноги, те же головы, то же их содержимое, Т-цы, тем не менее, нисколько на южан не походили.

Они были гораздо светлее, приятнее, чище в плане моральном и, казалось,  действовали без задней мысли.  были расположены ко мне. В них не было этой противной южной пряности и шутовства. Не было желания обмануть, провести, договориться.  Может потому желание стать для этого места «своим» так и терзало меня, что, казалось, эти люди примут меня не раздумывая и с распростёртыми объятьями, стоит только мне сделать шаг навстречу.

 Единственная странность, которую я заметил и могу сейчас вспомнить – это странность в терморегуляции и, вытекающая из неё, странность в выборе верхней одежды. В качестве примера приведу случай.

Летняя температура в Т. почти всегда одинаковая, то есть плавает где-то между двадцатью и двадцатью пятью градусами тепла. Бывают моменты, когда она из-за уральских воздушных масс опускается ниже, но на градуса два-три, не особо влияя на ощущения от погоды – чувствуешь, что на улице просто хорошо. Как мне кажется, не особо влияя. Т-цы же, видимо, испытывали неиллюзорный дискомфорт от таких перепадов, потому что стоило градуснику показать восемнадцать, как на улицах большинство тут же куталось в куртки зимнего образца, тёплую обувь, а пару людей я встречал даже в шапках. Конечно, на мою фланелевую рубашку смотрели с ухмылкой, дескать, мёрзнет, модник, и удивлением.

 Лето в Т. – идеальная для южного человека пора. Оно, в отличие от Р-ского, не массивное, не раскалённое, не злое.

Там вообще нет такого понятия – жара. Вернее, оно может и есть, люди говорят, пользуются им, называя так просто тёплые летние деньки, но они и понятия не имеют, не знают, дела не имели с настоящим летним зноем. Я ни разу не видел, зато частенько подмечал это в Р., чтобы  в час или два после полудня, улица пустовала и спала, была безлюдна, да только по той причине, что жара не позволяла и носа высунуть без риска теплового удара.

Если живёшь на юге и где-то слышишь или вспоминаешь сам слово ИЮЛЬ – на висках моментально вышибает крупный пот, а мозг начинает в панике вспоминать, есть ли у тебя в гардеробе рубашка с коротким рукавом и шорты.

Зима тоже недалека от идеала. Она ближе, тише и спокойнее. Она словно такая, какая и должна быть настоящая зима. Словно из детских сказок и стихов, школьных песен про три белых коня, рассказов Чехова, былин,  Чувствуешь над собой её ладони, морозные, колкие, суровые, но какие-то родные и безопасные. Она комфортная, именно комфортная, одна из тех зим, для которых чтобы её пережить, достаточно просто тепло одеться. 

Р-ская же зима – в сущности представляет из себя мини-экспозицию зимы в Антарктиде – холод, из-за влажности, собачий, ветер задувает даже под шнуровку ботинок, а снег валит непременно хлопьями, да так, что взглянувшие вечером в окно люди, невольно начинают бормотать про себя молитвы погодным богам, чтобы снег перестал идти, а коммунальщики успели расчистить дороги к утру. И, как правило, молитвы срабатывают, и на следующий день всё начинает таять, образуя грязное непроходимое месиво под ногами. Так, люди хлюпают и мочат ноги, жалуются уже на потепление, до них доходит, что погода то отнюдь не зимняя. Они переодеваются в резиновые сапоги, расстегивают куртки,  пока вновь не начинает морозить. И по новой.

Успел я познакомиться и с дождями. Тут привести сравнение с Р. не могу, потому что ничем они не отличаются вовсе. Такие же свежие, прохладные, немного тоскливые, летние дожди. За всё то время, что я был в Т., они шли три, может четыре раза. И каждый я встречал под крышей, ни разу так и не промокнув. Обычно первый гром заставал меня врасплох за едой или чтением, вытаскивая потом удивлённого и по-детски радостного, на балкон и усаживая в кресло. Так я и сидел, ждал, пока он не кончится, разглядывая проезжающие внизу машины и вглядываясь в серое небо. Я очень сильно полюбил тот балкон.

Так получилось, что я жил на К-ской, в однокомнатной квартире на пятнадцатом этаже. Сама квартира запомнилась мне в особенности солнечностью и сладким запахом женских духов. Несмотря на мою апатию, временами накатывающую тоску, она раз за разом, открывая для меня свои двери, встречая меня зеркалом в прихожей, аркой из коридора на кухню, кусочком виднеющейся кровати, радовала и грела меня. Было в ней что-то такое, что одновременно объединяет и лежит за гранью таких понятий, как уют, обустроенность и комфорт.  Мне казалось, что эта квартира безмолвно подружилась со мной, будто она тонко понимает все мои ощущения и старается сгладить их, притушить.  Есть интересная мысль о том, что человек делает жилплощадь – домом. Кажется, здесь все сработало наоборот и дом приводил меня в чувства, вновь делая человеком. 

  Подрезюмирую – квартира в Т. оставила после пребывания в ней только положительные впечатления. Просторная, уютная, светлая, она, ещё и как морская раковина, таила в себе жемчужину. Жемчужиной этой был балкон. Он был метра три длиной, а шириной чуть больше одного, от потолка и до самого пола застеклён, стен и чего-то непроницаемого в нём не было вообще. Это была моя персональная смотровая площадка, с которой я, возвышаясь, ещё лучше старался узнать Т. 

Балкон был моим проводником, был моей подзорной трубой, театральным биноклем, экраном. Он показывал и открывал для меня Т. с тех сторон и ракурсов, которые на земле были мне недоступны. Я разглядывал здание издательства через три улицы, выглядывающий торговый центр через квартал справа, понатыканые всюду хрущёвки, бизнес-центры, супермаркеты. Смотрел за людьми, наблюдал закаты и рассветы, полную луну и солнце в зените. Я пытливо рассматривал всё, до чего только мог добраться мой неискушенный взгляд. Наслаждался формами и жизнью Т.

Кстати по поводу положения моего дома в черте города стоит сделать одно существенное замечание. Располагаясь изначально далеко от центра, само строение, повинуясь темпу городской застройки и программе по расширению Т., буквально на глазах переходило в разряд самых респектабельных и центровых. Слева от К-ской была уже окраина, аккурат на которой, в момент моего заселения, строилось четыре многоквартирных дома. Стройка шла, начиная от самого утра и до позднего вечера – башни кранов крутились как сумасшедшие, снабжая рабочих то раствором, то кирпичами. За две недели дома выросли этажей на шесть, а вокруг начали копать фундамент для трёх новых. Временами я ждал звонка от арендодателя со словами : «Поздравляю – вы теперь живёте в центре! И, да, стоимость вашего проживания увеличилась, внесите дополнительную оплату».

Я, безусловно, ёрничаю и передёргиваю, когда так говорю, но скорость роста и развития Т. правда поразила меня до глубины души. Чехов, в своём «Путешествии на остров Сахалин», писал, что город был настолько грязным, что «на центральной площади утонула лошадь». Это знаменитые строчки. Местные, наравне с поговоркой «Т-нь – столица деревень», считают их визитной карточкой своего города, как бы дельным подтверждением того, что город признан в рамках целой страны, пусть и таким, несколько противоречивым способом. Поговорку, впрочем, они иногда продолжают, добавляют с нотками важности и застенчивой гордости в душе что-то вроде:

- Ну, это раньше так говорили, а сейчас-то к нам деньги потекли.

И здесь им противоречить трудно.

У меня как-то состоялся интересный разговор с одним из местных. Я, движимый чисто обывательским интересом и жаждой узнать город, рассказывал про Р., объективно проводя параллель с Т. через разные точки соприкосновения, известные для всех русских городов – дороги, преступность, менталитет и отношения. Я много, иногда даже излишне, хвалил Т., отмечал громадную разницу, сложившуюся для меня, между этими городами, подтрунивал, вспоминая известные на всю страну клюквы об Р.

Но всё это решительно на него не действовало. Он как-то снисходительно мягко, будто свысока меня выслушивал, изредка вставляя реплики типа «Мм, правда», «Что, прямо вот так?», а в основном лишь хитро улыбался.

В очередной раз заметив эту улыбку, я спросил:

- Что, я говорю не правду?

- Я даже не знаю,  - мой собеседник отвёл глаза в сторону. - Что же мы, живём, а всех этих прелестей не замечаем?

- Не замечаете! Конкретно ты - не замечаешь или не хочешь замечать, - отрезал я.

Мне было обидно за то, что он так фамильярно и пренебрежительно относится к этому прекрасному городу. Мне хотелось выгородить его, защитить, наградить и показать, что такой волей судьбы, коль выпало здесь родиться, нужно дорожить и чуть ли не гордиться.

- Я в этом городе дорожу тем, что помню, - ответил он. - И в любом другом бы дорожил. Памятники, дороги, церкви везде отстроить можно и что же, каждый человек потом будет ходить и говорить : «Смотрите, как тут красиво, как у меня в городе всё плохо, я хочу, чтобы здесь был мой дом».

Последние слова мой собеседник произнёс карикатурно, срисовывая тон с моего, но делая его унылее и зануднее.

- Я же понимаю, к чему ты клонишь, - продолжил он. - Тебе твой родной город опостылел, надоел, вот и, приехав сюда, ты разглядел переход с чёрного на белое. Только с твоим подходом и Т. тебе через год надоест. Ты приживёшься, притрёшься здесь, а потом, стоит тебе уехать на недельку в условный А-ск, как ты и его начнёшь за разговором с местными хвалить, поливая при этом Т. грязью. Забудешь про всё то, что сейчас мне пропел. И глазом не моргнёшь, как переобуешься.

Меня задел его ответ. Мне показалось, что он выставил меня мальчишкой без воли и характера, с каким-то примитивно-тупым пониманием вещей.

- Послушай, - сказал я прибавив тону серъёзности. – Если тебе доказано логически, математически, что твой город лучше моего, тогда вся твоя мысль – туфта и ошибка.

- Да чем ты доказал то? – спросил он меня в ответ. – Ты только показал, что упёрся в этот узкий горизонт ужаснейших категорий. - Что ты не замечаешь той бесконечности ориентиров в восприятии родногогорода, - он выделил голосом слово «родного».

- Хорошо, - сказал я, шумно выдохнув. – Предположим, что я посмотрел на Р. и как бы нашёл там для себя какой-то «горизонт» и упёрся в него. Как же мне выйти за его рамки?

- Поймай это ощущение дома, исходящее от всего, что ты видишь вокруг. От лавки, магазина, скверика маленького, автобусной остановки. Не смотри на то, красивое или нет, а подумай – связано ли оно с тобой и имеет ли к тебе отношение. Так родное место определяется. Я пока к тебе на К-скую шёл, вспомнил с десяток разных случаев, которые здесь со мной происходили, тогдашние впечатления и ощущения от них. И будто сразу почувствовал, что всё здесь моё, родное. А в другом городе что? В другом городе я ни с чем не связан. В другом городе – я чужой.

- Так я, получается, здесь чужой? – немедля выпалил я.

- Пока ты того, про что я говорил не почувствуешь, ты и в Р. чужой.

 

Этот разговор очень сильно повлиял на меня. Он будто объяснил мне природу той душевной борьбы, которая разворачивалась внутри меня на протяжении всего пребывания в Т.. Я понял, что чувствовал себя потерянно не потому, что был не дома, а потому, что дома у меня не было вовсе. Будь иначе, я не испытывал бы такого страстного желания осесть и прижиться, я чувствовал бы себя просто как гость, приехавший на время. Я, скорее, тосковал бы по Р., чем мучился от очень тяжёлого ощущения неустроенности и ненужности.

Уже возвращаясь, подлетая к Р., я с жадностью рассматривал силуэты жилых районов и линии дорог. Старался ещё там, ещё в небе, вспомнить что-нибудь и испытать это яркое чувство возвращения домой.

Любить от этого меньше Т. я не стал. Этот город, ставший мне приютом на время первого путешествия, остался в моём сердце навсегда, а воспоминания о том времени свежи и наполнены эмоциями до сих пор. Очень многое произошло после того разговора. Но я со всей ясностью и настроем не просто всё запоминал, а сразу старался ассоциировать это с городом и местом. Рисовать у себя в голове памятную карту моей жизни, чтобы, вернувшись, вспомнить всё это и почувствовать себя, даже далеко от Р., как дома.