Опаленные войной. Г 9. Шура.

ОПАЛЁННЫЕ ВОЙНОЙ.
(ВОЕННАЯ ИСТОРИЯ МОЕЙ СЕМЬИ)

Русаков Олег Анатольевич
Повесть в очерках.

 



Г. Тверь
2016

ГЛАВА 9. ШУРА.

        Нелепые сборы, нелепое прощание, тяжелая повозка за уставшей лошадью, взгляд жены с выражением отчаяния, и безысходности, молчаливой просьбой о скорой встрече с мужем... Евдокия подъезжала к дому в Кушелово, простившись вчера с Федей, который убегал … на войну… Прижимая Танечку к груди, кутая ее в теплые одеяла, Дуся все пыталась представить себе каким образом она одна с двумя детьми, один грудной, поедет в неизвестное ей путешествие, которое называется непонятным словом «эвакуация». На дворе последние числа сентября. На дворе скоро упадут холода. Куда тебе ехать дурочка? А если остаться? Немец прет и прет, и никто не может его остановить. А как же мама, Шура, а … как же Федя…, где сейчас Федя, господи спаси его. Евдокия, подъезжая к дому, не понимая - ее это мысли, или кто-то сверху разговаривает с ней, не пытаясь помочь до конца понять, что же ей, в конце концов, сделать.
        Дома их ждали, готовя вещи для отправки старшей дочери с детьми в эвакуацию. Мария, мама Евдокии и Александры, Катерина мама Виктора и Александры.  Из-за того, что в семье было две Александры, Сашу Широкову в быту прозвали Шура, а Сашу Русакову – Леля. Виктору было 14 лет, Шурочке недавно исполнилось 13 лет.  Сентябрь 41 года не пустил детей в школу. Дети помогали взрослым готовиться к возможной оккупации, уповая на то, что немцев всё-таки не пустят так близко к Москве. Когда полуторка с детьми и женщинами тронулась, увозя односельчан в эвакуацию, бабы и дети смотрели им в след, надеясь, что все это неправильно, но пускай едут, авось и нас господь убережет. Вечером Широковы сидели за столом рядом с топившейся печкой и молча думали о происходящих вокруг событиях. Слов не было. Суматошный день кончился, и пора бы спать, но где там наши скитальцы Федя,  Дуся, Толя, Танечка… а где сейчас Егор, Иван с Зинаидой, Алексей? Александра смотрела на все происходящее и хотела что-то сказать, и хотела что-то спросить. Но всматриваясь в лица взрослых, молчала и, вертясь на стуле, желала, чтобы взрослые сами обратили на нее внимания и заговорили. Единственное на что хватило взрослых, в конце концов, это была фраза: «Ну, давайте ложиться спать…»
        Шурочка была поздним и последним ребенком большой семьи Широковых. Она родилась в 1928 году. Марии уже исполнилось сорок, а Ивану сорок восемь. После первой мировой Иван пришел инвалидом, с перемешанными внутренностями после тяжелейшего ранения в 1916 году, ближе к осени. Три месяца пролежав в госпиталях почти отдав богу душу Ивана комиссовали из Русской армии подчистую и отправили домой. Война дала крестьянину Широкову Ивану звание унтер-офицера, два  Георгиевских креста и искореженный организм с навсегда подорванным здоровьем. Поначалу никак у них с Марьей не получалось родить ребеночка. Уже боялись, что и не получится никогда, и будет у них единственная дочка Дуня, родившаяся до войны.   Но в начале 17го года Мария забеременела, и родился Егор. А после Егора и Зинаиды они никак не могли остановиться. Так и получилось в итоге, что Александра была шестым ребенком. Не жили Широковы богато ни до революции, ни после, хотя и хозяйство было постоянно справное. Революционные события: сначала гражданская война, затем коллективизация, прошли в их деревне не жестко, крестьянам и хозяйства удалось сохранить, и на колхоз и скотины и трудовых рук хватило.    Деревня большая, на двух улицах по берегам маленькой речки Сестры более 150 дворов, на центральной усадьбе склады, магазины, лабазы, большая деревенская кузня обслуживала и окрестные деревни Телешово, Бородино, Засимини. Вокруг деревни щедрые леса и реки, дающие сельчанам хорошие промыслы. Люди на деревне жили достаточно ровно, поэтому видимо, и в бандиты никто не ушел в смутные годы, и сопротивления новой власти не было, в общем, приняла деревня Кушелово революцию, приняла деревня Кушелово Советскую власть. При Советской власти в деревне появилась Школа, хоть и четыре класса, но к концу 20х годов на деревне среди людей младше сорока только совсем упрямые остались неграмотными. Многие ребятишки не хотели останавливаться на образовании в четыре класса и продолжали учиться, бегая каждый день в Ошейкино где находилась самая ближняя от Кушелово средняя школа, а до Ошейкино было всего то на всего четыре километра через лес и три километра через Бородино. Не всегда пацаны мирно жили с бородинскими, по этому чаще кушеловские ребята предпочитали ходить в школу через лес.
        Шурочке было очень легко расти среди своих сверстников. Старшая сестра Евдокия уже давно работала в колхозе и всегда ее хвалили. Старший брат Егор с 12 лет был подмастерьем в кузнице, что у всех вызывало зависть и уважение, а учиться он не хотел, хотя и был сообразительным парнем, в кузню бездарей и слабаков не брали. А с 15 лет увлекся тракторами, которые начали поступать в деревню, в колхоз. К 18 годам уже как говорится и пахал, и сеял. А трактор знал, как свои пять пальцев, значительно лучше многих мужиков занимающихся этим делом профессионально, мог разобрать машину до винтика и собрать за сутки. Иногда заметно гордясь, приезжал на тракторе домой обедать и давал посидеть за рычагами малым Алешке да Ивану, ну и Шурочке конечно, Саша изо всей своей силы не могла натянуть на себя рычаги Егорова трактора, и часто вылезала из машины испачкавшись, и она расстроившись на то, что у братьев все получается, а у нее нет. Мальчишки этим гордились, они подшучивали над Шурой, что у нее не получается, а Саше это явно не нравилось, но любопытство рождается раньше ребенка. 

 

        Зинаида, закончив школу в 1938 году, сумела уехать из деревни в Москву поступать в мединститут и успешно поступила. С детства мечтала стать доктором.   Даже игрушки, которые они друг другу шили в подарок к праздникам, у нее часто болели, а она их обязательно лечила, и радовалась их выздоровлению как великому чуду. Отцу, который часто болел, обещала, что, когда вырастет, обязательно вылечит все его болезни. С оформлением документов на выезд из деревни помог Федор Русаков муж Евдокии, работавший в районной милиции оперативником, устроившись туда по комсомольской путевке сразу по приходу из армии. Брат Иван был старше  Шурочки на два года, а Алексей на четыре и оба были ее защитники и в школе, и на деревне, пока сменивший Егора в кузне Алексей так же через Федора в 1940 году не уехал поступать в Великолукское пехотное военное училище. Шурочка была по-доброму избалована вниманием старших братьев и сестер. А когда началась война, то в августе 1941 года пятнадцатилетнего Ивана с собой в Москву забрала Зинаида. Она приезжала на день в гости между рытьем укреплений вокруг, готовящейся к обороне, Москвы. Зиночка забрала Ивана в страхе, чтобы подросток, не дай бог, не попал под оккупацию, под немца, вдруг такое может случиться. А в Москве он пригодится на подмосковных военных укреплениях, сильные руки там ой как теперь нужны. 
        В 1938 году во время паводка речка, своими бурными потоками унесла колодцы сруба нового дома Широковых. Срубили зимой, а летом хотели собрать, переехав в новый дом к осени. Старый дом решено оставить Евдокии с Федором, у которых к осени должен был родиться отпрыск. Судьба зла. Вылавливая бревна из реки аж до самого Бородино, вместе со своими сыновьями и братьями, Иван отец сильно заболел и в скорости умер. И осталась Мария вдовой с шестью детьми, из которых трое подростки, а Егор первый год служил в армии, где-то далеко, далеко в Забайкалье, и служить ему еще три года до лета 1941.
        Так Шурочка осталась к сентябрю 1941 года с мамой в деревне вдвоем. Когда Мария узнала, что Евдокия через десяток дней поедет в эвакуацию, она позвала к себе жить Екатерину – мать Федора Русакова своего зятя, вдовствующую уже десять лет с младшим сыном Виктором на руках. Так они и делили тяжелое время начала осени 41 года уже почти неделю.

         Ох, нелепой была осень 1941 года для Кушелово, скорее всего также, как и для многих, многих других деревень воюющей и пятящейся от врага страны. Первым посланием войны были три огромные бомбы, сброшенные с немецкого бомбардировщика и упавшие в огороды на новой деревне, так называлась не центральная улица Кушелово.  Не хотели немцы лететь до Москвы под пушки зениток, укрепленного свинцом и медью московского неба, но почему-то бомбы не взорвались, а под собственным весом ушли очень глубоко в землю и затаились там на много лет. Только в пятидесятые годы саперы удалили их из деревенских огородов. Бомбы оказались без взрывателей. Вряд ли это была халатность на военном аэродроме у фашистов, скорее всего это была диверсия наших подпольщиков в тылу у врага.

 

         Затем, когда немцы уже вокруг гремели канонадой в ходе скоротечного боя, они сломили оборону находящегося на тот момент в Кушелово гарнизона и выгнали красноармейцев из деревни. В этом бою за двором старого дома Широковых, а теперь Русаковых наши солдаты поставили сорокапятку и с этой позиции подбили немецкий бронетранспортер. Немцы открыли по артиллеристам огонь. В итоге боя дом Русаковых сгорел. Дом был пуст, Мария с Катериной и детьми жили в новом доме, а там, на время расквартировались красноармейцы, но это не умоляло потерю семьи. Вдовы сильно плакали по этому пепелищу, тем более Мария родила в нем всех своих детей, дождалась в нем мужа с первой мировой, и все в нем приняли они с Иваном старшим и радость, и печаль, и сытые годы, и голодные, и ушел Иван Широков на кладбище из этого дома. Как будто вся жизнь сгорела у Марии. 

        Немцы не стремились закрепиться в деревне, как будто захват Кушелово не входил в планы оккупантов, будто они случайно захватили деревеньку, просто проходя мимо. Буквально через пару дней уже наши кавалеристы, не встретив серьезного сопротивления обороняющихся, выбили небольшие подразделения немцев из деревни и расквартировались по домам сельчан целым кавалерийским полком. Кавалерийская дивизия расквартировалась в трех деревнях Телешево, Кушелово, Бородино. Выставили дозоры на дорогах, не организовав ни засад, ни кордонов, ни каких-либо других оборонительных секретов, кавалеристы готовились к контрнаступлению, не гнушаясь самогоночкой. 

 

        Ночью немцы умудрились снять спящие дозоры в деревнях Кушелово и Бородино и добраться до спящих ничего не ожидающих кавалеристов. В непроснувшиеся дома немцы еще в темноте бросали гранаты, а выскакивающих в подштанниках бойцов расстреливали из всего имеющегося оружия. Не погибшие сходу бойцы пытались бежать в лес, если умудрялись в сумерках преодолеть покосы и открытые огороды. А в лесу после войны находили останки тел солдат, сгинувших в тех жутких событиях. Раненных они докалывали штыками винтовок или добивали из автоматов, не нужна им была обуза из раненных красноармейцев. Пленных чуть ли не сразу куда-то угнали, куда – никому не известно. А вот кому повезло выжить, спасшись в лесу, шли в Телешево, там дозорные не проспали. Немцы так и не смогли взять Телешево, ни со второй, ни с третьей попытки. Сильно помогла полуразрушенная церковь без куполов, но с колокольней, на которой были размещены пулеметные расчеты и дозоры. Видно было с колокольни на много, много верст и поэтому с южной стороны деревня оказалась закрыта напрочь, слава богу, у немцев не было артиллерии. Но самое главное это конечно бдительность солдат и командиров, которые сумели организовать и посты, и секреты, и оборону села. На три с половиной месяца Телешево стало центром местного, не успевшего по-настоящему сформироваться партизанского движения. До марта 42го года деревня Телешово была форпостом Советской власти на оккупированной немцами территории в прилегающем районе. Численность соединения, расквартированного в Телешово было значительной. Всё-таки полк часть большая, до тысячи всадников. Конечно часть была не укомплектована полностью, но три эскадрона насчитывали более четырехсот кавалеристов. Но по какой-то причине на прорыв к своим они не пошли, а занялись организацией партизанского движения на оккупированной территории. Скорее всего на то был определенный приказ более высокого командования. 

        Когда Кушелово оккупировали немцы селяне стали по возможности реже покидать свои дома. Люди боялись немцев. На второй день оккупации командование фашистов решило организовать сход сельчан для выбора ими старосты. Селянам под страхом расстрела пришлось сходиться на эту сходку, на которой немецкий офицер вытащил из толпы, скорее всего наугад здорового мужика, Ерошкина Матвея и, тыча прутом ему в грудь, сказал на ломаном Русском:
        - Тыи буйдьешь Староста. – Матвей, не молодой мужик со скрюченными от трудов большими, как и он сам, руками был деревенским кузнецом, мог из железа цветы вязать, а руки, когда был помоложе, гнули подковы, стоял перед немцем спокойно, но непреклонно. Матвей туда-сюда растерянно повел головой, в итоге зло смотря на немца. Матвей не сказал ни слова. Матвею надо было еще время, чтобы додуматься задушить фрица. Вряд ли Матвею помешали бы немецкие автоматы.
        - Не буйдьешь? … Rusishc shcvein. Расстреляйт… - и показал прутом на стенку магазина. Два фашиста под руки с трудом потащили не сопротивляющегося   Матвея к стенке. Над головами собранных селян пронесся трепетный шёпот.
        Много лет добрый силач, мастер своего дела, Матвей ковал гвозди и скобы, деревенские ограды и лечил конские ноги, учил ремеслу молодых парней, хотевших овладеть красивым ремеслом для настоящего мужика. Очень сильный и добрый мужчина никогда ни с кем не ссорился на деревне.

 

        - Не надо расстреливать. – И из толпы вышел Савелий Марулев, подходя к офицеру. – Я буду старостой, только не расстреливайте кузнеца.
        Офицер подошел к Савелию ближе, помедлив ткнул в него прутом.
        - Чтео такое Кьюзнеецья?
        Савелий, поднимая взгляд с прута на офицера:
        - Он из железа подковы делает. – Спокойно сказал Марулев. Видя, что фриц не понял. – Железо в огне усмиряет.
        Офицер несколько секунд смотрел в глаза Марулева, видимо не до конца понимая, что тот говорит. Не было ясно понял ли он Савелия, но когда тот опустил глаза обратно на прут, упертый в его грудь, немец отошел ровно на то место где он стоял с самого начала. Офицер махнул прутом крикнул по-немецки и выстроившееся отделение с карабинами для расстрела разошлось. Кузнец продолжал стоять у стенки магазина и из-под лобья смотрел на передвижение оккупантов…

        В этот же день Марулеву пришлось организовать захоронение пятерых убитых немцев и более сотни наших. Но перед тем как хоронить, по приказу немецкого офицера пришлось выкапывать семерых наших бойцов которые были бережно похоронены селянами на малой площади центральной усадьбы на берегу Сестры дни назад. После первого освобождения деревни от немцев люди надеялись на их изгнание. А самое красивое место в деревне где деревенская дорога разветвлялась к броду Сестры в сторону Лотошино и Суворово, и в сторону Теряевской слободы и Телешово. Марулев договорился с подводами под тела убитых с деревенскими, и затребовал машину у немцев, которую офицер ему предоставил для тел немецких солдат. 
        Потревоженных из земли солдат Красной армии и собранных по деревне наших кавалеристов закопали на окраине деревни всех вместе в двух могилах, так как в одной они даже в штабель не умещались и не разрешено было фашистским офицером ставить никаких опознавательных знаков на братской могиле. Немцев, пришедших на нашу Родину убивать и при этом сгинувшим, засунули в могилу где лежали наши солдаты до эксгумации и поставили срубленный по приказу и рисунку их офицера крест. Это одно из самых красивых мест деревни Кушелово до сих пор пугает людей, знающих что, происходило на этом пятачке в 41, 42 годах 20го века. Староста был озадачен сбором продуктов для солдат вермахта и обслуживанием штаба который разместился в двухэтажном здании в центре деревни. Так получилось, что их штаб оказался почти напротив справного дома самого старосты. Семья Марулевых была прижимистая и как считали на деревне жадная. Но Марулев практически спас кузнеца, и все сильно зауважали старого Марулева младший сын которого был призван в армию летом и уехал на фронт вместе с тремя десятком молодых ребят. Сельчанам пришлось смириться с тем, что кому-то пришлось стать у немцев старостой, и фигура пожилого зажиточного хозяина устраивала всех как никогда. 



        Витька Русаков когда кавалеристы освободили деревню залез в подбитый черный немецкий бронетранспортер и нашел там немецкое знамя с номером части. Витька спрятал знамя, а мать Катерина нашла немецкий штандарт в завалинке, когда очередной раз дрова домой набирала. Было это уже во время оккупации. Перетрусила Катерина, перетирая в руках немецкое знамя, и за Витьку, и за всех остальных, излупила вожжами сына и отнесла знамя старосте. как только вытащила она его из-за пазухи, глаза у старосты округлились.
        -Очумела ты баба... Никто тебя не видел? - глядя за занавески испугался Савелий Васильевич - я тебя спрашиваю дура, никто тебя не видел? - грубо, глядя бабе прямо в испуганные глаза испуганными глазами сильного мудрого мужика, крича полушепотом наседал на нее староста.
        Катерина от испуга потеряла дар речи.
        - ...Васильевич никому ничего не говорила, не показывала... Витьку засранца из лупцевала как нашла и к тебе. Вот те крест... - Катерина, несколько раз перекрестилась на икону. 
        Марулев вырвал у нее из рук знамя, открыл створку топящейся печи и бросил в топку немецкий штандарт.
        - Никому ни гу-гу... Словом проговоришься расстреляют и вас всех и меня за одно, как соучастника. Никого не пожалеют...
        Спас Русаковых и Широковых староста.



        Ни смотря ни на что, у многих односельчан все равно в душе образовалась червоточина в адрес Савелия Васильевича Марулева.
        Военные события прошедшего лета и затем оккупации неизбежно развивались. На глазах 13 летней Александры проходили братья и сестры, друзья и знакомые, все уходили на проклятую войну. Война вырастала на ее глазах во что-то огромное, становилась все могущественнее и злее. Заполняла собой все пространство жизни.  Она гремела, стреляла, взрывалась, убивала не знакомых ей солдат, которых она еще день назад видела живыми. Говорила на немецком жестком как галька языке, растекалась красной кровью по дороге родной деревни, то в одном, то в другом месте, заслоняя страхом и отчаянием лица, таких дорогих, милых ей людей. Сжигала до тла родные дома. Самые тяжелые дни немецкого порабощения все равно были впереди. А самым тяжелым днем войны обязательно был тот, который надо было пережить.

        В декабре 41го морозы упали сразу и глубоко, сковав белыми клещами родную деревню и голых по меркам русских морозов проклятых фашистов. Доблестные солдаты вермахта начали мародёрствовать. Начали отбирать у сельчан не виданные ими ранее валенки, забирать у населения овчинные полушубки и ватные штаны, шапки ушанки, свитера и пуховые платки. Новый дом Широковых был добротным и теплым из толстого бревна с большим запасом дров на дворе, тесаный с внутренней стороны, с высоким кирпичным цоколем благо в семье мужиков всегда было много. В половине избы с жилой на лето мансардой, новая дранка местами еще не успела полностью потемнеть – себе делали для жизни. Много солдат можно поселить в такой дом. Марию Широкову и  Екатерину Русакову с детьми немцы переселили в старенький пустующий на деревне домик не по далеку от пепелища Марьиного двора, а их дом набили доблестными солдатами вермахта. Часть дров перевезли к штабу.
        Опять же в декабре уже под новый год по окрестностям начали проявлять себя местные Телешовские партизаны. То отобьют немецкий обоз с продуктами, сформированный в какой-нибудь деревне и отосланный на передовую, то нападут на какой-нибудь немецкий пост, перестреляют фрицев и полицаев. Серьезного ничего сделать так и не успели, но немцев время от времени задирали. А после освобождения пятерых пленных красноармейцев в Ошейкино которые рубили новую комендатуру и перестреляв, и ранив при этом более тридцати немецких солдат, фрицы больше не захотели прощать партизанам их боевые действия. Сделав очередную кровавую, в большей степени для себя, попытку взятия Телешево, немцы озверели от неутолённой злобы на партизан. Их достать не удалось – значит надо отыграться на населении. И в Январе приехало в Кушелово немецкое начальство. На фронте в это время у них тоже был страшный провал, наши уверенно теснили их от Москвы, построили на центральной площади деревни виселицу и, отобрав наугад бабу, подростка и трех в возрасте мужиков повесили их, согнав на это зрелище население, причем пригнали людей и из соседней деревни Бородино. Ужас увиденного загнал население деревень в шок. 

 

        Страх не покидал людей вплоть до полного изгнания фашистов, а до этого события оставалось примерно два месяца.
        Когда наши освобождали Кушелово. основное сопротивление немцы оказали атакующим нашим подразделениям поддержанных танками на околице со стороны Телешево, где уже два года красовался справный дом Широковых. Как только прорвали наши немецкий кордон на краю деревни, сопротивления немцы уже не оказывали, они бежали или сдавались, кутаясь в ворованные у баб шерстяные платки. Обстреливая оборону фашистов загорелись крайние жилые дома. Сгорели первые пять домов деревни от околицы, среди которых был и новый добротный дом Широковых, при вылавливании бревен которого из родной Сестры заболел и умер Иван Егорович Широков – глава семьи Широковых. 
        За огородами сгоревших домов стоял советский танк, пытавшийся обойти деревню за домами, но подбитый в неудавшемся маневре. Беда пришла в малочисленное семейство Марии. Сгорела у Марии вся ее жизнь, осталась с ней одна Сашка, да   Витька Русаков со своей матерью Катериной, да остальные ее дети от которых нет вестей в огне ужасной войны. Как?... Как жить дальше??? 

 

        Бабы плакали, когда по деревне проходили коробки советской пехоты и кавалеристы. На следующий день с величайшей ненавистью пожилые мужики с рыдавшими бабами, у которых мужья и сыновья гнали или сдерживали врага в регулярной армии, выгрызали замерзшую землю с могилы оккупантов, чтобы как можно быстрее убрать их тела с малой деревенской площади. Всех фрицев, несколько десятков, закопали на берегу Кабляка, маленькой лесной речушки которая впадала в сестру недалеко от околицы деревни в сторону Бородино, перетащив туда ихний же крест. Крест долго не простоял, неугомонные и обозленные мальчишки, в том числе и Витька Русаков вскорости облили крест бензином и подожгли, несмотря на запреты взрослых. После этого так он и стоял почерневшим обугленным до нашей победы. Весной 45го, как только оттаяла земля, незадолго до победы крест упал сам, как будто мертвые немецкие солдаты поняли какое горе они принесли на эту землю. 
        Погибших при освобождении Кушелово и Бородино советских солдат увезли в Ошейкино и похоронили в братской могиле. В 46м году с почестями эксгумировали солдат захороненных на окраине при оккупации Кушелово в 41м и перезахоронили в туже братскую могилу в Ошейкино со всеми армейскими почестями. В точности не известно сколько их было – больше ста человек и далеко не все имена известны до сих пор.
        Приблизительно через полтора месяца после освобождения на Кушелово почтой пришло письмо Русакова Федора. Это был солдатский треугольник, адресованный Евдокии. Федор успел его нацарапать химическим карандашом на одном из привалов и передать треугольник женщине в деревеньке, возле которой был объявлен очередной привал. Деревеньку освободили при наступлении под Москвой. Женщина аккуратно сохранила письмо за иконой, не смотря на оккупацию, и отправила его почтой  Русаковым в Кушелово. Не знала она этого милиционера, не знала его имя, его семью, но цену этого письма она представляла в полной своей бабьей мере. Муж и старший сын у нее были на войне в действующей армии, а второй сын тринадцати лет был застрелен фрицами просто так, по пьяни, ради баловства. Глаза ее высохли от слез и горя до тла. И она очень хотела, чтобы письмо этого солдата дошло до его жены, до его семьи. Письмо пришло на сельсовет, а уже там его передали Шуре. Шурочка, сестренка Евдокии, читала строки со слезами на глазах вслух их маме Марии и тетке Екатерине. «Значит живой. Значит вернется. Надо отослать письмо Дусе в эвакуацию. Какое счастье…». Так и сделали. Запечатали драгоценный треугольник в обычный конверт и отослали Дусе с припиской, чтобы сообщила о получении драгоценного письма.
        Сразу после освобождения всю молодежь деревни мобилизовали на устройство укреплений на участках предполагаемой длительной обороны и Виктор с Александрой попали в район Ржева, где возили на санях лес раскряжеванный по 3, 4 метра для строительства окопов и блиндажей, все время прислушиваясь к привычной канонаде. Работали они в лесу три недели до начала распутицы, затем вернулись домой по слякоти вместе с мобилизованными лошадьми.
        Весна 1942 года пришла в деревню в скорости после освобождения. Начиналась посевная. Мужиков и так не хватало, и очередной военный призыв, уже после освобождения поставил под ружье можно сказать последних деревенских мужиков от 17 до 45 лет. Еще сорок мужиков ушли на фронт. Все, и женские и мужские работы свалились в бабьи руки, и на руки подростков и детей. Витька Русаков вовсю помогал старикам ремонтировать трактора, иногда спал в мастерских, ему уже исполнилось 16, в скорости его научили ездить на тракторе, не бабу же за рычаги сажать, уже в посевную он успел проложить свою первую борозду по колхозному полю, и дело пошло. А Александра никак не хотела от него отставать. Какая учеба во время войны. Да и в школе преподавать не кому, кто на фронт ушел, кто сгинул, кто уехал еще перед оккупацией. Ну а если не учиться, то работать. Всю посевную, не мытьем, так катаньем, Саша навязывалась к Вите помогать ему то с ремонтом трактора, то – «дай порулить». Виктор поначалу сопротивлялся, а потом плюнул на все и «о – чудо», У Шурки все получилось. Она сначала поехала, и даже фрикционы стали ей поддаваться как справному мужику, не смотря на малый рост, а потом уже ее не оттащить от машины. В общем начиная с лета 1942 года Шура уже не слезала с трактора, и в колхозе с этим пришлось смириться, все равно же мужиков нет, кому-то же надо седлать железных коней, а дальше все пошло как должное. На фронт из деревни за всю войну ушли 117 мужиков, а вернулись только 23 фронтовика, пятеро из вернувшихся – инвалиды, кто без руки, кто без ноги. Как же были нужны такие девушки, которые взвалили на свои неокрепшие, совсем не широкие плечи труд мужчин.
        Александра Ивановна Широкова (в дальнейшем по мужу Трифонова) с 1942 года до 1954 года работала в колхозе трактористом. Тяжелый труд для мужчины эта маленькая пухленькая девочка четырнадцати лет в тяжелейшие военные и послевоенные годы, в отсутствии мужчин, взяла на себя. Потом 24 года она работала почтальоном объезжая за день на велосипеде несколько деревень, в том числе Кушелово и Телешово, доставляла людям письма с вестями о их родных и близких, а также новости в газетах и журналах. Добрая маленькая женщина с крупными чертами лица, со светлой улыбкой – так говорили про нее люди. После гибели мужа в 1976 году ушла работать в рыбхоз в цех консервирования, зарплата там была повыше, что после гибели мужа стало крайне важно, да и годы давали о себе знать, езда на велосипеде уже не была для нее простым делом. Там и работала до 90х, зацепив пенсионные годы. Александра Ивановна скончалась в 2002 году в возрасте семидесяти четырех лет. Ее муж Трифонов Михаил Алексеевич – тракторист - погиб на дежурстве, защищая пруды рыбхоза от браконьеров. Его тело было найдено только через три недели после исчезновения, с пробитой, сзади, головой. Из детей – сын Алексей, так же посвятивший свою жизнь трактору. Была и дочка, но она прожила один месяц, неожиданно заболела и умерла.

         Продолжение по ссылке: http://www.proza.ru/2016/07/17/155 

Русаков О. А.
2016
г. Тверь.