Сколько просите за мужа?
Вид:
1. Детство
В детстве Лёвка Дортман очень любил деньги. Даже не то, что они дают, а именно сами деньги – количество.
В классе Лёвку не жаловали: хитрый, хвастливый, «маслянистый». Постоянно таскался за сильными ребятами и топовыми девчонками – лебезил, в глазки заглядывал. Только хвостом не вертел. Но будь он у него - вертел бы пропеллером.
Спустя четыре года после Лёвкиного выпуска, журналист одного популярного финансово-экономического издания спросил у одноклассника Дортмана: «А каким вам запомнился Лев в те годы?»
К изумлению, и неудовольствию интервьюера, взрослый мужчина, не задумываясь, ответил: «Противным».
Корреспондент опешил.
- Вы меня не поняли…
И попытался направить разговор в нужное русло.
«Непруха! - подумал корреспондент. – И этот туда же. Неужели трудно сказать то, что надо?!»
Выпустившийся с журфака ещё в две тысячи двадцатом, пять лет непризнанный гений журналистики писал исключительно про жён известных бизнесменов.
«Первое настоящее задание – и на тебе! Такой попадос».
Впервые ему поручили написать о «кадре» из золотой сотни, и фраза «Лёва Дортман был одарённым и обожаемым ребёнком» уже неделю ждала, когда её озвучит кто-либо из свидетелей детства и юности талантливого программиста.
И корреспондент зашёл на второй круг.
- Вы, наверняка, уже тогда видели, что Лев, с его очевидном талантом, в будущем станет известным человеком. Я ведь правильно понял – вы дружили?
Бедолага корреспондент опрашивал уже пятого одноклассника Дортмана и на этот раз уходить с пустыми руками не собирался.
- Я? С Лёвкой?! Нет, конечно! Да с ним никто не дружил. Вы бы видели Дортмана в пору учёбы! Бледный, как моль, сутулый, с зализанными прозрачными волосёнками… Ещё слова сложные любил… термины всякие. Везде, где надо и не надо, вворачивал. Одно слово… какое-то… повторял постоянно. А! Вспомнил! «Нецелесообразно».
- Вот видите – значит он уже тогда знал, что изобретёт…
Но договорить прежде апатичный одноклассник корреспонденту не дал:
- Вспомнил! Ещё Лёвка всем рассказывал, сколько денег накопил! У него копилка была – не чип, и даже не электронка, а старая, детская такая копилка.
Бывший одноклассник засмеялся.
- Извините. Просто Лёвка уже взрослый был, а всё хвастался. И про копилку тоже - что от матери досталась. Такие в двухтысячных уже не выпускали. А знаете, что Лёвка сделал? Он дно у копилки расковырял и ежедневно доставал-пересчитывал своё «состояние». Бумажные деньги любил. Тогда они были ничуть не ценнее электронных.
И чуть помедлив, одноклассник добавил:
- Не представляю, где Дортман умудрялся их добывать. Он потом каждое утро в классе девчонкам по секрету, но всем, нешёптывал, мол «у меня уже столько денег… а после днюхи будет ещё больше…».
И очередной «провальный» свидетель Лёвкиного некрасивого детства передёрнул плечами, точно съел что-то гадкое.
- Его девчонки потом даже бояться стали, - добавил помрачневший одноклассник. – Ева рассказывала, когда Лёвка про деньги шептал, норовил губами к уху прикоснуться. А губы у него в это время становились толстые, словно набухали, и слюнявые. Да я и сам видел: как про «богатство» своё начнёт рассказывать – аж слюни с губ капают. Девчонки потом уже убегать стали, только Лёвка в их сторону посмотрит.
К слову, спроси корреспондент Льва Степановича про школьные годы – он и сам вряд ли рассказал бы что-то «годное» для журнала.
Дортман и не любил вспоминать то время - помнилась дрянь какая-то: как незаметно для одноклассников перетекал из одной незадавшейся дружбы в другую, из первой неразделённой любви в следующую…
Учился Дортман сначала отлично, потом хорошо, а потом плюнул – всё равно никто не замечает. Да и толку от этой учёбы - ноль. Если что биомедицина и биокибернетика в тсарших класах его увлекли, но и то не программные, а те, что Лёвка изучал самостоятельно – по статьям в профессиональных изданиях и видеоконференциям в сети.
К выпускному классу Дортман не был даже хорошистом. И свой ИЦ, по большому счёту, изобрёл случайно. Точнее - назло.
2. Куратор
До окончания школы оставались пара месяцев, когда куратор выпускника Дортмана –Гнатюк, преподававший Вig data, отловил Лёвку в вестибюле и поставил перед фактом: либо тот берётся за ум и защищает предаттестационный проект не позднее апреля, либо будет аттестоваться только в июле и по второй категории.
Тему для предаттестационки Гнатюк выбирал сам.
«Вот старый чёрт, - мысленно выругался Лёвка. – Спецом выбрал краудсорсинг. Знает, что собирать данные дедовским способом в сетях нудятина и вчерашний день».
Устаревшие технологии Лёвка ненавидел лютой ненавистью. Но аттестоваться «в стаде» было ниже его достоинства.
К семнадцати годам Лёвка, неожиданно даже для себя, решил, что станет... избранным! Новый статус – пусть и никем не поддержанный – Дортману понравился. Из него следовало, что его одиночество и отторжение девчонками – следствие того, что он умнее и удачливее.
- Потому что вы плебеи! – выдал он в классе буквально за день до встречи с Гнатюком, чем вызвал шквал аплодисментов и очередные насмешки одноклассников.
Но Лёвка был уже непоколебим.
«Осталось только доказать. Не себе – им.
Доказать и, если получится, наказать.
А у меня получится!»
И на следующее утром после неприятной встречи с куратором, «заряженный» ненавистью к Гнатюку, одноклассникам и своему прошлому, Лёвка Дортман сел за предаттестационку.
Он оживил планшет и по памяти настучал заголовок работы: «Краудсорсинг, как способ сбора неструктурированных данных». А минуту спустя добавил «Устаревший способ…»
3. Корпорация «Мир»
Дортман так и не понял, каким «трактом» «Мировцы» вышли на него – вчерашнего выпускника. Позже он, конечно, предположил, что Гнатюк оказался вовсе не тупым стариком куратором, а вполне себе предприимчивым чуваком. Но разбираться в запутанной истории Льву было неинтересно, да и некогда.
К двадцати годам, спустя всего два года после окончания школы и изобретения Индикатора целесообразности, он уже был успешным и – свершилось(!) – обожаемым девицами. А годом позже ещё и "крупно" богат.
Начался же его взлёт сразу после говёношного выпускного, который Лёвка поклялся никогда не вспоминать.
Уже на следующий день после получения аттестата, к выпускнику Дортману пожаловали посыльные из «Мира». Корпорацию знали все, чем занимается – толком никто. Предполагалось, что разработкой космической темы.
«Гонцы» появились в квартире Лёвки утром и без звонка.
- Откуда?! Из «Мира»?! Ага. Поверил. Не иначе, хотите туристическую путёвку на Луну всучить?
И ещё не протрезвевший Лёвка недобро хихикнул, гадая, кто из одноклассников – ныне бывших – на сей раз решил над ним подшутить.
- Не, - прогундосил выпускник. – Не полечу. Не уговаривайте. Меня укачивает. Но вы, раз пришли, запишите меня в Королёвы. Помните такого? Только с хорошим контрактом. Я умный – можете у Гнатюка спросить. Он вон с моей предаттестационкой носится, как электрон. Даже намерился степень себе выбить, придурок. Лучше бы продал мою работу. Хотя, кому она нужна сырая – без выкладок по ИЦу?!
И Лёвка засмеялся, мысленно похвалив себя за дальновидность с «недописанными» хвостами.
А ещё подумал, что алкоголь ему явно «к лицу». До сегодняшнего утра ему в голову бы не пришло разговаривать с незнакомыми серьёзными челами в такой «легкомысленной» форме.
- Так что берите меня тёпленького, - хихикнул Лёнька. - Пока я согласен. Но условие - главным! Ну ладно, ладно. Чего набычились?! Заместителем главного.
Гости промолчали. А вчерашний выпускник выдул залпом графин воды и встал в трусах посреди комнаты.
- Лёвка Доррртман-Коррролёв! - продекламировал он, копируя вчерашнего картавого конферансье с выпускного вечера. - Звучит? Не. Не звучит. Лучше Лев Степанович Дортман. Запомните это имя!
И Лёвка с прыжка завалился на кровать на спину.
- Всё? – спросил один из гостей. – Вы закончили? Одевайтесь.
- Всё-таки в космос? – спросил Лёвка.
- Всё-таки в «Мир», - ответил один из гонцов.
И кинул Дортману штаны.
4. ИЦ – индикатор целесообразности
Космосом корпорация «Мир» действительно «интересовалась» и уже давно. Впрочем, отлаженной системе инвестирования в «наземные» проекты не изменяла. А с некоторых пор стала тратить неприлично большие суммы на более чем земные исследования потребительского рынка.
Так Лёвка со своим Индикатором целесообразности и оказался в нужное время в нужном месте.
В стремительных двадцатых, изменившихся мир до неузнаваемости кроме несущественных остатков бумажных денег и пары-тройки неэлектронных документов-справок «в обиходе» ещё оставались нематериальные ценности. Люди всё ещё создавали и покупали картины, издавали и читали стихи и прозу, писали и слушали музыку…
Лёвка Дортман до мозга костей был прагматиком, и в своей работе уже тогда картины, скульптуры, художественную литературу и прочее «художественное» назвал «побочными продуктами неконтролируемой эмоциональной деятельности», чем немало удивил, а ещё больше заинтересовал Мировцев.
Страна менялась на глазах: всё шло к тому, что вот-вот материальное из категории доминирующего плавно перетечёт в категорию единственно важного.
Концерны и торгово-производственные сети уже замерли на низком старте, готовые перегрызть друг-другу глотки за новоявленного потребителя.
Тут и «выстрелила» давно вынашиваемая в обиженной голове Лёвки идея с приведением мыслей и поступков людей в соответствие с материальной целесообразностью.
Выстрелила и как нельзя кстати пришлась «Миру», получившему от государства такой заказ, который обещал коммунистический лозунг «Миру-мир» превратить для корпорации в реальность.
Директорат, потирал руки и ждал гонцов с юным и, как полагали мировцы, трёхгрошовым гением, непонятно, как и с какой целью написавшим программу «сделаю вас баснословно богатыми».
А Дортман, хоть и не сознался новому руководству для чего изначально написал ИЦ, но и не забыл: и «родил» Лёвка своё детище с единственной целью - показать глупым одноклассницам, что мускулистые и примитивные самцы не тот объект, который стоит обожать и желать. А если и есть в классе тот, в кого целесообразно «вкладываться» временем, вниманием и жертвенностью – то это он, Дортман.
И уж конечно Лёвка не стал откровенничать, что так и не смог решить главную проблему: каким образом индикатор целесообразности «подселить» этим дурам в мозги. Программа была, но нужен был носитель – в идеале радиочастотный идентификационный чип. А это уже другой уровень решения задач. И дело даже не в мозгах. Время и база стали недостающими компонентами.
И как раз в момент, когда Лёвка перманентно размышлял о совместимости ИЦа с чипом, пришли Мировцы.
5. Бабушкина кукла или «отключите автономию воли»
Позже, незадолго до исчезновения, Дортман запишет в тетрадь: «… я тогда был глупым амбициозным подростком. Думаете, я осознавал, что придумал? Или всерьёз полагал, что моя предаттестационка имеет какую-то ценность? Ничего подобного. Я всего лишь выполнил задание Гнатюка и сдал ему работу.
Мне было откровенно лень и неинтересно – особенно поначалу – ею заниматься, но аттестация была под вопросом, и я без особого энтузиазма, опрашивая в сетях пользователей, за пару недель собрал инфу о влиянии «чувств» - я их назвал «вспышки импульсивности в состояниях аффекта» - на покупательскую активность.
Всё! Больше я ничего не делал. Дальше всё сделали за меня. Я виноват! Но они виноваты ещё больше! Я был ребёнком!»
И всё же Лев Дортман лукавил.
Тогда - в выпускном классе - проанализировав и осознав, как легко люди в состоянии влюблённости, привязанности или страха совершают глупости - в том числе и покупают в сущности нефункциональные, ненужные вещи, он немало удивился.
– Идиотизм! Непостижимо! – кричал он, бегая по комнате. – Так бездарно тратить деньги! Кукла ручной работы, – Лёвка заглянул в планшет. - Восемь тысяч! «Кружевная накидка» – пятнадцать тысяч! «Охотничий нож от мастера» – шесть тысяч! «Валенки войлочные домашние с вышивкой» - … Тьфу!
Но что ещё больше поразил школьника Дортмана возраст. Если молодым – тем, кому от двадцати до тридцати – он ещё мог простить такое отношение к деньгам, то тем, кто старше… А именно они на вопрос «что, кому и с какой целью вы купили в последний раз» чаще отвечали: «Безделушку… любимому… порадовать».
– Любимому… – гримасничая, передразнил Лёвка неизвестных покупателей.
Дортман ненавидел не только слово «любовь» – все его производные. Его бесило даже то, что бликовало, отражённое этим чувством.
Подарки «бликовали».
– Ба! Ба-а! Да, бабуля! – закричал Лёвка в приоткрытую дверь кухни. – А тебе дед в молодости подарки дарил? Или ты не помнишь?
И не в силах переживать факт людской расточительности в одиночестве, Лёвка засеменил к хлопочущей на кухне бабушке – единственному близкому человеку в его недолгой жизни.
– Да почему же в молодости? – удивилась бабушка. – Он мне их дарил всегда… Вот, помню, куклу как-то подарил. У меня ведь в детстве игрушек мало было. А уж такую куклу, чтобы на заказ, да с моими чертами, с русыми локонами…
Бабушка заулыбалась. Она присела на стул и, не то Лёвушке, не то себе, почти пропела:
– Дарил, золотко моё. Дарил. И какие!
И, мазнув полотенцем по влажным глазам, добавила:
– Пока жив был. Любил он меня. Сильно. И я его любила.
И тут Лёвка понял, что практически ничего не знает ни про отношения бабушки с дедом, ни про отношения матери и отца. Что-то про маму и папу с неизменным его – Лёвкиным – участием иногда ещё пробивалось из памяти: тёплое… щемящее… пусть без цвета, без контуров… но само чувство ожидания чего-то хорошего, истомы, радости прикосновения помнилось. И всегда в такие моменты возникал сладкий след во рту.
А вот про деда с бабулей – чтобы нестарые, вдвоём – в памяти не отложилось ничего.
Да и вообще, как Лёвка неожиданно осознал, про «сцепку» мужчина-женщина он ничего не знает. Он даже слово не мог подобрать, чтобы такую связь обозначить.
«Любовь» не годилась – она навсегда по другую сторону баррикад.
И Лёвка Дортман, вернувшись в комнату, вписал тогда в предаттестационную работу вывод: при управляемом (!) «влечении одного объекта к другому с целью обладания» можно принудить объект покупать «правильные» продукты. При неуправляемом – невозможно.
И, увеличив шрифт, дописал:
Но целесообразнее функцию автономии воли отключить полностью.
6. Гос.заказ
Выпускник Дортман переживал своё фиаско на выпускном – последний шанс «обаять» и приступом взять Еву не удался, если не сказать – провалился; корпорация Мир в тестовом режиме приступила к выпуску электроники для документов и прочего на вновь построенной фабрике, а в стране набирала обороты кампания по «вербовке» населения под знамёна всеобщей «чипизации».
Уже был издан Указ о полном переходе на электронные деньги и документы, и народ в едином порыве… помчался скупать остатки бумажных купюр. Тут-то и выяснилось, что таковых осталось совсем мало. Как они ушли из обихода – никто не заметил. Цена оставшихся на руках взлетела до небес.
Объяснить массовый психоз по скупке «бумаги» было невозможно. Да никто и не пытался. Ни сегодня-завтра хождение бумажных денег должно было закончиться, да что бумажных – электронные карты уходили в прошлое. А потому - все были озадачены одним: процедурой чипизации.
- Штрихкод… на правой руке… - промежду прочим делились услышанным соседки. – Не больно. Даже не заметишь.
- Нет, я слышала шприцом, в мышцу. На правой руке…
Народ удивительно спокойно отнёсся к процедуре – точно объявили о прививке, которую делать необязательно, но придётся. Ежедневно, по чуть-чуть, деликатно и дозированно, в головы откуда только возможно стала капать информация: как в метро… достаточно в радиусе двух метров… касса сама считает… паспорт всегда с вами… закрывать одеждой можно…
Как ни странно, громко взбунтовалась только незначительная часть «Дочерей христовых». Точнее, несколько дальних монастырей - тех, что и раньше отторгали любые электронные «приблуды».
- Не согласны, - сказали они. – От чипов отказываемся. Метить послушниц и иже с ними сатанинской меткой не дадим! Ибо - грех! Спасать «меченых» готовы. Но сатанинских слуг ставить чипы с монастыри не пустим.
В открытом эфире промелькнули пара репортажей о «несогласных».
Потом ещё один – как всех отказниц переписали, а дальше…
«Ну, нет и нет! – великодушно разрешило государство. – Нам, собственно, и не до вас. Вот завтра, например, торжественно открываем вместе с Миром современную линию на фабрике новейшей электроники. Это она будет производить NNN чипов в день. И будет всем счастье, так как про паспорта и прочие документы можно забыть раз и навсегда. Про электронные карты, кстати, тоже».
7. А я ещё и крестиком вышиваю
Лев Дортман семимильными шагами шёл к своей мечте. Всё складывалось так, словно кто-то большой и сильный, как снегоуборочный комбайн, сгребает с его пути препятствия и проблемы.
Шёл второй год его «служения» Миру.
Первый, как ни странно, Дортман не то, что не прочувствовал – просто проскочил.
В тетрадь он потом запишет: «Я точно не жил! Смотрел кино, в котором на ускоренных оборотах мне показывали везунчика, вытащившего счастливый билет. Деньги, друзья, любимая женщина. Да! Она появилась! Ровно через полгода, когда я был уже всем доволен, больше ни о чём не мечтал и полагал, что счастлив. Господи, что я знал о счастье?! Ни-че-го. Она! Рядом! Моя женщина! Вот это было счастье! Настоящее! Большое! Прямо как в воспоминаниях о раннем детстве - тех самых, где тепло от прикосновений мамы и папы, сладко от их поцелуев, где ничего не возможно объяснить и высказать, но всё чудесно! Оказывается, это и есть любовь».
Дортман действительно был счастлив – у него была Арина. Корпорация Мир тоже – у неё был Дортман. Страна жила своей жизнью – тяжело, но с хорошими перспективами. Чипизация набирала обороты.
Но тут стали происходить странные, хотя и частично прогнозируемые вещи.
Сначала постепенно с экранов и из сетей исчезли художественные фильмы, впрочем, как и концертные программы. Вернее, их ещё изредка показывали, но рейтинги падали так стремительно, что специалистам было поручено «разобраться». Потом едва живые безрекламные каналы и контенты, «эксплуатировавшие» как правило «культуру», провалились в ямы: сначала изоляционные, а позже – в долговые, выбраться из которых уже не представлялось возможным.
Даже в мелочах проявилась странная тенденция: на фоне невероятного спроса на «пластик» – Дортман подцепил слово у мировцев и стал так называть предметы ширпотреба, массово скупаемого в сетевых гипермаркетах – закрылись все сувенирные лавки и магазинчики, торгующие «этническими» и прочими безделушками, а также штучными предметами от мастеров-ремесленников. Концертые залы пустели день ото дня. Музеи и выставки обезлюдели.Но самое страшное, что люди продолжали жить так, словно ничего не произошло. Они просто не замечали изменений.
Не все.
Дортман и ещё сто пятьдесят сотрудников Мира, плюс члены их семей, знали причину. Причём, наверняка. Мировцы радовались и потирали руки: всё в угоду прибыли, всё в плюс! Они воплотили и разыграли как по нотам невероятный проект, реализацию которого сами же оценили, как изобретение водородной бомбы.
Дортман напротив - мрачнел с каждым днём. Только теперь он начинал понимать, что именно достал из ящика Пандоры. С каждым днём Льву становилось страшнее. И уже ничто не могло отвлечь от единственной занимавшей его мысли: что делать?
Если что… попросить Арину родить ребёнок?!
8 Поздно
Чипизация набирала обороты. То ли сам дьявол вмешался в игру, то ли игроки оказались непревзойдёнными шулерами – но партия складывалась насколько ярко, настолько непредсказуемо.
И ещё одним результатом комбинации карт на столе стало… повальное равнодушие. Не игроков – они исход игры ещё не знали и играли более, чем азартно. Равнодушие накрыло население. Ещё вчера страна массово собирала деньги на лечение детей, выходила на парады, шла на поклон к святым мощам и просила за страждущих.
Из записей Дортмана в тетради: «Сегодня страшный день. Перед входом в метро лежал человек. Он был явно стар, в заношенном пальто, и невозможно было разобрать – пьян он, болен, или мёртв. Люди перешагивали и шли дальше. Я подбежал. Пытался его поднять. Если и была в нём жизнь – я не мог разобрать. Попросил мужчину помочь. Он ответил: «Нецелесообразно». Не-це-ле-со-об-раз-но! Я лёг рядом с больным или мёртвым и заплакал. Мне так больно не было даже когда упал в детстве с качели и сломал ногу и два ребра. Мы лежали так час… или два… Никто не остановился. Все перешагивали.
Я понял, что произошло.
Вернее, догадался, что это сделал и я тоже. Но я всё ещё надеялся на какое-то чудо. Впрочем, размер катастрофы становился очевидным.
И вот я лежу – более мёртвый, чем этот старик, и хочу одного: забыться. Навсегда, навеки. Умереть вместо этого старика.
А потом меня увидел наш мировец, поднял и повёл в машину. И вызвал службу к старику.
Я спросил: «Почему?» Он сказал, что надо его убрать, иначе будет лежать до дворника, который по инструкции обязан вызвать службу.
Я боялся, но всё же спросил: «Почему никто не сделал этого без инструкции – по совести?» Его ответ меня добил. «Нецелесообразно», - сказал он.
«Но ты же помог?!» - не мог остановиться я.
Лучше бы не спрашивал.
Он сказал: «У меня чистый чип. Без твоей программы. У всех мировцев и их семей чистые чипы – без твоего индикатора целесообразности».
Дальше в тетради часть текста зачёркнута.
В ту пору правительство уже вовсю рапортовало об успешной реализации «Стратегического плана развития электронной промышленности России на период до 2025 года», позволившего провести почти повсеместную чипизацию и отказаться от документов, денег и некоторых коммуникативных устаревших моделей взаимодействия».
Народ радовался нововведениям и попутно не упускал возможности похвастаться впечатлениями от новых, массово закупаемых в разрекламированных маркетах умных холодильниках, посудомоечных и стиральных машинах, которые к тому же сами теперь общались с интернетом вещей, ежедневно отправляя в Центр данные о потребностях – своих и «хозяйских».
И только Мировцы, исключая почти обезумевшем Дортмана, хоть и радовались баснословным прибылям, но потихоньку начинали осознавать масштаб содеянного. Некоторые даже «эвакуировали» семьи в «тьмутаракань» – на окраины цивилизации.
- Надо это прекратить! Немедленно! – кричал Лев на закрытом совещании корпорации, не в силах больше молчать о грозящей катастрофе. – И заменить чипы на чистые! Да делайте хоть что-нибудь!
– Понимаете, побочный эффект… – начал было директор стратегического развития.
Дортман перебил его даже не криком – визгом.
– Побочный эффект? Вы называете это побочным эффектом? Стариков массово сдают в интернаты, где им тут же оглашают «срок целесообразного дожития»! Это побочный эффект? Новорождённых детей-инвалидов даже не показывают матерям! Их «выбраковывают»! Это побочный эффект?!
Он хотел ещё что-то выкрикнуть, но, схватившись за сердце, сполз в кресло.
– Да! Есть некоторые неожиданные моменты в нашей кампании, – встал из-за стола генеральный. – Но в целом для наших инвесторов и для нас дела складываются более чем успешно. Внедряя вашу – да-да, вашу, Лев Степанович, программу целесообразности – мы о такой прибыли от продаж даже не помышляли! Миллиарды высвободившихся рублей и миллионы новых потребителей!
– Вы меня не слышите… – просипел Дортман, допивая воду из предложенного соседом стакана.
– Да слышим! Слышим! Прекратите истерить! Вы нас и так пугаете, господин Дортман. Ещё не хватало, чтобы до правительства дошла информация, что мы прицепили ваш ИЦ хвостом к их программе на чипах. Надеюсь, вы отдаёте себе отчёт в серьёзности нашего предприятия и недопустимости риска... э... из-за вашего состояния! Или вы тоже хотите грязный чип?!
– Я хочу, чтобы под каким-либо предлогом были удалены все чипы с индикатором. Все!
– Вы, полагаю, шутите? – засмеялся, хоть и не очень весело генеральный. – Батенька, то, что вы продали свою программу нам – надеюсь, напоминать не надо.
– Я верну деньги! – застонал Дортман.
– Зачем? Вы же в здравом уме. И потом, только ваш юный возраст избавил вас от решения тех проблем, с которыми мы столкнулись при испытаниях. Заставить людей покупать наши товары – не было проблемой. Тут вы всё правильно придумали. Сигнал, снимающий чувственную – в простонародье «душевную» – тягу к прекрасному, но бесполезному и замена этой потребности на потребность покупать наш товар и совершать только целесообразные действия – это оценённая нами идея. Заметьте – очень высоко оценённая! Но вот механизм «неизъятия» программы додумывали уже мы, простите, без вас. И, как теперь очевидно, сделали всё правильно.
Дортман второй раз в жизни был ошарашен до состояния, когда физически не мог говорить. Он закрыл глаза и понял, что больше всего на свете завидует тому умершему старику, рядом с которым лежал у станции метро.
– Отдохните, Лев Степанович! – сказал кто-то, легко подталкивая его под локоть, пытаясь поднять с кресла. – Возьмите Арину Сергеевну, съездите куда-нибудь. Она ведь у вас ещё и студентка? Как раз сессия закончилась. Слетайте на море. С работы мы её отпустим – не беспокойтесь. И вас тоже. На море, батенька. На море!
– В Сибирь.
– Простите, что? Я не понял, – спросил директор по стратегическому развитию, подводя Льва к двери.
– Я в Сибири не был. Там леса, и реки. Много лесов и рек. А людей немного. Только в крупных городах.
– Да… обязательно отдохните. И не надо много разговаривать. Особенно с теми, кто не принадлежит нашей корпорации.
9. Ещё не всё?
Лёва сидел за столом и не мог понять, что его беспокоит.
Уже месяц он находился в крайне подавленном состоянии и многие вещи просто не замечал. Арина его обожала. Она старательно устраивала быт, кормила Лёву правильно и вовремя. Может быть и вкусно… Но Лёва последнее время мало, что замечал. Он думал, как жить дальше.
– Арина… Давай родим ребёнка! – словно что-то малозначительно попросил Дортман. – Мне надо чем-то жить.
– Лёвушка! У тебя есть я. А у меня есть ты. А ребёнка мы родим и обязательно. Но это будет через десять лет. Сейчас не время.
– … не время, – повторил Лёва, словно и не слышал ответ жены.
Он и правда не слышал – внутренний монолог отвлекал и не давал сосредоточиться. И всё же какая-то тревога пробивалась извне в его душу.
– Арина… – снова позвал Лёва жену.
– Да, слушаю. Тебе подать овсяную галету? Или хочешь воды?
– Нет. Всё хорошо, спасибо. Я только хотел спросить, где ба. Что это бабушка не идёт ужинать? Она здорова?
– Лёвушка, ну откуда мне знать – здорова или нет?!
Арина подвинула Льву тарелку с какой-то протёртой массой почти без цвета и совсем без запаха.
И тут Лев, словно ужаленный нехорошим предчувствием, вскочил и выбежал из гостиной.
– Ба, – закричал он, вбегая в дальнюю комнату. – Ба! Ты где?
И, боясь сознаться, что догадался, побежал обратно.
– Арина! Где бабушка?!
Дортмана колотило, зубы клацали, но он трижды повторил:
– Где ба? Арина, где ба? Где ба?!
– В интернате, – ответила жена и с недоумением посмотрела на Лёву. – Ей же на прошлой неделе уже исполнилось восемьдесят. По закону она уже имеет право на бесплатное дожитие. И потом, какой смысл дальше держать ба дома?!
Дортману снова стало плохо – сердце последнее время отказывалось справляться с нагрузкой. Он сел, закрыл глаза, и Арина решила, что разговор закончен.
– Лёвушка, так тебя отпустили в отпуск или нет? Мы летим на море?
Лёва собрался силами и как можно спокойнее спросил:
– Арина, а почему мы не можем родить ребёнка сейчас? Я богат и очень. Мы молоды, здоровье… поправлю.
Дортман уже знал ответ. Но ему надо было услышать приговор именно из уст жены.
– Лёвушка, я же сказала: рожать ребёнка сейчас нецелесообразно.
10. Вот теперь всё
Арина ещё училась, но уже полгода была сотрудницей Мира. Это было совершенно не трудно. Руководство корпорации само предложило Дортману устроить жену «поближе». Правда, должность ей определили совершенно далёкую от основного дела. Даже не в здании Мира. В пресс-центре.
Но и после вскрывшейся аферы с грязными чипами Дортман был уверен, что Арину чипировали незаражённым его ИЦ чипом. Она же сотрудница Мира.
– Лёва! Ну, почему меня должны были чипировать у вас? Все студенты, проходящие учёбу в вышках гос.структур, как и курсанты, чипировались ещё в первую волну – в тестовом режиме. Так что я одна из первых, – ответила Арина, когда электровоз уже увозил их в сторону бесконечной зелени. – Лёва, я так устала. Самолёт, ещё самолёт, теперь вот электровоз… Почему не море? Я море люблю.
– Ариша, родная, я хочу тебя спасти.
– От чего? – удивилась жена.
– От этого мира.
Жена засмеялась. По-детски, задорно. И Лёве вдруг стало так хорошо… От этой простой улыбки, которая напомнила ему что-то, давно забытое из детства. Словно и не было этой истории с грязным чипом, с суррогатной, просчитанной в рамках целесообразности Аришиной любовью, с «отбывшей короткий срок дожития» в интернате бабушкой, нерождённым ребёнком…
– Ариша, как хорошо, что ты меня хоть так, но любишь. Я бы с ума сошёл от одиночества.
Жена смотрела в окно на бескрайние леса и не понимала, зачем Лёва придумал эту поездку в Сибирский монастырь, если рядом есть не менее красивые и гораздо большие? Она не слышала, что говорит Лёва.
– А, знаешь, я ведь этот чёртов ИЦ написал, чтобы просто быть кем-то любимым. Меня только бабушка и любила. Все смеялись – она меня чуть не до выпускного класса провожала и встречала из школы. Родители вместе с дедом разбились. Мы с ней вдвоём на всём белом свете остались. Она уже старенькая была. А мне так хотелось поговорить с кем-то! Парни меня не любили. Да и не за что было. А девчонки просто шарахались. Мне Ева нравилась. Я к выпускному костюм у портного заказал. У дорогого портного - бабушка к нему отвела. Сшил. Я хотел быть взрослым, независимым - сам расплатился: половину денег из копилки отдал. Много лет собирал: мне бабушка на дни рождения дарила. Потом разменивал и каждый день по рублю в копилку добавлял. Пока не кончались. На Новый год ба тоже денежку дарила. Я снова её разменивал. И хвастался потом… В классе.
Арина мужа не слушала, но Лёве было уже не важно.
– А портной оказался старым евреем. Невероятно старым, он шил по выкройкам прошлого века. Я понял сразу, но бабушку обижать не хотел - заказал этот чёртов костюм. Как Ева на выпускном смеялась! Дольше всех держалась, а потом как прыснет! Я не стерпел. Мне стало всё равно. И я разделся… До трусов. А костюм выкинул в окно. При всех. И стал танцевать прямо так - в трусах. Пил и танцевал. Никто не мог меня остановить. И увести не могли. Я танцев и ненавидел всех! У меня уже был ИЦ. Но я никогда не думал, что сделаю то, что сделал. И даже больше. Даже Мировцы не знают, что я так и не стёр из него программу, убивающую чувства. Да. Я это сделал: индикатор целесообразности не только сделал людей расчётливыми и практичными. Я отобрал у них способность любить, жалеть, сострадать. ИЦ стирает эмоции. Это главное, что я в него вложил. Он убивает всё живое, всё чудесное, ради чего и стоит жить.
Дортман замолчал.
Он мял в руках тетрадь и ждал, что скажет Арина.
- Никогда не видела, как столбы за окном вагона мелькают.
- Да… красиво… - машинально ответил Дортман.
- Шутишь?! У меня голова уже закружилась. А что это у тебя за тетрадь? Ты про неё сейчас рассказывал?
- Нет, Ариш, - спокойно с улыбкой уставшего человека ответил Лев. – Но ты её сохрани.
- Почему я?
- Потому что тебе надо будет остаться в монастыре – я договорился – а мне придётся уехать.
- Но это нецелесообразно!
- Целесообразно. И вот ещё…
Он протянул ей бумажные купюры.
- Ой, какие...!
- Из копилки. Теперь они много стоят. Тебе они пригодятся – в монастыре нет других денег.
- Да почему ты решил, что я останусь?!
- Потому что так надо.
11. Две заметки из газеты
Первая.
В деревне «N», в трёхстах километрах от ближайшего города, на берегу Енисея был найден труп молодого мужчины. Благодаря системе чипирования, в этот же день было установлено, что это небезызвестный Лев Дортман - ведущий программист, аналитик и технолог корпорации «Мир». Лев Степанович входил в сотню самых богатых людей страны. Следов насилия на теле не обнаружено.
Велика вероятность, что Лев Дортман, проводивший в Сибири отпуск, не учёл низкие температуры воды и воздуха в это время года. Также стало известно, что последнее время он страдал сердечной недостаточностью.
Вторая.
Вдова Льва Дортмана – Арина Сергеевна – отказалась остаться в монастыре и исполнять трудничество. Об этом стало известно из её заявления нашему корреспонденту. По приблизительным данным, после смерти мужа состояние Арины Сергеевны составляет NNN-сумму… Супруга Льва Дортмана также предложила корпорации Мир выкупить дневник мужа и, насколько нам известно, уже получила согласие…
… когда верстался номер, нам также стало известно, что сделкой между супругой покойного Дортмана и корпорацией Мир заинтересовались спецслужбы.
В детстве Лёвка Дортман очень любил деньги. Даже не то, что они дают, а именно сами деньги – количество.
В классе Лёвку не жаловали: хитрый, хвастливый, «маслянистый». Постоянно таскался за сильными ребятами и топовыми девчонками – лебезил, в глазки заглядывал. Только хвостом не вертел. Но будь он у него - вертел бы пропеллером.
Спустя четыре года после Лёвкиного выпуска, журналист одного популярного финансово-экономического издания спросил у одноклассника Дортмана: «А каким вам запомнился Лев в те годы?»
К изумлению, и неудовольствию интервьюера, взрослый мужчина, не задумываясь, ответил: «Противным».
Корреспондент опешил.
- Вы меня не поняли…
И попытался направить разговор в нужное русло.
«Непруха! - подумал корреспондент. – И этот туда же. Неужели трудно сказать то, что надо?!»
Выпустившийся с журфака ещё в две тысячи двадцатом, пять лет непризнанный гений журналистики писал исключительно про жён известных бизнесменов.
«Первое настоящее задание – и на тебе! Такой попадос».
Впервые ему поручили написать о «кадре» из золотой сотни, и фраза «Лёва Дортман был одарённым и обожаемым ребёнком» уже неделю ждала, когда её озвучит кто-либо из свидетелей детства и юности талантливого программиста.
И корреспондент зашёл на второй круг.
- Вы, наверняка, уже тогда видели, что Лев, с его очевидном талантом, в будущем станет известным человеком. Я ведь правильно понял – вы дружили?
Бедолага корреспондент опрашивал уже пятого одноклассника Дортмана и на этот раз уходить с пустыми руками не собирался.
- Я? С Лёвкой?! Нет, конечно! Да с ним никто не дружил. Вы бы видели Дортмана в пору учёбы! Бледный, как моль, сутулый, с зализанными прозрачными волосёнками… Ещё слова сложные любил… термины всякие. Везде, где надо и не надо, вворачивал. Одно слово… какое-то… повторял постоянно. А! Вспомнил! «Нецелесообразно».
- Вот видите – значит он уже тогда знал, что изобретёт…
Но договорить прежде апатичный одноклассник корреспонденту не дал:
- Вспомнил! Ещё Лёвка всем рассказывал, сколько денег накопил! У него копилка была – не чип, и даже не электронка, а старая, детская такая копилка.
Бывший одноклассник засмеялся.
- Извините. Просто Лёвка уже взрослый был, а всё хвастался. И про копилку тоже - что от матери досталась. Такие в двухтысячных уже не выпускали. А знаете, что Лёвка сделал? Он дно у копилки расковырял и ежедневно доставал-пересчитывал своё «состояние». Бумажные деньги любил. Тогда они были ничуть не ценнее электронных.
И чуть помедлив, одноклассник добавил:
- Не представляю, где Дортман умудрялся их добывать. Он потом каждое утро в классе девчонкам по секрету, но всем, нешёптывал, мол «у меня уже столько денег… а после днюхи будет ещё больше…».
И очередной «провальный» свидетель Лёвкиного некрасивого детства передёрнул плечами, точно съел что-то гадкое.
- Его девчонки потом даже бояться стали, - добавил помрачневший одноклассник. – Ева рассказывала, когда Лёвка про деньги шептал, норовил губами к уху прикоснуться. А губы у него в это время становились толстые, словно набухали, и слюнявые. Да я и сам видел: как про «богатство» своё начнёт рассказывать – аж слюни с губ капают. Девчонки потом уже убегать стали, только Лёвка в их сторону посмотрит.
К слову, спроси корреспондент Льва Степановича про школьные годы – он и сам вряд ли рассказал бы что-то «годное» для журнала.
Дортман и не любил вспоминать то время - помнилась дрянь какая-то: как незаметно для одноклассников перетекал из одной незадавшейся дружбы в другую, из первой неразделённой любви в следующую…
Учился Дортман сначала отлично, потом хорошо, а потом плюнул – всё равно никто не замечает. Да и толку от этой учёбы - ноль. Если что биомедицина и биокибернетика в тсарших класах его увлекли, но и то не программные, а те, что Лёвка изучал самостоятельно – по статьям в профессиональных изданиях и видеоконференциям в сети.
К выпускному классу Дортман не был даже хорошистом. И свой ИЦ, по большому счёту, изобрёл случайно. Точнее - назло.
2. Куратор
До окончания школы оставались пара месяцев, когда куратор выпускника Дортмана –Гнатюк, преподававший Вig data, отловил Лёвку в вестибюле и поставил перед фактом: либо тот берётся за ум и защищает предаттестационный проект не позднее апреля, либо будет аттестоваться только в июле и по второй категории.
Тему для предаттестационки Гнатюк выбирал сам.
«Вот старый чёрт, - мысленно выругался Лёвка. – Спецом выбрал краудсорсинг. Знает, что собирать данные дедовским способом в сетях нудятина и вчерашний день».
Устаревшие технологии Лёвка ненавидел лютой ненавистью. Но аттестоваться «в стаде» было ниже его достоинства.
К семнадцати годам Лёвка, неожиданно даже для себя, решил, что станет... избранным! Новый статус – пусть и никем не поддержанный – Дортману понравился. Из него следовало, что его одиночество и отторжение девчонками – следствие того, что он умнее и удачливее.
- Потому что вы плебеи! – выдал он в классе буквально за день до встречи с Гнатюком, чем вызвал шквал аплодисментов и очередные насмешки одноклассников.
Но Лёвка был уже непоколебим.
«Осталось только доказать. Не себе – им.
Доказать и, если получится, наказать.
А у меня получится!»
И на следующее утром после неприятной встречи с куратором, «заряженный» ненавистью к Гнатюку, одноклассникам и своему прошлому, Лёвка Дортман сел за предаттестационку.
Он оживил планшет и по памяти настучал заголовок работы: «Краудсорсинг, как способ сбора неструктурированных данных». А минуту спустя добавил «Устаревший способ…»
3. Корпорация «Мир»
Дортман так и не понял, каким «трактом» «Мировцы» вышли на него – вчерашнего выпускника. Позже он, конечно, предположил, что Гнатюк оказался вовсе не тупым стариком куратором, а вполне себе предприимчивым чуваком. Но разбираться в запутанной истории Льву было неинтересно, да и некогда.
К двадцати годам, спустя всего два года после окончания школы и изобретения Индикатора целесообразности, он уже был успешным и – свершилось(!) – обожаемым девицами. А годом позже ещё и "крупно" богат.
Начался же его взлёт сразу после говёношного выпускного, который Лёвка поклялся никогда не вспоминать.
Уже на следующий день после получения аттестата, к выпускнику Дортману пожаловали посыльные из «Мира». Корпорацию знали все, чем занимается – толком никто. Предполагалось, что разработкой космической темы.
«Гонцы» появились в квартире Лёвки утром и без звонка.
- Откуда?! Из «Мира»?! Ага. Поверил. Не иначе, хотите туристическую путёвку на Луну всучить?
И ещё не протрезвевший Лёвка недобро хихикнул, гадая, кто из одноклассников – ныне бывших – на сей раз решил над ним подшутить.
- Не, - прогундосил выпускник. – Не полечу. Не уговаривайте. Меня укачивает. Но вы, раз пришли, запишите меня в Королёвы. Помните такого? Только с хорошим контрактом. Я умный – можете у Гнатюка спросить. Он вон с моей предаттестационкой носится, как электрон. Даже намерился степень себе выбить, придурок. Лучше бы продал мою работу. Хотя, кому она нужна сырая – без выкладок по ИЦу?!
И Лёвка засмеялся, мысленно похвалив себя за дальновидность с «недописанными» хвостами.
А ещё подумал, что алкоголь ему явно «к лицу». До сегодняшнего утра ему в голову бы не пришло разговаривать с незнакомыми серьёзными челами в такой «легкомысленной» форме.
- Так что берите меня тёпленького, - хихикнул Лёнька. - Пока я согласен. Но условие - главным! Ну ладно, ладно. Чего набычились?! Заместителем главного.
Гости промолчали. А вчерашний выпускник выдул залпом графин воды и встал в трусах посреди комнаты.
- Лёвка Доррртман-Коррролёв! - продекламировал он, копируя вчерашнего картавого конферансье с выпускного вечера. - Звучит? Не. Не звучит. Лучше Лев Степанович Дортман. Запомните это имя!
И Лёвка с прыжка завалился на кровать на спину.
- Всё? – спросил один из гостей. – Вы закончили? Одевайтесь.
- Всё-таки в космос? – спросил Лёвка.
- Всё-таки в «Мир», - ответил один из гонцов.
И кинул Дортману штаны.
4. ИЦ – индикатор целесообразности
Космосом корпорация «Мир» действительно «интересовалась» и уже давно. Впрочем, отлаженной системе инвестирования в «наземные» проекты не изменяла. А с некоторых пор стала тратить неприлично большие суммы на более чем земные исследования потребительского рынка.
Так Лёвка со своим Индикатором целесообразности и оказался в нужное время в нужном месте.
В стремительных двадцатых, изменившихся мир до неузнаваемости кроме несущественных остатков бумажных денег и пары-тройки неэлектронных документов-справок «в обиходе» ещё оставались нематериальные ценности. Люди всё ещё создавали и покупали картины, издавали и читали стихи и прозу, писали и слушали музыку…
Лёвка Дортман до мозга костей был прагматиком, и в своей работе уже тогда картины, скульптуры, художественную литературу и прочее «художественное» назвал «побочными продуктами неконтролируемой эмоциональной деятельности», чем немало удивил, а ещё больше заинтересовал Мировцев.
Страна менялась на глазах: всё шло к тому, что вот-вот материальное из категории доминирующего плавно перетечёт в категорию единственно важного.
Концерны и торгово-производственные сети уже замерли на низком старте, готовые перегрызть друг-другу глотки за новоявленного потребителя.
Тут и «выстрелила» давно вынашиваемая в обиженной голове Лёвки идея с приведением мыслей и поступков людей в соответствие с материальной целесообразностью.
Выстрелила и как нельзя кстати пришлась «Миру», получившему от государства такой заказ, который обещал коммунистический лозунг «Миру-мир» превратить для корпорации в реальность.
Директорат, потирал руки и ждал гонцов с юным и, как полагали мировцы, трёхгрошовым гением, непонятно, как и с какой целью написавшим программу «сделаю вас баснословно богатыми».
А Дортман, хоть и не сознался новому руководству для чего изначально написал ИЦ, но и не забыл: и «родил» Лёвка своё детище с единственной целью - показать глупым одноклассницам, что мускулистые и примитивные самцы не тот объект, который стоит обожать и желать. А если и есть в классе тот, в кого целесообразно «вкладываться» временем, вниманием и жертвенностью – то это он, Дортман.
И уж конечно Лёвка не стал откровенничать, что так и не смог решить главную проблему: каким образом индикатор целесообразности «подселить» этим дурам в мозги. Программа была, но нужен был носитель – в идеале радиочастотный идентификационный чип. А это уже другой уровень решения задач. И дело даже не в мозгах. Время и база стали недостающими компонентами.
И как раз в момент, когда Лёвка перманентно размышлял о совместимости ИЦа с чипом, пришли Мировцы.
5. Бабушкина кукла или «отключите автономию воли»
Позже, незадолго до исчезновения, Дортман запишет в тетрадь: «… я тогда был глупым амбициозным подростком. Думаете, я осознавал, что придумал? Или всерьёз полагал, что моя предаттестационка имеет какую-то ценность? Ничего подобного. Я всего лишь выполнил задание Гнатюка и сдал ему работу.
Мне было откровенно лень и неинтересно – особенно поначалу – ею заниматься, но аттестация была под вопросом, и я без особого энтузиазма, опрашивая в сетях пользователей, за пару недель собрал инфу о влиянии «чувств» - я их назвал «вспышки импульсивности в состояниях аффекта» - на покупательскую активность.
Всё! Больше я ничего не делал. Дальше всё сделали за меня. Я виноват! Но они виноваты ещё больше! Я был ребёнком!»
И всё же Лев Дортман лукавил.
Тогда - в выпускном классе - проанализировав и осознав, как легко люди в состоянии влюблённости, привязанности или страха совершают глупости - в том числе и покупают в сущности нефункциональные, ненужные вещи, он немало удивился.
– Идиотизм! Непостижимо! – кричал он, бегая по комнате. – Так бездарно тратить деньги! Кукла ручной работы, – Лёвка заглянул в планшет. - Восемь тысяч! «Кружевная накидка» – пятнадцать тысяч! «Охотничий нож от мастера» – шесть тысяч! «Валенки войлочные домашние с вышивкой» - … Тьфу!
Но что ещё больше поразил школьника Дортмана возраст. Если молодым – тем, кому от двадцати до тридцати – он ещё мог простить такое отношение к деньгам, то тем, кто старше… А именно они на вопрос «что, кому и с какой целью вы купили в последний раз» чаще отвечали: «Безделушку… любимому… порадовать».
– Любимому… – гримасничая, передразнил Лёвка неизвестных покупателей.
Дортман ненавидел не только слово «любовь» – все его производные. Его бесило даже то, что бликовало, отражённое этим чувством.
Подарки «бликовали».
– Ба! Ба-а! Да, бабуля! – закричал Лёвка в приоткрытую дверь кухни. – А тебе дед в молодости подарки дарил? Или ты не помнишь?
И не в силах переживать факт людской расточительности в одиночестве, Лёвка засеменил к хлопочущей на кухне бабушке – единственному близкому человеку в его недолгой жизни.
– Да почему же в молодости? – удивилась бабушка. – Он мне их дарил всегда… Вот, помню, куклу как-то подарил. У меня ведь в детстве игрушек мало было. А уж такую куклу, чтобы на заказ, да с моими чертами, с русыми локонами…
Бабушка заулыбалась. Она присела на стул и, не то Лёвушке, не то себе, почти пропела:
– Дарил, золотко моё. Дарил. И какие!
И, мазнув полотенцем по влажным глазам, добавила:
– Пока жив был. Любил он меня. Сильно. И я его любила.
И тут Лёвка понял, что практически ничего не знает ни про отношения бабушки с дедом, ни про отношения матери и отца. Что-то про маму и папу с неизменным его – Лёвкиным – участием иногда ещё пробивалось из памяти: тёплое… щемящее… пусть без цвета, без контуров… но само чувство ожидания чего-то хорошего, истомы, радости прикосновения помнилось. И всегда в такие моменты возникал сладкий след во рту.
А вот про деда с бабулей – чтобы нестарые, вдвоём – в памяти не отложилось ничего.
Да и вообще, как Лёвка неожиданно осознал, про «сцепку» мужчина-женщина он ничего не знает. Он даже слово не мог подобрать, чтобы такую связь обозначить.
«Любовь» не годилась – она навсегда по другую сторону баррикад.
И Лёвка Дортман, вернувшись в комнату, вписал тогда в предаттестационную работу вывод: при управляемом (!) «влечении одного объекта к другому с целью обладания» можно принудить объект покупать «правильные» продукты. При неуправляемом – невозможно.
И, увеличив шрифт, дописал:
Но целесообразнее функцию автономии воли отключить полностью.
6. Гос.заказ
Выпускник Дортман переживал своё фиаско на выпускном – последний шанс «обаять» и приступом взять Еву не удался, если не сказать – провалился; корпорация Мир в тестовом режиме приступила к выпуску электроники для документов и прочего на вновь построенной фабрике, а в стране набирала обороты кампания по «вербовке» населения под знамёна всеобщей «чипизации».
Уже был издан Указ о полном переходе на электронные деньги и документы, и народ в едином порыве… помчался скупать остатки бумажных купюр. Тут-то и выяснилось, что таковых осталось совсем мало. Как они ушли из обихода – никто не заметил. Цена оставшихся на руках взлетела до небес.
Объяснить массовый психоз по скупке «бумаги» было невозможно. Да никто и не пытался. Ни сегодня-завтра хождение бумажных денег должно было закончиться, да что бумажных – электронные карты уходили в прошлое. А потому - все были озадачены одним: процедурой чипизации.
- Штрихкод… на правой руке… - промежду прочим делились услышанным соседки. – Не больно. Даже не заметишь.
- Нет, я слышала шприцом, в мышцу. На правой руке…
Народ удивительно спокойно отнёсся к процедуре – точно объявили о прививке, которую делать необязательно, но придётся. Ежедневно, по чуть-чуть, деликатно и дозированно, в головы откуда только возможно стала капать информация: как в метро… достаточно в радиусе двух метров… касса сама считает… паспорт всегда с вами… закрывать одеждой можно…
Как ни странно, громко взбунтовалась только незначительная часть «Дочерей христовых». Точнее, несколько дальних монастырей - тех, что и раньше отторгали любые электронные «приблуды».
- Не согласны, - сказали они. – От чипов отказываемся. Метить послушниц и иже с ними сатанинской меткой не дадим! Ибо - грех! Спасать «меченых» готовы. Но сатанинских слуг ставить чипы с монастыри не пустим.
В открытом эфире промелькнули пара репортажей о «несогласных».
Потом ещё один – как всех отказниц переписали, а дальше…
«Ну, нет и нет! – великодушно разрешило государство. – Нам, собственно, и не до вас. Вот завтра, например, торжественно открываем вместе с Миром современную линию на фабрике новейшей электроники. Это она будет производить NNN чипов в день. И будет всем счастье, так как про паспорта и прочие документы можно забыть раз и навсегда. Про электронные карты, кстати, тоже».
7. А я ещё и крестиком вышиваю
Лев Дортман семимильными шагами шёл к своей мечте. Всё складывалось так, словно кто-то большой и сильный, как снегоуборочный комбайн, сгребает с его пути препятствия и проблемы.
Шёл второй год его «служения» Миру.
Первый, как ни странно, Дортман не то, что не прочувствовал – просто проскочил.
В тетрадь он потом запишет: «Я точно не жил! Смотрел кино, в котором на ускоренных оборотах мне показывали везунчика, вытащившего счастливый билет. Деньги, друзья, любимая женщина. Да! Она появилась! Ровно через полгода, когда я был уже всем доволен, больше ни о чём не мечтал и полагал, что счастлив. Господи, что я знал о счастье?! Ни-че-го. Она! Рядом! Моя женщина! Вот это было счастье! Настоящее! Большое! Прямо как в воспоминаниях о раннем детстве - тех самых, где тепло от прикосновений мамы и папы, сладко от их поцелуев, где ничего не возможно объяснить и высказать, но всё чудесно! Оказывается, это и есть любовь».
Дортман действительно был счастлив – у него была Арина. Корпорация Мир тоже – у неё был Дортман. Страна жила своей жизнью – тяжело, но с хорошими перспективами. Чипизация набирала обороты.
Но тут стали происходить странные, хотя и частично прогнозируемые вещи.
Сначала постепенно с экранов и из сетей исчезли художественные фильмы, впрочем, как и концертные программы. Вернее, их ещё изредка показывали, но рейтинги падали так стремительно, что специалистам было поручено «разобраться». Потом едва живые безрекламные каналы и контенты, «эксплуатировавшие» как правило «культуру», провалились в ямы: сначала изоляционные, а позже – в долговые, выбраться из которых уже не представлялось возможным.
Даже в мелочах проявилась странная тенденция: на фоне невероятного спроса на «пластик» – Дортман подцепил слово у мировцев и стал так называть предметы ширпотреба, массово скупаемого в сетевых гипермаркетах – закрылись все сувенирные лавки и магазинчики, торгующие «этническими» и прочими безделушками, а также штучными предметами от мастеров-ремесленников. Концертые залы пустели день ото дня. Музеи и выставки обезлюдели.Но самое страшное, что люди продолжали жить так, словно ничего не произошло. Они просто не замечали изменений.
Не все.
Дортман и ещё сто пятьдесят сотрудников Мира, плюс члены их семей, знали причину. Причём, наверняка. Мировцы радовались и потирали руки: всё в угоду прибыли, всё в плюс! Они воплотили и разыграли как по нотам невероятный проект, реализацию которого сами же оценили, как изобретение водородной бомбы.
Дортман напротив - мрачнел с каждым днём. Только теперь он начинал понимать, что именно достал из ящика Пандоры. С каждым днём Льву становилось страшнее. И уже ничто не могло отвлечь от единственной занимавшей его мысли: что делать?
Если что… попросить Арину родить ребёнок?!
8 Поздно
Чипизация набирала обороты. То ли сам дьявол вмешался в игру, то ли игроки оказались непревзойдёнными шулерами – но партия складывалась насколько ярко, настолько непредсказуемо.
И ещё одним результатом комбинации карт на столе стало… повальное равнодушие. Не игроков – они исход игры ещё не знали и играли более, чем азартно. Равнодушие накрыло население. Ещё вчера страна массово собирала деньги на лечение детей, выходила на парады, шла на поклон к святым мощам и просила за страждущих.
Из записей Дортмана в тетради: «Сегодня страшный день. Перед входом в метро лежал человек. Он был явно стар, в заношенном пальто, и невозможно было разобрать – пьян он, болен, или мёртв. Люди перешагивали и шли дальше. Я подбежал. Пытался его поднять. Если и была в нём жизнь – я не мог разобрать. Попросил мужчину помочь. Он ответил: «Нецелесообразно». Не-це-ле-со-об-раз-но! Я лёг рядом с больным или мёртвым и заплакал. Мне так больно не было даже когда упал в детстве с качели и сломал ногу и два ребра. Мы лежали так час… или два… Никто не остановился. Все перешагивали.
Я понял, что произошло.
Вернее, догадался, что это сделал и я тоже. Но я всё ещё надеялся на какое-то чудо. Впрочем, размер катастрофы становился очевидным.
И вот я лежу – более мёртвый, чем этот старик, и хочу одного: забыться. Навсегда, навеки. Умереть вместо этого старика.
А потом меня увидел наш мировец, поднял и повёл в машину. И вызвал службу к старику.
Я спросил: «Почему?» Он сказал, что надо его убрать, иначе будет лежать до дворника, который по инструкции обязан вызвать службу.
Я боялся, но всё же спросил: «Почему никто не сделал этого без инструкции – по совести?» Его ответ меня добил. «Нецелесообразно», - сказал он.
«Но ты же помог?!» - не мог остановиться я.
Лучше бы не спрашивал.
Он сказал: «У меня чистый чип. Без твоей программы. У всех мировцев и их семей чистые чипы – без твоего индикатора целесообразности».
Дальше в тетради часть текста зачёркнута.
В ту пору правительство уже вовсю рапортовало об успешной реализации «Стратегического плана развития электронной промышленности России на период до 2025 года», позволившего провести почти повсеместную чипизацию и отказаться от документов, денег и некоторых коммуникативных устаревших моделей взаимодействия».
Народ радовался нововведениям и попутно не упускал возможности похвастаться впечатлениями от новых, массово закупаемых в разрекламированных маркетах умных холодильниках, посудомоечных и стиральных машинах, которые к тому же сами теперь общались с интернетом вещей, ежедневно отправляя в Центр данные о потребностях – своих и «хозяйских».
И только Мировцы, исключая почти обезумевшем Дортмана, хоть и радовались баснословным прибылям, но потихоньку начинали осознавать масштаб содеянного. Некоторые даже «эвакуировали» семьи в «тьмутаракань» – на окраины цивилизации.
- Надо это прекратить! Немедленно! – кричал Лев на закрытом совещании корпорации, не в силах больше молчать о грозящей катастрофе. – И заменить чипы на чистые! Да делайте хоть что-нибудь!
– Понимаете, побочный эффект… – начал было директор стратегического развития.
Дортман перебил его даже не криком – визгом.
– Побочный эффект? Вы называете это побочным эффектом? Стариков массово сдают в интернаты, где им тут же оглашают «срок целесообразного дожития»! Это побочный эффект? Новорождённых детей-инвалидов даже не показывают матерям! Их «выбраковывают»! Это побочный эффект?!
Он хотел ещё что-то выкрикнуть, но, схватившись за сердце, сполз в кресло.
– Да! Есть некоторые неожиданные моменты в нашей кампании, – встал из-за стола генеральный. – Но в целом для наших инвесторов и для нас дела складываются более чем успешно. Внедряя вашу – да-да, вашу, Лев Степанович, программу целесообразности – мы о такой прибыли от продаж даже не помышляли! Миллиарды высвободившихся рублей и миллионы новых потребителей!
– Вы меня не слышите… – просипел Дортман, допивая воду из предложенного соседом стакана.
– Да слышим! Слышим! Прекратите истерить! Вы нас и так пугаете, господин Дортман. Ещё не хватало, чтобы до правительства дошла информация, что мы прицепили ваш ИЦ хвостом к их программе на чипах. Надеюсь, вы отдаёте себе отчёт в серьёзности нашего предприятия и недопустимости риска... э... из-за вашего состояния! Или вы тоже хотите грязный чип?!
– Я хочу, чтобы под каким-либо предлогом были удалены все чипы с индикатором. Все!
– Вы, полагаю, шутите? – засмеялся, хоть и не очень весело генеральный. – Батенька, то, что вы продали свою программу нам – надеюсь, напоминать не надо.
– Я верну деньги! – застонал Дортман.
– Зачем? Вы же в здравом уме. И потом, только ваш юный возраст избавил вас от решения тех проблем, с которыми мы столкнулись при испытаниях. Заставить людей покупать наши товары – не было проблемой. Тут вы всё правильно придумали. Сигнал, снимающий чувственную – в простонародье «душевную» – тягу к прекрасному, но бесполезному и замена этой потребности на потребность покупать наш товар и совершать только целесообразные действия – это оценённая нами идея. Заметьте – очень высоко оценённая! Но вот механизм «неизъятия» программы додумывали уже мы, простите, без вас. И, как теперь очевидно, сделали всё правильно.
Дортман второй раз в жизни был ошарашен до состояния, когда физически не мог говорить. Он закрыл глаза и понял, что больше всего на свете завидует тому умершему старику, рядом с которым лежал у станции метро.
– Отдохните, Лев Степанович! – сказал кто-то, легко подталкивая его под локоть, пытаясь поднять с кресла. – Возьмите Арину Сергеевну, съездите куда-нибудь. Она ведь у вас ещё и студентка? Как раз сессия закончилась. Слетайте на море. С работы мы её отпустим – не беспокойтесь. И вас тоже. На море, батенька. На море!
– В Сибирь.
– Простите, что? Я не понял, – спросил директор по стратегическому развитию, подводя Льва к двери.
– Я в Сибири не был. Там леса, и реки. Много лесов и рек. А людей немного. Только в крупных городах.
– Да… обязательно отдохните. И не надо много разговаривать. Особенно с теми, кто не принадлежит нашей корпорации.
9. Ещё не всё?
Лёва сидел за столом и не мог понять, что его беспокоит.
Уже месяц он находился в крайне подавленном состоянии и многие вещи просто не замечал. Арина его обожала. Она старательно устраивала быт, кормила Лёву правильно и вовремя. Может быть и вкусно… Но Лёва последнее время мало, что замечал. Он думал, как жить дальше.
– Арина… Давай родим ребёнка! – словно что-то малозначительно попросил Дортман. – Мне надо чем-то жить.
– Лёвушка! У тебя есть я. А у меня есть ты. А ребёнка мы родим и обязательно. Но это будет через десять лет. Сейчас не время.
– … не время, – повторил Лёва, словно и не слышал ответ жены.
Он и правда не слышал – внутренний монолог отвлекал и не давал сосредоточиться. И всё же какая-то тревога пробивалась извне в его душу.
– Арина… – снова позвал Лёва жену.
– Да, слушаю. Тебе подать овсяную галету? Или хочешь воды?
– Нет. Всё хорошо, спасибо. Я только хотел спросить, где ба. Что это бабушка не идёт ужинать? Она здорова?
– Лёвушка, ну откуда мне знать – здорова или нет?!
Арина подвинула Льву тарелку с какой-то протёртой массой почти без цвета и совсем без запаха.
И тут Лев, словно ужаленный нехорошим предчувствием, вскочил и выбежал из гостиной.
– Ба, – закричал он, вбегая в дальнюю комнату. – Ба! Ты где?
И, боясь сознаться, что догадался, побежал обратно.
– Арина! Где бабушка?!
Дортмана колотило, зубы клацали, но он трижды повторил:
– Где ба? Арина, где ба? Где ба?!
– В интернате, – ответила жена и с недоумением посмотрела на Лёву. – Ей же на прошлой неделе уже исполнилось восемьдесят. По закону она уже имеет право на бесплатное дожитие. И потом, какой смысл дальше держать ба дома?!
Дортману снова стало плохо – сердце последнее время отказывалось справляться с нагрузкой. Он сел, закрыл глаза, и Арина решила, что разговор закончен.
– Лёвушка, так тебя отпустили в отпуск или нет? Мы летим на море?
Лёва собрался силами и как можно спокойнее спросил:
– Арина, а почему мы не можем родить ребёнка сейчас? Я богат и очень. Мы молоды, здоровье… поправлю.
Дортман уже знал ответ. Но ему надо было услышать приговор именно из уст жены.
– Лёвушка, я же сказала: рожать ребёнка сейчас нецелесообразно.
10. Вот теперь всё
Арина ещё училась, но уже полгода была сотрудницей Мира. Это было совершенно не трудно. Руководство корпорации само предложило Дортману устроить жену «поближе». Правда, должность ей определили совершенно далёкую от основного дела. Даже не в здании Мира. В пресс-центре.
Но и после вскрывшейся аферы с грязными чипами Дортман был уверен, что Арину чипировали незаражённым его ИЦ чипом. Она же сотрудница Мира.
– Лёва! Ну, почему меня должны были чипировать у вас? Все студенты, проходящие учёбу в вышках гос.структур, как и курсанты, чипировались ещё в первую волну – в тестовом режиме. Так что я одна из первых, – ответила Арина, когда электровоз уже увозил их в сторону бесконечной зелени. – Лёва, я так устала. Самолёт, ещё самолёт, теперь вот электровоз… Почему не море? Я море люблю.
– Ариша, родная, я хочу тебя спасти.
– От чего? – удивилась жена.
– От этого мира.
Жена засмеялась. По-детски, задорно. И Лёве вдруг стало так хорошо… От этой простой улыбки, которая напомнила ему что-то, давно забытое из детства. Словно и не было этой истории с грязным чипом, с суррогатной, просчитанной в рамках целесообразности Аришиной любовью, с «отбывшей короткий срок дожития» в интернате бабушкой, нерождённым ребёнком…
– Ариша, как хорошо, что ты меня хоть так, но любишь. Я бы с ума сошёл от одиночества.
Жена смотрела в окно на бескрайние леса и не понимала, зачем Лёва придумал эту поездку в Сибирский монастырь, если рядом есть не менее красивые и гораздо большие? Она не слышала, что говорит Лёва.
– А, знаешь, я ведь этот чёртов ИЦ написал, чтобы просто быть кем-то любимым. Меня только бабушка и любила. Все смеялись – она меня чуть не до выпускного класса провожала и встречала из школы. Родители вместе с дедом разбились. Мы с ней вдвоём на всём белом свете остались. Она уже старенькая была. А мне так хотелось поговорить с кем-то! Парни меня не любили. Да и не за что было. А девчонки просто шарахались. Мне Ева нравилась. Я к выпускному костюм у портного заказал. У дорогого портного - бабушка к нему отвела. Сшил. Я хотел быть взрослым, независимым - сам расплатился: половину денег из копилки отдал. Много лет собирал: мне бабушка на дни рождения дарила. Потом разменивал и каждый день по рублю в копилку добавлял. Пока не кончались. На Новый год ба тоже денежку дарила. Я снова её разменивал. И хвастался потом… В классе.
Арина мужа не слушала, но Лёве было уже не важно.
– А портной оказался старым евреем. Невероятно старым, он шил по выкройкам прошлого века. Я понял сразу, но бабушку обижать не хотел - заказал этот чёртов костюм. Как Ева на выпускном смеялась! Дольше всех держалась, а потом как прыснет! Я не стерпел. Мне стало всё равно. И я разделся… До трусов. А костюм выкинул в окно. При всех. И стал танцевать прямо так - в трусах. Пил и танцевал. Никто не мог меня остановить. И увести не могли. Я танцев и ненавидел всех! У меня уже был ИЦ. Но я никогда не думал, что сделаю то, что сделал. И даже больше. Даже Мировцы не знают, что я так и не стёр из него программу, убивающую чувства. Да. Я это сделал: индикатор целесообразности не только сделал людей расчётливыми и практичными. Я отобрал у них способность любить, жалеть, сострадать. ИЦ стирает эмоции. Это главное, что я в него вложил. Он убивает всё живое, всё чудесное, ради чего и стоит жить.
Дортман замолчал.
Он мял в руках тетрадь и ждал, что скажет Арина.
- Никогда не видела, как столбы за окном вагона мелькают.
- Да… красиво… - машинально ответил Дортман.
- Шутишь?! У меня голова уже закружилась. А что это у тебя за тетрадь? Ты про неё сейчас рассказывал?
- Нет, Ариш, - спокойно с улыбкой уставшего человека ответил Лев. – Но ты её сохрани.
- Почему я?
- Потому что тебе надо будет остаться в монастыре – я договорился – а мне придётся уехать.
- Но это нецелесообразно!
- Целесообразно. И вот ещё…
Он протянул ей бумажные купюры.
- Ой, какие...!
- Из копилки. Теперь они много стоят. Тебе они пригодятся – в монастыре нет других денег.
- Да почему ты решил, что я останусь?!
- Потому что так надо.
11. Две заметки из газеты
Первая.
В деревне «N», в трёхстах километрах от ближайшего города, на берегу Енисея был найден труп молодого мужчины. Благодаря системе чипирования, в этот же день было установлено, что это небезызвестный Лев Дортман - ведущий программист, аналитик и технолог корпорации «Мир». Лев Степанович входил в сотню самых богатых людей страны. Следов насилия на теле не обнаружено.
Велика вероятность, что Лев Дортман, проводивший в Сибири отпуск, не учёл низкие температуры воды и воздуха в это время года. Также стало известно, что последнее время он страдал сердечной недостаточностью.
Вторая.
Вдова Льва Дортмана – Арина Сергеевна – отказалась остаться в монастыре и исполнять трудничество. Об этом стало известно из её заявления нашему корреспонденту. По приблизительным данным, после смерти мужа состояние Арины Сергеевны составляет NNN-сумму… Супруга Льва Дортмана также предложила корпорации Мир выкупить дневник мужа и, насколько нам известно, уже получила согласие…
… когда верстался номер, нам также стало известно, что сделкой между супругой покойного Дортмана и корпорацией Мир заинтересовались спецслужбы.