Набег
Что ж вы, стены деревянные
Не укрыли, не спасли?
Зашатались, словно пьяные,
Наклонились до земли...
Догорит бревно упавшее,
Допивая поздний снег.
Отболит железо ржавчиной,
И рассыплется навек.
Гой вы, буйные головушки!
В честной смерти был ли прок?
Что лежите, кем целованы
В зеленцу опавших щёк?
От весенней многопрудности
Прорастёте ковылём,
И, хлебнув вороньей мудрости,
Заблестите под дождём.
А тому – печаль извечная,
Он и в радости не рад.
Где ты, рать широкоплечая?
Чёрт не страшен, Бог не свят…
Что имели, что оставили?
Для кого, святая рать?
Было время - жили, славили.
Вышло время - умирать.
Ускакала тварь несытая,
Впереди и даль, и ширь.
Опадают листья мытые
На сожжённый монастырь.
Словно осень избавляется
от назойливого сна…
Похоронный звон качается –
только степь черным черна.
1989 г.
Не укрыли, не спасли?
Зашатались, словно пьяные,
Наклонились до земли...
Догорит бревно упавшее,
Допивая поздний снег.
Отболит железо ржавчиной,
И рассыплется навек.
Гой вы, буйные головушки!
В честной смерти был ли прок?
Что лежите, кем целованы
В зеленцу опавших щёк?
От весенней многопрудности
Прорастёте ковылём,
И, хлебнув вороньей мудрости,
Заблестите под дождём.
А тому – печаль извечная,
Он и в радости не рад.
Где ты, рать широкоплечая?
Чёрт не страшен, Бог не свят…
Что имели, что оставили?
Для кого, святая рать?
Было время - жили, славили.
Вышло время - умирать.
Ускакала тварь несытая,
Впереди и даль, и ширь.
Опадают листья мытые
На сожжённый монастырь.
Словно осень избавляется
от назойливого сна…
Похоронный звон качается –
только степь черным черна.
1989 г.
Но сильно туманно.
О чём там речь?
Головушки с плеч
И тварь несытная,
Листья мытые
На сожжённый монастырь…