Гумилеву
Молча выкрикнув наблюдения,
Чтоб не стать чуть повыше ростом,
И не в память крамольных гениев,
Что затерли на перекрёстках.
Слово снова вспорхнет как перепел,
Но отдачей себе хоть малостью,
Как писал один с пулей в черепе,
После этого не писалось.
Поджигая шнурок пожарища,
Где там грохнуло, что там славили?
Побегут, полетят товарищи,
Позабыв что в домах оставили.
Чтоб гордыню молвой распятую,
Сберегать до изнеможения,
Искажая реальность мятую,
До зеркального отражения.
Станут томными и немаркими,
Уж венцы тяжёлы, не венчики,
Разбегались глаза на ярмарке,
На грошовые, то, бубенчики.
А от тех не креста не веточки,
Сутки прочь, до утра не алкали.
Только телом на табуреточке,
Кандалами тихонько звякали.
Чтоб не стать чуть повыше ростом,
И не в память крамольных гениев,
Что затерли на перекрёстках.
Слово снова вспорхнет как перепел,
Но отдачей себе хоть малостью,
Как писал один с пулей в черепе,
После этого не писалось.
Поджигая шнурок пожарища,
Где там грохнуло, что там славили?
Побегут, полетят товарищи,
Позабыв что в домах оставили.
Чтоб гордыню молвой распятую,
Сберегать до изнеможения,
Искажая реальность мятую,
До зеркального отражения.
Станут томными и немаркими,
Уж венцы тяжёлы, не венчики,
Разбегались глаза на ярмарке,
На грошовые, то, бубенчики.
А от тех не креста не веточки,
Сутки прочь, до утра не алкали.
Только телом на табуреточке,
Кандалами тихонько звякали.