Ну вот и всё...
Тип произведения:
Авторское
Ну вот и всё. И спета песня…
И ночь струится по плащу.
По стёклам бродят силуэты
И душу чёрную гнетут.
В несчастном сердце мало места
Для тех, кого я не прощу.
В пустых глазницах мало света,
Из них деревья не растут.
А разум – в странном опьяненье,
Как будто ночь была водой.
И чьи-то ласковые руки
Касаются моих зеркал...
И чей-то дождь танцует тенью
У двери комнаты пустой,
И сна скрежещущие звуки
Свой демонстрируют оскал.
Осколки звёзд пятиконечных
Царапают рябую тьму.
Мороз рисует отраженья
На лицах пьяных мертвецов…
Мороз на пол роняет свечи,
Огни теряются в дыму…
Я был печален от рожденья,
Я вечно боль хранить готов.
Меня тоска не опьяняет,
Не облегчает мёртвый груз
Моих последних оправданий,
Что мне приятно созерцать...
Однажды каждый понимает,
Что и тоска имеет вкус.
Тогда безсрочен час рыданий
О тех, кого не удержать.
Страданье пальцы разжимает,
И остаётся только грязь.
И на ковре – нагие тени
И окровавленные иглы…
Один поёт, другой играет,
А третий платит, не скупясь,
За их безцветные творенья,
За их мальчишеские игры
Начала солнечного цикла.
И так смыкаются круги.
Никто не знает, что он ловит,
Не понимает смысл жизни,
Но тем не сильно огорчён…
И разозлено топит лёд
На пламенах засохшей крови,
Но даже в том не видит смысла,
Хоть в этом прав бывает он.
По раскалённым абажурам
Одна царица за другой
Идут топить моих младенцев
И неиспитые слова…
И едкий пот течёт по шкурам,
И боль становится водой…
И ночь приносит полотенце –
И улетает, как сова.
И боль становится приютом
Для сердца, выжженного сном.
Утюг, рояль и табуретка –
Как призраки чужих квартир…
И я впускаю ветер утра
В свой озарённый мглою дом,
И дом становится как клетка,
Убившая нетленный мир.
Спокойствие терзает раны…
Я помню, что в стакане – яд.
Я вижу только идеалы,
На остальное мне плевать.
Я знал неведомые страны,
Где о любви не говорят.
Там океан ласкает скалы –
Небес обугленную гладь.
А с этой глади смотрят Боги,
Но только я не вижу их.
И мне становится понятно,
Зачем вдали построен храм...
Степные травы режут ноги
И лижут твердь костей моих…
Им делать это так приятно!
А мне? А я не знаю сам.
Я не смотрю, куда иду я.
Я не смотрю по сторонам.
И мой язык – привязан к небу,
Как к пустоте привязан пленник...
И ночь, неясности рисуя,
С небес бросает всякий хлам.
А люди – глухи к ней и слепы,
Чтоб видеть свет её прозрений.
И вот опять я вижу окна,
А в окнах – свет чужих лампад.
И я опять вхожу в покои
Какой-то странной темноты…
И дождь идёт. И я промокну…
И заболею… Как я рад!
И будет видеться иное
В неясных снах моей мечты.
Любовь сознанье усмиряет,
Нетленным делая добро.
Тень примеряет на кровати
Глухого мира дикий крик…
И ночь на стёклах оставляет
Своё ночное серебро
И в рёбра серой звёздной рати
Втыкает острый свой язык.
Страданье пальцы разжимает,
И остаётся только грязь…
И на ковре – нагие тени
И окровавленные иглы…
Один поёт, другой играет,
А третий платит, не скупясь,
За их безцветные творенья,
За их мальчишеские игры
Начала солнечного цикла…
И ночь струится по плащу.
По стёклам бродят силуэты
И душу чёрную гнетут.
В несчастном сердце мало места
Для тех, кого я не прощу.
В пустых глазницах мало света,
Из них деревья не растут.
А разум – в странном опьяненье,
Как будто ночь была водой.
И чьи-то ласковые руки
Касаются моих зеркал...
И чей-то дождь танцует тенью
У двери комнаты пустой,
И сна скрежещущие звуки
Свой демонстрируют оскал.
Осколки звёзд пятиконечных
Царапают рябую тьму.
Мороз рисует отраженья
На лицах пьяных мертвецов…
Мороз на пол роняет свечи,
Огни теряются в дыму…
Я был печален от рожденья,
Я вечно боль хранить готов.
Меня тоска не опьяняет,
Не облегчает мёртвый груз
Моих последних оправданий,
Что мне приятно созерцать...
Однажды каждый понимает,
Что и тоска имеет вкус.
Тогда безсрочен час рыданий
О тех, кого не удержать.
Страданье пальцы разжимает,
И остаётся только грязь.
И на ковре – нагие тени
И окровавленные иглы…
Один поёт, другой играет,
А третий платит, не скупясь,
За их безцветные творенья,
За их мальчишеские игры
Начала солнечного цикла.
И так смыкаются круги.
Никто не знает, что он ловит,
Не понимает смысл жизни,
Но тем не сильно огорчён…
И разозлено топит лёд
На пламенах засохшей крови,
Но даже в том не видит смысла,
Хоть в этом прав бывает он.
По раскалённым абажурам
Одна царица за другой
Идут топить моих младенцев
И неиспитые слова…
И едкий пот течёт по шкурам,
И боль становится водой…
И ночь приносит полотенце –
И улетает, как сова.
И боль становится приютом
Для сердца, выжженного сном.
Утюг, рояль и табуретка –
Как призраки чужих квартир…
И я впускаю ветер утра
В свой озарённый мглою дом,
И дом становится как клетка,
Убившая нетленный мир.
Спокойствие терзает раны…
Я помню, что в стакане – яд.
Я вижу только идеалы,
На остальное мне плевать.
Я знал неведомые страны,
Где о любви не говорят.
Там океан ласкает скалы –
Небес обугленную гладь.
А с этой глади смотрят Боги,
Но только я не вижу их.
И мне становится понятно,
Зачем вдали построен храм...
Степные травы режут ноги
И лижут твердь костей моих…
Им делать это так приятно!
А мне? А я не знаю сам.
Я не смотрю, куда иду я.
Я не смотрю по сторонам.
И мой язык – привязан к небу,
Как к пустоте привязан пленник...
И ночь, неясности рисуя,
С небес бросает всякий хлам.
А люди – глухи к ней и слепы,
Чтоб видеть свет её прозрений.
И вот опять я вижу окна,
А в окнах – свет чужих лампад.
И я опять вхожу в покои
Какой-то странной темноты…
И дождь идёт. И я промокну…
И заболею… Как я рад!
И будет видеться иное
В неясных снах моей мечты.
Любовь сознанье усмиряет,
Нетленным делая добро.
Тень примеряет на кровати
Глухого мира дикий крик…
И ночь на стёклах оставляет
Своё ночное серебро
И в рёбра серой звёздной рати
Втыкает острый свой язык.
Страданье пальцы разжимает,
И остаётся только грязь…
И на ковре – нагие тени
И окровавленные иглы…
Один поёт, другой играет,
А третий платит, не скупясь,
За их безцветные творенья,
За их мальчишеские игры
Начала солнечного цикла…