Застолье

Ребёнком мне всегда нравились семейные застолья. Это событие, сборище родственников, съезжавшихся, чтобы повидать друг друга, из разных городов, а иногда даже стран, завораживало и впечатляло меня.

Отец всегда привозил нас раньше положенного - мы были первые из гостей. По прибытию, сестра с матерью шли помогать хозяйке в сервировке праздничного стола, сам он уходил курить, а меня, чтобы я не болтался под ногами, усаживали на высокий табурет, который в то время казался мне наблюдательной вышкой. По мере прихода других гостей, я начинал чувствовать себя как в картинной галерее. Я разглядывал их лица, присматривался к движениям, изучал фигуру, повадки и одежду. От года к году я отмечал про себя, кто и как изменился, иногда как-то комментируя их приход, но в основном просто здороваясь. Мне доставляла удовольствие мысль о том, что я связан со всеми эти людьми, что они мне не чужие, что они как бы часть меня. Однажды, насмотревшись с отцом документальных фильмов про самураев, я вообще вообразил, будто все мы один большой клан.  Когда кухня наполнялась приглашёнными, мать помогала мне слезть с табурета и сажала за стол.

В самом процессе застолья меня напрягало только начало. Те час или два, когда соскучившиеся друг по другу взрослые, рассевшись за столом, обменивались между собой новостями из собственной жизни. Эта вечная гонка покупок, мест для отдыха, престижа занимаемых рабочих мест, зарплат, новой мебели, выплаченных кредитов, жилплощадей. Они облекали это в оболочку невинных вопросов, скрывали в непринуждённой беседе, но даже мелкому мне было ясно – осторожно интересуясь и отвечая сам, каждый взрослый норовит показаться весомее, чем все остальные. За разговором они много ели, стараясь попробовать всё, что было на столе. Качество блюд никто не комментировал - все они считались вкусными по определению, а внушительным размером порции выражался как бы комплимент готовившей всё это хозяйке.

Наевшись, начинали пить. Обычно, после некоторого количества выпитой водки взрослые начинали задавать мне вопросы. В большинстве своём они интересовались моей учёбой, здоровьем и тем, кем я хочу стать, когда вырасту. Я отвечал без желания, хотя, признаться, любил пофантазировать насчёт последнего. Иногда это меня сильно завлекало, я пускался в такие дебри, что подчас выдумывал себе целую судьбу. Однажды я навыдумывал себе будущее дальнобойщика.

Я в красках начал описывать то, как бы колесил по стране, заезжал в маленькие городки, ночевал там, а потом ехал снова. Я рассказывал, что на пассажирском сиденье моего тягача будет лежать огромная пачка сникерсов, я буду есть их, когда мне захочется, а запивать сладкой газировкой. Буду ехать, ехать и ехать. А когда я отсижу себе задницу от постоянной езды, то остановлюсь в очень красивом городе, пройду по нему и куплю сувениры, которые потом привезу родителям домой. Я не понимал, почему взрослые на протяжении всего моего рассказа смеялись, но потом мне объяснили, что всё это время за столом сидел реальный дальнобойщик – дядя Дима. Он пятнадцать лет откатал на грузовике, развёлся с женой, много пил и  жаловался на геморрой. Никаких сникерсов дядя Дима не ел, а то общее, что было между моим рассказом и его работой, заключалось в его постоянно отсиженной заднице.

Если допрос затягивался, логично, что нормальные вопросы заканчивались, и тогда моя родня могла выдать что-нибудь из серии:

- Женечка, а почему у тебя зубы такие кривые?

Маленьким я был остёр на язык, потому что одной из первых моих книг были «Двенадцать стульев», поэтому детским говорком острил в ответ что-то вроде:

- Я поругался со своим стоматологом.

Взрослые заливались хохотом, но всё время находился какой-нибудь старикан, который сидел на краю стола и хмурился, как бы говоря всем своим видом: мальчуган не воспитанный – дерзит, наглеет и заслуживает основательной порки. Обычно я тщательно следил за реакцией взрослых - на каком моменте и от чего они засмеялись, кто смеялся больше всех, не перегнул ли я палку и пришлась ли к месту шутка вообще? Но эти старики меня мало того, что просто пугали своим видом, так я ещё и не мог вспомнить их лица: знаю ли я их вообще, знают ли они меня? А потому, если мне и приходилось замечать их недовольство, то я никогда не придавал этому особого значения и продолжал балагурить.

Мне очень нравился смех взрослых. Когда в семье ты младший, то чтобы заполучить толику родительского внимания, нужно уметь шутить. Иначе тебя замечают только когда приходят домой, чтобы потрепать по голове, или когда есть за что поругать. Разговоры за столом непременно заходят о поступлении в университет старшей сестры, о деньгах, политике, работе, поездках, планах, опять о поступлении. Выходки же, и другие детские нелепости моего производства, мигом переключали внимание взрослых на меня самого. Я понял это довольно рано, и до определённого возраста нещадно эксплуатировал.

Вообще, тема с моими детскими шутками на застольях была очень популярна. Если кто-то к нам приезжал, то им непременно в красках начинали пересказывать какие-то мои номера. Люди смеялись, а я наслаждался вниманием. Особенно всем нравилась история про то, как  я за один вечер лишился чёртовой дюжины молочных зубов.

Это произошло, когда мне было пять. Белобрысый, курносый, с непомерного размера глазами я, отужинав, сидел с семьёй за столом и от нечего делать дул на уже остывший чай. Я был беззаботным и позитивным малым, но, тем не менее, тогда меня беспокоили две проблемы: меня не замечали за столом и мои зубы чертовски шатались. Кто бы мог подумать, что вскоре они обе исчезнут? Зубы просто ходили ходуном, казалось, что в тот момент, когда я дул, они колыхались как развешенное бельё в ветреный день. Но при всём при этом никак не хотели выпадать.

В то время отцу поставили диабет, и он напрочь запретил держать в доме какое-нибудь сладкое. На смену конфетам, эклерам, слоёным пирожным и кексам пришли глюкозные карамельки. Отвратительные, похожие по вкусу и ощущению на куски пластмассы, они показались отцу очень вкусным решением его сахарной проблемы и одновременно идеальным десертом для всей остальной семьи. Однако, хотя в них и не было никакого сахара, отец всё равно настрого запретил ими злоупотреблять, ограничив их приём только послеужинным чаепитием. Как только все члены нашей семейки расправлялись с горячим – мать сначала собирала и относила на мойку тарелки, потом из посудного шкафчика извлекала вазу с карамельками и ставила её посередине стола. Ажиотажа это, скажем прямо, не вызывало – обычно мы с сестрой выпивали содержимое наших кружек, благодарили мать и отправлялись в свою комнату. С явно напускным удовольствием конфетки ел только отец.

Но в тот вечер, от тотальной скуки и дефицита внимания, я решил плотно за них взяться. Я подумал, что если отец заметит, как я поддерживаю его, то начнёт хвалить и всё внимание непременно переключится на меня. Я вдруг стану важным, нужным и заметным,  он будет задавать мне вопросы, а потом я сам поинтересуюсь о его делах на работе. Представив свой триумф, я недолго думая взял одну карамельку, развернул обёртку и отправил себе в рот.

- Вкусно то как! – сразу же громко заметил я.

Никакой реакции со стороны отца не последовало. Он продолжил, повернувшись к матери, что-то рассказывать ей о планах на выходные. Мне показалось, что он просто не заметил этого, не заметил, как я только что попробовал его любимые карамельки.

Рассерженный и раздосадованный, я решил во что бы то ни стало выместить злобу на этом противном куске сахарозаменителя. Оказавшись крайне неприятным на вкус, он никак не помог мне в привлечении внимания отца. Лихо перекинув конфету на боковые зубы, я со всего маху сжал челюсти, надеясь в миг расколоть её на мелкие кусочки. Тут и произошло непоправимое.

В тот момент я лишился одиннадцати боковых зубов. И, видимо по инерции или за компанию, вылетели два передних резца. На секунду мне показалось, что во рту стало сразу много конфет, но после того, как я переместил их к себе в руку, до меня дошло – теперь я беззубый.  Пробежавшись языком по десне, я понял – моих зубов теперь не существует в природе. Они перестали быть частью меня. Я видел их у себя на ладони и, слава богу, что мне хватило ума не пытаться приладить их обратно. Я как будто сразу уяснил – мне с этими ребятами уже больше не по пути. Проверил ещё раз полость рта пальцем - на месте, где минуту назад был мой шатающийся забор, теперь была только нежная плоть десны. Это меня напугало и я, уже позабыв про внимание отца, жалобным голосом произнёс:

- Мама!

Она повернулась ко мне и спросила:

- Что такое, мой хороший?

- Мама, я беззубый.

На какое-то время мать замерла, просто смотря мне в глаза, размеренный бас отца перестал рассказывать про выходные. Я для наглядности решил сам всем всё показать и улыбнуться. До того момента, как наша кухня погрузилась в десятиминутный смех, мне казалось, что они не верят.

Ещё два месяца я ходил беззубым, а отец постоянно меня подкалывал, называя то хоккеистом, то неудавшимся боксёром. Вот именно эта история и считалась коронной.

***

Родители никогда не засиживались допоздна – глава нашего семейства обладал синдромом вахтёра. А потому после ужина, выпивки и небольшого сеанса семейных разговоров, отец начинал стрелять глазами в сторону матери, как бы намекая на то, что пора и честь знать. Она ловила его взгляд, и если в это время шло какое-нибудь обсуждение, то, не перебивая дожидалась его конца, а только потом сообщала всем о нашем намерении откланяться. Гости держали нас ещё минут пять, сетовали на то, что мы рано уходим, просили остаться, делали комплименты, пока не уговаривали напоследок выпить, и не отпускали совсем. Отец жал всем мужчинам руки и командовал нам с сестрой – «На выход!».

Я вставал из-за стола нехотя, как будто из-под палки, подавляя в себе желание начать уговаривать мать посидеть ещё часок. Пока я проходил мимо сидящих взрослых, кто-нибудь из них непременно хлопал меня по спине, как бы провожая. Мне очень не хотелось домой, но этот чудесный праздник со мной прощался. Застолье заканчивалось.