Издать книгу

Доброта высшей пробы.

Доброта высшей пробы.

 

Моё стихотворение " Что может девочка в 16 лет?"
было написано про реального человека и героя . 
 История, которая послужила основой для написания данного стихотворения увосит к событиям Великой Отечественной войны.

 

Эта история достойна экранизации.
Потому что она написана жизнью и невероятна по силе воздействия  на душу.
Я постараюсь отойти от сухих фактов и выбрать наиболее трогательные моменты из рассказов очевидцев...
В августе 1942 года ко многим пристаням высокогорного озера Иссык-Куль подогнали телеги с лошадьми. Ждали баржу с детьми, которых удалось чудом вывезти через Ладогу из блокадного Ленинграда. Около Светлого мыса маленьких ленинградцев встречала секретарь сельсовета из поселка Курменты, 16-летняя Токтогон Алтыбасарова.

Как в юном возрасте девушке доверили столь ответственный пост?

Видимо, у войны нет возраста.

Рассказывал ее сын Марат:
— Мама говорила, что на детей было страшно смотреть, малыши были опухшие от голода, с большими головами, тоненькими шеями. Многие так ослабли, что не могли самостоятельно ходить. Их погрузили на брички.

Токтогон Алтыбасарова обошла в селе каждый дом. Ничего не просила, а только рассказывала о синюшных заморышах и о том, что крохам довелось пережить. И люди стали приносить ленинградцам последнее, что было в доме, — молоко, кумыс, кислый сыр курут. Прикатывали в детский дом тачки с картошкой, свеклой. Не по указке сверху — от души и сердца.

— Старики рассказывали, что порой своим детям отказывали в плошке супа и крынке молока, чтобы накормить блокадников. Мама сама отпаивала малышей молоком, по две-три чайных ложечки в час. Больше им сразу давать было нельзя. Одного мальчика начала кормить, а он в крик: «Где моя мама?» Толтогон выскакивала на улицу, ревела от бессилия и жалости, потом вытирала слезы, возвращалась и продолжала кормить.

Отправляя детей из блокадного Ленинграда, самым маленьким из них вешали на руку клеенчатую бирку, где чернилами были написаны их имена, фамилии и год рождения. Малыши плакали, терли ручками глаза. За время долгой дороги от детских слез чернильные надписи на бирках поплыли, а то и вовсе стерлись.

— Некоторые детишки не знали, как их зовут, а требовалось выписать им свидетельство о рождении. Маме приходилось придумывать им имена и фамилии. Из соседнего рабочего поселка к ней приходили в сельсовет за справками русские специалисты. Она у них спрашивала: «Как ваша фамилия? А как зовут вашу маму, сестру?» И потом вписывала их имена и фамилии в метрики детей.

Каждая семья из села Курменты взяла шефство над двумя-тремя приезжими ребятишками. К осени женщины сшили ленинградцам из войлока телогрейки, связали носки. Токтогон Алтыбасарова каждый день после работы забегала в детский дом. Старшие девочки звали ее Тоня-эже. Так принято было обращаться в Киргизии к старшей сестре. Малыши называли ее мамой. Невысокой, худенькой Токтогон Алтыбасаровой хватало на всех.

«Ячменную затируху наливали в кулек, свернутый из листа лопуха»

Когда дети, вспоминая бомбежки, начинали плакать, Токтогон тихо напевала им колыбельную: «Жайдын толук кезинде…». Слова этой незамысловатой песни до сих пор помнит наизусть Екатерина Ивановна Шершнева, в те военные годы Катя Задыхина.

— Я в блокадном Ленинграде осталась с мачехой. Отец, Иван Захарович Задыхин, ушел на фронт, и больше я его не видела, — вспоминает Екатерина Ивановна. — В память врезался занесенный снегом город, 40-градусные морозы, изморозь на стенах квартиры. Но страшнее холода был голод. Люди отдирали обои, на обратной стороне которых сохранились остатки клейстера, и варили из них суп. В один из дней мачеха исчезла, оставив меня на попечение своих родных. Когда начались страшные мартовские дни 42-го, они посадили меня, девятилетнюю, вместе с другими детьми в кузов грузовой машины. Мы прорывались из осажденного города через Ладожское озеро. Прямо у нас на глазах ушла под лед ехавшая рядом машина, в образовавшейся полынье остались плавать только детские головные уборы. Мы вырвались чудом. Путь в Киргизию был долгим. Нас привезли на Иссык-Куль только в августе. На пристани нас, дистрофиков, встречала Токтогон. Все годы, что мы жили в детском доме на берегу Иссык-Куля, она продолжала нас опекать как родных детей.

Вот, что вспоминает Валентина Ивановна Степанова:
— В осажденном Ленинграде меня нашла на кровати около мертвой мамы одна из женщин-общественниц. Я ей сказала: «Мама легла и не встает». Три дня я ничего не пила и не ела, — вспоминает Валентина Ивановна. — Меня, четырехлетнюю, забрали в детский дом. Плача под одеялом, я вспоминала своего отца. Он был военный по профессии. Я помнила, как часто трогала широкий кожаный ремень, который он носил.

Ленинград бомбили, нас решили эвакуировать. На грузовой машине привезли на железную дорогу, посадили в телячьи вагоны, насыпали на пол сена. Состав из-за постоянных авианалетов и поврежденных путей подолгу стоял. Кормили нас жмыхом, другой еды не было.

Приехали во Фрунзе. Выяснилось, что детдом имени Крупской переполнен, и нас, ленинградцев, отправили на Иссык-Куль, в село Курменты. Токтогон с сельскими жителями выхаживали нас как собственных детей. До сих пор помню, как успокаивалась, забравшись к ней на колени. Стоило Токтогон появиться у нас, как ее со всех сторон облепляли дети. Она приносила нам печеные кусочки тыквы, которые были вкуснее всех пирожных на свете!
Марат:
- «Ни разу за всю жизнь мама ничего не попросила, только отдавала»

Позднее, в Курменты со всей России от выросших детей-блокадников Токтогон приходили письма.

— Каждый год, когда созревали в саду яблоки, мама готовила фанерные ящики. Потом посылки с фруктами я несколько дней носил на почту. Бывшие детдомовцы получали весточку из Киргизии, которая приютила их в войну. Мама помнила всех своих «приемышей». Кто чем болел, как кто учился, чем увлекался.

Такое помнит только материнское сердце.
Прожила она 90 лет.

 

(Материалы взяты из инета  ) 

 

МОИ СТИХИ;

https://poetov.net/28921-chto-mozhet-devochka-v-16-let.html?list_context=users

+3
15:24
277
Нет комментариев. Ваш будет первым!