День рождения

                                                    РАССКАЗ - БЫЛЬ

 

            В воскресенье после обеда весь хутор мгновенно облетела ошеломляющая новость: на имя бабки Марфы Фоминой пришел перевод на огромную сумму

                                                               х х х

                  Возле сельпо взбудораженные хуторяне недоуменно гадали: откуда такие деньги? Сошлись на том, что это, скорее всего, подарок. Хотя некоторые были за долг.  

                  - Ну откудова у Марфы такие деньжищи, чтоб в долг давать? - кипятился хромой дед Мишонка. - Она столько и в глаза-то не видала. Тоже, миллионщицу нашли, - фыркнул он и уверенно заключил: - Подарил ей хтось.

                   - Послухайте, - вспомнила Андреевна, Марфина соседка, - у нее же имянины были полмесяца тому. Она еще у бригадира  отпрашивалась,  чтоб в Леваду съездить. Небось оттуль и прислали. Только возвернулась она уж дюже быстро и малохольная какаясь стала.

                  - А она всегда была трошки  малохольная, - ввернул дед Мишонка. Маленький, толстенький, он смешно суетился, ловко управляя кривой с детства ногой..

               Андреевна так вся и развернулась к нему.

                -И-и, черт ты кривоногай, - ежидно протянула она, - сам ты не весь  дома. Знаю, чем она тебе прищемила:  сколько раз к ней прилабунивался, столь она и перла тебя со двора. Сама видала, как ты надысь у ней штакет клешней своей своротил.

                   Все засмеялись.

                - Много ты видала, - запетушился  было дед. Но в разговор больше не встревал.

             Андреевна  была  права. Марфа Фомина после приезда действительно изменилась. Не слышно стало ее зычного, хоть и потускневшего с годами голоса. Лицо обрезалось, потемнело до желто-серого цвета. Ходить она стала грузно, приволакивая ноги, будто тянет ее к земле что-то. А ведь еще недавно ей завидовали: «Марфе годы - не беда, не согнется никогда». Стишок про нее такой сочинили. То запевала всегда, работая на плантации. Теперь будто голос потеряла. И не смеется больше.

                                                              х х х

           Марфа, поделав свои нехитрые домашние дела, сбросив хлебные крошки со стола курам, пошла в хату. В самой хате Марфа летом не жила. В прохладных сенцах одной ей места хватало. Здесь у неё вдоль стены стоит большой  ларь, куда она ссыпала корм для своей живности. На крышке ларя было набросано тряпье. А потом - матрац. На этой постели хозяйка и отдыхала, пережидая жару.

            Здесь же стоял стол, накрытый цветастой клеенкой, пара старых стульев, такой же старый приемник  да на маленькой скамеечке ведро с водой.

            Чтобы придать сенцам более жилой вид, на лето Марфа переносила сюда старые рамки с фотокарточками, развешивала их напротив оконца с желтой занавеской.

             Марфа вошла в сенцы. Машинально поправила половичок, прикрыла дверь и тяжело опустилась на кровать. Взгляд ее упал на календарь. Вернувшись из Левады, она не оторвала ни одного листка. Так и висело 23 число - ее день рождения. Этот день поездки на родину она не забудет до самой смерти.

             Не бывала Марфа там больше сорока лет, но все время думала о своем хуторе. И настолько отчетливо она представляла себе улицу, где росла, речку, в которой они, голопузые ребятишки, днями пропадали, что слезы на глаза наворачивались, сердце заходилось от тоски. И наконец, она решилась. Мигом собралась, попросила Андреевну покормить кур да собаку и уехала. В самый  день рождения. Вот такой подарок  решила сделать она себе на старости лет.

            Эх! Не надо было ездить.

            Марфа глубоко, тяжко вздохнула и легла.                                                                 

                                                                     х х х

             Она уже задремала, когда во дворе залаяла Белка. Отогнув занавеску, Марфа увидела Полюшку-почтальонку, идущую к хате. С чего бы это? Газету и письмо можно в ящик положить.

             - Входи, входи, Полюшка, - отозвалась Марфа на стук в дверь.

            - Здорово дневали, Махора.

             - Слава Богу, Полюшка.  Проходи, садись.

           -  Что тебе снилось - то сегодня, а? - весело спросила почтальонка, присаживаясь к столу.

            - Не знаю, мало сплю. На душе чегой-то, - устало произнесла Марфа.

             Полюшка торжественно положила на стол извещение, прихлопнула  его ладонью.

             - Теперь будешь спать. С прибылью вас, Марфа Евстигнеевна, - пышно сказала она и радостно добавила, -  деньги тебе, Махора, большие пришли. Из Левады. Уже весь хутор знает. Ты - последняя. Все гадают: от кого да почему. - Полюшка тараторила, наклонясь к сумке, наводя в ней порядок.

              - Ну, я  пойду, - встала она, - с тебя причитается, - шутливо погрозила и направилась, было, к двери, да вдруг остановилась, взглянув на Марфу. Та сидела бледная, как стена, и по щекам текли слезы.

              -Ты чего, Марфуша ? Радоваться надо.

               От ее голоса Марфа вышла из оцепенения. Как только почтальонка сказала, что деньги из Левады, она словно окаменела. Сидела, уставясь куда-то пустым  взглядом, и из невидящих глаз ручьями  текли, наверно долго копившиеся слезы.

              -  Марфа! Да слышишь ты?

              Полюшка кинулась к ведру с водой, зачерпнула, подала Марфе. Та попыталась напиться, но пальцы разжались, кружка загремела по полу, а Марфа закрыла лицо руками и, повалившись на постель, заплакала навзрыд, заголосила.

              - Ой, Полюшка, ой, Полюш ... - задыхалась она, уткнувшись в подушку. - Да за что же мне та-ко-е... О-ой. Да чем же я разгневала Боженьку... Да разве,.. разве  ж мало мне досталось на моем веку... Зачем,.. зачем напоследок так-то?..

               Полюшку охватил ужас.

                 Марфа пластом лежала на кровати, сотрясаясь всем телом. Косынка упала на пол. Седые, но еще густые волосы растрепались.

               Полюшка, наконец. пришла в себя, приставила стул, села и стала гладить  Марфу по голове. Решила, что сейчас не надо ничего говорить. Она молча перебирала ее волосы.

               Плакала Марфа долго, тяжело.

                Постепенно она успокоилась, обмякла и лежала обессиленная, трудно дыша и шмыгая  носом. Наконец, она  глубоко вздохнула и перевернулась на спину.

               - Спасибо, Полюшка. Дай попить.

               - Ничего, Марфуша, ничего. - Полюшка подала воды. Попей, милая. Успокойся. Нельзя ж так убиваться. Помню, так только при похоронках  голосили. Так я пойду, - как бы спросила она разрешения.

                - Ты посиди, Полюшка, - тихо попросила  Марфа.

               Почтальонка села, поняв, что Марфе хочется выговориться, облегчить душу, снять с сердца какой-то неимоверно тяжелый груз.

                                                                           х х х 

              ...Первое, что помнит Марфа из детства, - это слова  матери «Не вовремя ты родилась, Марфинька» - так они врезались в память. Время было тяжелое, как раз после революции. Но жили Селезневы  вовсе не бедно. А когда померла старая Акулина, бабушка Марфиного отца, так зажили они еще богаче. Неожиданный подарок оставила в наследство Акулина. Оказалось, у ее мужа Игната, было немного золота. Никто не знал откуда оно у него - и завещал он его своему внуку Евстигнею. Так разбогател Евстигней Селезнев.

                 Марфе уже семнадцатый год пошел тогда, Бойкая росла девка. Никого и  ничего не боялась. Могла и на высоченное дерево влезть и с крутого берега  в речку сигануть.

                Боялась она только Павлика, цыганистого паренька, тетки Пелагеи сына, своего ровесника.  И не страх это был как страх, а вот терялась Марфушка при нем. Так и старалась не попадаться ему на глаза. На гармошке играл - заслушаешься. Видно, в отца пошел: весельчак и плясун тот был, всегда желанный гость на любом веселье.

               И Павлик такой же: где танцы, свадьба - его зовут с гармошкой. Еще совсем пацаном был, а его парни с собой брали, чтобы играл для них. А подрос - и  вовсе - первый парень на деревне   

               Весело вечером за околицей. Танцуют парни и девчата, поодаль - в темноте - подростки. Кто постарше, тоже  пробуют танцевать. А малыши в прятки играют. Только Марфа в  стороне. Со взрослыми она еще стесняется, а с малышами уже неинтересно. Как заслышит гармошку, так сердце у нее и забьется, того гляди, кто услышит.

            А гармонист знает свое дело. Склонив голову и ни на кого не глядя, играет Павлик то страдания, то залихватскую цыганочку, то с пересыпами кадрили. И не знает, что рядом в  темноте кто-то жадно ловит каждый звук его гармони и ждет, когда же он закончит, чтобы тайком идти следом до самого дома.

            И все- таки Марфа  осмелилась. Это было теплым вечером. Она надела свои лучшие наряды, вышла за калитку и, лузгая семечки остановилась, опершись плечом  о забор.

            Наконец, появился тот, кого она ждала. Павлик был в простой красной рубахе., которая очень шла к его смуглому молдаванскому лицу и черным, неподдающимся гребню кудрям. В руках, как всегда, гармонь.

            Дойдя до дома Селезневых, Павел остановился, будто наскочил на преграду и даже удивился: что могло его задержать? Это же Махорка Селезнева, известная своим дерзким характером на весь хутор. Так чего он стал? Он ведь никогда не обращал на нее внимания. Ну, бегает длинноногая девчонка. Так вон сколько их бегает. Правда эта никому не позволяла себя обгонять и ныряла всем пацанам на зависть.

          Но раз уж остановился, так надо разобраться из-за чего. И он внимательно посмотрел на Марфу.

          У калитки стояла высокая, почти как и он, девушка. Толстая темная коса  змеей изогнулась на крутой груди. В ее глазах отражался откуда-то идущий свет, и они словно звездочки блестели в темноте. Удивительно шла к ее ладной фигуре ярко-голубая атласная кофта, собранная на узкой талии и напущенная на белую юбку.

          У Павла пересохло во рту. Надо было что-то говорить.

          - Ты чего это брови сажей намазала? - брякнул он первое, что на ум пришло.

          - Еще чего, для тебя что ли? - фыркнула Марфа и тут же испугалась: вдруг он уйдет.

          Но он все смотрел на нее и уходить не собирался. Стоять под его пристальным взглядом было уже невмоготу. Марфа выбросила шелуху от семечек и потянулась за листком сирени. Очень он был нужен ей сейчас. Эта передышка помогла и Павлу. Он, наконец, очнулся и решительно сказал:

            - Пойдем со мной за околицу.

            От этих слов Марфа вспыхнула, хотела, было, по привычке съязвить, но сдержалась и нерешительно  сказала:                                                                  

            - Да как же я пойду? Там большие ребята. Они меня как турнут.

            - Не турнут. Ты же со мной.

            Марфа смущенно улыбнулась. Они молча, не зная о чем говорить, пошли рядом…

            По- прежнему звучали кадрили и вальсы, танцевали пары. Кувыркалась в темноте малышня. Только гармонист не смотрел теперь в землю.

              С того вечера они всегда были вместе. И до чего же ладная вышла пара.  Марфа так и светилась  счастьем. Многие пытались отбить ее у гармониста, да бесполезно.

              Вышло, как того хотела Марфа. Не ее выбирали - она нашла своего суженого. За глаза их стали называть не иначе как жених и невеста.

               Пелагея, мать Павла ворчала  на сына:

                -  Не ровня она тебе, Пашка. Посмотри, они богатые, а мы... - и тяжело вздыхала. После гибели мужа она не вышла замуж. Стеснялась сына: большой уже - осудит. Так и жили вдвоем .

              Но Марфа ей нравилась. Девушка была бойкая. На работу старательная, к ней уважительная.

              Однажды вечером, когда Марфа с Павликом пришли к нему домой, Пелагея сидела на крыльце. Тоска на нее что-то напала. Увидев сына с девушкой, весело болтавших у калитки, подумала: будьте хоть вы счастливы. Сердце ее сжалось от предвкушаемой радости и она даже заплакала.

                Павлик подбежал к матери.

               - Ты чего, ма? Случилось что?

               - Случилось, сынок, - мать потрепала его за кудри. - Вырос ты. Вон уж с невестой ходишь.

                 -  Ну,  ма. - смутился парень.

                 - Сыграл бы что ли для матери-то, а то и забудешь мою любимую. А мы с невесткой споем. Иди, Махорушка, сюда.

                 Марфа подошла.

                 - Здравствуй, тетя Пелагея.

                 - Здравствуй, садись, - Пелагея подвинулась, обняла ее за плечи. - Споем?   И тихонечко завела:

                                               Что стоишь, качаясь,

                                               Тонкая рябина.

                И с такой  грустью  пропела женщина эти слова , что Марфе стало не по себе. Она дрожащим голосом подхватила:

                                                 Голову склонила 

                                                 До самого тына.

                 Павлик, с детства знавший эту песню, нежно вплетал звуки своей гармошки в  женские голоса. Только сейчас он вдруг понял, что песня эта не просто об одиночестве. Она - о его матери. Понял, почему она так часто напевала ее после смерти отца.

                 Песня лилась печально и широко. Казалось, и ветер, и деревья притихли, слушая рассказ о судьбе горемычной рябины.

                                                Знать, ей, сиротине.

                                                Век одной качаться.

                   Затихла песня. Пелагея смахнула набежавшие на глаза слезы.

                   - Спасибо тебе, доченька. - поцеловала она Марфу. - Спасибо, - и пошла в дом.

                 Летний вечер давно перешел в ночь. Потянуло холодком с реки. Девушка поежилась. Павлик обнял ее за плечи.

                -  Я буду называть тебя Хорушкой, - неожиданно прошептал он ей прямо в ухо.

                - Почему Хорушкой ? - тоже прошептала Марфа.

                - Поешь ты хорошо. И... И красивая ты.

                Марфу будто горячей волной обдало.

                - Да. Ты красивая, очень красивая. Ты самая... - горячо шептали рядом-рядом губы Павлика.

                И губы его тоже были горячими.

х х х 

              ... Полюшка терпеливо ждала, когда Марфа соберется с мыслями. Было уже давно заполдень. Яркое солнце  пробивалось сквозь занавеску. Желтым светом заливало стену с фотографиями.

                  Марфа села на кровати. Собрала волосы, закрутила их в куль, повязала косынку. Взгляд ее задержался на рисунке, висевшем среди фотографий: стройная девушка, встав на цыпочки, тянулась за сиренью.

              Полюшка тоже посмотрела на картинку. Кажется, раньше ее тут не было. За что же ей такая честь? Хотела спросить, да Марфа сама начала.

              - Была у меня любовь, Полюшка. Ой, какая была любовь! Паша мой красавец был. Лучший гармонист на хуторе. Марфа показала на картинку. Это он меня нарисовал в память о первой нашей  встрече.

              - А где же он теперь? Паша - то? - несмело спросила Полюшка.

             Эх, Паша. Паша... - вздохнула Марфа. - Уже весь хутор говорил о нашей свадьбе. Матери друг дружку свахами стали называть. Да, видно, не судьба нам была вместе быть. Жили мы в то время богато. Справил  мне отец приданое. Специально в Ростов ездил. Кровать с никельными блестящими шишками купил. Перину громадную, подушки пуховые. Ковер с оленем, шкаф огромный. Не забыл и одежу  всякую: платья, кофты, юбки. Но особенно мне нравилось зеркало. Большое настенное, в резной раме. Наверху по углам ангелочки вырезаны и узоры  всякие до самого низу. На зеркало мать рушники вышитые повесила. А среди  узоров - если не знаешь то и не заметишь - фамилия моя  написана - Селезнева. Говорила: чтоб не забывала какого роду-племени... В общем, богатая невеста.

              Потом отец помер. Пуля  у него была с империалистической . Дом наш стоял на самом краю хутора. С одной стороны и хорошо - скотина вольно паслась, а с другой - край он и есть край. Все опасались. И дождались. Дело было летом. Спали мы, как обычно, в коридоре на полу. А утром проснулись - зал пустой. Кроме шкафа - ничего. Все вынесли. Сдается мне, что подпоили нас чем-то. Так крепко мы спали.

              Что делать? Куда заявлять? Да и кто будет искать? Некоторые даже радовались: мол, так этим кулаками надо. А какие мы кулаки, спину не разгинали.

               Марфа всхлипнула.

               - Вот уж правду говорят: беда одна не ходит. Видел кто-то, как мамка сметала колхозное зерно на дороге у амбаров и заявил. Суд был в клубе. И ведь не предупредили, просто пригласили в клуб, как и всех. Мы и пошли вчетвером. А там вызвали маму на сцену...

                Марфа судорожно вздохнула.

               - Дали ей пять лет и забрали прямо из клуба. За горстку зерна. Сколько она могла унести за пазухой - то. Остались мы одни, как былинки в поле: я да брат с сестрой - меньшие.

               Как мы зиму зимовали и не рассказать. Паша мне сколько раз предлагал идти за него , а я не шла. Не хотела, чтобы двое малышей ему обузой стали. Я ведь им за мать осталась. Плакала по ночам, но отказалась наотрез.

               Вернулась мамка неожиданно через восемь месяцев. Седая, почерневшая. Одни кости. Вошла в хату, а мы лежим на полу, подстелив рваные одеялишки. Даже обрадоваться как следует не смогли, голодные и холодные. Хата пустая, выстужена - топить нечем.

               Как бросится она к нам! Как начала нас обнимать - целовать, а сама плачет, сама причитает. Насилу успокоилась. Посидела., пригорюнившись. Потом разбила лавку, что нам столом служила, затопила печку, поели, что она принесла, и сказала: «Ну, вот, детки, надо нам с хутора идти».                                                                                       

              И мы пошли. Весна в тот год была не холодная, но слякотная страшно. Шли и шли мы. Грязь месили, милостыню просили.

             - Досталось вам, - посочувствовала Полюшка.

            - Недолго мама пожила после возвращения. Как-то проснулась я, открыла глаза. В хате, где мы остановились ночевать, светло. Небо в окошке чистое-чистое. И из-за бугра огромное красное солнце поднимается. Весна! И так мне радостно на душе, петь хочется. Давно со мной такого не бывало. Вдруг вспомнила, почему проснулась: музыку во сне слыхала. Будто мы с  Пашей за околицей. Он в своей красной рубахе. От радости весь светится. Растянул гармонь, да как заиграет. И пошла я по траве. Сначала медленно, как павушка, в длинном платье, платочком кружевным помахиваю, косы в  стороны  разлетелись. А Паша все быстрей. И я быстрей. Он ускоряет. И я не сдаюсь. И так нам весело, так хохочем.

              - Нехороший сон, -  покачала головой  Полюшка.

              - Гляжу,  мама проснулась. «Ты чего, Марфушка, улыбаешься? - спрашивает.  Ну, я сон и рассказала. А она аж побелела вся: «Не к добру это: так веселиться. Дурной сон. Давай собираться».

                Как не хотелось мне идти в это утро. Я и плакала , и  умоляла. Да, видно, чему быть - того не миновать. Идти нам было через речку. Лед уже набух. Поверх него вода. Вышли мы к мостику. я с узлами впереди, мать с малышами медленно - позади. Мостик плохонький, скользкий. Идут они, прикрадаются. Я уже к берегу подходила. Вдруг по всей речке будто дрожь прошла. Что-то треснуло, лопнуло. Только я на берег соскочила, как в тот же миг мостик хрустнул, бревна его как спички сломались. Лед пошел! А мои - то еще посреди речки. Я только и услыхала «Марфу...». Смотрю: огромная ледяная крыга, как живая, встала на дыбы и накрыла и маму, и Катю, и Мишатку.

                Эта крыга и теперь у меня перед глазами. Вижу как поднимается ее корявый  край, как вода стекает, как грязная волна из-под нее - и крик мамы....

                 Нашли меня полузамерзшую на берегу. С тех пор мне память отшибло. Меня так и звали - Марфа-дурочка. Видно, думали. что я с маличку такая. Хутор-то незнакомый, мы далеко от дома ушли.

                Помолчала Марфа, глотнула воды и дальше повела свой рассказ - исповедь.

               - Так и жила я дурочкой несколько лет. Уже война началась. Она-то мне и помогла. Немцы от нас близко были. Раз смотрим, летят самолеты. Все в погреба. А я, что с меня взять, в хату. И к окну  - посмотреть. Бомба во двор попала. Земля - вверх. И показалось мне, что теперь и на меня та ледяная крыга рушится, только черная. Швырнуло меня на другую сторону хаты и ударило об землю. И от этого удара и страха у меня в мозгу, видно, что-то на место стало. Вот люди диву давались...

               Полюшка изумленно смотрела на Марфу.

               - Ну, потом я на фронт ушла. Попала к партизанам. Там же парня встретила. Потом мужа убило. Когда мост минировали. - Марфа говорила коротко, без подробностей. - Сын у меня родился, которого я назвала Пашей. После войны поехала на родину мужа к его родителям. Там  и осталась. Родни у меня не было, а тут люди хорошие, да и внук им о сыне память.

               Вырос мой Павлик. Рано женился. Неудачно. Скверная баба попалась. Сына ему оставила, а сама, вертихвостка с каким-то хахалем укатила. Павлик на север завербовался. Когда снова женился, Сережку к себе забрал. Пишет: живут хорошо. Еще один сын растет.

                А я подумала - подумала, да и решила тоже перебраться поближе к родине. В Леваду  ехать побоялась, вот у вас и остановилась. А сердце болит: рядом же. Так хочется увидеть. Больше сорока лет не была. А ехать страшно: вдруг Паша там. Что будет, если встретимся.

               А последние дни мысли меня одолели, и будто что толкнуло - снялась и поехала.                                                                                                                                                                                                        х х х 

                ... До райцентра Марфа добралась быстро - колхозная машина подбросила. Потом удачно попала на автобус, идущий через Леваду. Так что к полудню она уже подъезжала к своему родному хутору.

                 Не доезжая до него, Марфа  попросила водителя высадить ее: охота было пройтись, посмотреть как тут все стало.

                Марфа шла по укатанной до блеска дороге и глядела, глядела... Вот поворот речки. С обеих сторон берега заросли вербой. Сразу за поворотом, в  стороне от хутора, берег был скалистым, косыми ребрами камни сбегали прямо к воде. Там стояла пыль, сновали машины, увозя камень. Теперь под хутором был карьер.

               Сам хутор раскинулся  вдоль речки, взобравшись еще выше по берегу. Марфа силилась и все никак не могла отыскать свой дом. Она даже засомневалась: цел ли он вообще. И только вблизи, пройдя весь хутор не останавливаясь, Марфа, наконец, увидела его, точнее, угадала место.

             Остановившись, не в силах больше идти, она прикрыла глаза. Сердце бешено колотилось, ноги не слушались. И слезы... Слезы душили ее. Марфа присела у чьей-то калитки и все никак не могла перевести дух, успокоиться.

              Из калитки вышла молодая женщина.

             - Что с вами, бабушка? Может, помочь?

             - Ничего, дочка, ничего, - успокоила ее Марфа. - Просто уморилась.

             Женщина понимающе кивнула.

             - Хочу спросить у тебя, - Марфа замялась, - не живет ли в хуторе...- Она боялась выговорить. -   Павел Кодряну?  Марфа задала, наконец, свой самый главный вопрос, самый трудный, решив сделать это сразу, чтобы не терзаться догадками  и замерла в ожидании.

              Молодка задумалась.

              - Вроде нет такого, пожала она плечами. Мам, иди-ка сюда, - крикнула во двор, - Вот бабушка спрашивает Павла Кодряну.

               Вышла пожилая женщина, подумала немного.

               -Был такой. - У Марфы сердце оборвалось: «Был» - Еще до войны. Воевал. После войны приезжал. -   Женщина пристально рассматривала Марфу. - А вы кто же будете? - спросила. И уточнила. - Ему.

                - Знакомая, - поспешила с ответом Марфа и перевела разговор. - А что это за дом? Вон тот, под шифером, за высоким забором?

                 - Петряковы там живут, - с какой-то неприязнью бросила женщина и пошла во двор.

                Марфа еще немного посидела. «Значит, слава Богу, Павлик в войну не погиб. Искал меня.»  От доброй вести посветлело на душе. Она встала и пошла к своему дому.

                Из-за забора вслед ей смотрели две женщины.

               - Нет, не может быть. Столько лет! - пробормотала старшая, когда Марфа скрылась за поворотом.

                                                                   х х х

              Дом был такой  же. Евстигней Селезнев делал его добротным. Новые хозяева его только кирпичом обложили да черепицу заменили шифером. А вот двор стал чуть не в два раза больше. Высоченный глухой забор целый ломоть от степи отрезал. Крепкий, с колючей проволокой по верху, забор надежно охранял многочисленные грядки. Ни одна ветка яблонь и жердел не свисала из-за него. 

         Шагая вдоль бесконечного забора, Марфа пыталась вспомнить кто же такие Петряковы. Не те ли, что в соседнем хуторе жили? Вот уж кулаки были , действительно. Жадные, ненавистные. Иван ихний все проходу не давал ей. Даже свататься приезжал  на  конях с бубенцами. Это он для шику: показать какой богатый. Еще бы - один наследник у отца.

             Закончился забор воротами. Такими же высокими, массивными. Только кусочек двора было видно сквозь маленькую калитку. Над ней «Осторожно, злая собака» написано. Марфа неуверенно постучала: вряд ли что будет слышно через эту махину. Залаяла собака. На крыльце появилась девушка, открыла калитку.

             - Здравствуйте, - поклонилась Марфа.

              - Добрый день.

              - Хочу дом посмотреть

              - Не продается, - хозяйка приготовилась закрываться.

              - Я и не покупаю. Я жила здесь когда-то. Это наш дом - Селезневых. Взглянуть бы ... - Марфа просительно смотрела на девушку.

              - Ну. Проходите. - Она придержала огромного пса.

             Шагнула Марфа,  и опять сердце у нее заколотилось, дорожка поплыла перед глазами. Изнутри двор казался еще больше. И все грядки, грядки. «Сирень вырубили, мешала она им»,- отметила про себя Марфа.

             На высокое крыльцо она взошла, держась за перила. Вошли в дом. Богато живут. На полу, на стенах ковры. С потолка люстра ручейками стекляшек стекает. На стенах - портреты. Марфа подошла ближе. Точно. Тот самый Иван Петряков. Молодой, усатый. Жених. Рядом в фате Катька Михайлова. Их  бывшая соседка и подруга по детским играм. Она тогда сохла по Ивану, а он все за Марфой увивался. Значит, Катька  добилась таки своего.

            - Это мои дед с бабкой, а я их внучка Альбина, - представилась хозяйка. - Вы посидите. Баба Катя скоро с базара приедет..

            И то правда. От волнения Марфу в жар бросило, ноги дрожали. Села она на диван, осмотрелась. Вон в том углу их последняя лавка стояла, что мать на дрова  разбила. На месте дивана они спали на полу.

           От мыслей ее отвлекла Альбина.

           - Бабушка, я вам воды принесла.

           Марфа с наслаждением напилась.

           - Из нашего колодца вода, селезневского. Отец мой копал.

           - Да он и сейчас так называется, Альбина будто обрадовалась, что хозяин колодца обнаружился. - Значит, здесь вы жили? - спросила она, чтобы не прерывать разговора.

           - Жила, - вода Марфу взбодрила, немного успокоила. - Когда ж вы в этот дом переехали? Помню Ванька, дед твой, в Верхнем хуторе жил.

             -Так вы моего деда знаете?

            - А то нет? Он же ко мне сватался.

            - А- а... значит, вы - Марфа. Мне бабушка рассказывала.

            - Марфа.

            - И чего ж вам  дед не понравился? Красивый, богатый.

            - Жених у меня был.

            - Павел?

            - Ты и это знаешь?

            - Значит вы теперь... Вот фамилию забыла, нерусская какая-то.

            - Да нет. Фамилия у меня русская - Фомина. Разлучила нас судьба с Павлом. Уехала я из хутора и вот только сегодня вернулась.

              Альбина присвистнула от удивления.

              - Это сколько же лет?

               - Да поболе сорока будет.

               - А почему уехали? – полюбопытствовала хозяйка.                                                                     

               Девушка чем-то располагала к себе. А может, родные стены повлияли, но Марфу потянуло на откровение.

               - Как видишь, внученька, не бедные мы были. Отец мне приданое приготовил. Уже к свадьбе готовились. И тут нас  обворовали.

               Альбина ахнула

               - А вы где же были?

               - Да дома и были. Спали, как убитые, Ночью все и вынесли. Пойдем покажу.

             Марфа легко встала и как хозяйка пошла к закрытой двери в зал. Перед ней остановилась. Обе створки были старыми. Марфа погладила зарубки, по которым Миша  рост замерял, толкнула дверь и вошла.

              - Смотри, вон в то окно, что справа от зеркала, - Марфа протянула руку вперед да так и  застыла. Ее взгляд впился в зеркало. О, это зеркало! Резная рама, сверху донизу, ангелочки, держащие рушники с узорами. Она же его из тысячи узнала бы!

              Марфе показалось, что она дико закричала во весь голос: «Мое зеркало». Но в доме стояла мертвая тишина. Марфа стояла неподвижно, как изваяние, без кровинки в  окаменевшем лице.

               Альбина ничего не понимала.

               А Марфа с трудом оторвала взгляд от зеркала и медленно стала поворачиваться. Никелированные шишки  кровати бросали в глаза острые лучики солнца. Ее кровать! Красавец-олень все так же бил копытом оземь и гордо смотрел на Марфу. И олень ее! Все - как тогда. Последнее, что увидела Марфа - это картинка Павлика на стене.

               Как она ее снимала, как выходила, как через двор шла - ничего не помнит. Очнулась на улице. И только увидев в руках картинку, поняла какая тайна ее жизни стала явью.

              Придя в себя, потрясенная Марфа спросила как пройти на остановку автобуса. Пришла туда как раз вовремя: из автобуса уже выходили пассажиры. Какая-то старуха мешала всем своими сапетками и кошелками и сама же на всех огрызалась. Наконец, она вылезла. Взмокшая, растрепанная, продолжая на ходу кого-то обзывать. Задела и Марфу. Оглянулась.

             Марфа сразу ее узнала. Те же пронзительные и злые глаза, что были у маленькой Катьки Михайловой. Та же нескладная фигура.

             - Здравствуй, подруга, - глядя Катерине прямо в глаза, сказала Марфа, и обойдя ее, остолбеневшую, вошла в автобус.

             Она стояла у заднего окна и смотрела на Катерину. До самого поворота, пока автобус не скрылся из виду, Катерина так и не сдвинулась с места, так и застыла, растопырив в стороны свои сапетки.

                                                                 х х х

              Рассказав все это почтальонке, Марфа почувствовала облегчение. Сейчас она даже усмотрела нечто смешное в застывшей фигуре Катерины. Марфа встала, прошла к ведру с водой.

            -И что же ты собираешься делать? - спросила потрясенная Полюшка.

            -А ничего и не собираюсь, - просто сказала Марфа. - Я в автобусе решила было пойти судье, подать на них, А потом плюнула: пропади оно все пропадом, еще нервы мотать. Нехай приданое мое им поперек горла станет. А Катерине-то, наверно, до сих пор икается от встречи со мной, - засмеялась она. Посмотрела на картинку с девушкой у сирени. - Вот память о Павлике осталась - и ладно.

             Солнце уже изрядно передвинулось и не освещало ее.

             Полюшка вдруг догадалась.

             - Слушай, Махора. Так это Катерина тебе и деньги прислала. Вроде как откупилась. Большие деньги-то. Ты столько и за год не заработаешь.                                                             

            - Большие деньги, - возмутилась Марфа, - да если бы не обворовали они нас, вся  моя жизнь по-другому пошла бы. Сколько родни потеряла! И за это - деньгами! Да пускай они ими подавятся, спекулянты чертовы. - Она схватила извещение, скомкала и швырнула в угол.

           - Не возьмешь? - ужаснулась Полюшка.

           - Не возьму, - отрубила Марфа.

           Полюшка бережно разглаживала документ.

           -Ты вот что, Марфа - рассудительно начала она. - Я тебе не советчица, конечно,  в таком  деле. А только скажу: не спеши.

            - Думаешь этому гаду Петрякову стыдно станет, если ты деньги вернешь? Да он обрадуется только. А ты хоть напоследок для себя поживешь.

             Марфе даже смешно стало: для  себя поживешь.

            - Да что же я с такими деньгами делать стану, - усмехнулась она. - Платьев, что ли, накуплю или костюмов брючных да пойду в них  в клуб на танцы?

            Полюшка пожала плечами.

            - Ну, как знаешь. Пойду я, а то и до ночи почту не разнесу. А ты все ж подумай.

                                                                         х х х

            Во вторник утром, как раз к открытию почты, по улице шла Марфа Фомина. В новом коричневом платье, в белом платочке и сама будто обновленная. Историю Марфы знал уже весь хутор. Все заметили добрую перемену.

           - Ишь, вышагивая, - беззлобно прошамкала какая-то старуха, - я бы тоже разогнулась, кабы мне такие деньги припали.

           На почте кроме заведующей сидела Верка,  внучка почтальонки, и не глядя листала «Товары-почтой».

           - Здравствуй, Марфа Евстигнеевна. Наконец-то. А то мне уж и страшно сидеть с такими деньгами, - встала навстречу Марфе заведующая.

          - Ты погоди, Танюшка, не спеши, - остановила ее Марфа. - Я не буду получать эти деньги.

           Заведующая, опешив, опустилась на стул.

           - Вот твоя бумажка переводная, - протянула Марфа извещение, - я не знаю, как ты это сделаешь, только переведи все деньги на наш детский сад. Они там не будут лишними.

           Марфа положила листок на барьерчик и, поправив платок,  вышла на улицу.

           - Подождите, - закричала вдогонку заведующая, - тут вам и написано еще. Вера, передай.

           Девочка схватила перевод, догнала Марфу.

           - Бабушка, вам тут пишут что-то.

           - Почитай, внученька, я без очок не вижу.

           - Да тут всего четыре слова, -  и Вера с готовностью прочитала: «Если сможете, простите. Альбина»

           Марфа взяла перевод, поднесла к глазам, пытаясь прочитать, покачала головой, вздохнула:

           - Бог простит.