Покорный слуга

«Памела, вы спрашивали о моём прошлом. Родился в Австралии, родители англичане. Вряд ли вас заинтересуют подробности, скажу лишь, что отец в молодости доставлял индийский опиум в Китай. Выбор родителей и правителей мы вольны лишь принимать. Или не принимать. 

 Впрочем, я так давно один в этом мире, что с трудом и без малейшего трепета вспоминаю имена родственников.

 Впредь не будем возвращаться к вопросу семьи. Договорились? Отныне вас буду интересовать только я. 

 Шутка. 

 Но скоро вы заметите, что это именно так. 

 Моё рождение пришлось на тысяча восемьсот пятьдесят второй год. Уверен, дорогая, вы были прилежной ученицей, и, услышав про пятьдесят второй год, вспомнили не только золотую лихорадку и строительство железной дороги, но и открытие первого университета. Ещё бы! Это помнят все. Чего не скажешь о дате моего рождения. Её не помнит никто. 

 Ни-кто. 

 Напрасно. 

 Университеты — будь они первые, вторые, третьи — открываются и закрываются. Золотые лихорадки и железные дороги имеют обыкновение заканчиваться. Моё же рождение в жизни многих призвано сыграть куда более значимую роль. Верьте, дорогая! 

 Впрочем, не хочу показаться хвастливым и воздержусь от перечисления способностей, в коих вы ещё сможете убедиться. 

 Клянусь совсем скоро подарить вам головокружительные и пьянящие мгновения — Ангел Бездны свидетель. Я привнесу в вашу жизнь то, чего прежде вы не испытывали. Пока что буду писать, дабы не заскучали. И не менее как дважды в неделю. 

 Целую, покорный слуга, Ваш Вэнс». 

 *** 

 Памела запахнула плащ и накинула капюшон на светлые кудри. Вместе с цирковыми она сидела у костра, но огонь не согревал: мелкая дрожь била тело. Впрочем, виной был не холод — страх. 

 Липкое чувство тревоги не отпускало девушку уже третий день — с момента, когда чинный мальчишка с зализанными волнами протянул ей конверт. 

 И ведь ничего особенного новый знакомый не писал. Но было в строчках и между ними нечто зловещее, заставлявшее девушку вновь и вновь возвращаться к обычным, но пугающим словам. 

 Вечером, после представления, Памела в очередной раз перечитала письмо. И чем сильнее она убеждала себя — всё хорошо, тем тревожнее ей становилось. 

 Потом было второе письмо — тоже ничем не примечательное, если, конечно, не принимать во внимание обещание «потрудиться над судьбой недооценённой артистки». 

 «Мальчишеская бравада. Желание произвести впечатление», — попыталась успокоиться Памела. 

 И всё же новое письмо встревожило девушку ещё сильнее предыдущего. Что-то, таящееся между строк, окончательно выбило её из равновесия. 

 «Надо вспомнить встречу, — думала Памела, не в силах заснуть. — С первой минуты, когда увидела его у гримёрки. Боже! Даже мысленно я боюсь произнести его имя. Здесь что-то не так». 

 *** 

 Пару недель назад ассистентка иллюзиониста Памела ничуть не удивилась, когда после представления увидела у гримёрки молодого человека с цветами. 

 — Вы были восхитительны. Я очарован. И даже больше — влюблён. 

 Он протянул букет и представился: 

 — Вэнс. Ваш новый поклонник, покорный слуга. 

 «... покорный слуга...» — припомнила Памела, сидя у костра. 

 Не обращая внимания на артистов и обслугу, она несколько раз прошептала слова, точно пробуя на вкус. 

 «Покорный слуга... Он так странно их произнёс. Какие неприятные слова». 

 Памела сильнее закуталась в плащ. 

 «И взгляд. Странный, завораживающий, плавящий разум и волю. Ощущение, что участь «покорного слуги» уготована мне, а не ему». 

 Сколько Памела не вспоминала встречу, так и не могла объяснить, почему вопреки недоброму предчувствию и правилу — не встречаться с поклонниками — согласилась на свидания. 

 Молодой человек был хорош собой — высокий, уверенный, в дорогом изысканном костюме. Голубые глаза и русые локоны притягивали взгляд. Но сказать, что он понравился — нет, Памела не могла. Скорее, наоборот. И всё же она согласилась. Не хотела, но отказать не смогла. 

 Гуляя по вечернему городу, девушка практически ничего не узнала о новом знакомом — лишь то, что в Сиднее он пробудет два дня, а дома его донимают скука и одиночество. Ещё он рассказал про коллекцию дешёвых фарфоровых статуэток, представляющую ценность лишь для него самого, и про странную привычку «впадать в спячку», теряя интерес к жизни, если коллекция долго не пополняется. 

 Зато вопреки обыкновению, о себе она рассказала много. 

 «Слишком много», — позже корила себя несчастная девушка. 

 *** 

 «Я увидел вас под полотняным куполом, когда, пресытившись бутафорской пушкой и болваном¬-иллюзионистом в красном сюртуке, уже вознамерился покинуть представление. И был немало удивлён; даже испытал любопытство, которое давно не питал ни к чему и ни к кому. 

 Я влюбился моментально, как способен тридцатилетний холостой мужчина, ни разу не удостоенный вниманием столь прекрасной особы. Думаете, я преследую корыстные цели? Не отвечайте — это лишь шутка. 

 Кстати, дорогая. Как поживает ваш престарелый ассистент? Я ничуть не ошибся, назвав ассистентом его, а не вас. Это несправедливо, что внимание публики приковано к такому никчёмному человеку. Вы звезда! Вам, а не ему должны аплодировать зрители! И дарить всю любовь без остатка, как ныне делаю я. 

 Обещаю — совсем скоро всё изменится! 

 Этот усатый выскочка не должен затмевать ваш талант. Вы рискуете, он пожинает плоды. A great ship asks deep waters. Да-да, дорогая Памела! Это не он, а вы — большой корабль, нуждающийся в глубокой воде! Дорогая, вы представить не можете, какая неординарная и редкая судьба вам уготована! Надо лишь убрать с пути старого болвана. Сам Ангел Бездны берётся помочь вам! Моими руками. 

 Я восстановлю справедливость! И сделаю это в ближайшую неделю. А вы меня порадуете, отписав о случившемся немедленно и в подробностях. 

 Впрочем... вряд ли вам стоит принимать столь обременительное и невыполнимое обязательство — я всё узнаю из газет. 

 Ваш Вэнс, покорный слуга». 

 *** 

 — Боже, Боже правый, помоги мне! — шептала Памела перед распятьем, не зная, как уберечь иллюзиониста от опасности. — Что я наделала! Зачем я связалась с этим сумасшедшим?! Надо предупредить Джеймса, чтобы был осторожен. 

 К трюку «Полёт из пушки» иллюзионист, с которым Памела работала уже три года, всегда готовился очень тщательно. Вероятно, из-за постоянного напряжения, в жизни Джеймс был угрюм и... невероятно суеверен. 

 За пару часов до представления иллюзионист переставал с кем-либо разговаривать. А за час и вовсе закрывался в гримёрке и, по слухам, что-то там колдовал и шаманил. О мнительности старика среди цирковых ходили легенды. 

 И вот теперь эти угрозы. 

 — Джеймс,— не выдержала Памела, когда они, по обыкновению молча, готовили реквизит к представлению. — Простите... Я знаю, что нельзя беспокоить вас сейчас, но... Я должна предупредить! 

 Получив страшное письмо ещё утром, девушка весь день не находила места. «Я должна всё рассказать Джеймсу. Только не перед представлением. Завтра утром». 

 Однако с приближением вечера панический страх буквально парализовал её: мысли путались, руки и ноги отказывались слушаться, а воображение рисовало картины одна страшнее другой. В довершение, она никак не могла сосредоточиться и совершала одну ошибку за другой. 

 И тогда, более не в силах справляться с навалившейся бедой в одиночку, Памела, выпалила: 

 — Джеймс, берегитесь! Он псих! Он хочет убить вас! 

 Иллюзионист не проронил ни слова. 

 Лишь по лёгкому вздрагиванию пальцев и отхлынувшей от лица краске Памела поняла — Джеймс напуган. Очень напуган. 

 — Простите! Простите меня, Бога ради! Это я! Я во всём виновата! 

 Иллюзионист не останавливал девушку, и она взахлёб принялась рассказывать: 

 — Несколько недель назад я познакомилась с молодым человеком... 

 За весь рассказ Джеймс не проронил ни слова: точно заводная игрушка, он продолжал выполнять ежевечернюю, выверенную до автоматизма работу. 

 Памела даже чуть успокоилась. 

 А когда зазвучали фанфары и шпрехшталмейстер объявил о начале представления, она и вовсе забыла о письме. 

 В этот вечер ничего не случилось. 

 В следующий тоже. 

 К тому разговору Джеймс и Памела больше не возвращались. 

 А на третий день пришло самое зловещее послание: 

 «Он напуган? Ты молодец. Осталось чуть—чуть. Скоро, совсем скоро всё случится, мой покорный слуга». 

 Памела металась по гримёрке: её колотила лихорадка, тело стало ватное и отказывалось слушаться. Но она решила Джеймсу больше ничего не рассказывать. 

 «Довольно со старика того, что пережил. И так цирковые спрашивают, отчего Джеймс последние дни мрачнее тучи и вовсе перестал разговаривать. Не дай Бог, от волнения порох не правильно заложит, или со страховкой напутает. Сама справлюсь! —решила Памела. — Надо только успокоиться. Это всего лишь сумасшедший из далёкого городка. Сумасшедший, который придумал себе историю про красавицу и чудовище и теперь пишет дурацкие письма. Впредь не буду их даже распечатывать. Лишь бы Джеймс, так сдавший за последнюю неделю, ничего не заподозрил. А для этого мне надо успокоиться. Просто успокоиться». 

 *** 

 Памела посмотрела на часы: до представления оставалось минут двадцать, значит, Джеймс уже заперся в гримёрке, и она не столкнётся с ним нос к носу. 

 Стуча зубами и дрожа так, что не скрывала даже накидка, девушка прошмыгнула в конюшню. 

 Там, в крохотном закутке за стойлами обитал древний Квини — добрейший человек, которого одинаково обожали и артисты, и лошади. То, что конюх был постоянно навеселе — никого не смущало: народ лишь подшучивал, что трезвым Квини видели родители и то лишь однажды — при рождении. 

 Зато все цирковые знали, что в любое время дня и ночи у старика можно разжиться тёмным ромом. 

 Памела ни разу не пробовала крепкого спиртного. Светлый эль — приходилось, а вот ром... 

 «Хуже уже не будет», — подбодрила себя девушка и выудила из всем известного тайника Квини початую бутылку. 

 Она воровато сделала пару глотков, оглянулась... и глотнула ещё раз. 

 Представление началось вовремя. 

 «Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо... Вот только музыка... » 

 — Почему сегодня музыка такая невесёлая? – спросила Памела у инспектора манежа и, не дождавшись ответа, нырнула в тёмные потроха пушки. 

 *** 

 Вэнс раскрыл газету, и тут же его взгляд приковала фотография — точнее две: на первой в неестественной позе с вывернутыми внутрь ступнями на манеже лежала Памела. Вокруг неё толпились испуганные артисты и зрители, а она улыбалась кровавыми размозжёнными губами. 

 На втором фото — судя по качеству, снятом в тесном тёмном помещении — Вэнс с трудом различил свисающую с дивана руку в заляпанном манжете и оброненный на пол пистолет. 

 Заголовок гласил «Двойная трагедия в цирке Сиднея. Кто двое несчастных?» 

 Дальше половина полосы была отведена Памеле: «По непонятным причинам ассистентка иллюзиониста не сумела сгруппироваться, из-за чего не долетела до трапеции». И столько же Джеймсу: «Не пережил гибель ассистентки... Вместе три года... Возможно между ними что-то большее...» и т.д. 

 Вэнс откинул газету. 

 — Прости, Памела, мой покорный слуга. 

 Он потянулся, как после долгого сладкого сна, и добавил: 

 — Вечная ассистентка. Даже на пороге смерти ты не смогла подняться выше. 

 *** 

 Привычку разговаривать с собой Вэнс приобрёл в тот день, когда в его фарфоровой коллекции появились две первые статуэтки. Впрочем, этой привычке существовало вполне логичное объяснение: разве мог он кому-то доверить тайну исчезновения родителей?! 

 Вэнсу порой было невыносимо смотреть на маленькие фарфоровые памятники, сиротливо жмущиеся друг к другу на каминной полке. Но ещё невыносимее было осознавать себя ребёнком никчёмных родителей, не способных ни на поступки, ни на высокие помыслы. 

 «Идиоты! – шипел ночами озлобленный подросток. – Даже имя не могли выбрать нормальное. Вэнс – «живущий в болоте». Ненавижу! Ненавижу вас, ненавижу имя. 

 Впрочем, после того, как родители не вернулись из путешествия по реке Лаклан, по имени мальчика называть было уже некому. 

 Нет — сам Вэнс тогда ещё не убивал. 

 Физически не мог в столь юном возрасте. Зато научился уговаривать Ангела Бездны забирать «лишних» людей. В этом возрасте всё кажется игрой. Главное — вовремя остановиться. Но Вэнс и не хотел останавливаться. Его всё больше увлекала «живая игра». 

 Когда юноше исполнилось семнадцать, на каминной полке — рядом с фигурками мужчины и женщины — появилась ещё одна статуэтка. Эту напомаженную, с идеальной причёской, фарфоровую даму он приобрёл за месяц до кончины тётушки. После гибели родителей та уже год «приживала» опекуншей в его доме. 

 Это была последняя «незаслуженная» статуэтка. 

 К своему восемнадцатилетию Вэнс окончательно понял, что перерос роль зрителя. 

 — Прости, Ангел Бездны! Я больше не нуждается в твоих услугах. Отдохни,– полушутя, полусерьёзно сказал он своему идолу, прогуливаясь по парку. – Это моя игра, и я сам буду в неё играть. Ты ведь не в обиде, друг мой? 

 И Вэнс, размахнувшись, запустил собственноручно вырезанного ещё в детстве идола в пруд. 

 — Только я себе возьму другое имя — более звучное и менее небесное, нежели твоё, — хрипло хохотнул молодой человек. 

 Так Вэнс стал «Кукловодом дьявола». 

 *** 

 Тридцатилетний лощёный, довольный жизнью хозяин смахнул пыль со статуэтки дамы с причёской. 

 — Прости, тётушка, и не сердись на меня. Кстати, после вас желающих опекать малыша Вэнса больше не нашлось, — засмеялся он, сдвигая полтора десятка фигурок на каминной полке ближе друг к другу. 

 Молодой человек достал небольшой свёрток из ящика стола и беззлобно скомандовал фарфоровым истуканчикам. 

 — Двигайтесь! Освобождайте место новенькому! 

 И он развернул фарфоровую статуэтку. 

 — Что говорите? Новенький некрасивый? Все претензии к продавцу сувенирной лавки. Это он расхваливал сиё уродство. А я что?! Игрок — не более. Циркач, так циркач. Кстати, а интересная игра получилась. Многоходовая. 

 Вэнс на мгновение задумался, припоминая, как выискивал по афишам седого усатого циркача, походившего на того, что продал ему лавочник. И нашёл. Джеймса. 

 — Да, отлично развлёкся! Не скрою, найти такого колоритного старика, да ещё так изящно подобраться к нему через глупую девчонку! Правда, пришлось кое-чем... точнее, кое-кем пожертвовать. Но, согласитесь, оно того стоило. 

 *** 

 Продавец сувенирной лавки с улыбкой поприветствовал раннего покупателя: 

 — Утро доброе, утро доброе. По крайней мере, для нас с вами. 

 Он отложил газету с фотографиями из цирка Сиднея и обратился к Вэнсу: 

 — Больше месяца не заглядывали. Присмотреться, или хотите что-то приобрести? 

 — Ну, почему присмотреться?! — загадочно улыбнулся Вэнс. 

 — Предложить вам статуэтки из новой партии? Или есть конкретный интерес? 

 — Именно! Нет ли у вас циркачки? Желательно красивой. А если у неё буду светлые локоны — готов заплатить две цены. 

 — О! — засмеялся продавец. — Вы меня пугаете! Прежде вы не были столь категоричны в требованиях. Уж не такую ли циркачку вы ищете? 

 И он ткнул пальцем в фотографию Памелы. 

 — О, простите! — переполошился продавец, увидев реакцию Вэнса. — Да что вы так напугались, друг мой? Это шутка. Впрочем, в свете последних событий — неуместная. Простите. 

 Продавец совершенно смутился и поспешил разрядить обстановку: 

 — Помнится, вы приобретали по моему настоянию циркача. Я так понимаю, речь идёт о тематической коллекции? Итак, тема «цирк». 

 — Вы ошиблись, — процедил Вэнс. — Тема «профессии». А потому, я бы хотел приобрести ещё и лавочника.